И Турир выразил надежду, что Торберг не раскаивается в том, что использовал свои форштевни.— Нет, не раскаиваюсь, — ответил Торберг. — Но вчера, когда я был на борту «Чайки», мне привиделся мой дух-хранитель. И это навело меня на мысль о том, что мне недолго осталось жить.Корабль стоял на косе, и к ним подошел Эльвир, который был в это время на пристани.Двое людей Турира перенесли на борт свои сундуки и теперь сидели на них.— Не следует поддаваться предсказаниям, — сказал Турир. — И к тому же неизвестно, был ли это в самом деле твой дух-хранитель. Как он выглядел?— Это была женщина, — ответил Торберг, — и она была вооружена.— Это и должна была быть баба, раз это твой дух-хранитель! — с усмешкой произнес Эльвир.Торберг нахмурил брови, явно считая, что Эльвиру следовало бы попридержать язык, тем более, в присутствии священника. Священник Энунд, видимо, тоже так считал, потому что отвернулся, услышав слова Эльвира. Но Эльвир не собирался так легко отступать, все еще чувствуя неприязнь к Торбергу за его внимание к Сигрид.— Ты ведь христианин, — сказал он. — Разве ты не ходишь на исповедь?Энунд тут же повернулся к нему.— Это новость для меня, что ты христианин, Торберг, — сказал он. Торберг опустил глаза, лихорадочный румянец покрыл его щеки.— Я был крещен во времена Олава Трюгвассона, — сказал он.— Многие из тех, кто был тогда крещен, вернулись к язычеству, — сказал Энунд.— Я не вернулся к старым богам, — ответил Торберг. — Время от времени я хожу на мессу и на исповедь…— Ты даже не приоткрыл дверь церкви в Стейнкьере, — сказал священник.— Ты не похож на того священника, к которому я привык, — сказал Торберг. — Не думаю, что ты с такой легкостью отпустил бы мне грехи, как это делал он.— Неужели? — стоя в пол-оборота к нему, спросил священник.— Он женат, и у него есть также дети от любовниц, и он не так глуп, чтобы не понимать, что грешит…— Все мы грешны, Торберг, — сказал Энунд, — и один только Бог может судить нас. Мы же, священники, благодаря своей учености и молитвам, можем измерить глубину покаяния, а затем отпустить грехи. И для нас является утешением знание о том, что благодаря нашим деяниям во имя Господа и согласно Его заветам, Он в своей милости снисходит к нашим просьбам. Но, я думаю, ты мало выигрываешь оттого, что ищешь себе священника, поддающегося тому же греху, что и ты, и поэтому впадающего в соблазн прощения. Тебе не будет лучше, если ты перестанешь посещать церковь. И если дело обстоит действительно так, как ты думаешь, и ты вскоре предстанешь перед судом Всевышнего, теперь самое время навести порядок в своих делах.— Я вижу, ты из тех, кто желает поучать меня, — сказал Торберг.— Я не стану выполнять свой долг, если меня перестанут слушать, — ответил Энунд. — Но не думай, что поучать тебя доставляет мне радость.— Значит, ты христианин, Торберг, — задумчиво произнес Турир. — Возможно, ты сможешь объяснить мне, что хорошего в этом учении…— Спрашивай не у меня, спроси лучше Энунда.— Что говорит об этом Энунд, я и так знаю. Я с большей охотой выслушаю кого-нибудь другого.Торберг снова опустил глаза.— Я не имею права высказываться об этом, потому что живу не по заповедям… — сказал он.— Ты слышал, Энунд, — сказал Эльвир. — Я же говорил тебе, что ни один нормальный человек не может жить в христианстве.Энунд уже не в первый раз слышал это; он слышал это уже столько раз, что потерял счет. Но сейчас терпение его лопнуло.— С тобой, Эльвир, дело обстоит так, — сказал он, — что ты слишком самонадеян, чтобы следовать учению, требующему от тебя смирения и жертвенности. Ты устанавливаешь свои собственные правила. И самое лучшее для тебя правило — это то, которое Эльвир Грьетгардссон из Эгга может выполнить без усилий.На этот раз Эльвир не нашел, что ответить. Он сидел молча, прислонясь к борту и глядя на море.Солнце уже садилось. Поверхность воды напоминала золотистый ковер с мелкими темно-голубыми разводами.Наконец он повернулся к Энунду и с признательностью посмотрел на него.— Стрела попала в цель, — сказал он. — Но я еще не совсем уверен в том, что христианство является ответом на вопрос.— Я не раз думал о тебе и о твоих трудностях, — сказал Энунд, проводивший бессонные ночи перед алтарем в своей маленькой церкви и молясь за свою несговорчивую паству. — И я пришел к выводу, что ты обманываешь самого себя, говоря, что не веришь в христианство.Эльвир изумленно взглянул на него.— Это что-то новое, — сказал он. — Продолжай!— Твоя сомнительная гордость мешает тебе, — сказал священник. — Ты мог бы в нужде преклонить колени перед Господом. Но даже и в христианстве ты захочешь быть лучше остальных. Ты не сможешь довольствоваться тем, что ты обычный, грешный человек, даже если ты и станешь христианином; тебе нужна, по меньшей мере, слава святого. И даже когда ты поймешь, что не годишься в святые, твоя гордыня не позволит тебе склонить голову в покаянии. Вместо этого ты начинаешь искать ошибку в самом христианстве и отворачиваешься от всего христианского, потому что чувствуешь, что сам ошибаешься, хотя и не допускаешь даже мысли об этом. И когда ты принимаешься искать грехи у тех, кто пытается жить по заповедям Христа, ты делаешь это потому, что чувствуешь, что их падение оправдывает твое неприятие этого учения. Ты, Эльвир, так резко настроен против христианства потому, что веришь в него против своей воли. И сколько бы ты ни убеждал себя и других в противном, я вижу, что в душе твоей нет мира. Ты все время говоришь о своих сомнениях и трудностях, и я не могу за тебя распутывать все это. Но я знаю — и я надеюсь, что ты тоже знаешь это, — стоит только тебе преодолеть свою гордыню и смириться перед Богом и людьми, как Господь одарит тебя миром… — Голос священника зазвучал еще более проникновенно: — Почему ты сопротивляешься, Эльвир? Ведь я знаю, что ты веришь в силу любви и в божественную любовь, воплощенную в облике Христа! Я прошу тебя, во имя Того, кто умер за тебя, отбрось эту упрямую гордыню и ищи мир и благодать там, где, как ты знаешь, их можно найти…Глаза Эльвира загорелись.— Заткнись! — крикнул он, но тут же взял себя в руки и опять прислонился к борту: — Я рожден не для того, чтобы быть чьим-то рабом. Ты не понимаешь, Энунд, что я не смогу стать рабом, даже если захочу.— Если бы ты только попытался, — сказал Энунд, — ты бы понял, что человек обретает истинную свободу только тогда, когда подчиняет свою волю Богу.— Что же это за свобода? — перебил его Турир.— Свобода от того рабства, в которое каждый человек попадает, благодаря своему честолюбию, жадности и гордыне; свобода от скорби, даваемая сознанием того, что воля Божья — это для нас самое лучшее, что может быть, даже если Он ведет нас через несчастья.— Ты думаешь, что если бы я верил в твоего Бога, я бы верил в то, что он с любовью отнял у меня Раннвейг?— Если он отнял у тебя твою жену, — сказал священник, — он хотел тем самым приблизить тебя к себе…— Если бы он захотел приблизить меня к себе, — с горечью произнес Турир, — он бы доказал это другим, более добрым, способом, а не так, как он это сделал. Ты много говорил о любви, добре и благодати. Но жизнь совсем не такая, во всяком случае, та жизнь, которую я видел. Жизнь — это собачья драка, в которой надо быть сильнее других, чтобы тебя не разорвали на куски. Ты говоришь, что твой Бог может отнять у меня самое дорогое в жизни и при этом ждать от меня покорности, любви и добра! Убирайся к троллям со своим Богом!— Ты все еще полагаешься на свою удачу, Турир?— А почему бы и нет? Я еще не до конца обобран, у меня еще есть сын. И я скажу тебе: если надо, я могу еще кусаться и царапаться, так что когда придет его время, он отправится на битву во всеоружии!— Если ты веришь в богов, то ты наверняка считаешь, что это они отняли у тебя твою жену…— Если мои боги подставили мне подножку, я отплачу им тем же; и они не ждут от меня, что я буду отвечать на зло покорностью и смирением. И если твой Бог существует и чего-то хочет от меня, пусть он даст мне ощутимые доказательства этого.— Святой Фома тоже просил доказательств, — тихо произнес священник. — И Иисус не отверг его, он дал ему требуемое доказательство. Если ты в самом деле нуждаешься в этом, Турир, ты получишь это доказательство, когда это будет угодно Господу.Торберг, сидевший до этого и слушавший, вдруг задрожал, как продрогшая собака.— Не нужно так серьезно принимать все это, — сказал он. — От закоренелого грешника требуется не так уж много, чтобы перед ним распахнулись врата рая; насколько я понимаю, достаточно окреститься, время от времени слушать мессу, каяться, исповедоваться, причащаться… И даже если кому-то и приходится некоторое время гореть в огне, он рано или поздно проходит через эти узкие врата. Безгрешных людей нет, даже сам привратник, насколько мне известно, был грешен…— Да, — сказал Энунд. — Бог проявил свою милость и власть, сделав святым человека, предавшего Его сына. И ты тоже, как ты сам сказал, попадешь на небо, идя туда своей кривой дорогой и ведя, насколько мне известно, опасную и рискованную игру. Но когда ты попадешь в очистительный огонь, ты поймешь, как постыдно ты предал своего Бога, и с горечью раскаешься в этом.— Энунд, — сказал Эльвир, — я думаю, ты достаточно наговорился за этот вечер. Что ты скажешь по поводу примирительного бочонка пива?Все засмеялись. Разговор перешел в болтовню, и все сошли с корабля на землю.
НЕСЬЯР Всю ночь дул ветер, а наутро пошел снег, сначала легкий и пушистый, потом густой и обильный, так что к полудню весь фьорд был окружен сугробами.В старинном зале, где Сигрид сидела за ткацким станком, огонь горел в обоих очагах. Но она не была целиком поглощена работой: маленький Турир и дочь Гудрун цеплялись за ее юбку.Грьетгард уже чувствовал себя большим — ему пошел седьмой год — и он сидел возле печки с отцом. Эльвир обтесывал новое топорище, мальчик строгал ножом щепку.Но мысли Эльвира были далеко, и он рассеянно отвечал на болтовню сына.В последнее время он часто сидел так, погрузившись в свои мысли, узнав о том, что Олав Харальдссон вернулся в страну.Совершенно невероятным образом Олаву удалось захватить ярла Хакона Эрикссона: тот угодил в его когти вместе с двумя торговыми кораблями неподалеку от Стада.Ярл Хакон был отпущен, но только после того, как дал клятву покинуть страну и никогда не поднимать меч против Олава.После этого Олав отправился в Эстланд, где его мать, Аста дочь Гудбранда, была замужем за конунгом Сигурдом из Бенснеса, что возле фьорда Тюри. И здесь он угрозами добился того, что хёвдинги Уптшанда избрали его королем.Эльвир думал, что если бы ярл Эрик не умер так скоропостижно в Англии, этого бы не произошло. Его сын Хакон не был прирожденным воином, и то же самое можно было сказать о ярле Свейне.После встречи с Олавом Харальдссоном ярл Хакон отправился в Англию. Там он стал жить у брата матери, Кнута, который был сыном Свейна Вилобородого и королем Англии и Дании.Эльвир вспомнил о предыдущем изгнании ярлов Ладе из страны. Это было в то время, когда королем Норвегии был Олав Трюгвассон, и вместе с ними из страны был изгнан сам Эльвир.В те годы в Эгга осталась Тора. С помощью Гутторма она управляла усадьбой до тех пор, пока — после сражения при Сволдре — не вернулся Эльвир.Но теперь Эльвир был старше, и ему приходилось думать не только о самом себе. Он взглянул на Сигрид и подрастающих детей. Сыновья его уже начали показывать, на что они способны. А дочь, маленькая Гудрун, со светлыми локонами и веселыми глазами, уже научилась в свои два года пользоваться пухлыми кулачками. Сигурд Турирссон, предсказавший, что у Сигрид будут только сыновья, был посрамлен.Днем они получили известие о том, что какой-то торговый корабль подходит со стороны Стейнкьера. Эльвиру не терпелось узнать новости, и если бы погода была лучше, он сам спустился бы на пристань. В этом году рано выпал снег, сразу после дня зимы, но этот снег должен был растаять. Погода была неподходящей для плаванья под парусами.Во дворе залаяла собака. Гутторм, тоже находившийся в зале, встал и вышел с двумя парнями во двор, посмотреть, кто пришел.Остальные остались в зале, в том числе Рагнхильд с тремя сыновьями. Младший из них, Харальд, сидел возле печки с Грьетгардом — они были хорошими друзьями. Тора, как обычно, сидела на скамейке и пряла, веретено жужжало у нее в руках. В зале были также дружинники Эльвира и кое-кто из прислуги.А возле ног Эльвира спал Фенрир; услышав чужие голоса во дворе, пес поднял одно ухо. Фенрир был теперь старым и медлительным, да и со зрением у него было неважно. Но Эльвир и Сигрид единодушно решили, что собака должна дожить свою жизнь в мире. Тора однажды намекнула на то, что от собаки мало проку, а ест она много. Но Эльвир, смеясь, ответил, что от собаки столько же проку, что и раньше, зато есть она стала меньше.Вскоре вернулся Гутторм и сказал, что пришел один рыбак, а с ним двое исландцев с торгового корабля. Исландцы хотят провести зиму в Трондхейме, и ярл Свейн, получивший с них свою часть дани, обещал помочь им устроиться. И теперь они явились в Эгга с приветом от ярла, чтобы спросить, нельзя ли им остаться здесь.— Надо взглянуть на них, — сказал Эльвир. — Хотя нельзя сказать, что ярл предоставил нам такой уж большой выбор!Гутторм подошел к двери и крикнул, и один за другим на пороге показались запорошенные снегом чужеземцы.Эльвир сел на свое почетное сидение, и те подошли к нему.Один из исландцев был необычайно высок, белокур и широкоплеч. Его можно было бы назвать красавцем, если бы не безобразный шрам, перерезающий лицо от виска до подбородка.Этот человек заговорил первым.— Ярл Свейн из Стейнкьера послал нас сюда, чтобы попросить жилье на зиму, — сказал он. — Мы купцы и привезли товары в Трондхейм. Но зима наступила слишком рано, и нам вовсе не хочется плыть в Исландию во время штормов. Меня зовут Гицур Хальфредссон, а моего друга зовут Сигват Тордссон.Человек, стоявший рядом с Гицуром, был ниже его и моложе, крепкого сложения, с отливающими синевой черными волосами.Сигрид обратила внимание на его ладони. Они были узкими, красивой формы, почти как у женщины, но казались настолько сильными, что могли бы согнуть меч.— Вы можете остаться в Эгга, — сказал Эльвир.Сигрид принялась давать распоряжения служанкам, чтобы те подготовили постель для приезжих, приготовили еду и нагрели воду для купания.Она была недовольна тем, что ее оторвали от ткацкого станка. И только поручив детей Гюде дочери Халльдора, она почувствовала, что может спокойно работать. Она не любила, когда ее отвлекали во время работы, ведь она выдумывала все из головы, а идеи приходили во время работы.Ковер, который она ткала, состояла из двух частей, которые затем должны были соединиться; восемь ее ковров рассказывали о том, как Один похищает мед поэзии у Гунлёд, дочери великана Суттунга. Сигрид работала уже над последней картиной; на ней была изображена Гунлёд, опечаленная тем, что Один нарушил клятву верности и изменил ей.Сигрид использовала все свободное время на ткачество и сама подбирала растения, пригодные для получения красок. Она знала полезные свойства многих растений: елового мха, лишайников, вереска… Но больше всего ей нравился подмаренник северный — за теплые красно-коричневые тона, которые он давал. И когда приходил торговый корабль с юга, она не упускала случая, чтобы запастись голубой краской.Пряжу она тоже красила сама, а потом раскладывала для просушки в тени. И дети во дворе держались подальше от ее пряжи, зная, что Сигрид не будет ласкова с тем, кто спутает или испачкает нитки.Однажды вечером младший из исландцев подошел к ткацкому станку. Посмотрев на картину через плечо Сигрид, он принялся читать строфу из старинной песни:
Дал клятву Один на кольце Торжественная клятва, при которой рука лежит на специально предназначенном для этого кольце, хранящемся в языческом храме.
, но стоит ли верить его словам? Суттунгу он изменил, Гунлёд плакать заставил.
И он нараспев прочитал другую песнь; Сигрид остановилась и посмотрела на него, взгляды их встретились. Она никогда раньше не видела таких глаз, черных и мечтательных, горящих огнем. И она тут же повернулась обратно к ткацкому станку, и ее пальцы заработали быстрее обычного.— А где все остальное? — спросил он. И она достала первую часть картины, развернула и показала ему.Переводя взгляд с одной картины на другую, он искоса посматривал на нее.— Более красивого тканья я никогда не видел, — сказал он. — Вам нравится, фру Сигрид, эта песнь, в которой говорится о меде Суттунга?— Мне нравятся песни о богах, — сказала она, — хотя здесь, в Эгга, мало кто знает поэзию скальдов, разве что некоторые отрывки. Несколько раз я слушала Берсе Скальдторвессона, скальда ярла Свейна, и мне очень понравилось.Исландец молчал некоторое время, потом произнес:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
НЕСЬЯР Всю ночь дул ветер, а наутро пошел снег, сначала легкий и пушистый, потом густой и обильный, так что к полудню весь фьорд был окружен сугробами.В старинном зале, где Сигрид сидела за ткацким станком, огонь горел в обоих очагах. Но она не была целиком поглощена работой: маленький Турир и дочь Гудрун цеплялись за ее юбку.Грьетгард уже чувствовал себя большим — ему пошел седьмой год — и он сидел возле печки с отцом. Эльвир обтесывал новое топорище, мальчик строгал ножом щепку.Но мысли Эльвира были далеко, и он рассеянно отвечал на болтовню сына.В последнее время он часто сидел так, погрузившись в свои мысли, узнав о том, что Олав Харальдссон вернулся в страну.Совершенно невероятным образом Олаву удалось захватить ярла Хакона Эрикссона: тот угодил в его когти вместе с двумя торговыми кораблями неподалеку от Стада.Ярл Хакон был отпущен, но только после того, как дал клятву покинуть страну и никогда не поднимать меч против Олава.После этого Олав отправился в Эстланд, где его мать, Аста дочь Гудбранда, была замужем за конунгом Сигурдом из Бенснеса, что возле фьорда Тюри. И здесь он угрозами добился того, что хёвдинги Уптшанда избрали его королем.Эльвир думал, что если бы ярл Эрик не умер так скоропостижно в Англии, этого бы не произошло. Его сын Хакон не был прирожденным воином, и то же самое можно было сказать о ярле Свейне.После встречи с Олавом Харальдссоном ярл Хакон отправился в Англию. Там он стал жить у брата матери, Кнута, который был сыном Свейна Вилобородого и королем Англии и Дании.Эльвир вспомнил о предыдущем изгнании ярлов Ладе из страны. Это было в то время, когда королем Норвегии был Олав Трюгвассон, и вместе с ними из страны был изгнан сам Эльвир.В те годы в Эгга осталась Тора. С помощью Гутторма она управляла усадьбой до тех пор, пока — после сражения при Сволдре — не вернулся Эльвир.Но теперь Эльвир был старше, и ему приходилось думать не только о самом себе. Он взглянул на Сигрид и подрастающих детей. Сыновья его уже начали показывать, на что они способны. А дочь, маленькая Гудрун, со светлыми локонами и веселыми глазами, уже научилась в свои два года пользоваться пухлыми кулачками. Сигурд Турирссон, предсказавший, что у Сигрид будут только сыновья, был посрамлен.Днем они получили известие о том, что какой-то торговый корабль подходит со стороны Стейнкьера. Эльвиру не терпелось узнать новости, и если бы погода была лучше, он сам спустился бы на пристань. В этом году рано выпал снег, сразу после дня зимы, но этот снег должен был растаять. Погода была неподходящей для плаванья под парусами.Во дворе залаяла собака. Гутторм, тоже находившийся в зале, встал и вышел с двумя парнями во двор, посмотреть, кто пришел.Остальные остались в зале, в том числе Рагнхильд с тремя сыновьями. Младший из них, Харальд, сидел возле печки с Грьетгардом — они были хорошими друзьями. Тора, как обычно, сидела на скамейке и пряла, веретено жужжало у нее в руках. В зале были также дружинники Эльвира и кое-кто из прислуги.А возле ног Эльвира спал Фенрир; услышав чужие голоса во дворе, пес поднял одно ухо. Фенрир был теперь старым и медлительным, да и со зрением у него было неважно. Но Эльвир и Сигрид единодушно решили, что собака должна дожить свою жизнь в мире. Тора однажды намекнула на то, что от собаки мало проку, а ест она много. Но Эльвир, смеясь, ответил, что от собаки столько же проку, что и раньше, зато есть она стала меньше.Вскоре вернулся Гутторм и сказал, что пришел один рыбак, а с ним двое исландцев с торгового корабля. Исландцы хотят провести зиму в Трондхейме, и ярл Свейн, получивший с них свою часть дани, обещал помочь им устроиться. И теперь они явились в Эгга с приветом от ярла, чтобы спросить, нельзя ли им остаться здесь.— Надо взглянуть на них, — сказал Эльвир. — Хотя нельзя сказать, что ярл предоставил нам такой уж большой выбор!Гутторм подошел к двери и крикнул, и один за другим на пороге показались запорошенные снегом чужеземцы.Эльвир сел на свое почетное сидение, и те подошли к нему.Один из исландцев был необычайно высок, белокур и широкоплеч. Его можно было бы назвать красавцем, если бы не безобразный шрам, перерезающий лицо от виска до подбородка.Этот человек заговорил первым.— Ярл Свейн из Стейнкьера послал нас сюда, чтобы попросить жилье на зиму, — сказал он. — Мы купцы и привезли товары в Трондхейм. Но зима наступила слишком рано, и нам вовсе не хочется плыть в Исландию во время штормов. Меня зовут Гицур Хальфредссон, а моего друга зовут Сигват Тордссон.Человек, стоявший рядом с Гицуром, был ниже его и моложе, крепкого сложения, с отливающими синевой черными волосами.Сигрид обратила внимание на его ладони. Они были узкими, красивой формы, почти как у женщины, но казались настолько сильными, что могли бы согнуть меч.— Вы можете остаться в Эгга, — сказал Эльвир.Сигрид принялась давать распоряжения служанкам, чтобы те подготовили постель для приезжих, приготовили еду и нагрели воду для купания.Она была недовольна тем, что ее оторвали от ткацкого станка. И только поручив детей Гюде дочери Халльдора, она почувствовала, что может спокойно работать. Она не любила, когда ее отвлекали во время работы, ведь она выдумывала все из головы, а идеи приходили во время работы.Ковер, который она ткала, состояла из двух частей, которые затем должны были соединиться; восемь ее ковров рассказывали о том, как Один похищает мед поэзии у Гунлёд, дочери великана Суттунга. Сигрид работала уже над последней картиной; на ней была изображена Гунлёд, опечаленная тем, что Один нарушил клятву верности и изменил ей.Сигрид использовала все свободное время на ткачество и сама подбирала растения, пригодные для получения красок. Она знала полезные свойства многих растений: елового мха, лишайников, вереска… Но больше всего ей нравился подмаренник северный — за теплые красно-коричневые тона, которые он давал. И когда приходил торговый корабль с юга, она не упускала случая, чтобы запастись голубой краской.Пряжу она тоже красила сама, а потом раскладывала для просушки в тени. И дети во дворе держались подальше от ее пряжи, зная, что Сигрид не будет ласкова с тем, кто спутает или испачкает нитки.Однажды вечером младший из исландцев подошел к ткацкому станку. Посмотрев на картину через плечо Сигрид, он принялся читать строфу из старинной песни:
Дал клятву Один на кольце Торжественная клятва, при которой рука лежит на специально предназначенном для этого кольце, хранящемся в языческом храме.
, но стоит ли верить его словам? Суттунгу он изменил, Гунлёд плакать заставил.
И он нараспев прочитал другую песнь; Сигрид остановилась и посмотрела на него, взгляды их встретились. Она никогда раньше не видела таких глаз, черных и мечтательных, горящих огнем. И она тут же повернулась обратно к ткацкому станку, и ее пальцы заработали быстрее обычного.— А где все остальное? — спросил он. И она достала первую часть картины, развернула и показала ему.Переводя взгляд с одной картины на другую, он искоса посматривал на нее.— Более красивого тканья я никогда не видел, — сказал он. — Вам нравится, фру Сигрид, эта песнь, в которой говорится о меде Суттунга?— Мне нравятся песни о богах, — сказала она, — хотя здесь, в Эгга, мало кто знает поэзию скальдов, разве что некоторые отрывки. Несколько раз я слушала Берсе Скальдторвессона, скальда ярла Свейна, и мне очень понравилось.Исландец молчал некоторое время, потом произнес:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26