Сказали ему также, что орден этот является младшим братом ордена Иерусалимского храма, и что тамплиеры часто оказывают своим итальянским братьям помощь оружием и людьми, а в крайних случаях даже и деньгами.
Честно говоря, Анаэлю было все равно, на чьем попечении находится монастырь, существенным было то, что это был монастырь для прокаженных.
Брат Иоанн, помощник здешнего келаря, в распоряжение которого первым делом попал новоприбывший оруженосец, был чрезвычайно словоохотлив, и задав ему всего один какой-нибудь вопрос, спрашивающий получал подробный отчет обо всем, что знал или о чем догадывался этот член ордена Святого Лазаря. Анаэль поинтересовался лишь одним, надолго ли присылают в сию обитель своих людей тамплиеры.
— Обычно навсегда, — бодро сообщил помощник келаря. Далее он счел нужным заявить, что он немного завидует его, Анаэля положению, ибо прислуживать он будет одному всего лишь человеку, прибывшему вместе с ним рыцарю, шевалье де Шастеле. Господину, как говорят, и родовитому, и добропорядочному. И питаться Анаэлю предстоит из котла братии, а если будет необходимо, то и вместе со своим господином. Такое здесь, в обители Святого Лазаря, принято, и многие знатные снисходят до общества своих слуг, правда это происходит в том случае, когда болезнь доводит господ до такого состояния, что они сами не могут ни встать, ни сесть.
Эта мысль, высказанная им самим вслух, так развеселила брата Иоанна, что он залился самым беззаботным, почти ребяческим смехом.
— Когда же господин де Шастеле умрет — об этом можно не очень пока беспокоиться, лепра пожирает человека медленно, так вот даже когда ты утратишь своего высокородного господина, ты пожалуй не утратишь своего привилегированного положения, потому что многие из болезнующих рыцарей захотят тебя видеть своим служкой, помня, кому ты прислуживал перед этим. Так что господский стол и благородное обхождение тебе гарантировано до самой глубокой старости. Правда все может осложниться, если Господь приведет тебе самому заболеть здешней болезнью. Тебе, как человеку происхождения простого, свой служка не положен, и придется тебе беспокоиться и заботиться о себе самолично, а это, с развитием болезни, бывает затруднительно и весьма. Иной раз, ведь и пальцы отваливаются и другое всякое. Но думать об этом заранее вряд ли надо, да и грех, поди. Господь не велит нам впадать в уныние, а советует впадать лучше в усердие. Да и то сказать, ведь не всякий здоровый здесь заболевает. Посмотри хоть на меня. Прошлой весной высыпало у меня по ногам, и решили все, что пришел мой черед, и сам я смирился. Пожил, думаю, хватит. Пришел брат-лекарь, прочитал надо мной молитву, приличествующую случаю. Ан, нет — оказалась обычная чесательная хворь.
Оруженосец лежал, уткнувшись лицом в холодное дерево. Говорить что-либо не было сил.
— Вот так-то, брат Анаэль. Что это за имя у тебя, а? Незнакомы здесь имена такие нам. Надобно тебе сказать об одном маленьком неудобстве, что в лепрозории нашем действительно место имеет. В том дело, что организовали орден, с благословения папы Климента, рыцари все больше происхождением из земель итальянских, и франкский язык не все знают. А если знают, то не любят из гордости на нем говорить. Но обвыкнешься. Я вот глуп к языкам с детства, да и то к тарабарщине ихней притерпелся.
Анаэль лежал все так же недвижно, казалось, он намертво сросся со своим каменным ложем.
— Да не горюй, а наоборот, радуйся. Всем бы так начинать, как тебе. А то не угодишь кислым видом господину де Шастеле, и отошлет он тебя отсюда, от капеллы да в нижние пещеры, вот тогда и поймешь умом своим, что да как.
Дослушав до конца эту бодрую, нравоучительную речь, Анаэль пришел к выводу, что надо отсюда бежать. И чем скорей, тем лучше.
Господин де Шастеле, прибыв в лепрозорий, совершенно перестал стесняться своей внешности. И всякий раз, подавая ему утром пищу, Анаэль должен был лицезреть его в полном, почти самодовольном великолепии. Но этим все не исчерпывалось. Дворянин до мозга костей, господин де Шастеле, будучи даже загнан обстоятельствами в мрачное заведение на берегах Мертвого моря, не хотел лишить себя хорошего общества. Он со страстью включился в местную светскую жизнь. Нашлись в стенах лепрозория господа, соответствующие его представлениям о настоящем благородстве и подлинной родовитости. Лепра не игнорирует никаких слоев общества и забирается порой на самые, даже отороченные королевским пурпуром, вершины.
Вольные господа собирались часто и любили за чашей вина и каплуном засидеться допоздна. Всем было, что вспомнить. Не все были занимательными рассказчиками, но рассказывать любили, тем не менее, все. Анаэль, разумеется, в силу своего положения, обязан был, как и все прочие слуги, при сем присутствовать и подавать вино к столу, за которым порой хохотало над веселой рыцарской историей до полутора десятков рож, кажется, лишь мгновение назад вышедших из самого центра ада.
Среди рыцарской прислуги, напротив, никакого взаимопонимания не получалось. Виной тому был, в первую очередь, страх заразиться. По существовавшим в те времена поверьям, это могло произойти через прикосновение и дыхание. Трое прислужников были уже больны, все заразились здесь, в лепрозории. Это, как ни странно, давало им ощущение некоего превосходства над остальными. Они норовили взять начальственный тон по отношению к здоровым. Непрерывно злословили и о здоровых, и друг о друге. Они знали, что им уже не выйти отсюда, и поэтому были добровольными соглядатаями, помогавшими сделать лепрозорий тюрьмой для всех остальных. При этом они не считали себя фискалами, а наоборот, патриотами лепры.
Конечно, все мысли Анаэля были заняты тем, как не заразиться. Это была очень утомительная жизнь. Не дай Бог коснуться болячек прокаженного, а они, эти прокаженные, на каждом шагу, и неизвестно — может быть за ручку двери, за которую ты сейчас берешься, всего мгновение назад держалась покрытая струпьями рука. Но показать свою опасливость господину де Шастеле было невозможно, многие за проявление самой сдержанной брезгливости платились путешествием в пресловутые нижние пещеры. Господин, каждое утро, совершал подробный и тщательный туалет, а по вечерам долго отходил ко сну. Сколько раз Анаэлю приходилось душить в себе непроизвольные содрогания от соприкосновений с благородной плотью шевалье.
Напрягая память, Анаэль припомнил несколько основных рецептов, которые дома и в замке Алейк считались гарантирующими от опасности заразиться проказой. Он нажег себе костного пепла и регулярно посыпал им свою еду и подмешивал в питье. Особенно полезным считалось обмазываться коровьим навозом, но такой способ лечения преследовался и назорейскими и сарацинскими властями, почитаемый за проявление огнепоклонничества. Здесь, в лепрозории, он тоже был неприменим, по каким причинам — понятно.
Имелись еще заклинания, давал защиту и конский волос, обмотанный вокруг головы. Дух проказы отгонял хорошо камень сапфир и хвост сушеной ящерицы.
Пустив в ход доступные из этих способов и средств, Анаэль, тем не менее, не чувствовал себя в полной безопасности. Однажды даже обмазался навозом, прокравшись ночью на ферму монастыря. После долго отмывался соленой водой из затхлой лужи. Запах полностью отбить не удалось, что несколько дней вызывало явное неудовольствие господина де Шастеле.
Единственным надежным средством от проказы мог быть только побег из лепрозория.
Анаэль терпеливо и жадно ждал подходящего случая, и случай представился. Однажды утром, когда он с господином своим возвращался из церкви, почти все заразившиеся проказой становились весьма набожны, оруженосец обратил внимание на то, что монастырь охвачен каким-то волнением.
— Уж не чума ли на нас напала? — мрачно пошутил он. По тому, как посмотрел на него рыцарь, слуга понял, что шутка ему не понравилась. Анаэль прекрасно научился читать настроение хозяина по уродливой маске его лица. Господин де Шастеле вряд ли мог похвастаться тем же относительно физиономии своего слуги.
— Это не чума, — степенно сказал тамплиер, — это граф Мессинский, великий магистр ордена Святого Лазаря.
Он был прав, приготовления носили скорее праздничный, чем панический характер.
Въезд великого магистра в монастырь был обставлен со всей возможной пышностью. Это можно было понять — население монастыря было не избаловано большим количеством праздников. У входа на территорию лепрозория графа Мессинского встретили две шеренги оруженосцев, у каждого в руке был большой охотничий рог, изображенный, кстати, на эмблеме ордена. Облачены были оруженосцы в костюмы черно-зеленых цветов. Начальник лепрозория, он же настоятель монастыря и комтур всего поселения, барон Альтамира вышел навстречу кавалькаде, въезжавшей под арку ворот. Настоятель подал знак, и оруженосцы затрубили в свои рога. На бароне была высокая квадратная тиара, длинный черный плащ, в правой руке он нес жезл с загнутым концом в виде капюшона раздраженной кобры, в левой — икону, изображавшую воскресение Святого Лазаря. Наиболее влиятельные и родовитые рыцари следовали за ним. Господин де Шастеле был на одном из главнейших мест в этой процессии.
Рога продолжали трубить.
Собравшиеся вокруг зеваки из числа свободной от дел челяди выражали бурную радость.
Великий магистр остановил своего коня перед иконой, несомой настоятелем, перекрестился на здание церкви. Сделал он это, не откидывая длинного белого покрывала со своего лица.
Стихшие было рога ударили снова. Толпа на площади у ворот волновалась, слышались выкрики, кто-то забился в истерике. Барон Альтамира стоял перед конем магистра неподвижно, как будто чего-то ожидая. Кони магистерской свиты медленно, но нервно переступали на месте. Быстро нарастало непонятное Анаэлю напряжение.
Наконец, свершилось! Великий магистр взялся за края своего покрывала и одним решительным, властным движением убрал его с лица. Всеобщий вопль почти безумного восторга, ликования пронесся по площади. Произошло ритуальное узнавание. На коне сидел крупный мужчина, изуродованный пятнистой проказой. Граф Мессинский, великий магистр ордена Святого Лазаря.
Потрясая своим жезлом, барон Альтамира приблизился к нему и смиренно поцеловал стремя, а великий магистр принял из его рук икону и припал к ней со страстью.
Того, как графа Мессинского будут снимать с лошади, как он станет лобызаться с настоятелем, Анаэль не видел. Он спиной вдавился в толпу зевак и поспешил на задний двор монастыря. Туда, где были кухни, господская конюшня, лечебные грязевые купальни. Он успел дознаться, что из стен укрепленного лепрозория есть несколько выходов. В дневное время покинуть монастырь с лицевой, так сказать, стороны совершенно невозможно. Равнина обозревается неусыпными стражниками, а на ней, на много сотен шагов, ни кустика, ни ложбинки. На ночь кельи слуг тщательно запирались добродушным братом Иоанном. Оставалось попробовать покинуть лепрозорий через его тылы. И лучше всего для этого, по разумению Анаэля, подходила тропа водоносов. В монастыре был свой источник, но воды, добываемой из него, постоянно не хватало, и поэтому основная часть воды доставлялась из пресноводного колодца, расположенного в трех сотнях шагов от тыльной стены монастыря.
Воды требовалось много, поэтому доставка ее в резервуары являлась главной здешней повинностью. Происходила эта доставка почти непрерывно, кроме полуденных часов, когда жара становилась непереносимой. Назначение на доставку воды было самым распространенным наказанием. Поэтому, когда Анаэль зашел на конюшню, снял с крюка пару кожаных ведер и направился к хорошо известной каждому водоносу калитке, никто этому не удивился и ничего не спросил. Мало ли, может господин рассердился, келарь застал за каким-нибудь непотребством, вот и велел отрабатывать. Не приговорит же человек сам себя к этому развлечению.
Анаэль таскал исправно воду наверное в течении целого часа. С ним вместе бегало по мокрой тропинке довольно много народу, сегодня воды требовалось особенно много. Приехавшие господа наверняка захотят целебную ванну со здешней жидкой грязью. Говорят, она весьма задерживает развитие болезни. Анаэль не опасался, что господин де Шастеле его внезапно хватится. Шевалье был уже облачен им в парадный наряд и сразу после торжественной встречи великого магистра последует к уже накрытому праздничному столу.
Встанет он из-за него только заполночь и, даже если в силах будет обнаружить, что прислуги рядом нет, то скорее всего решит, что ее заперли на ночь в келье.
В это время года, в Святой земле темнеет довольно поздно. Анаэль изрядно вымотался на добровольной каторге, работать кое как, для виду, было нельзя, он сразу же обратил бы на себя внимание. Заметив, что солнце, наконец, устремилось к горизонту, подернутому жарким маревом и вот-вот коснется его расплывчатой линии, Анаэль осторожно поставил свои ведра, наполненные солоноватой водицей, и посмотрел вслед последнему носильщику, который пошатываясь трусил в сторону лепрозория. Он встал за низенькое каменное сооружение, возведенное над колодцем, и там подождал, пока тьма в достаточной степени сгустится, так чтобы его нельзя было случайно заметить со стены. Все шло так, как он задумал. Никто не обнаружил его отсутствия, темнота наступила. Анаэль расправил плечи и быстрым шагом пошел прочь от монастыря.
Заблудиться было невозможно. В честь приезда великого магистра, лепрозорий светился огнями, прямо на улице горели костры, там жарилось угощение для всех желающих. Жгли на высоких шестах чучела проказы. Звонил непрерывно колокол, пронизывая всю глухую палестинскую ночь своим тоскливым пением.
К утру, Анаэль рассчитывал быть очень далеко от этого веселого места. Он шагал все быстрее и увереннее. Тамплиерская дорога оказалась тяжела, даже слишком тяжела. Перед глазами у него стояло видение лица графа Мессинского, облизанное языком лепры. Каким же тогда должно быть лицо великого магистра ордена тамплиеров? Какая болезнь считается его прерогативой?
Довольно долго, Анаэль углублялся в ночь, размышляя о превратностях своей судьбы. Как все же наивен он был, воображая, что сможет вжиться в тело этого чудища и даже поставить его себе на службу для жестокой мести предателю Синану! Только в темных горячечных снах могла родиться эта нелепая мысль. Уже почти полгода прошло с момента, когда он шагнул вниз с башни замка Алейк, а такое впечатление, что падение продолжается. Яма становится все глубже, и возникает сомнение, а есть ли вообще у нее дно.
Под ногами что-то захлюпало. Это Анаэля не удивило и не испугало. И на территории самого лепрозория, и на равнине вокруг него, встречалось немало небольших, затхлых, солоноватых луж. Места, в общем-то, гиблые. Не переставая думать о своем, он начал обходить встретившееся на дороге водное препятствие. Лужа оказалась несколько больше, чем он ожидал: и через двести, и через триста шагов она все не кончалась. Тогда Анаэль решил перейти ее вброд. Лужа была мелкой, беглец, уверенно ступая по скользкому дну, двинулся через нее. Лужа и поперек себя не кончалась. Когда вода дошла до пояса, Анаэль остановился, почувствовав первый укол тревоги. Пришлось идти обратно. После этого последовало еще более продолжительное путешествие по берегу. Правая нога все время оступалась в теплую, тяжелую воду. Анаэль решил попробовать еще раз поискать брод.
Только к утру, наглотавшись соленой гадости, сбив в кровь ноги и совершенно отчаявшись, он понял в чем дело. Оказывается, лепрозорий ордена Святого Лазаря стоит на полуострове, выдававшемся в Мертвое море. А голая равнина, которую он не раз наблюдал со стены, это всего лишь водная гладь. Вот почему, так небрежно охраняли стражники выходы со стороны кухни и конюшни.
Когда его нашли, он лежал на груде холодной щебенки, раскинув руки, и что-то бормотал. Стражники, медлительные сицилийские крестьяне, не знали языка, на котором он говорил. Они подняли беглеца, он не сопротивлялся, и даже не стали его бить. Если бы они способны были испытывать жалость, им было бы жаль его. Столь нелепой была попытка побега, предпринятая им, и столь суровой была мера наказания за эту попытку. Они ему — стражники Анаэлю — казались какими-то тенями, может быть извергшимися из мест значительно худших, чем этот отвратительный мир. Изъеденные солью глаза, слезились. Что ж, расплывчато думал пойманный, пусть.
Сицилийцы повели его обратно к лепрозорию, длинно и обстоятельно рассуждая о том, что всякий бы рад бежать из этой вонючей дыры, но ведь не велено. Да и бесполезно. И куда? А зараза, небось, не пристанет.
— Иди, иди, — они тыкали тупыми концами копий в шатающуюся спину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
Честно говоря, Анаэлю было все равно, на чьем попечении находится монастырь, существенным было то, что это был монастырь для прокаженных.
Брат Иоанн, помощник здешнего келаря, в распоряжение которого первым делом попал новоприбывший оруженосец, был чрезвычайно словоохотлив, и задав ему всего один какой-нибудь вопрос, спрашивающий получал подробный отчет обо всем, что знал или о чем догадывался этот член ордена Святого Лазаря. Анаэль поинтересовался лишь одним, надолго ли присылают в сию обитель своих людей тамплиеры.
— Обычно навсегда, — бодро сообщил помощник келаря. Далее он счел нужным заявить, что он немного завидует его, Анаэля положению, ибо прислуживать он будет одному всего лишь человеку, прибывшему вместе с ним рыцарю, шевалье де Шастеле. Господину, как говорят, и родовитому, и добропорядочному. И питаться Анаэлю предстоит из котла братии, а если будет необходимо, то и вместе со своим господином. Такое здесь, в обители Святого Лазаря, принято, и многие знатные снисходят до общества своих слуг, правда это происходит в том случае, когда болезнь доводит господ до такого состояния, что они сами не могут ни встать, ни сесть.
Эта мысль, высказанная им самим вслух, так развеселила брата Иоанна, что он залился самым беззаботным, почти ребяческим смехом.
— Когда же господин де Шастеле умрет — об этом можно не очень пока беспокоиться, лепра пожирает человека медленно, так вот даже когда ты утратишь своего высокородного господина, ты пожалуй не утратишь своего привилегированного положения, потому что многие из болезнующих рыцарей захотят тебя видеть своим служкой, помня, кому ты прислуживал перед этим. Так что господский стол и благородное обхождение тебе гарантировано до самой глубокой старости. Правда все может осложниться, если Господь приведет тебе самому заболеть здешней болезнью. Тебе, как человеку происхождения простого, свой служка не положен, и придется тебе беспокоиться и заботиться о себе самолично, а это, с развитием болезни, бывает затруднительно и весьма. Иной раз, ведь и пальцы отваливаются и другое всякое. Но думать об этом заранее вряд ли надо, да и грех, поди. Господь не велит нам впадать в уныние, а советует впадать лучше в усердие. Да и то сказать, ведь не всякий здоровый здесь заболевает. Посмотри хоть на меня. Прошлой весной высыпало у меня по ногам, и решили все, что пришел мой черед, и сам я смирился. Пожил, думаю, хватит. Пришел брат-лекарь, прочитал надо мной молитву, приличествующую случаю. Ан, нет — оказалась обычная чесательная хворь.
Оруженосец лежал, уткнувшись лицом в холодное дерево. Говорить что-либо не было сил.
— Вот так-то, брат Анаэль. Что это за имя у тебя, а? Незнакомы здесь имена такие нам. Надобно тебе сказать об одном маленьком неудобстве, что в лепрозории нашем действительно место имеет. В том дело, что организовали орден, с благословения папы Климента, рыцари все больше происхождением из земель итальянских, и франкский язык не все знают. А если знают, то не любят из гордости на нем говорить. Но обвыкнешься. Я вот глуп к языкам с детства, да и то к тарабарщине ихней притерпелся.
Анаэль лежал все так же недвижно, казалось, он намертво сросся со своим каменным ложем.
— Да не горюй, а наоборот, радуйся. Всем бы так начинать, как тебе. А то не угодишь кислым видом господину де Шастеле, и отошлет он тебя отсюда, от капеллы да в нижние пещеры, вот тогда и поймешь умом своим, что да как.
Дослушав до конца эту бодрую, нравоучительную речь, Анаэль пришел к выводу, что надо отсюда бежать. И чем скорей, тем лучше.
Господин де Шастеле, прибыв в лепрозорий, совершенно перестал стесняться своей внешности. И всякий раз, подавая ему утром пищу, Анаэль должен был лицезреть его в полном, почти самодовольном великолепии. Но этим все не исчерпывалось. Дворянин до мозга костей, господин де Шастеле, будучи даже загнан обстоятельствами в мрачное заведение на берегах Мертвого моря, не хотел лишить себя хорошего общества. Он со страстью включился в местную светскую жизнь. Нашлись в стенах лепрозория господа, соответствующие его представлениям о настоящем благородстве и подлинной родовитости. Лепра не игнорирует никаких слоев общества и забирается порой на самые, даже отороченные королевским пурпуром, вершины.
Вольные господа собирались часто и любили за чашей вина и каплуном засидеться допоздна. Всем было, что вспомнить. Не все были занимательными рассказчиками, но рассказывать любили, тем не менее, все. Анаэль, разумеется, в силу своего положения, обязан был, как и все прочие слуги, при сем присутствовать и подавать вино к столу, за которым порой хохотало над веселой рыцарской историей до полутора десятков рож, кажется, лишь мгновение назад вышедших из самого центра ада.
Среди рыцарской прислуги, напротив, никакого взаимопонимания не получалось. Виной тому был, в первую очередь, страх заразиться. По существовавшим в те времена поверьям, это могло произойти через прикосновение и дыхание. Трое прислужников были уже больны, все заразились здесь, в лепрозории. Это, как ни странно, давало им ощущение некоего превосходства над остальными. Они норовили взять начальственный тон по отношению к здоровым. Непрерывно злословили и о здоровых, и друг о друге. Они знали, что им уже не выйти отсюда, и поэтому были добровольными соглядатаями, помогавшими сделать лепрозорий тюрьмой для всех остальных. При этом они не считали себя фискалами, а наоборот, патриотами лепры.
Конечно, все мысли Анаэля были заняты тем, как не заразиться. Это была очень утомительная жизнь. Не дай Бог коснуться болячек прокаженного, а они, эти прокаженные, на каждом шагу, и неизвестно — может быть за ручку двери, за которую ты сейчас берешься, всего мгновение назад держалась покрытая струпьями рука. Но показать свою опасливость господину де Шастеле было невозможно, многие за проявление самой сдержанной брезгливости платились путешествием в пресловутые нижние пещеры. Господин, каждое утро, совершал подробный и тщательный туалет, а по вечерам долго отходил ко сну. Сколько раз Анаэлю приходилось душить в себе непроизвольные содрогания от соприкосновений с благородной плотью шевалье.
Напрягая память, Анаэль припомнил несколько основных рецептов, которые дома и в замке Алейк считались гарантирующими от опасности заразиться проказой. Он нажег себе костного пепла и регулярно посыпал им свою еду и подмешивал в питье. Особенно полезным считалось обмазываться коровьим навозом, но такой способ лечения преследовался и назорейскими и сарацинскими властями, почитаемый за проявление огнепоклонничества. Здесь, в лепрозории, он тоже был неприменим, по каким причинам — понятно.
Имелись еще заклинания, давал защиту и конский волос, обмотанный вокруг головы. Дух проказы отгонял хорошо камень сапфир и хвост сушеной ящерицы.
Пустив в ход доступные из этих способов и средств, Анаэль, тем не менее, не чувствовал себя в полной безопасности. Однажды даже обмазался навозом, прокравшись ночью на ферму монастыря. После долго отмывался соленой водой из затхлой лужи. Запах полностью отбить не удалось, что несколько дней вызывало явное неудовольствие господина де Шастеле.
Единственным надежным средством от проказы мог быть только побег из лепрозория.
Анаэль терпеливо и жадно ждал подходящего случая, и случай представился. Однажды утром, когда он с господином своим возвращался из церкви, почти все заразившиеся проказой становились весьма набожны, оруженосец обратил внимание на то, что монастырь охвачен каким-то волнением.
— Уж не чума ли на нас напала? — мрачно пошутил он. По тому, как посмотрел на него рыцарь, слуга понял, что шутка ему не понравилась. Анаэль прекрасно научился читать настроение хозяина по уродливой маске его лица. Господин де Шастеле вряд ли мог похвастаться тем же относительно физиономии своего слуги.
— Это не чума, — степенно сказал тамплиер, — это граф Мессинский, великий магистр ордена Святого Лазаря.
Он был прав, приготовления носили скорее праздничный, чем панический характер.
Въезд великого магистра в монастырь был обставлен со всей возможной пышностью. Это можно было понять — население монастыря было не избаловано большим количеством праздников. У входа на территорию лепрозория графа Мессинского встретили две шеренги оруженосцев, у каждого в руке был большой охотничий рог, изображенный, кстати, на эмблеме ордена. Облачены были оруженосцы в костюмы черно-зеленых цветов. Начальник лепрозория, он же настоятель монастыря и комтур всего поселения, барон Альтамира вышел навстречу кавалькаде, въезжавшей под арку ворот. Настоятель подал знак, и оруженосцы затрубили в свои рога. На бароне была высокая квадратная тиара, длинный черный плащ, в правой руке он нес жезл с загнутым концом в виде капюшона раздраженной кобры, в левой — икону, изображавшую воскресение Святого Лазаря. Наиболее влиятельные и родовитые рыцари следовали за ним. Господин де Шастеле был на одном из главнейших мест в этой процессии.
Рога продолжали трубить.
Собравшиеся вокруг зеваки из числа свободной от дел челяди выражали бурную радость.
Великий магистр остановил своего коня перед иконой, несомой настоятелем, перекрестился на здание церкви. Сделал он это, не откидывая длинного белого покрывала со своего лица.
Стихшие было рога ударили снова. Толпа на площади у ворот волновалась, слышались выкрики, кто-то забился в истерике. Барон Альтамира стоял перед конем магистра неподвижно, как будто чего-то ожидая. Кони магистерской свиты медленно, но нервно переступали на месте. Быстро нарастало непонятное Анаэлю напряжение.
Наконец, свершилось! Великий магистр взялся за края своего покрывала и одним решительным, властным движением убрал его с лица. Всеобщий вопль почти безумного восторга, ликования пронесся по площади. Произошло ритуальное узнавание. На коне сидел крупный мужчина, изуродованный пятнистой проказой. Граф Мессинский, великий магистр ордена Святого Лазаря.
Потрясая своим жезлом, барон Альтамира приблизился к нему и смиренно поцеловал стремя, а великий магистр принял из его рук икону и припал к ней со страстью.
Того, как графа Мессинского будут снимать с лошади, как он станет лобызаться с настоятелем, Анаэль не видел. Он спиной вдавился в толпу зевак и поспешил на задний двор монастыря. Туда, где были кухни, господская конюшня, лечебные грязевые купальни. Он успел дознаться, что из стен укрепленного лепрозория есть несколько выходов. В дневное время покинуть монастырь с лицевой, так сказать, стороны совершенно невозможно. Равнина обозревается неусыпными стражниками, а на ней, на много сотен шагов, ни кустика, ни ложбинки. На ночь кельи слуг тщательно запирались добродушным братом Иоанном. Оставалось попробовать покинуть лепрозорий через его тылы. И лучше всего для этого, по разумению Анаэля, подходила тропа водоносов. В монастыре был свой источник, но воды, добываемой из него, постоянно не хватало, и поэтому основная часть воды доставлялась из пресноводного колодца, расположенного в трех сотнях шагов от тыльной стены монастыря.
Воды требовалось много, поэтому доставка ее в резервуары являлась главной здешней повинностью. Происходила эта доставка почти непрерывно, кроме полуденных часов, когда жара становилась непереносимой. Назначение на доставку воды было самым распространенным наказанием. Поэтому, когда Анаэль зашел на конюшню, снял с крюка пару кожаных ведер и направился к хорошо известной каждому водоносу калитке, никто этому не удивился и ничего не спросил. Мало ли, может господин рассердился, келарь застал за каким-нибудь непотребством, вот и велел отрабатывать. Не приговорит же человек сам себя к этому развлечению.
Анаэль таскал исправно воду наверное в течении целого часа. С ним вместе бегало по мокрой тропинке довольно много народу, сегодня воды требовалось особенно много. Приехавшие господа наверняка захотят целебную ванну со здешней жидкой грязью. Говорят, она весьма задерживает развитие болезни. Анаэль не опасался, что господин де Шастеле его внезапно хватится. Шевалье был уже облачен им в парадный наряд и сразу после торжественной встречи великого магистра последует к уже накрытому праздничному столу.
Встанет он из-за него только заполночь и, даже если в силах будет обнаружить, что прислуги рядом нет, то скорее всего решит, что ее заперли на ночь в келье.
В это время года, в Святой земле темнеет довольно поздно. Анаэль изрядно вымотался на добровольной каторге, работать кое как, для виду, было нельзя, он сразу же обратил бы на себя внимание. Заметив, что солнце, наконец, устремилось к горизонту, подернутому жарким маревом и вот-вот коснется его расплывчатой линии, Анаэль осторожно поставил свои ведра, наполненные солоноватой водицей, и посмотрел вслед последнему носильщику, который пошатываясь трусил в сторону лепрозория. Он встал за низенькое каменное сооружение, возведенное над колодцем, и там подождал, пока тьма в достаточной степени сгустится, так чтобы его нельзя было случайно заметить со стены. Все шло так, как он задумал. Никто не обнаружил его отсутствия, темнота наступила. Анаэль расправил плечи и быстрым шагом пошел прочь от монастыря.
Заблудиться было невозможно. В честь приезда великого магистра, лепрозорий светился огнями, прямо на улице горели костры, там жарилось угощение для всех желающих. Жгли на высоких шестах чучела проказы. Звонил непрерывно колокол, пронизывая всю глухую палестинскую ночь своим тоскливым пением.
К утру, Анаэль рассчитывал быть очень далеко от этого веселого места. Он шагал все быстрее и увереннее. Тамплиерская дорога оказалась тяжела, даже слишком тяжела. Перед глазами у него стояло видение лица графа Мессинского, облизанное языком лепры. Каким же тогда должно быть лицо великого магистра ордена тамплиеров? Какая болезнь считается его прерогативой?
Довольно долго, Анаэль углублялся в ночь, размышляя о превратностях своей судьбы. Как все же наивен он был, воображая, что сможет вжиться в тело этого чудища и даже поставить его себе на службу для жестокой мести предателю Синану! Только в темных горячечных снах могла родиться эта нелепая мысль. Уже почти полгода прошло с момента, когда он шагнул вниз с башни замка Алейк, а такое впечатление, что падение продолжается. Яма становится все глубже, и возникает сомнение, а есть ли вообще у нее дно.
Под ногами что-то захлюпало. Это Анаэля не удивило и не испугало. И на территории самого лепрозория, и на равнине вокруг него, встречалось немало небольших, затхлых, солоноватых луж. Места, в общем-то, гиблые. Не переставая думать о своем, он начал обходить встретившееся на дороге водное препятствие. Лужа оказалась несколько больше, чем он ожидал: и через двести, и через триста шагов она все не кончалась. Тогда Анаэль решил перейти ее вброд. Лужа была мелкой, беглец, уверенно ступая по скользкому дну, двинулся через нее. Лужа и поперек себя не кончалась. Когда вода дошла до пояса, Анаэль остановился, почувствовав первый укол тревоги. Пришлось идти обратно. После этого последовало еще более продолжительное путешествие по берегу. Правая нога все время оступалась в теплую, тяжелую воду. Анаэль решил попробовать еще раз поискать брод.
Только к утру, наглотавшись соленой гадости, сбив в кровь ноги и совершенно отчаявшись, он понял в чем дело. Оказывается, лепрозорий ордена Святого Лазаря стоит на полуострове, выдававшемся в Мертвое море. А голая равнина, которую он не раз наблюдал со стены, это всего лишь водная гладь. Вот почему, так небрежно охраняли стражники выходы со стороны кухни и конюшни.
Когда его нашли, он лежал на груде холодной щебенки, раскинув руки, и что-то бормотал. Стражники, медлительные сицилийские крестьяне, не знали языка, на котором он говорил. Они подняли беглеца, он не сопротивлялся, и даже не стали его бить. Если бы они способны были испытывать жалость, им было бы жаль его. Столь нелепой была попытка побега, предпринятая им, и столь суровой была мера наказания за эту попытку. Они ему — стражники Анаэлю — казались какими-то тенями, может быть извергшимися из мест значительно худших, чем этот отвратительный мир. Изъеденные солью глаза, слезились. Что ж, расплывчато думал пойманный, пусть.
Сицилийцы повели его обратно к лепрозорию, длинно и обстоятельно рассуждая о том, что всякий бы рад бежать из этой вонючей дыры, но ведь не велено. Да и бесполезно. И куда? А зараза, небось, не пристанет.
— Иди, иди, — они тыкали тупыми концами копий в шатающуюся спину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65