Он не позволил целовать ему руку, когда мы гурьбой ввалились в шатер, чтобы рассказать все по порядку, как мы провозгласили его нашим принцем, он просто крепко обнял нас всех, и слезы умиления наполнили его глаза. Он дрожал от удовольствия всякий раз, когда кто-нибудь из нас называл его вашим превосходительством или принцем, и уж совсем таял, когда отец Энао, всегда безудержный в лести, пытался явно преждевременно величать его ваше величество.
Дон Фернандо превратил свой походный шатер в импровизированный королевский дворец, пожаловал дворянское звание Хуану Гомесу и Педро Гутьерресу, которые дома у себя, в Толедо и в Вальядолиде, были погонщиками мулов, и назначил трапезничим Алонсо де Вильену, который в прежние времена был свинопасом и вырос в Сиудад-де-лос-Рейес, не говоря уж о пажах и камергерах или старшем поваре, которым стала Мария де Монтемайор в благодарность за то, что умела жарить такие знатные пончики из юкки. Я говорю об этом весело, но без малейшей насмешки, ибо считаю дона Фернандо настоящим принцем и не сомневаюсь, что вскоре он станет королем одной из самых великих империй на земле, а посему у него довольно причин, чтобы править в свое удовольствие и тешить роскошью собственную гордыню.
Принц дон Фернандо щедро сулит награды и жалованья, которые в должное время выдадут из королевской казны Перу в соответствии с записью, сделанной его собственной щедрой рукой: «Я, дон Фернандо де Гусман, божьей милостью принц Тьерра-Фирме, Перу и Чили, жалую капитана Диего де Тираду двенадцатью тысячами песо в награду за выдающиеся заслуги в прошлом и в настоящем».
Другие просят у его превосходительства во владение земли и асьенды в разных концах Перу, о плодородии или богатствах, которых они прослышали, а есть и такие сластолюбцы и бесстыдники, что, подстрекаемые дьяволом, хотят, чтобы принц декретом и грамотой пожаловал им право на плотские утехи с женщиной, о которой давно мечтают.
— Со всем долженствующим почтением прошу у вашего превосходительства соизволения и права, когда настанет время, любиться с доньей Каталиной Родригес, ныне она замужем за Родриго де Падильей, владельцем энкомьенды в Арекипе, но своим жарким нравом более подходит мне, нежели ему.
— Со всем смирением молю ваше превосходительство дозволить, отнять у отца-наставника Серафина Сепеды, священника из Гуаманги, силой, если понадобится, наложницу, ее зовут Лусинда Рохас, она недавно прибыла в Новый Свет, у нее высокая грудь, мне будет от нее много удовольствия.
Осаждаемый со всех сторон, осмотрительный принц дает туманные обещания, добрый сердцем, он изобретает новые уловки, дабы беспокойные его вассалы угомонились во власти иллюзий и надежд.
Принц дон Фернандо в крайней нужде призвал меня на совет. Я являюсь к нему в сопровождении своего верного товарища Педрo де Мунгиа и не менее верного адъютанта Мартина Переса де Саррондо; этот последний после долгих и упорных моих просьб назначен старшим сержантом лагеря вместо лукавого Санчо Писарро (а Санчо Писарро таким образом перешел с понижением на должность командира нашей химерической, давно съеденной конницы, и я теперь глаз с него не спускаю). Дон Фернандо принимает нас, сидя за столом, только что накрытым двумя услужливыми и манерными пажами, принц ужинает один при свечах, горящих в большом канделябре.
— Я позвал вас, — говорит он с изящной непринужденностью, — потому что вы, мой уважаемый начальник штаба, день и ночь говорите о том, что мы вернемся с победой в Перу, и хотя я слепо верю в ваш светлый гений и знаю, что вы обладаете подлинным военным опытом, я хотел бы из ваших уст услышать, продумали ли вы и выбрали ли, какими водными и наземными путями мы пойдем, какие военные хитрости используем, какие силы поднимем против вице-королей и судей, и против того войска, которое, без сомнения, пошлет на нас король Филипп Второй.
— Меня восхищает, — говорю я ему, — радение и осторожность вашего превосходительства, я счастлив, что вы просите доложить мои планы и предложения. Ваше превосходительство может быть уверено, я не безумец и не маньяк. Хотя, возможно, кто-то и назовет невиданным безумием то, что двести пятьдесят мараньонцев, застрявших на краю земли в болотах, смеют именовать себя завоевателями Перу, освободителями Индийских земель и создателями нового и свободного королевства. Однако ежели ваше превосходительство со вниманием выслушает меня, то увидит, что составленный мною план нашего похода на Перу с целью победить управителей и генералов испанского короля не бредни сумасшедшего, но плод здравых размышлений.
— Итак, излагайте, я весь внимание, — говорит дон Фернандо.
— Первая наша забота, — говорю я ему, — достроить две бригантины, мы затратили на них уже немало времени, и отправиться вниз по реке к морю-океану, но прежде надо избавиться от нескольких предателей, которые есть еще у нас и затаились. Я утверждаю, что эта река непременно вольется в море-океан, то не выдумки мои и догадки, но открытие, сделанное Франсиско Орельяной (совместно с монахом по имени Карвахаль, у которого была одна пламенная страсть — женская грудь, вот он и сочинил сказочку про амазонок, которых никогда не было, но их выдуманным именем назвали эту многоводнейшую из рек, вместо того чтобы звать ее Мараньон, как следовало на самом деле). Простите мне, ваше превосходительство, небольшое отступление, и вернемся к тому моменту, когда наши бригантины «Сантьяго» и «Виктория» выйдут в море-океан и возьмут курс на остров Маргариты, самое пригодное место для наших целей, ибо он находится достаточно близко, жители его имеют миролюбивый нрав, а земля щедра, так что пищи у нас будет вволю.
— На острове Маргариты нас не ждут, — говорю я ему, — и, бог свидетель, благодаря тому мы овладеем островом с большой легкостью. Поручите, ваше превосходительство, мне это дело полностью, и я справлюсь с ним шутя. Мы возьмем остров Маргариты и будем управлять им всего три дня — столько нам понадобится на то, чтобы запастись водой и продовольствием, захватить корабли, что стоят на якоре у его берегов, и пополнить свое войско десятками и сотнями новых добровольцев, которые захотят пойти с нами сражаться за свободу.
— Следующей ступенью нашего похода, — говорю я ему, — будет Номбре-де-Дьос, куда мы отправимся тотчас же и где нас тоже никто не ждет, это второй по значению порт, ибо на его улицах скрещиваются все пути, по которым попадают солдаты из Испании в Перу и по которым золото перекочевывает из Перу в Испанию. Мы нападем на Номбре-де-Дьос после того, как захватим земли по берегам реки Саор, которую я прекрасно таю, ибо не раз плавал по ней.
— Из Номбре-де-Дьос, — говорю я ему, — мы отправимся в Панаму через горы Капира, там в отрогах мы оставим в засаде пятьдесят наших стрелков, чтобы они прикрывали нас с тыла и охраняли дороги. Битва за Панаму будет главной нашей битвой, и мы выиграем ее, в водах этого порта родится наш флот, и из этих вод мы отправимся в Перу выполнять предначертание нашей геройской судьбы.
— Взяв власть в Панаме, — говорю я ему, — мы будем тверды и непреклонны с приспешниками короля Филиппа, их там великое множество, и они тщеславны, нужно раздавить их раньше, чем они захотят подняться против нас. И вот тогда король Филипп узнает, что война наша не на жизнь, а на смерть, как и сама Испания воевала всегда только на смерть против любого мятежника.
— В провинции Панама, — говорю я ему, — мы соберем боевое войско, которому суждено будет освободить Перу и Чили. Давно известно, что в горах Панамы и отрогах Дарьена немало солдат прячется от королевского правосудия, они сойдут с гор и вольются в наше войско. Точно так же присоединятся к нам и более двух тысяч беглых негров, скрывающихся в тех же самых юрах, они воспылают к нам благодарностью, когда узнают, что это мы казнили генерала Педро де Урсуа, того самого, что так подло предал их, ударом в спину прикончил вожаков и увез в кандалах чересчур доверчивого короля Байамо.
— В порту Панама, — говорю я ему, — мы возьмем те суда, которые нам нужны, а остальные сожжем, дабы никто не мог впоследствии воспользоваться ими против нас, мы построим одну или две трехмачтовые галеры и на их палубах установим наши пушки. Будьте уверены, ваше превосходительство, из Панамы отчалит флот не менее чем в два десятка судов с более чем тремя тысячами воинов на борту, хорошо снаряженных аркебузами, порохом, не считая галеры с артиллерией, это войско будет в десять раз многочисленнее, чем войско Писарро и Эрнандеса Хирона, когда они поднялись против наместников и судей, наше войско, ко всему прочему, будет сражаться не с кличем «Да здравствует король Испании!», но провозгласит: «Смерть королю Испании!» и «Да здравствует наш настоящий король дон Фернандо!»
Принц прекрасно понял, что я в здравом уме и твердом рассудке, поднялся растроганный со своего места и со слезами на глазах обнял меня так, словно я был ему сыном, а вернее сказать, отцом.
В это время из уст в уста стала передаваться странная весть: у меня, Лопе де Агирре, внутри сидит нечистая сила, крошечный дух, который повинуется мне как верный слуга и сообщает обо всем тайном, что творится в лагере, и в особенности о кознях, которые плетут против моей особы. Духа этого зовут Мандрагора, он как облачко, никто его не видит, в полночь Мандрагора вьется-крутится по хижинам, подслушивает, о чем шепчутся, и все передает мне, Мандрагора вездесущ, ибо (по свидетельству священных книг) демоны могут находиться везде, как и бог, мы с Мандрагорой подписали (кровью из моего левого мизинца) соглашение, в силу которого он будет предупреждать меня обо всех опасностях, меня подстерегающих, и обо всех изменах, зреющих в лагере, а я за то в мой смертный час вручу ему мою душу. Недурное дельце, поскольку продал я душу, которую ничего, кроме ада, не ждет, к тому же, я полагаю, бог бесконечно милосерден, и в последний момент (после нескольких веков адского пламени и мучений) он простит всех приговоренных гореть вечно, прощение это распространится и на сатану с падшими ангелами, и ад вовсе исчезнет, об этом писал святой Иероним, и то же самое говорит Мандрагора, чтобы утешить меня и самому успокоиться. Мандрагора говорит мне также, что Зло никогда не принимало телесного обличья, да еще с рогами, как то живописуют художники, но представляет собой невидимую субстанцию, коренящуюся в людских душах, и именно там оно ведет свои сражения с богом, я не вступаю в теологические споры с Мандрагорой, ибо его дьявольское положение обязывает его разбираться в этих материях лучше, чем разбираюсь я.
По истечении трех месяцев пребывания на суше, о чем будет записано в истории Нового Света золотыми буквами, ибо тут мы поклялись биться за свободу, мы отчалили от поселения Бригантин. На «Сантьяго» и «Виктории», которые строились под моей командой и неусыпным наблюдением, еще нет палуб, но суда достаточно вместительны и хороши на ходу, всем нам тут хватит места на струганых досках, вот пройдем реку, оснастим их как следует, и они сменят свой неказистый вид на благородную и мужественную морскую осанку! Я отдаю приказ держаться левее, и мы идем, прижимаясь к песчаному необитаемому берегу, все равно более для нас полезному, полагаю я, чем зеленые заросли полного берега, за которыми таятся призраки обманной страны Омагуас.
Через три дня плавания, во время которого во избежание искушений мы все время жались к левому берегу, мы замечаем жалкое индейское селение, жители, едва завидев в отдалении наши корабли, тотчас же покидают его. Мы выходим на берег поискать кукурузы и рыбы, в спешке брошенных индейцами, и вспоминаем, что нынче начинается Страстная неделя; мы решаем сделать привал на семь дней, чтобы, как положено людям верующим, отпраздновать Пасху. Отец Энао взгромоздится на какой-нибудь камень и произнесет взволнованную проповедь о
страстях господних и будет притворно плакать, когда дойдет до того места, где Ему надевают терновый венец, в Святой четверг женщины принесут цветов из леса, чтобы украсить святые дары, а в пасхальное воскресенье два наших колокола вразнобой отзвонят аллилуйю.
В этом покинутом селении нашел свою смерть Перо Алонсо Каско, который вчера еще был главным альгвасилом и преданнейшим другом неудачливого губернатора Педро де Урсуа и никак не мог скрыть своей горькой печали. Этот Перо Алонсо Каско, человек донельзя верующий и набожный, знает по-латыни нее четыре молитвы и литании; он остался стоять на коленях, бормоча «Отче наш», когда всех позвали клясться в верности дону Фернандо де Гусману, сегодня, в Святую среду, два моих мараньонца-баска пришли рассказать мне, что Перо Алонсо Каско выкрикивал на латыни грозные слова и что это никакие не христианские молитвы, а языческие стихи. Этот самый Перо Алонсо Каско разговаривал с солдатом Хуаном де Вильаторо, но вдруг остановился, схватил себя за бороду и воскликнул громко:
Audaces
fortuna
juvat,
timidosque
repelit,
а это, как я узнал от моего дяди Хулиана де Араоса еще в Оньяте, на испанском языке означает, что удача помогает смелым и презирает трусов. Против кого же ты собираешься обратить свою смелость, Перо Алонсо Каско? Конечно же, против начальника штаба Лопе де Агирре. И я приказываю безо всяких казнить тебя гарротой, и не впрок тебе то, что принц дон Фернандо в порыве великодушия решает отменить мой приговор, когда прибывают его посланцы, чтобы спасти твою жизнь, Эрнандо Мандинга и Бенито Майомба уже успевают сделать свое дело, и труп твой лежит на циновке, а на груди — дощечка с надписью «За разговорчики», я хотел добавить sic transit gloria mundi [29], чтобы потягаться с тобой в латыни, но такая надпись по размерам намного превзошла бы твое тело.
Перо Алонсо Каско похоронили, Пасха прошла, и мы продолжили путь, а через семь дней снова вышли к селению, гораздо больших размеров, чем прежнее; здесь довольно большая гавань, местные индейцы вежливы и приветливы, хотя, как и все они, пьяницы и разбойники. В полулиге от селения виднеется хороший корабельный лес. Я велю встать на якорь и достраивать бригантины, настилать палубы. Пользуясь своей властью начальника штаба, я разделил всех людей на три части: на берегу поднимется главный шатер дона Фернандо, где разместится принц с особо приближенными офицерами и прислугой; чуть выше по течению, рядом с верфями, на которых будут достраиваться корабли, остановлюсь я с семью десятками моих самых проверенных мараньонцев; а еще выше по течению, то будет нашей северной стороной, встанет лагерем остальное наше войско. При таком предусмотрительном расположении те, что находятся внизу по течению, не смогут соединиться с теми, что стоят выше, без того чтобы мы, оказавшиеся посередине, их не заметили.
И тем не менее я был так неотрывно занят доделкой бригантин (следил, какие деревья валят, понукал плотников, выдавал продукты женщинам-стряпухам, бранил ленивых негров, подносивших доски для будущих палуб), что проглядел, как надо мной нависла смертельная опасность. Первым знак тревоги подал мне Мандрагора, мой неусыпный сторож, мой личный дух:
— Вчера вечером принц дон Фернандо у себя в шатре собрал совет, на который были приглашены все офицеры, кроме тебя, Лопе де Агирре, невзирая на то, что ты начальник штаба. О чем толковали на том совете? Почему собрались за твоей спиной? Зачем принц избегает тебя, словно ты ему враг?
Второе предупреждение услышал я из уст офицера-баска Гоберто де Сосайи, он настоящий мараньонец и мне друг:
— Уже два совещания собирал принц дон Фернандо без тебя. Мой кум капитан Педро Алонсо де Галеас, который все видел
своими глазами, говорит, что принц уже раскаивается в том, что был предан смерти губернатор Урсуа, что мы отказались от испанского подданства, и в том, что он принял корону. Так раскаивается, что плакал настоящими слезами, всхлипывал и похож был больше на француженку, которую прибил муж, чем на испанского воина. Вот так откровенно рассказал мне все мой кум капитан Педро Алонсо де Галеас.
— Самый подлый из всех, — прошептал мне Мандрагора, как только Роберто де Сосайя попрощался и ушел, — ненадежный принц дон Фернандо, шут гороховый, монашеская задница, тебе обязан он всем, чем был и что он есть, а заплатит тебе за все гнусной трусостью. Сравнить его можно с одним только отцом Энао (которого в аду мы ждем с большим нетерпением), он воспользовался обрядом священного покаяния и подстрекает принца к кощунственной каре — отрубить тебе голову.
За Сосайей и Мандрагорой последовал капитан Педро Алонсо де Галеас, явился собственной персоной и рассказал мне слово в слово, о чем говорилось на таинственных совещаниях у дона Фернандо де Гусмана:
— Лоренсо Сальдуендо и отец Энао насмерть стояли, что тебя надо убить тут же, ни минуты не медля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Дон Фернандо превратил свой походный шатер в импровизированный королевский дворец, пожаловал дворянское звание Хуану Гомесу и Педро Гутьерресу, которые дома у себя, в Толедо и в Вальядолиде, были погонщиками мулов, и назначил трапезничим Алонсо де Вильену, который в прежние времена был свинопасом и вырос в Сиудад-де-лос-Рейес, не говоря уж о пажах и камергерах или старшем поваре, которым стала Мария де Монтемайор в благодарность за то, что умела жарить такие знатные пончики из юкки. Я говорю об этом весело, но без малейшей насмешки, ибо считаю дона Фернандо настоящим принцем и не сомневаюсь, что вскоре он станет королем одной из самых великих империй на земле, а посему у него довольно причин, чтобы править в свое удовольствие и тешить роскошью собственную гордыню.
Принц дон Фернандо щедро сулит награды и жалованья, которые в должное время выдадут из королевской казны Перу в соответствии с записью, сделанной его собственной щедрой рукой: «Я, дон Фернандо де Гусман, божьей милостью принц Тьерра-Фирме, Перу и Чили, жалую капитана Диего де Тираду двенадцатью тысячами песо в награду за выдающиеся заслуги в прошлом и в настоящем».
Другие просят у его превосходительства во владение земли и асьенды в разных концах Перу, о плодородии или богатствах, которых они прослышали, а есть и такие сластолюбцы и бесстыдники, что, подстрекаемые дьяволом, хотят, чтобы принц декретом и грамотой пожаловал им право на плотские утехи с женщиной, о которой давно мечтают.
— Со всем долженствующим почтением прошу у вашего превосходительства соизволения и права, когда настанет время, любиться с доньей Каталиной Родригес, ныне она замужем за Родриго де Падильей, владельцем энкомьенды в Арекипе, но своим жарким нравом более подходит мне, нежели ему.
— Со всем смирением молю ваше превосходительство дозволить, отнять у отца-наставника Серафина Сепеды, священника из Гуаманги, силой, если понадобится, наложницу, ее зовут Лусинда Рохас, она недавно прибыла в Новый Свет, у нее высокая грудь, мне будет от нее много удовольствия.
Осаждаемый со всех сторон, осмотрительный принц дает туманные обещания, добрый сердцем, он изобретает новые уловки, дабы беспокойные его вассалы угомонились во власти иллюзий и надежд.
Принц дон Фернандо в крайней нужде призвал меня на совет. Я являюсь к нему в сопровождении своего верного товарища Педрo де Мунгиа и не менее верного адъютанта Мартина Переса де Саррондо; этот последний после долгих и упорных моих просьб назначен старшим сержантом лагеря вместо лукавого Санчо Писарро (а Санчо Писарро таким образом перешел с понижением на должность командира нашей химерической, давно съеденной конницы, и я теперь глаз с него не спускаю). Дон Фернандо принимает нас, сидя за столом, только что накрытым двумя услужливыми и манерными пажами, принц ужинает один при свечах, горящих в большом канделябре.
— Я позвал вас, — говорит он с изящной непринужденностью, — потому что вы, мой уважаемый начальник штаба, день и ночь говорите о том, что мы вернемся с победой в Перу, и хотя я слепо верю в ваш светлый гений и знаю, что вы обладаете подлинным военным опытом, я хотел бы из ваших уст услышать, продумали ли вы и выбрали ли, какими водными и наземными путями мы пойдем, какие военные хитрости используем, какие силы поднимем против вице-королей и судей, и против того войска, которое, без сомнения, пошлет на нас король Филипп Второй.
— Меня восхищает, — говорю я ему, — радение и осторожность вашего превосходительства, я счастлив, что вы просите доложить мои планы и предложения. Ваше превосходительство может быть уверено, я не безумец и не маньяк. Хотя, возможно, кто-то и назовет невиданным безумием то, что двести пятьдесят мараньонцев, застрявших на краю земли в болотах, смеют именовать себя завоевателями Перу, освободителями Индийских земель и создателями нового и свободного королевства. Однако ежели ваше превосходительство со вниманием выслушает меня, то увидит, что составленный мною план нашего похода на Перу с целью победить управителей и генералов испанского короля не бредни сумасшедшего, но плод здравых размышлений.
— Итак, излагайте, я весь внимание, — говорит дон Фернандо.
— Первая наша забота, — говорю я ему, — достроить две бригантины, мы затратили на них уже немало времени, и отправиться вниз по реке к морю-океану, но прежде надо избавиться от нескольких предателей, которые есть еще у нас и затаились. Я утверждаю, что эта река непременно вольется в море-океан, то не выдумки мои и догадки, но открытие, сделанное Франсиско Орельяной (совместно с монахом по имени Карвахаль, у которого была одна пламенная страсть — женская грудь, вот он и сочинил сказочку про амазонок, которых никогда не было, но их выдуманным именем назвали эту многоводнейшую из рек, вместо того чтобы звать ее Мараньон, как следовало на самом деле). Простите мне, ваше превосходительство, небольшое отступление, и вернемся к тому моменту, когда наши бригантины «Сантьяго» и «Виктория» выйдут в море-океан и возьмут курс на остров Маргариты, самое пригодное место для наших целей, ибо он находится достаточно близко, жители его имеют миролюбивый нрав, а земля щедра, так что пищи у нас будет вволю.
— На острове Маргариты нас не ждут, — говорю я ему, — и, бог свидетель, благодаря тому мы овладеем островом с большой легкостью. Поручите, ваше превосходительство, мне это дело полностью, и я справлюсь с ним шутя. Мы возьмем остров Маргариты и будем управлять им всего три дня — столько нам понадобится на то, чтобы запастись водой и продовольствием, захватить корабли, что стоят на якоре у его берегов, и пополнить свое войско десятками и сотнями новых добровольцев, которые захотят пойти с нами сражаться за свободу.
— Следующей ступенью нашего похода, — говорю я ему, — будет Номбре-де-Дьос, куда мы отправимся тотчас же и где нас тоже никто не ждет, это второй по значению порт, ибо на его улицах скрещиваются все пути, по которым попадают солдаты из Испании в Перу и по которым золото перекочевывает из Перу в Испанию. Мы нападем на Номбре-де-Дьос после того, как захватим земли по берегам реки Саор, которую я прекрасно таю, ибо не раз плавал по ней.
— Из Номбре-де-Дьос, — говорю я ему, — мы отправимся в Панаму через горы Капира, там в отрогах мы оставим в засаде пятьдесят наших стрелков, чтобы они прикрывали нас с тыла и охраняли дороги. Битва за Панаму будет главной нашей битвой, и мы выиграем ее, в водах этого порта родится наш флот, и из этих вод мы отправимся в Перу выполнять предначертание нашей геройской судьбы.
— Взяв власть в Панаме, — говорю я ему, — мы будем тверды и непреклонны с приспешниками короля Филиппа, их там великое множество, и они тщеславны, нужно раздавить их раньше, чем они захотят подняться против нас. И вот тогда король Филипп узнает, что война наша не на жизнь, а на смерть, как и сама Испания воевала всегда только на смерть против любого мятежника.
— В провинции Панама, — говорю я ему, — мы соберем боевое войско, которому суждено будет освободить Перу и Чили. Давно известно, что в горах Панамы и отрогах Дарьена немало солдат прячется от королевского правосудия, они сойдут с гор и вольются в наше войско. Точно так же присоединятся к нам и более двух тысяч беглых негров, скрывающихся в тех же самых юрах, они воспылают к нам благодарностью, когда узнают, что это мы казнили генерала Педро де Урсуа, того самого, что так подло предал их, ударом в спину прикончил вожаков и увез в кандалах чересчур доверчивого короля Байамо.
— В порту Панама, — говорю я ему, — мы возьмем те суда, которые нам нужны, а остальные сожжем, дабы никто не мог впоследствии воспользоваться ими против нас, мы построим одну или две трехмачтовые галеры и на их палубах установим наши пушки. Будьте уверены, ваше превосходительство, из Панамы отчалит флот не менее чем в два десятка судов с более чем тремя тысячами воинов на борту, хорошо снаряженных аркебузами, порохом, не считая галеры с артиллерией, это войско будет в десять раз многочисленнее, чем войско Писарро и Эрнандеса Хирона, когда они поднялись против наместников и судей, наше войско, ко всему прочему, будет сражаться не с кличем «Да здравствует король Испании!», но провозгласит: «Смерть королю Испании!» и «Да здравствует наш настоящий король дон Фернандо!»
Принц прекрасно понял, что я в здравом уме и твердом рассудке, поднялся растроганный со своего места и со слезами на глазах обнял меня так, словно я был ему сыном, а вернее сказать, отцом.
В это время из уст в уста стала передаваться странная весть: у меня, Лопе де Агирре, внутри сидит нечистая сила, крошечный дух, который повинуется мне как верный слуга и сообщает обо всем тайном, что творится в лагере, и в особенности о кознях, которые плетут против моей особы. Духа этого зовут Мандрагора, он как облачко, никто его не видит, в полночь Мандрагора вьется-крутится по хижинам, подслушивает, о чем шепчутся, и все передает мне, Мандрагора вездесущ, ибо (по свидетельству священных книг) демоны могут находиться везде, как и бог, мы с Мандрагорой подписали (кровью из моего левого мизинца) соглашение, в силу которого он будет предупреждать меня обо всех опасностях, меня подстерегающих, и обо всех изменах, зреющих в лагере, а я за то в мой смертный час вручу ему мою душу. Недурное дельце, поскольку продал я душу, которую ничего, кроме ада, не ждет, к тому же, я полагаю, бог бесконечно милосерден, и в последний момент (после нескольких веков адского пламени и мучений) он простит всех приговоренных гореть вечно, прощение это распространится и на сатану с падшими ангелами, и ад вовсе исчезнет, об этом писал святой Иероним, и то же самое говорит Мандрагора, чтобы утешить меня и самому успокоиться. Мандрагора говорит мне также, что Зло никогда не принимало телесного обличья, да еще с рогами, как то живописуют художники, но представляет собой невидимую субстанцию, коренящуюся в людских душах, и именно там оно ведет свои сражения с богом, я не вступаю в теологические споры с Мандрагорой, ибо его дьявольское положение обязывает его разбираться в этих материях лучше, чем разбираюсь я.
По истечении трех месяцев пребывания на суше, о чем будет записано в истории Нового Света золотыми буквами, ибо тут мы поклялись биться за свободу, мы отчалили от поселения Бригантин. На «Сантьяго» и «Виктории», которые строились под моей командой и неусыпным наблюдением, еще нет палуб, но суда достаточно вместительны и хороши на ходу, всем нам тут хватит места на струганых досках, вот пройдем реку, оснастим их как следует, и они сменят свой неказистый вид на благородную и мужественную морскую осанку! Я отдаю приказ держаться левее, и мы идем, прижимаясь к песчаному необитаемому берегу, все равно более для нас полезному, полагаю я, чем зеленые заросли полного берега, за которыми таятся призраки обманной страны Омагуас.
Через три дня плавания, во время которого во избежание искушений мы все время жались к левому берегу, мы замечаем жалкое индейское селение, жители, едва завидев в отдалении наши корабли, тотчас же покидают его. Мы выходим на берег поискать кукурузы и рыбы, в спешке брошенных индейцами, и вспоминаем, что нынче начинается Страстная неделя; мы решаем сделать привал на семь дней, чтобы, как положено людям верующим, отпраздновать Пасху. Отец Энао взгромоздится на какой-нибудь камень и произнесет взволнованную проповедь о
страстях господних и будет притворно плакать, когда дойдет до того места, где Ему надевают терновый венец, в Святой четверг женщины принесут цветов из леса, чтобы украсить святые дары, а в пасхальное воскресенье два наших колокола вразнобой отзвонят аллилуйю.
В этом покинутом селении нашел свою смерть Перо Алонсо Каско, который вчера еще был главным альгвасилом и преданнейшим другом неудачливого губернатора Педро де Урсуа и никак не мог скрыть своей горькой печали. Этот Перо Алонсо Каско, человек донельзя верующий и набожный, знает по-латыни нее четыре молитвы и литании; он остался стоять на коленях, бормоча «Отче наш», когда всех позвали клясться в верности дону Фернандо де Гусману, сегодня, в Святую среду, два моих мараньонца-баска пришли рассказать мне, что Перо Алонсо Каско выкрикивал на латыни грозные слова и что это никакие не христианские молитвы, а языческие стихи. Этот самый Перо Алонсо Каско разговаривал с солдатом Хуаном де Вильаторо, но вдруг остановился, схватил себя за бороду и воскликнул громко:
Audaces
fortuna
juvat,
timidosque
repelit,
а это, как я узнал от моего дяди Хулиана де Араоса еще в Оньяте, на испанском языке означает, что удача помогает смелым и презирает трусов. Против кого же ты собираешься обратить свою смелость, Перо Алонсо Каско? Конечно же, против начальника штаба Лопе де Агирре. И я приказываю безо всяких казнить тебя гарротой, и не впрок тебе то, что принц дон Фернандо в порыве великодушия решает отменить мой приговор, когда прибывают его посланцы, чтобы спасти твою жизнь, Эрнандо Мандинга и Бенито Майомба уже успевают сделать свое дело, и труп твой лежит на циновке, а на груди — дощечка с надписью «За разговорчики», я хотел добавить sic transit gloria mundi [29], чтобы потягаться с тобой в латыни, но такая надпись по размерам намного превзошла бы твое тело.
Перо Алонсо Каско похоронили, Пасха прошла, и мы продолжили путь, а через семь дней снова вышли к селению, гораздо больших размеров, чем прежнее; здесь довольно большая гавань, местные индейцы вежливы и приветливы, хотя, как и все они, пьяницы и разбойники. В полулиге от селения виднеется хороший корабельный лес. Я велю встать на якорь и достраивать бригантины, настилать палубы. Пользуясь своей властью начальника штаба, я разделил всех людей на три части: на берегу поднимется главный шатер дона Фернандо, где разместится принц с особо приближенными офицерами и прислугой; чуть выше по течению, рядом с верфями, на которых будут достраиваться корабли, остановлюсь я с семью десятками моих самых проверенных мараньонцев; а еще выше по течению, то будет нашей северной стороной, встанет лагерем остальное наше войско. При таком предусмотрительном расположении те, что находятся внизу по течению, не смогут соединиться с теми, что стоят выше, без того чтобы мы, оказавшиеся посередине, их не заметили.
И тем не менее я был так неотрывно занят доделкой бригантин (следил, какие деревья валят, понукал плотников, выдавал продукты женщинам-стряпухам, бранил ленивых негров, подносивших доски для будущих палуб), что проглядел, как надо мной нависла смертельная опасность. Первым знак тревоги подал мне Мандрагора, мой неусыпный сторож, мой личный дух:
— Вчера вечером принц дон Фернандо у себя в шатре собрал совет, на который были приглашены все офицеры, кроме тебя, Лопе де Агирре, невзирая на то, что ты начальник штаба. О чем толковали на том совете? Почему собрались за твоей спиной? Зачем принц избегает тебя, словно ты ему враг?
Второе предупреждение услышал я из уст офицера-баска Гоберто де Сосайи, он настоящий мараньонец и мне друг:
— Уже два совещания собирал принц дон Фернандо без тебя. Мой кум капитан Педро Алонсо де Галеас, который все видел
своими глазами, говорит, что принц уже раскаивается в том, что был предан смерти губернатор Урсуа, что мы отказались от испанского подданства, и в том, что он принял корону. Так раскаивается, что плакал настоящими слезами, всхлипывал и похож был больше на француженку, которую прибил муж, чем на испанского воина. Вот так откровенно рассказал мне все мой кум капитан Педро Алонсо де Галеас.
— Самый подлый из всех, — прошептал мне Мандрагора, как только Роберто де Сосайя попрощался и ушел, — ненадежный принц дон Фернандо, шут гороховый, монашеская задница, тебе обязан он всем, чем был и что он есть, а заплатит тебе за все гнусной трусостью. Сравнить его можно с одним только отцом Энао (которого в аду мы ждем с большим нетерпением), он воспользовался обрядом священного покаяния и подстрекает принца к кощунственной каре — отрубить тебе голову.
За Сосайей и Мандрагорой последовал капитан Педро Алонсо де Галеас, явился собственной персоной и рассказал мне слово в слово, о чем говорилось на таинственных совещаниях у дона Фернандо де Гусмана:
— Лоренсо Сальдуендо и отец Энао насмерть стояли, что тебя надо убить тут же, ни минуты не медля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31