Это был Стасек, деревенский мальчик, непонятно почему болезненно впечатлительный.Он, как птицы, предчувствовал бурю и, охваченный тревогой, с утра уже не находил себе места. При виде надвигающихся туч ему мерещился какой-то сговор между ними, и он старался разгадать их злобные замыслы. Он ощущал боль прибитой дождем травы и вздрагивал, представляя себе, как должно быть холодно земле, затопленной водой. Воздух, насыщенный электричеством, покалывал все его тело, молнии обжигали глаза, а каждый удар грома словно поражал его в голову и в сердце.Стасек не боялся грозы, но страдал от нее и, страдая, размышлял: почему и откуда так много страшного на свете?Ему было плохо. Время от времени он закрывал глаза, чтобы не видеть молний, но тогда ему казалось, что он видит молнии внутри себя, и ему становилось невыносимо страшно. Иногда он затыкал уши, чтобы не слышать грома, но это было бесполезно при его обострившемся слухе. И он слонялся как потерянный из горницы в боковушку, а из боковушки опять в горницу; то глядел в окно, то ложился на лавку или ни с того ни с сего вдруг открывал дверь в сени. Ему было плохо, плохо везде, но особенно здесь, где никто даже не смотрел на него.Хотел он поговорить с Овчажем, но Овчаж спал. Спросил о чем-то Магду, но она баюкала сиротку и ей было не до него. Он взглянул на Ендрека — тот сразу же захотел вытащить его на дождь. Разбитый, измученный, он прижался к матери, но мать сердилась, что дождь ей залил огонь, и с раздражением оттолкнула его.— Отвяжись ты от меня! Буду я с тобой нянчиться, когда у меня обед пропал…Стасек снова пошел в боковушку и прикорнул на сундуке, но на голых досках было жестко лежать. Он встал, вернулся в горницу и облокотился на колени отца.— Тятя, — тихо спросил он, показывая на ливень за окном, — отчего оно такое злое?— Да кто ж его знает!— Это господь бог делает бурю?— Он, а то кто же?Мальчик обхватил его за ноги: так ему было чуточку легче и спокойнее, но как раз в эту минуту отец уселся поудобнее и невольно оттолкнул Стасека.Отвергнутый всеми, он заметил Бурека и полез к нему под лавку. Собака сильно промокла, но мальчик прижался к ней головой и обнял обеими руками.К несчастью, это увидела мать.— Вы поглядите только, — закричала она, — что этот малый сегодня вытворяет! А ну, отойди от собаки; не то смотри, тебя еще громом убьет!.. Бурек, пошел прочь, пошел в сени!..Собака, видя, что хозяйка ищет полено, поджала хвост и скорей прошмыгнула в дверь, а Стасек в хате, полной народу, снова остался совсем один, один со своей тревогой. Наконец мать заметила, что мальчику не по себе, но подумала, что он проголодался, и дала ему краюшку хлеба. Стасек взял хлеб, откусил кусочек, но есть не стал и вдруг заплакал.— Господи боже мой, да что с тобой, Стасек? — крикнула мать. — Боишься ты, что ли?..— Нет.— Так чего ж ты нюни распустил?— Томит меня что-то, — прошептал мальчик, показывая рукой на грудь.Слимак, которого мучила тревога за урожай, погладил сына по голове и сказал:— Ну, не горюй, не горюй… Хоть бы и вздумалось господу богу погубить наш хлеб, авось не помрем с голоду. — И, обернувшись к жене, прибавил: — Он хоть и меньшой, да умней вас всех: вон как убивается о хозяйстве.Буря понемногу затихла, и внимание Слимака привлек необычайный шум, доносившийся с реки. Мужик поспешно разулся и поднялся с лавки.— Ты куда? — спросила жена.— Пойду погляжу, — ответил он, — что-то там неладно.Он вышел и через несколько минут, запыхавшись, вернулся в хату.— Ну что, а ведь угадал я! — крикнул он с порога.— Хлеб у нас побило?.. — в испуге спросила жена.— Хлеб только тронуло, — ответил он, — а вот у дорожников плотину прорвало…— Господи Иисусе!..— Вода так и хлещет, затопила весь луг, подступает уже к нашему двору… Да еще эти прохвосты немцы поставили на своем берегу запруду, так у нас в горе выело яму.— Господи помилуй!.. И велика яма-то?— Не очень велика, а с две печки будет. И то жалко.— В конюшню вы не заглядывали? — спросил Овчаж.— А как же? В конюшне — вода, в закуте — вода, в сенях у нас и то полно воды. Дождь уже проходит, небо прояснилось. Воду надо вычерпать, а то как бы скотина не захворала.— Сено смотрел?— Все вымокло, но, пошлет бог вёдро, высохнет.— Магда, растапливай печку!.. — распоряжалась хозяйка. — Ендрек, бери ковш и лоханку, вычерпывай воду в сенях, а вы с Овчажем бегите к скотине. Найденка пусть тут останется, на лавке.— Дай ключ от сарая, — сказал Слимак, — я возьму черпаки.Когда солнце выглянуло из-за туч, весь дом Слимака был в движении. В печке пылал огонь, хозяйка с Магдой и Ендреком вычерпывали воду в сенях, а хозяин с батраком выплескивали ковшами воду из конюшни.В это время по другую сторону реки собралась толпа немцев. Они заметили плывущие по реке дрова и решили их выловить. Вооружившись длинными шестами и засучив штаны до колен, они шли вброд, осторожно подвигаясь к середине реки.Когда буря стала затихать, Стасек понемногу успокоился. У него уже не разламывалась голова, не покалывало руки, не бегали мурашки по телу. Время от времени ему еще казалось, что гремит; он напрягал слух: нет, не гром. Это отец с Овчажем вычерпывают воду в конюшне и стучат ковшами о порог.В сенях тоже шум, беготня; это Ендрек, бросив черпать воду, поднял возню с Магдой.— Ендрек, тебе говорят, уймись! — кричит мать. — Вот попадется мне что-нибудь под руку, я тебе наставлю синяков.Но Ендрек еще пуще хохочет, да и по голосу матери слышно, что она хоть и сердится, а веселая.Стасек приободрился. Что, если выглянуть во двор? Только… вдруг он опять увидит над хатой такую же страшную тучу, как перед грозой?.. Э, чего там!.. Он приоткрыл дверь, высунул голову и вместо тучи увидел небесную лазурь; изодранные облака неслись куда-то на восток, за горы и леса. Из сарая вышел петух, захлопал крыльями и закукарекал; словно в ответ ему, из-за хаты вдруг выглянуло солнце. На кустах, на нивах, в траве засверкали капли, словно стеклянные бусинки; в темные сени упали золотые полосы, в черных лужах отражалось ясное небо.Стасека охватило беспричинное веселье. Он выскочил во двор и стал бегать по лужам, радуясь, что из-под ног его снопами летят радужные брызги. Потом, увидев обломок доски, он бросил его в лужу и, встав на своем плоту с палкой в руке, воображал, что плывет.— Ендрек, поди сюда! — позвал он брата.— Не смей ходить, пока воду не вычерпаешь! — крикнула мать.Между тем по другую сторону реки немцы продолжали вылавливать дрова. Когда им удавалось вытащить полено покрупней, они громко смеялись и кричали «ура!». А когда сразу подплыло несколько поленьев, они пришли в такой восторг, что даже хором запели: Es braust ein Ruf, wie Donnerhall.Wie Schwertgeklirr und Wogenprall:Zum Rhein, zum Rhein, zum deutschen Rhein,Wer will des Stromes Huter sein! Lieb Vaterland, magst ruhig sein,Lieb Vaterland, magst ruhig sein;Fest steht und treu die Wacht, die Wacht am Rhein!Fest steht und treu die Wacht, die Wacht am Rhein!.. Нарастает зов, как раскат грома,Как лязг меча, как шум волны:На Рейн, на Рейн, на немецкий Рейн,Всяк, кто хочет быть его стражем! Милая родина, ты можешь быть спокойна,Милая родина, ты можешь быть спокойна;Стойка и преданна стража на Рейне!Стойка и преданна стража на Рейне!.. Стасек соскочил со своей доски. Он был необыкновенно чувствителен к музыке и тут впервые в жизни услышал пение большого мужского хора. Опьянев от радости и яркого солнца, он был как во сне. В эту минуту он не помнил, ни где он, ни кто он, и только слушал, замирая от сладостного волнения.После короткой паузы, прерывавшейся смехом и всплеском воды, немцы снова запели. Durch Hundert tausend zuckt es schnell,Und Aller Augen blitzen hell,Der Deutsche bieder, fromm und stark,Beschutzt die heil' ge Landes Mark Точно ток проходит чрез сотки тысяч человек,И глаза у всех блестят,Немец честный сильный и благочестивыйОхраняет святую нашу землю. Lieb Vaterland, magst ruhig sein.Lieb Vaterland, magst ruhig sein;Fest steht und treu die Wacht, die Wacht am Rhein!Fest steht und treu die Wacht, die Wacht am Rhein!.. Стасек не слышал слов, не понимал мелодии; он только ощущал мощь человеческих голосов. Ему чудилось, что из-за холмов и из-за реки набегают какие-то волны, обнимают его невидимыми руками и, лаская, тянут за собой. Он хотел сбегать домой, позвать Ендрека, но не мог даже повернуть голову.Ему не хотелось двигаться с места, но что-то толкало его вперед. И он пошел, как завороженный, сначала медленно, потом все быстрей, наконец пустился бежать и исчез за холмом.А голоса на другом берегу продолжали петь: Er blickt hinauf in Himmelsau'n,Die Heldenvater niedershau'n,Und schwort mit stolzer Kampfeslust:Du, Rhein, bleibst deutsch, wie meine Brus!.. Он смотрит кверху на небесный свод,Оттуда взирают его, героя, предки,И клянется с горделивым вызовом:Ты, Рейн, останешься немецким, как мое сердце!.. Lieb Vaterland, magst ruhig sein,Lieb Vaterland, magst ruhig… Вдруг пение оборвалось и раздались крики:— Держись!.. Держись!..Слимак и Овчаж давно прекратили работу в конюшне и с ковшами в руках прислушивались к пению немцев. Внезапная тишина и последовавшие за ней крики удивили их, а батрака словно что-то ударило.— Сбегайте-ка туда, хозяин, — сказал он, положив черпак, — чего это они орут?..— Э… Мало ли что им в голову взбредет, — ответил Слимак.— Держись! — кричали за рекой.— А все-таки сбегайте, — настаивал батрак, — мне-то с моей ногой не поспеть, а там что-то неладно…Слимак бросился к реке, за ним заковылял Овчаж. Когда он поднимался на холм, его догнал Ендрек и спросил:— Что там приключилось? Где Стасек?До ушей Овчажа издали донеслись какие-то слова. Он остановился и услышал чей-то голос с того берега:— Так-то вы за детьми смотрите… Польские скоты!..Вдруг на склоне холма показался Слимак: он нес Стасека. Голова мальчика лежала на плече отца, правая рука безжизненно повисла. С обоих стекала грязная вода.У Стасека посинели губы, глаза были широко раскрыты. Ендрек, скользя по грязи, загородил дорогу отцу.— Что это со Стасеком, тятя? — вскрикнул он в испуге.— Утоп, — ответил отец.Сжимая кулаки, Ендрек подступил к отцу.— С ума вы, что ли, спятили? — крикнул он. — Да он же сидит у вас на руках…Ендрек дернул Стасека за рубашку. Голова мальчика запрокинулась назад и свесилась через плечо отца.— Говорю тебе, утоп… — прошептал Слимак.— Что вы болтаете! — вскрикнул Ендрек. — Да он только что был во дворе!..Отец не отвечал. Он снова положил на плечо себе голову Стасека и, поминутно спотыкаясь, двинулся к хате.У порога стояла Слимакова. В одной руке она держала лоханку, другой прикрывала глаза от солнца, стараясь разглядеть, кто идет.— Ну, чего вы там набедокурили? — закричала она. — Что? Опять на Стасека нашло?.. Наказание с этими швабами и их бесовскими молебствиями!.. Опять на ребенка нашло…Подбежав к мужу, она приподняла голову Стасека и заговорила дрожащим, срывающимся голосом:— Сынок, Стасек… Да что ты глаза закатываешь… Ну, Стасек… очнись… погляди на меня… Я тебя не трону… Магда, дай воды!..— Хватит с него воды, — пробормотал Слимак, не спуская сына с рук.Женщина отшатнулась.— Что это?.. — спросила она с нарастающим ужасом. — Отчего он весь мокрый?— Сейчас из воды его вытащил…— Как изводы?.. — вскричала женщина. — Из реки?— Из ямы под горой, — ответил мужик. — Воды там всего-то по пояс, да ему много ли надо…— Упал! В воду упал! — простонала мать, хватаясь за голову. — Что ж ты его держишь на руках?.. Утоп, так надо откачивать. Мацек!.. Бери его за ноги… Переверните его… Ох, дурачье мужики!.. Рохли вы!..Но батрак не шевелился. Тогда она сама схватила ребенка за ноги и вырвала у отца. Стасек повис вниз головой, руки его тяжело ударились о землю, из носу потекла кровь.Наконец, Овчаж выхватил у нее ребенка и, прижав к себе, понес в хату, на лавку. За ним пошли все, кроме Магды. Как помешанная она закружилась по двору и вдруг, вскинув руки, побежала по дороге, громко заголосив:— Спасите!.. Стасека спасите!.. Кто в бога верует!..Потом снова повернула к хате, но не вошла, а бросилась на завалинку и, съежившись так, что голова ее уткнулась в колени, судорожно зарыдала:— Спасите!.. Кто в бога…Тем временем Слимак бросился в клеть, достал зипун, надел его и снова выскочил из хаты. Он хотел куда-то бежать, но не знал куда и метался по двору, размахивая руками.Какой-то голос внутри его кричал: «Эх, отец, отец, огородил бы ты свою гору плетнем, не утонул бы мальчонка…»А мужик отвечал: «Не моя тут вина!.. Это немцы околдовали его своими песнями…»На дороге затарахтела телега. На минутку она остановилась у ворот и проехала дальше. Из-за угла послышались чьи-то тяжелые шаги и кашель: во двор вошел учитель с палкой в руке, без шапки.— Ну, как мальчик? — крикнул он Слимаку.Не дождавшись ответа, он вошел в хату.— Как мальчик? — спросил он еще с порога.Стасек лежал на лавке; мать сидела подле него положив его голову к себе на колени.— Видать, маленько отпустило, раз кровь пошла, — ответила она шепотом. — Да и не такой он уж теперь холодный…— Так как же? — повторил вопрос учитель, тронув за руку Овчажа.— Кто его знает?.. — тихо промолвил батрак. — Она говорит, будто ему лучше, а малый как лежал, не двигался, так и лежит.Учитель бросил палку в угол и приблизился к лавке.— Дай мне гусиное перо… — приказал он Ендреку. Тот опешил и, не отвечая, пожал плечами.— Ну, соломинку, что ли, или трубочку…— Нет у меня никакой трубочки, — проворчал Ендрек.Учитель осмотрел Стасека и велел матери встать. Всхлипывая, она покорно отошла на середину горницы и, разинув рот, уставилась на учителя. Старик выдвинул лавку, снял со Стасека мокрую рубашку и с трудом вытянул изо рта его язык.— Господи Иисусе! Что это он делает… — пробормотала мать.Слимак время от времени заглядывал со двора в окошко и поскорей отходил, — он был не в силах смотреть на бледное тело сына.Между тем учитель уложил руки Стасека вдоль бедер, затем поднял их кверху, завел за голову и снова прижал к бедрам. Опять поднял, опять опустил и так поднимал их и опускал без конца, чтобы вызвать у ребенка дыхание. Слимак через окошко следил за его движениями; Ендрек, словно остолбенев, застыл у печки; мать всхлипывала. Наконец, не совладав с собой, она сорвала платок и, схватившись за волосы, стала биться головой о стену, причитая:— И зачем я тебя народила!.. И зачем ты на свет явился?.. Сыночек мой золотой… Сколько он хворал, мучился, а тут — надо же случиться беде — утонул!.. Только что был в хате… все его видели, и — надо же случиться беде — утонул!.. Господи милостивый, за что ты меня караешь? Подумать только, в глиняной яме, как щенок, потонул ребенок, и хоть бы кто его вытащил, хоть бы кто его спас!Она опустилась у стены на колени и причитала душераздирающим голосом.С полчаса бился учитель, пытаясь откачать Стасека. Он поднимал и опускал ему руки, надавливал грудь и слушал, не забьется ли сердце. Но мальчик не подавал признаков жизни. Наконец, убедившись, что ему ничем уже нельзя помочь, старый учитель накрыл останки ребенка рядном, перекрестился, прошептал молитву и вышел из хаты. Вслед за ним молча выскользнул Овчаж.Во дворе учителя остановил Слимак. Он был точно пьяный.— Зачем вы пришли сюда? — заговорил он сдавленным голосом. — Мало вам моего горя?.. Убили уже моего сыночка своими песнями; чего вам еще надо?.. Душу его погубить, пока она не улетела на тот свет, или нас, живых, хотите проклясть, чтобы мы тоже сгинули?— Что вы говорите, Слимак? — вскричал учитель, с ужасом глядя на него.Слимак, вскинув руки, замотал головой, словно ему нечем было дышать.— Не сердитесь, пан, — сказал он. — Вы добрый человек, я знаю. Спаси вас господь за все…И он вдруг поцеловал учителю руку.— Только вы… ступайте отсюда… Это через вас, немцев, пропал мой Стасек! Первый раз, как околдовали вы Стасека, он только сомлел, а нынче такое напустили на него, что он вовсе утонул.— Побойся бога! — воскликнул учитель. — Что ты говоришь? Разве мы не такие же христиане, как ты? Или мы не открещиваемся от дьявола и его дел, подобно вам?..Мужик смотрел ему в лицо безумным взглядом.— Как же он утонул?— Может, споткнулся. Кто знает…— Яма мелкая, воды в ней мало, он бы выскочил… А от ваших песен на него помрачение нашло. Второй уже раз на него нашло… Верно, Овчаж?Овчаж кивнул головой.— А не бывало у мальчика судорог? — спросил учитель.— Нет.— И никогда он ничем не болел?— Сроду не болел!Овчаж покачал головой.— С самой зимы Стасек хворал, — вдруг произнес он.— Разве? — спросил Слимак.— Верно говорю, — продолжал Овчаж. — С самой зимы, как простыл, — еще он тогда целую неделю пролежал, — так с тех пор и хворал. Пробежит, бывало, шагов сто, и уж он устал и сейчас говорит: «Мацек, душит меня!..» А нынче весной взбежал он как-то на гору, когда я пахал, и тут же сомлел… Пришлось мне на реку сходить за водой, чтоб скорей он очнулся. То же самое, когда немцы место себе выбирали для дома, — рассказывал Овчаж, — не от пения их Стасек сомлел, а оттого, что чересчур быстро поднялся на гору и устал…— Что же ты мне ничего не говорил? — прервал его Слимак.— Сказывал я хозяйке, а она так и вскинулась на меня: «Что ты, говорит, смыслишь?.. Всю жизнь ходил за скотиной, дурак дураком остался, а туда же: толкует, будто фельдшер…»— Вот видите, — сказал учитель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27