Он сказал так:
— Я согласен полностью и подтверждаю все, что сказал наш начальник штаба Лопе де Агирре, ибо поступить иначе означало бы по доброй воле, как бессловесные ягнята, отправиться на бойню вице-короля.
Но был один, который не согласился с моим мнением, он вскочил, словно его ударили, словечко «изменник» ужалило его, как оса в затылок. Благородный и щепетильный в вопросах чести дворянин Хуан Алонсо де Ла Бандера, третий по важности человек в нашем лагере и начальник стражи, коего некоторые солдаты не совсем точно называют Бахвалом, заговорил так:
— Я полон негодования и возражаю против слова «изменник», которым начальник штаба Лопе де Агирре со странной легкостью нарек всех нас. Я настаиваю, что предание смерти Педро де Урсуа и его заместителя Хуана де Варгаса не было изменой королю, но актом верности ему, поскольку оба эти представителя власти проявляли небрежение в выполнении миссии, порученной им государем Испании и состоявшей в том, чтобы открывать и завоевывать земли, а вовсе не в том, чтобы пускать по ветру средства, которые вице-король маркиз де Каньете передал им для удовлетворения наших насущных нужд. Я утверждаю, что никогда в жизни не совершал предательства, и не потерплю, чтобы кто бы то ни было возводил на меня столь гнусную напраслину. Пусть кто-нибудь скажет, что я предатель, и я, не сходя с этого места, отвечу, что он лжец, и стану драться с ним насмерть.
Эту угрозу Бахвал произнес, не взглянув на меня, вцепившись в рукоятку шпаги, которой он смертельно ранил Педро де Урсуа, он был похож на святого Георгия, до крайности возмущенного и воинственного. Я поспешил обнажить свою шпагу, и тотчас же это самое проделали стоящие рядом со мной Мартин Перес де Саррондо и Педро де Мунгиа, не говоря уж об Антоне Льамосо, острие его шпаги оказалось в двух пальцах от ребер моего недруга. Пришлось вмешаться свежеиспеченному губернатору дону Фернандо де Гусману, к счастью для нас обоих, к счастью для всех нас, потому что и у Ла Бандеры хватало сторонников среди командиров, так что этот спор, без сомнения, вполне мог превратиться в преждевременное смертоубийство.
— Возьмите себя в руки, друзья мои, — сказал дон Фернандо, вставая между Ла Бандерой и мной. — У нас с вами одна на всех судьба и одни опасности, в недобрый час стали бы мы подвергать риску свои жизни, ссориться между собой.
Подобные же примиряющие доводы высказали Лоренсо Сальдуендо и Кристобаль Эрнандес, при этом они так настаивали и убеждали, что я в конце концов спрятал свою шпагу в ножны, а Ла Бандера своей так и не вытаскивал. Совсем другим тоном, не то что раньше, Ла Бандера сказал:
— Пусть ваши милости делают, как считают нужным, я поступлю, как все, ибо не боюсь принять смерть от короля ни за то, что мы сделали, ни за то, что сделаем в будущем, добавлю только, что шея моя так же годится для виселицы, как и шея любого из ваших милостей.
На этом собрание разошлось, так и не придав законной силы документу, ибо под злосчастной грамотой свои подписи поставили только двое: Фернандо де Гусман, губернатор, и Лопе де Агирре, изменник.
И снова, побросав дома, разбегаются индейцы от оскорблений и бесчинств, которые творят наши солдаты, одна из двух оставшихся у нас плоскодонок тонет перед самым селением Мокомоко. Дон Фернандо де Гусман приказывает тронуться вниз по реке, искать места не столь суровые и заброшенные. На плоскодонке с двадцатью пятью нашими лошадьми плывет адмирал Мигель Бонадо и еще три человека, мы же, все остальные, следуем за ними по берегу диковинной процессией. Слуги-индейцы погрузили в гамаки и на каноэ женщин и больных, если больной — индеец, он добровольно остается на месте, чтобы умереть спокойно. Иногда нам путь заступают зеленые трясины, зловонные болота, кишащие безобразными жабами, и гнилые грибы, в которых нога увязает по колено. Временами берег суживается, круто обрываясь вниз. Тогда мы углубляемся в заросли и продираемся сквозь непролазный кустарник, по диким скалам, пока снова не выйдем на берег. Впереди солдаты с мачете прорубают нам путь. Неожиданно кроны величавых деревьев над нами смыкаются еще плотнее, и в яркий полдень мы оказываемся в темноте, словно ночью. Индеец, который несет в гамаке мою дочку Эльвиру, — старик неопределенного возраста, одаренный природной мудростью, его рассказы забавляют мою дочку, веселят ее. Индейца зовут Хуан Пискокомайок, так нарекли его в Ламбайеке за то, что он охотился на куропаток и оленей, он довольно свободно говорит на нашем языке, его научил священник, и я не понимаю причин, побудивших его отправиться в этот поход, где все остальные индейцы гораздо невежественнее его. Хуан Пискокомайок различает и знает, как называются тысячи деревьев, растущих в этой сельве, самой бескрайней на свете. Хуан Пискокомайок рассказывает моей дочке Эльвире, что в этих лесах есть огромные муравьи, умирая, они превращаются в растения, чуя смерть, они ползут к вершине дерева, их мертвые тельца начинают сперва дышать как живые лианы, а потом становятся теми волокнистыми шнурами, из которых плетут корзины и которыми связывают стволы деревьев в плоты. А еще, дочка Эльвира, живет в этих чащах темная бабочка, которая впивается своими лапками, словно крючьями, в ствол растения и сидит так, пока эти лапки не превратятся в корни, а крылья в огромные листья, и это уже не бабочка, а ветка или цветок. Дочка моя Эльвира слушает истории Хуана Пискокомайока и восхищается, она верит в них и правильно делает, ибо они куда более истинны, чем истории о сокровищах Омагуаса и Эльдорадо.
Таким образом мы идем два дня и выходим к брошенному индейскому селению, где решаем стать лагерем. Плоскодонка с лошадьми проплыла двадцать лиг, мы по земле, обходя болота, обрывы и кустарник, проделали гораздо больше. У нас умерло два индейца, не от голода, а от усталости, и еще двое отравились, наевшись горькой юкки. Лучшее средство от голода и усталости — воля, не дающая голоду и усталости прикончить тебя, это говорю я, ковыляющий со всем своим оружием на горбу.
От всей флотилии, четыре месяца назад отчалившей с верфей Санта-Крус-де-Капоковара, осталась одна плоскодонка, на которой плывут наши лошади. Не сохранился прежним и боевой дух нашего похода, ибо губернатор Педро де Урсуа уже мертв и похоронен, а мы, мараньонцы, уже знаем, что страна Омагуас — пустая выдумка.
— Избавь нас, господи, от того, чтобы и дальше тащиться убогой толпою за ошметками этой безобразной и дурно построенной плоскодонки, молим тебя, господи, лиши нас последнего судна, просим волю божью принудить нас построить настоящие корабли, здешняя природа великодушно поможет нам, столько тут великолепных деревьев, — говорю я вполголоса.
На рассвете следующего дня плоскодонка с лошадьми и навозом оказалась продырявленной. Мартин Перес де Саррондо, Хуан де Агирре и Хоанес де Итуррага в полночь выполнили задание, пробуравили ее доски острым шилом. Пред лицом этого полезного бедствия я счел необходимым попросить дона Фернандо собрать весь лагерь и позволил себе обратиться к нему со следующими словами:
— Офицеры и солдаты, мои мараньонцы, объявляю вам, что отсюда мы начнем новый поход, у которого не будет иной цели, кроме справедливости и свободы, наречем же это селение селением Бригантин, ибо в нем мы останемся до тех пор, пока не обзаведемся кораблями, способными по морю вынести нас к Перу. Давайте же строить корабли, с которыми мы спасем свою жизнь и завоюем славу. \
Пришлось забить двадцать пять наших лошадей, поскольку в эту часть сельвы не забредают звери, на которых можно охотиться, а в эти воды не заплывает рыба. Оголодавшие солдаты едят отвратительных черных птиц, которые питаются падалью, а называются, как ни смешно, гальинасас [27]. Пользуясь своей властью начальника штаба, я взял в свои руки строительство бригантин, в юности мне не случалось видеть, как строят корабли, поскольку Оньяте не морской порт, однако любой баск мечтает построить хотя бы одно судно, прежде чем умереть. Под начало себе я взял того самого путаника Хуана Корсо, который строил корабли дону Педро де Урсуа в Санта-Крус-де-Капоковаре, слушайте хорошенько, капитан Хуан Корсо, эти корабли не должны растрескаться, как те, первые, эти бригантины должны быть крепкими и прочными и не должны тонуть, я не забавляюсь ни с какой доньей Инес, я знаю одно — следить, чтобы работа кипела, тот, кто будет как следует потеть на верфях, на ужин получит конину, тот, кто будет работать с прохладцей и кое-как, будет жевать пресные лепешки и тощий портулак, взбодритесь, мараньонцы, дубы и каобы валятся под топорами наших лесорубов, наши пилы и молотки заглушают звенящую сельву, плотники-негры работают с песнями, индейцы тащат из лесу замечательные кедровые мачты, лошадиные подковы превращаются в гвозди и шурупы, из лошадиных шкур мы делаем кузнечные мехи и навесы, огонь кузницы освещает ночи этого мрачного селения, земля сочится черной патокой, которой наши конопатчики смолят доски, женщины шьют и стряпают для работающих мужчин, ни дождь, ни солнце не прерывают трудов, прямые стволы уже становятся мачтами и траверсами, и вот уже на песчаном берегу поднимается корабельный корпус, взбодритесь, мараньонцы, да здравствует свобода.
Тебя Филипп король испанский объявляю моим врагом в пятьдесят раз большим врагом чем мертвый Педро де Урсуа в сто раз большим чем бахвал Хуан Алонсо де Ла Бандера и чем все твои вассалы которые должны умереть дабы мы на их костях построили нашу свободу тебе Филипп говорю и утверждаю что ты король Испании недостоин ни короны ни трона ты король потому лишь что родился сыном августейшего императора Карла и унаследовал от него самую великую империю на свете Филипп чье могущество и слава взросли на голоде и лишениях конкистадоров пришедших в Индийские земли открывать страны тебе в услужение заселять селения тебе на выгоду закабалять индейцев тебе на корысть Филипп внушающий страх и почитаемый государями и епископами взлелеянный в шелках и бархате обученный и наставленный в монастырях и библиотеках ocыпаемый лестью коленопреклоненных маркизов и павших ниц графов Филипп печальный и мрачный плачущий в часовнях и склепах плачущий в одиночку о своем сыне который родился уродом и вырос озлобленным Филипп скрывающий свои страсти под личиной умеренности и осторожности разъедаемый изнутри черным отчаянием Филипп профессор уловок и лжи моя грудь полнится смертельной ненавистью к тебе ибо ты несправедлив к народам которыми дурно правишь и жесток к конкистадорам которые добыли тебе столько сокровищ ты не вознаграждаешь их деяния не сострадаешь их бедам Филипп посылающий в Новый Свет вершить правосудие от своего имени бездушных вице-королей скаредных судей развратных монахов испанский король пускающий на ветер богатства добытые нами потом и кровью наших солдат бездарный в торговле и в войнах которые приведут к окончательному разору Испанию тебя Филипп могущественного короля я презираю и бросаю тебе вызов отсюда из этого убогого захолустья на реке Амазонке мы двести пятьдесят мараньонцев а ты государь владеющий огромными армиями и флотом монарх имеющий в своем распоряжении пушки и генералов нас всего двести пятьдесят заросших и обовшивевших мараньонцев но если бы кто-нибудь спросил нас в нашем бедственном положении что мы собираемся делать завтра я без колебаний ответил бы победить испанского короля тебе должен казаться безумием и бредом мой вызов на столь неравный бой тебе неведомо что каждый мараньонец стоит двух сотен обычных солдат тебе неведомо что нашему войску станут прибывать бойцы оружие и корабли на следующий же день после каждой нашей победы тебе неведомо что все мы решили умереть за это дело неведомо что дух наших павших никогда не будет побежден телами живых трусов мы не боимся смерти нас не страшит что клещами или кнутом с нас спустят шкуру что на страшных кострах засмердит паленой человечиной наше мясо что привязанные к коням будут волочиться и подскакивать на камнях наши кости что нас четвертуют что гаррота отсечет нам мозг от шеи и что наши головы покатятся из-под топора ни дерево на котором нас повесят ни копье которым пронзят наши груди ни кинжал который пробьет нам сердце ни пуля аркебуза которая убьет нас наповал ничто не страшит нас двести пятьдесят мараньонцев которые собираются освободить Перу из твоих королевских когтей героический и славный испанский король которому я твой ничтожный вассал возвещаю победы и удачи в твоих войнах с Европой и молю господа бога чтобы ты уничтожил и победил непогрешимого папу римского самого злонамеренного и дурного из всех правителей молю Пресвятую деву чтобы ты разбил наголову англичан и французов и чтобы потом тебе в знак покаяния не надо было жениться на сварливых королевах или принцессах молю чудотворца святого Себастьяна чтобы ты снова завоевал Германию но не занес бы в Испанию их заразных болезней и безобразных пороков молю апостола святого Иакова чтобы ты полонил всех турок на земле и принудил бы их строить церкви и соборы но также молю и святого Михаила-архангела чтобы был ты побежден и посрамлен нашими авантюристами-мараньонцами в наказание за твою несправедливость славный испанский король Ваше католическое и святейшее королевское Величество и быть бы тебе простым негодяем и распутником кабы несчастливая звезда Испании не предначертала тебе стать ее королем.
— Педро де Мунгиа, мой верный соратник с того дня, как ты позвал меня в Лос-Чаркас убивать генерала Педро де Инохосу, товарищ, который вместе со мной страдал от несправедливых притеснений маршала Альварадо, как и я, подневольный солдат и сражениях против мятежного Эрнандеса Хирона, мой близкий друг, с которым мы делили печальное одиночество в Куско, тебе, Педро де Мунгиа, испытываю я необходимость поверить, сколь нолики мои честолюбивые замыслы и каковы на самом деле цели, ибо они заключаются не в том, чтобы завоевать Перу и оставить в неприкосновенности священное иго испанской монархии, но простираются дальше, к тому, чтобы отчленить Перу от Испании и превратить в свободную страну под свободными звездами. А коли мечтаем мы свершить столь великое дело, то непременно следует нам избавиться от всех человеческих слабостей, быть твердыми пред лицом собственных страданий и еще тверже — пред страданиями наших врагов. Всем известно, что я, Лопе де Агирре, глубоко верующий христианин, уважающий и почитающий священные установления нашей святой католической римской матери-церкви, и тем не менее полагаю, что среди ее предписаний есть одно, кое невозможно выполнять, ежели мы на самом деле собираемся победить испанского короля, и с божьей помощью победим. Я уже говорил тебе и еще раз повторяю, верный мой мараньонец Педро де Мунгиа, что я люблю господа более всего на свете, никогда не поминаю его имени всуе, каждое воскресенье хожу к мессе, хотя служит их бессовестный отец Энао, что почитал я отца своего в Оньяте, хотя проклятый старик был невыносимым, что не влекут меня ни любовные забавы, не прелюбодеяние, ибо плоть моя успокоилась после смерти жены моей Круспы, что в жизни я не украл чужого и не искушался желанием украсть, ибо не деньги и не имущество та мечта, что будоражит мое воображение, я не возвожу ни на кого напраслины, но виню моих врагов, бросая им в лицо горькие истины, не алкаю я ни чужого добра, ни жены ближнего, а жажду я славы, и эта жажда моя не запрещена божественными заповедями. Если ты 'хорошенько сосчитаешь, мой терпеливый друг Педро де Мунгиа, то выйдет, что я набожно почитаю девять из десяти написанных на скрижалях рукой Иеговы заповедей, которые получил Моисей на горе Синае, и только одной я не подчиняюсь, как не подчинился ей сам Моисей, когда истребил врагов народа своего язвами и кораблекрушениями. Попросим же господа, как добрые христиане, брат мой Педро де Мунгиа, чтобы он простил нам забвение этой единственной заповеди, пятой, гласящей: не убий, ибо ежели в том трудном положении, в коем мы теперь находимся, не поспешим мы уничтожать врагов наших, то подвергнем себя риску быть ими уничтоженными.
Первым перешел в лучший мир храбрейший капитан Гарсиа де Арсе, преданный любимец покойного губернатора Педро де Урсуа, верный оруженосец в его авантюрах в Панаме и Санта-Марте, ближайший помощник в деле истребления беглых негров царька Байамо, Гарсиа де Арсе, стрелок изумительной меткости, суровый боец, что уничтожил более сорока индейцев на одном только открытом им островке Амазонки. Гарсиа де Арсе после смерти губернатора загрустил и впал в меланхолию, строго порицал солдат, когда те дурным словом поминали неудачливого вождя, я предупреждаю ваше превосходительство генерала дона Фернандо де Гусмана, что этот Гарсиа де Арсе спит и видит, как бы отомстить за своего покойного покровителя, Гарсиа де Арсе, без сомнения, человек ловкий и решительный, в лагере у него найдутся сторонники, позвольте, ваше превосходительство генерал дон Фернандо де Гусман, чтобы негр Эрнандо Мандинга по моему приказанию придушил его гарротой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
— Я согласен полностью и подтверждаю все, что сказал наш начальник штаба Лопе де Агирре, ибо поступить иначе означало бы по доброй воле, как бессловесные ягнята, отправиться на бойню вице-короля.
Но был один, который не согласился с моим мнением, он вскочил, словно его ударили, словечко «изменник» ужалило его, как оса в затылок. Благородный и щепетильный в вопросах чести дворянин Хуан Алонсо де Ла Бандера, третий по важности человек в нашем лагере и начальник стражи, коего некоторые солдаты не совсем точно называют Бахвалом, заговорил так:
— Я полон негодования и возражаю против слова «изменник», которым начальник штаба Лопе де Агирре со странной легкостью нарек всех нас. Я настаиваю, что предание смерти Педро де Урсуа и его заместителя Хуана де Варгаса не было изменой королю, но актом верности ему, поскольку оба эти представителя власти проявляли небрежение в выполнении миссии, порученной им государем Испании и состоявшей в том, чтобы открывать и завоевывать земли, а вовсе не в том, чтобы пускать по ветру средства, которые вице-король маркиз де Каньете передал им для удовлетворения наших насущных нужд. Я утверждаю, что никогда в жизни не совершал предательства, и не потерплю, чтобы кто бы то ни было возводил на меня столь гнусную напраслину. Пусть кто-нибудь скажет, что я предатель, и я, не сходя с этого места, отвечу, что он лжец, и стану драться с ним насмерть.
Эту угрозу Бахвал произнес, не взглянув на меня, вцепившись в рукоятку шпаги, которой он смертельно ранил Педро де Урсуа, он был похож на святого Георгия, до крайности возмущенного и воинственного. Я поспешил обнажить свою шпагу, и тотчас же это самое проделали стоящие рядом со мной Мартин Перес де Саррондо и Педро де Мунгиа, не говоря уж об Антоне Льамосо, острие его шпаги оказалось в двух пальцах от ребер моего недруга. Пришлось вмешаться свежеиспеченному губернатору дону Фернандо де Гусману, к счастью для нас обоих, к счастью для всех нас, потому что и у Ла Бандеры хватало сторонников среди командиров, так что этот спор, без сомнения, вполне мог превратиться в преждевременное смертоубийство.
— Возьмите себя в руки, друзья мои, — сказал дон Фернандо, вставая между Ла Бандерой и мной. — У нас с вами одна на всех судьба и одни опасности, в недобрый час стали бы мы подвергать риску свои жизни, ссориться между собой.
Подобные же примиряющие доводы высказали Лоренсо Сальдуендо и Кристобаль Эрнандес, при этом они так настаивали и убеждали, что я в конце концов спрятал свою шпагу в ножны, а Ла Бандера своей так и не вытаскивал. Совсем другим тоном, не то что раньше, Ла Бандера сказал:
— Пусть ваши милости делают, как считают нужным, я поступлю, как все, ибо не боюсь принять смерть от короля ни за то, что мы сделали, ни за то, что сделаем в будущем, добавлю только, что шея моя так же годится для виселицы, как и шея любого из ваших милостей.
На этом собрание разошлось, так и не придав законной силы документу, ибо под злосчастной грамотой свои подписи поставили только двое: Фернандо де Гусман, губернатор, и Лопе де Агирре, изменник.
И снова, побросав дома, разбегаются индейцы от оскорблений и бесчинств, которые творят наши солдаты, одна из двух оставшихся у нас плоскодонок тонет перед самым селением Мокомоко. Дон Фернандо де Гусман приказывает тронуться вниз по реке, искать места не столь суровые и заброшенные. На плоскодонке с двадцатью пятью нашими лошадьми плывет адмирал Мигель Бонадо и еще три человека, мы же, все остальные, следуем за ними по берегу диковинной процессией. Слуги-индейцы погрузили в гамаки и на каноэ женщин и больных, если больной — индеец, он добровольно остается на месте, чтобы умереть спокойно. Иногда нам путь заступают зеленые трясины, зловонные болота, кишащие безобразными жабами, и гнилые грибы, в которых нога увязает по колено. Временами берег суживается, круто обрываясь вниз. Тогда мы углубляемся в заросли и продираемся сквозь непролазный кустарник, по диким скалам, пока снова не выйдем на берег. Впереди солдаты с мачете прорубают нам путь. Неожиданно кроны величавых деревьев над нами смыкаются еще плотнее, и в яркий полдень мы оказываемся в темноте, словно ночью. Индеец, который несет в гамаке мою дочку Эльвиру, — старик неопределенного возраста, одаренный природной мудростью, его рассказы забавляют мою дочку, веселят ее. Индейца зовут Хуан Пискокомайок, так нарекли его в Ламбайеке за то, что он охотился на куропаток и оленей, он довольно свободно говорит на нашем языке, его научил священник, и я не понимаю причин, побудивших его отправиться в этот поход, где все остальные индейцы гораздо невежественнее его. Хуан Пискокомайок различает и знает, как называются тысячи деревьев, растущих в этой сельве, самой бескрайней на свете. Хуан Пискокомайок рассказывает моей дочке Эльвире, что в этих лесах есть огромные муравьи, умирая, они превращаются в растения, чуя смерть, они ползут к вершине дерева, их мертвые тельца начинают сперва дышать как живые лианы, а потом становятся теми волокнистыми шнурами, из которых плетут корзины и которыми связывают стволы деревьев в плоты. А еще, дочка Эльвира, живет в этих чащах темная бабочка, которая впивается своими лапками, словно крючьями, в ствол растения и сидит так, пока эти лапки не превратятся в корни, а крылья в огромные листья, и это уже не бабочка, а ветка или цветок. Дочка моя Эльвира слушает истории Хуана Пискокомайока и восхищается, она верит в них и правильно делает, ибо они куда более истинны, чем истории о сокровищах Омагуаса и Эльдорадо.
Таким образом мы идем два дня и выходим к брошенному индейскому селению, где решаем стать лагерем. Плоскодонка с лошадьми проплыла двадцать лиг, мы по земле, обходя болота, обрывы и кустарник, проделали гораздо больше. У нас умерло два индейца, не от голода, а от усталости, и еще двое отравились, наевшись горькой юкки. Лучшее средство от голода и усталости — воля, не дающая голоду и усталости прикончить тебя, это говорю я, ковыляющий со всем своим оружием на горбу.
От всей флотилии, четыре месяца назад отчалившей с верфей Санта-Крус-де-Капоковара, осталась одна плоскодонка, на которой плывут наши лошади. Не сохранился прежним и боевой дух нашего похода, ибо губернатор Педро де Урсуа уже мертв и похоронен, а мы, мараньонцы, уже знаем, что страна Омагуас — пустая выдумка.
— Избавь нас, господи, от того, чтобы и дальше тащиться убогой толпою за ошметками этой безобразной и дурно построенной плоскодонки, молим тебя, господи, лиши нас последнего судна, просим волю божью принудить нас построить настоящие корабли, здешняя природа великодушно поможет нам, столько тут великолепных деревьев, — говорю я вполголоса.
На рассвете следующего дня плоскодонка с лошадьми и навозом оказалась продырявленной. Мартин Перес де Саррондо, Хуан де Агирре и Хоанес де Итуррага в полночь выполнили задание, пробуравили ее доски острым шилом. Пред лицом этого полезного бедствия я счел необходимым попросить дона Фернандо собрать весь лагерь и позволил себе обратиться к нему со следующими словами:
— Офицеры и солдаты, мои мараньонцы, объявляю вам, что отсюда мы начнем новый поход, у которого не будет иной цели, кроме справедливости и свободы, наречем же это селение селением Бригантин, ибо в нем мы останемся до тех пор, пока не обзаведемся кораблями, способными по морю вынести нас к Перу. Давайте же строить корабли, с которыми мы спасем свою жизнь и завоюем славу. \
Пришлось забить двадцать пять наших лошадей, поскольку в эту часть сельвы не забредают звери, на которых можно охотиться, а в эти воды не заплывает рыба. Оголодавшие солдаты едят отвратительных черных птиц, которые питаются падалью, а называются, как ни смешно, гальинасас [27]. Пользуясь своей властью начальника штаба, я взял в свои руки строительство бригантин, в юности мне не случалось видеть, как строят корабли, поскольку Оньяте не морской порт, однако любой баск мечтает построить хотя бы одно судно, прежде чем умереть. Под начало себе я взял того самого путаника Хуана Корсо, который строил корабли дону Педро де Урсуа в Санта-Крус-де-Капоковаре, слушайте хорошенько, капитан Хуан Корсо, эти корабли не должны растрескаться, как те, первые, эти бригантины должны быть крепкими и прочными и не должны тонуть, я не забавляюсь ни с какой доньей Инес, я знаю одно — следить, чтобы работа кипела, тот, кто будет как следует потеть на верфях, на ужин получит конину, тот, кто будет работать с прохладцей и кое-как, будет жевать пресные лепешки и тощий портулак, взбодритесь, мараньонцы, дубы и каобы валятся под топорами наших лесорубов, наши пилы и молотки заглушают звенящую сельву, плотники-негры работают с песнями, индейцы тащат из лесу замечательные кедровые мачты, лошадиные подковы превращаются в гвозди и шурупы, из лошадиных шкур мы делаем кузнечные мехи и навесы, огонь кузницы освещает ночи этого мрачного селения, земля сочится черной патокой, которой наши конопатчики смолят доски, женщины шьют и стряпают для работающих мужчин, ни дождь, ни солнце не прерывают трудов, прямые стволы уже становятся мачтами и траверсами, и вот уже на песчаном берегу поднимается корабельный корпус, взбодритесь, мараньонцы, да здравствует свобода.
Тебя Филипп король испанский объявляю моим врагом в пятьдесят раз большим врагом чем мертвый Педро де Урсуа в сто раз большим чем бахвал Хуан Алонсо де Ла Бандера и чем все твои вассалы которые должны умереть дабы мы на их костях построили нашу свободу тебе Филипп говорю и утверждаю что ты король Испании недостоин ни короны ни трона ты король потому лишь что родился сыном августейшего императора Карла и унаследовал от него самую великую империю на свете Филипп чье могущество и слава взросли на голоде и лишениях конкистадоров пришедших в Индийские земли открывать страны тебе в услужение заселять селения тебе на выгоду закабалять индейцев тебе на корысть Филипп внушающий страх и почитаемый государями и епископами взлелеянный в шелках и бархате обученный и наставленный в монастырях и библиотеках ocыпаемый лестью коленопреклоненных маркизов и павших ниц графов Филипп печальный и мрачный плачущий в часовнях и склепах плачущий в одиночку о своем сыне который родился уродом и вырос озлобленным Филипп скрывающий свои страсти под личиной умеренности и осторожности разъедаемый изнутри черным отчаянием Филипп профессор уловок и лжи моя грудь полнится смертельной ненавистью к тебе ибо ты несправедлив к народам которыми дурно правишь и жесток к конкистадорам которые добыли тебе столько сокровищ ты не вознаграждаешь их деяния не сострадаешь их бедам Филипп посылающий в Новый Свет вершить правосудие от своего имени бездушных вице-королей скаредных судей развратных монахов испанский король пускающий на ветер богатства добытые нами потом и кровью наших солдат бездарный в торговле и в войнах которые приведут к окончательному разору Испанию тебя Филипп могущественного короля я презираю и бросаю тебе вызов отсюда из этого убогого захолустья на реке Амазонке мы двести пятьдесят мараньонцев а ты государь владеющий огромными армиями и флотом монарх имеющий в своем распоряжении пушки и генералов нас всего двести пятьдесят заросших и обовшивевших мараньонцев но если бы кто-нибудь спросил нас в нашем бедственном положении что мы собираемся делать завтра я без колебаний ответил бы победить испанского короля тебе должен казаться безумием и бредом мой вызов на столь неравный бой тебе неведомо что каждый мараньонец стоит двух сотен обычных солдат тебе неведомо что нашему войску станут прибывать бойцы оружие и корабли на следующий же день после каждой нашей победы тебе неведомо что все мы решили умереть за это дело неведомо что дух наших павших никогда не будет побежден телами живых трусов мы не боимся смерти нас не страшит что клещами или кнутом с нас спустят шкуру что на страшных кострах засмердит паленой человечиной наше мясо что привязанные к коням будут волочиться и подскакивать на камнях наши кости что нас четвертуют что гаррота отсечет нам мозг от шеи и что наши головы покатятся из-под топора ни дерево на котором нас повесят ни копье которым пронзят наши груди ни кинжал который пробьет нам сердце ни пуля аркебуза которая убьет нас наповал ничто не страшит нас двести пятьдесят мараньонцев которые собираются освободить Перу из твоих королевских когтей героический и славный испанский король которому я твой ничтожный вассал возвещаю победы и удачи в твоих войнах с Европой и молю господа бога чтобы ты уничтожил и победил непогрешимого папу римского самого злонамеренного и дурного из всех правителей молю Пресвятую деву чтобы ты разбил наголову англичан и французов и чтобы потом тебе в знак покаяния не надо было жениться на сварливых королевах или принцессах молю чудотворца святого Себастьяна чтобы ты снова завоевал Германию но не занес бы в Испанию их заразных болезней и безобразных пороков молю апостола святого Иакова чтобы ты полонил всех турок на земле и принудил бы их строить церкви и соборы но также молю и святого Михаила-архангела чтобы был ты побежден и посрамлен нашими авантюристами-мараньонцами в наказание за твою несправедливость славный испанский король Ваше католическое и святейшее королевское Величество и быть бы тебе простым негодяем и распутником кабы несчастливая звезда Испании не предначертала тебе стать ее королем.
— Педро де Мунгиа, мой верный соратник с того дня, как ты позвал меня в Лос-Чаркас убивать генерала Педро де Инохосу, товарищ, который вместе со мной страдал от несправедливых притеснений маршала Альварадо, как и я, подневольный солдат и сражениях против мятежного Эрнандеса Хирона, мой близкий друг, с которым мы делили печальное одиночество в Куско, тебе, Педро де Мунгиа, испытываю я необходимость поверить, сколь нолики мои честолюбивые замыслы и каковы на самом деле цели, ибо они заключаются не в том, чтобы завоевать Перу и оставить в неприкосновенности священное иго испанской монархии, но простираются дальше, к тому, чтобы отчленить Перу от Испании и превратить в свободную страну под свободными звездами. А коли мечтаем мы свершить столь великое дело, то непременно следует нам избавиться от всех человеческих слабостей, быть твердыми пред лицом собственных страданий и еще тверже — пред страданиями наших врагов. Всем известно, что я, Лопе де Агирре, глубоко верующий христианин, уважающий и почитающий священные установления нашей святой католической римской матери-церкви, и тем не менее полагаю, что среди ее предписаний есть одно, кое невозможно выполнять, ежели мы на самом деле собираемся победить испанского короля, и с божьей помощью победим. Я уже говорил тебе и еще раз повторяю, верный мой мараньонец Педро де Мунгиа, что я люблю господа более всего на свете, никогда не поминаю его имени всуе, каждое воскресенье хожу к мессе, хотя служит их бессовестный отец Энао, что почитал я отца своего в Оньяте, хотя проклятый старик был невыносимым, что не влекут меня ни любовные забавы, не прелюбодеяние, ибо плоть моя успокоилась после смерти жены моей Круспы, что в жизни я не украл чужого и не искушался желанием украсть, ибо не деньги и не имущество та мечта, что будоражит мое воображение, я не возвожу ни на кого напраслины, но виню моих врагов, бросая им в лицо горькие истины, не алкаю я ни чужого добра, ни жены ближнего, а жажду я славы, и эта жажда моя не запрещена божественными заповедями. Если ты 'хорошенько сосчитаешь, мой терпеливый друг Педро де Мунгиа, то выйдет, что я набожно почитаю девять из десяти написанных на скрижалях рукой Иеговы заповедей, которые получил Моисей на горе Синае, и только одной я не подчиняюсь, как не подчинился ей сам Моисей, когда истребил врагов народа своего язвами и кораблекрушениями. Попросим же господа, как добрые христиане, брат мой Педро де Мунгиа, чтобы он простил нам забвение этой единственной заповеди, пятой, гласящей: не убий, ибо ежели в том трудном положении, в коем мы теперь находимся, не поспешим мы уничтожать врагов наших, то подвергнем себя риску быть ими уничтоженными.
Первым перешел в лучший мир храбрейший капитан Гарсиа де Арсе, преданный любимец покойного губернатора Педро де Урсуа, верный оруженосец в его авантюрах в Панаме и Санта-Марте, ближайший помощник в деле истребления беглых негров царька Байамо, Гарсиа де Арсе, стрелок изумительной меткости, суровый боец, что уничтожил более сорока индейцев на одном только открытом им островке Амазонки. Гарсиа де Арсе после смерти губернатора загрустил и впал в меланхолию, строго порицал солдат, когда те дурным словом поминали неудачливого вождя, я предупреждаю ваше превосходительство генерала дона Фернандо де Гусмана, что этот Гарсиа де Арсе спит и видит, как бы отомстить за своего покойного покровителя, Гарсиа де Арсе, без сомнения, человек ловкий и решительный, в лагере у него найдутся сторонники, позвольте, ваше превосходительство генерал дон Фернандо де Гусман, чтобы негр Эрнандо Мандинга по моему приказанию придушил его гарротой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31