Когда поезд приходил на станцию Курорт, состав отцеплялся, а паровозик с двумя вагончиками шел дальше в Дюны, где был полустанок Школьная. Такое название полустанок получил потому, что там было учебное заведение для больных мальчиков, которые жили там на полном пансионе и учились. Вокруг школьных помещений на дюнах шумели сосны.
Пригороды Петербурга, как и окраины его, непрестанно застраивались новыми, более благоустроенными домами, деревянными и каменными. К сожалению, и то и другое строительство сопровождалось вырубкой леса, что сразу меняло вид местности. Однако в наше время даже появление каменных домов не выглядело урбанизацией — сельский характер поселков сохранялся. В связи со строительством мы расскажем, как происходила закладка домов.
Закладка дома относится к обычаям, навсегда ушедшим из нашей жизни. Надо различать закладку дома с технической точки зрения, когда укладываются первые камни фундамента, и закладку дома как религиозный обряд и семейный праздник. Обычай этот еще сохранился на окраинах города и в пригородах до наших дней.
Когда каменное здание выведено из цоколя, а деревянное имеет уже два венца, хозяин назначал день праздника — закладки. К этому времени на лесах ставился деревянный крест, высоко возвышающийся над постройкой. Кроме того, в каменной кладке оставлялось место для небольшой свинцовой коробочки, а в деревянном венце вырубалось гнездо для такой же коробочки. Место вырубки выбиралось в восточном углу будущего дома.
Обычно в воскресенье после обедни собирались у постройки семья хозяина, священнослужители и приглашенные родные и друзья хозяина, а также рабочие и десятники, занятые на этой стройке. На грубо сколоченном столе ставилась икона и миска с водой. Начинался молебен с водосвятием. Священник при пении молитв погружал крест в миску с водой, вода становилась «святой». Молились о «ниспослании благодати и благоденствия дому сему», дьякон зычным голосом провозглашал «многолетие» хозяину и его потомству. Затем все подходили целовать крест, при этом священник кропил каждого «святой» водой. Десятник вставлял в гнездо свинцовую коробочку и наливал в нее вареного постного (обычно так называемого деревянного) масла. Потом все подходили к гнезду: сначала священник, который кропил «святой» водой эту коробочку, затем хозяин, его близкие и гости, причем каждый клал в коробочку монету чеканки того года, в который производилась закладка. Затем края коробочки загибались наглухо и сразу же над коробочкой укладывалось два-три ряда кирпичей, а в деревянных домах гнездо с коробочкой забивалось деревянной пробкой. Тотчас вслед за этим укладывался заранее заготовленный следующий венец.
Далее с песнопениями молитв обходили всю постройку, причем священник все время кропил, а дьякон кадил. По окончании этого ритуала хозяин приглашал всех «откушать хлеба-соли». Если была хорошая погода и тепло, то угощение устраивалось тут же, на наскоро сколоченных столах и скамейках. Если погода была плохая, то приглашали домой или в кухмистерскую. За угощением соблюдалась полная демократия: садились за один стол все, не соблюдая главенства и чина, — рабочие, гости, хозяева. Произносились тосты, разные пожелания хозяину дома и его семье. Рабочие благодарили за угощение и говорили: «Постараемся, будьте покойны, не сумлевайтесь, все будет в аккурате». Если угощение устраивалось на открытом воздухе, закуска, выпивка и посуда приносились в корзинках. Праздник при этом принимал более непринужденный характер. Помогали каждый кто чем мог: мужчины откупоривали бутылки, рабочие топорами вскрывали банки с консервами, топорами же рубили керченские селедки тут же на столе. Получалось что-то вроде пикника, было весело, забавно, поскольку люди выходили из обычной колеи. Священнослужители тоже обязательно приглашались к столу, причем дьякон снова провозглашал громовым голосом «многолетие».
Часа через два-три все расходились по домам, многие под сильным хмельком.
Деревянный крест оставался до тех пор, пока дом не был подведен под крышу. Тогда он снимался и отдавался какому-нибудь бедняку, у которого случался к этому времени покойник.
Закладка надолго оставалась в памяти и служила предметом разных пересудов и примет. Говорили: «Дому этому долго не стоять! Поскупились, мало денег положили в коробочку, сам хозяин и тот пожалел денег, всего полтинничек положил!» Или: «Крест-то во время молебна покосился, не бывать добру». ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Мы завершаем наше повествование временем, когда Петербург перестал существовать, — началом русско-германской войны.
На памяти у нас большие манифестации разносословной толпы еще до объявления войны. Петербуржцы, как и вся Россия, были единодушно возмущены наглым ультиматумом Австрии к Сербии. События разворачивались страшно быстро. Ультиматум следовал за ультиматумом, и наконец: Германия объявляет войну России.
Теперь манифестации приняли в Петербурге грандиозные размеры, вызванные патриотическими чувствами народа. Большинство понимало, насколько положение серьезное, — враг силен и нагл, авторитет правительства подточен до предела, предстоит много испытаний.
Правящие круги и церковь старались подменить лозунги патриотов «За родину!» воззванием «За веру, царя и отечество!». Это вызывало протест в народе, многие не присоединялись к демонстрациям, которые несли портреты царя и иконы. Слышались реплики: «Как же царь будет воевать, когда жена его немка и окружена немцами?!»
Народные демонстрации наконец завершились разгромом германского посольства на Исаакиевской площади. Громили здание посольства дня три, сломали двери, выламывали решетки окон, выбрасывали мебель, целиком шкафы с бумагами, и наконец было скинуто с аттика здания бронзовое олицетворение воинствующей Германии — два тевтона, держащие коней. Этот разгром посольства привлек громадные толпы людей. Сквер перед Исаакием был вытоптан, на мостовой валялись обломки мебели, куски железных решеток, книги, бумаги. Толпа выкрикивала ругательства и проклятия в адрес кайзеровской Германии и самого кайзера. Полиции там мы не видели — полицейские понимали, что соваться под руку возмущенной толпы — дело опасное.
Война и мобилизация перевернули всю жизнь столицы: в два-три дня ушла вся гвардия. Толпы родных и знакомых провожали полки на вокзалы и станции. Была масса добровольцев. Уходившим солдатам незнакомые им люди совали в руки папиросы, продукты, носильные вещи. Многие провожавшие женщины плакали. Все относились к грядущим опасностям трезво и в переносном смысле, и в прямом — продажа водки и крепких напитков была запрещена. Погрузка полков в вагоны производилась очень быстро, надо сказать, в полном порядке. Чувствовался подъем — народ был готов защищать родину. Отъезжали полки, уходили на войну запасные, население Петербурга оставалось в тревоге за родину и за близких.
Канула в безвозвратное прошлое и жизнь «последнего» Петербурга с его плохими и хорошими сторонами. Настала недолговечная пора Петрограда. Сиверская. 1976 г.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Авторы этой книги были представителями последнего поколения петербуржцев в полном смысле этого слова: их вкусы, манеры, взгляды, привычки — все то, что объединяется понятием личности, — в значительной мере сложилось еще до превращения Петербурга в Петроград. Знакомясь с их воспоминаниями, мы соприкасаемся с ныне исчезающей культурой среднего слоя петербургской интеллигенции. Именно благодаря этому классу людей — хорошо образованному, хорошо обеспеченному своим трудом и вместе с тем довольно многочисленному — столичная культура, создававшаяся художественной, научной, инженерно-технической и просто светской элитой, шла вширь и становилась явлением массовым, общегородским. Широта интересов, яркость наблюдений, непредвзятость суждений и оценок, живая речь, юмор и, несмотря на все пережитое после 1914 года, оптимистическое жизнеощущение — это не только достоинства авторов этой книги, это родовые черты истребленной и вымершей породы последних петербуржцев.
Дмитрий Андреевич Засосов (1894-1977) родился в Петербурге в семье управляющего одним из крупнейших домовладений города. Закончив классическую гимназию, поступил на юридический факультет Петербургского университета. По окончании университета работал в адвокатуре в Кронштадте, затем в Петрограде — Ленинграде до выхода на пенсию в 1958 году.
Владимир Иосифович Пызин (1892-1983) родился в Казани в семье почтового чиновника. Начальные классы гимназии прошел в Петербурге, кончил гимназию в Казани, после чего поступил в Петербургский институт инженеров путей сообщения. Еще студентом с увлечением участвовал в изыскательских партиях на трассах железных и шоссейных дорог. Изыскания стали его специальностью. После революции работал в «Гипролестрансе» и в НИИ «Промтранспроект», одновременно преподавал в ЛИИЖТе. Автор ряда научных публикаций. В 1942 году был мобилизован, тяжело контужен на фронте. Будучи инвалидом Великой Отечественной войны, продолжал работать до 1958 года, когда вышел на пенсию, чтобы, по его словам, «заняться другим» — воспоминаниями. Стремление поделиться ими с младшим поколением и объединило авторов этой книги, склонных к гуманитарным занятиям. Привитое в молодые годы не пропало даром.


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29