— Не хо-о-очу-у! — вдруг плаксиво заголосила та же девочка. — Плохая ты, плохая, — и обеими руками стала отбиваться от матери.От ее крика Костик вздрогнул, вытянулся, все в нем натянулось, зазвенело, а в лице задрожало, забилось, как флаг на ветру.— Не пущу никого. Не дам! Не позволю! — закричал он. — Уйдите!Лосев нахмурился, поднял руку, оборвал крик голосом, который слышен был при любом шуме.— Тихо! Ты какое право имеешь тут хозяйничать? Ты кто такой? А? Кто тебе разрешил?Костик смотрел на него оторопев.— Сергей Степанович, да как же вы так говорите? Вы же сами…— Что я сам? — тотчас сшиб его Лосев. — Что? Ишь нашел спину. Спрятаться хочешь! Эх ты, герой, разве так вопросы надо решать. Никто не позволял тебе с камнем на людей кидаться. Самовольничать мы тут не позволим! — Он говорил голосом, не оставляющим сомнений, для сведения не только Костика.— Слыхали? Я так и знал, — обрадовался Рычков. Мастер в красных кедах завертелся, хлопнул себя по бедрам, восхищенно удивляясь.— Значит, брехун он! Ну, артист! Ах ты японский бог, лепил нам, выступал тут, словно и в самом деле. Чуть не объехал, жулье. Ну, лепила! Ну, бандюга!Радость его была потешной, кое-кто заулыбался.Костик вынул платок, приложил к разбитой губе, бесчувственно обвел всех глазами.— Эх вы… Ну что вы за люди! Они тут все перерубят, загадят, а вам хоть бы что, на все согласны. Ребенок, он плачет, он жалеет, а вы! Ничего вам не надо. Ничего не жаль. Пустые души. Лишь бы пожрать да выпить. На что вам красота? Разве вы ее защитите?.. Быдло вы. Идите, паситесь…Неизвестно почему все молча, даже сочувственно слушали его пробитый всхлипами голос, смотрели на бледное презрительно искривленное лицо. Первым опомнился Рычков.— Он еще обзывается! Подонок! Да ты прощения должен просить, — разлапистой своей ручищей он схватил Костика за отвороты рубашки, притянул, пригибая к земле, однако Костик отчаянным движением вывернулся, рубашка затрещала, нырнул куда-то вниз к камню. Рычков опередил его, носком сапога отбросил голыш и тут же следом ногой дал так, что Костик перегнулся, схватясь за живот.— Я тебе покажу быдло, — бешено выдохнул Рычков.Начальник милиции устремился в расклин между ними, но Лосев движением плеча помешал ему. Это было слабозаметное движение, Лосев чуть заступил, преграждая дорогу, и начальник милиции остановился, не понимая, в чем дело.— Да за что же его, господи, — страдающе охнул женский голос. Никто не двигался, все стояли, удержанные неподвижностью Лосева, понимая, что он чего-то ожидает.Анисимов распрямился, шатаясь двинулся на Рычкова, рубаха свисала, разорванная наискось, глаза его сумасшедше опрокинулись. Рычков снова, на этот раз рассчитанным ударом, грохнул его на землю.— Нокаут, — заметил кто-то.Вот тут Лосев покачал головой.— Зачем же вы драку затеяли, товарищ Рычков? Рукам волю давать нельзя. Так изувечить можно. Теперь вас обоих привлекать надо. Николай Никитич, возьмите их за нарушение порядка. Безобразие. Вы что себе думаете? Почему о производстве работ не поставили в известность исполком? Тем более о порубке деревьев.— Они ж на нашей территории! — крикнул Рычков.Лосев угрожающе поднял палец.— Вашей территории нет. Есть территория города, — он кивнул начальнику милиции. — Оба хороши. Протокол составьте, и дать обоим сколько положено. Ишь распустились.— По пятнашке, — подсказал кто-то с облегчением.Рычков что-то стал возражать, но Николай Никитич легонько напомнил о своей силе, придвинул его к милиционеру, и тот повел обоих к машине.Встав на ступеньку, Анисимов обернулся, поискал Лосева, встретил прямой безучастный взгляд его зеленоватых глаз.Ребятишки побежали в воду. На песке поодаль лежала женщина в купальнике, рядом с ней возился голый малыш. Женщина перевернулась на спину, раскинула руки. Толпа разошлась. Знойная тишина возвращалась на Жмуркину заводь. Словно ничего и не было, ничего не произошло и не могло произойти с этой лениво-беспечной рекой, заводью, зеленью…Что важно — так это информировать первому. Кто первее, тот правее. Запоздаешь — и тогда доказывай, что ты не верблюд, потому что уже сообщили, что ты верблюд, и тебе остается оправдываться и переубеждать . А все, что «пере», — то плохо. Нет, нет, сообщать надо первому, прав ты или виноват, все равно сообщай первый. На своих собственных синяках да шишках Лосев усвоил правило это как одно из самых что ни на есть… Кроме того, добавлялось тут и другое, более тонкое преимущество, которое Лосев обеспечивал, сразу же позвонив в область Грищенко. Рассказал про драку, учиненную Рычковым на месте работ, не возмущался, не употреблял сильных выражений, Лосев даже выгораживал Рычкова за кой-какие грубости. Грищенко изумился — Рычков? Что он — выпивши был? Узнав, что трезвый («В том-то и дело, что не выпивши», — посочувствовал Лосев), Грищенко недоверчиво закряхтел — за столько лет ни в чем таком замечен не был… Лосев милосердно оправдывал Рычкова — сорвался парень, бывает, хотя с такими кулаками изувечить мог… Считай, пятнадцать суток это удовольствие обойдется. Грищенко заныл, застонал, нельзя ли как-то помочь, выручить? А как поможешь, ведь все видели, он и начальства не постеснялся… Конечно, Лосев не собирался раздувать эту историю, так и быть — попробует уговорить милицию отпустить Рычкова, но при условии, чтобы и духу его не было, чтобы немедленно убрался из города со своей группой, иначе разговоров не оберешься. Грищенко обрадовался.Всегда надо действовать так, чтобы человек (в данном случае Грищенко) рад был сделать то, что ты предлагаешь, чтобы обрадовался — будто ты ему услугу оказываешь.Обрадоваться-то он обрадовался, да тут же заскулил, как от зубной боли: кем заменить Рычкова, людей нет, работы задержатся. И на всякий случай продолжал давить — мог бы Лосев вникнуть в его беды, как-никак строят-то для города… Лосев прервал его причитания, заметив, что задержка, она не всегда во вред идет.— Это как понимать? — спросил Грищенко.Неизвестно чему веселясь, Лосев сказал:— Немедленно, срочно… А срочное дело еще проверить надо, какое оно срочное.— А как ты проверяешь?— Откладываю. Отложу и посмотрю, станет ли оно от этого более срочным.— Ну и что?— Многие дела, сам знаешь, совсем отпадают, как и не было…Грищенко охотно посмеялся. К сожалению, у строителей так не получается.Шутка Лосева его насторожила — выходит, Лосев не заинтересован в стройке?.. И Лосев тоже почувствовал свою оплошку, оба, однако, и виду не подали.К вечеру Рычкова отпустили, передали ему указание управляющего, и он уехал с ночным поездом, вместе с подручными. Поскольку ходатайствовал за него, кроме товарища Грищенко, еще и сам Сергей Степанович Лосев, то протокол Рычков подписал без возражений. Судя по всему, он был доволен, что дело так быстро уладилось. 12 В шесть часов вечера, когда исполком опустел и коридоры стали гулкими, а двери скрипучими, начальник милиции привел Анисимова в кабинет председателя. Войдя в кабинет, Николай Никитич отпустил руку Анисимова и доложил, что гражданина такого-то доставил. Вытянулся во весь свой исполинский рост, щелкнул каблуками. Теперь он был в милицейской капитанской своей форме, в фуражке. Сизые брюки стояли твердо, безукоризненно, как эсминцы, был Николай Никитич, как он выражался, при полном свистке и строго официален.— Спасибо, — сказал Лосев. — Но почему же доставили , я просил пригласить товарища Анисимова.— Потому что нарушитель отказался к вам явиться, — отчеканил Николай Никитич. — Пригласить! Они и понятия такого не знают. Только силу признают, — в голосе его угадывалось неодобрение в адрес самого Лосева.Со стороны Анисимова раздался смешок. Покачиваясь на носках, он разглядывал капитана, разглядывал всего, сверху донизу, как слона в клетке или жирафа. Бледное лицо его было умыто, губа залеплена пластырем, но он не мог ни кривить ее, ни презрительно выпячивать, он лишь щурился.— Не слишком ли вы упрощаете свою службу, дуся?— Вот, слыхали? — Николай Никитич с силой одернул мундир. — Несмотря на предупреждения, что позволяет себе. Не беспокойся, Анисимов, мы с тобой еще встретимся, ой как встретимся!За последние часы Анисимов допек начальника милиции всем — своими фразочками, стихами и особенно идиотским этим словечком — дуся. При подчиненных — дуся! Уж на что Николай Никитич слыл уравновешенным, а тут не выдержал…Впрочем, что значит не выдержал. Не отхлестаешь, не встряхнешь даже. Не выдержал — значит ушел на лестницу, сделал три приседания, помахал руками, охладил сердце. Развязные манеры этого парня ликвидировали всякое сочувствие. Нахальная манера говорить нараспев. Масленый блеск его длинных волос, медные браслеты. Словечки ядовитые, — и придраться нельзя, и в протокол занести неудобно. Образ Анисимова стал ясен еще у Жмуркиной заводи, когда выяснилось, что Лосев не запрещал работ, что ссылка на Лосева — обман. Прошлая характеристика задержанного не отмечала никаких заслуг. С производства ушел. Играл в ресторанном оркестре, халтурил на съемках в приезжей киногруппе, сейчас работал в охотничьих мастерских, в общем и целом — без корней парень. Следовало вкатить ему, поскольку случай выпал, погонять на уборку мусора, создать ему трудовую психологию. Вместо этого приходится отпускать, да еще за ручку вести к председателю.Составляя протокол, Николай Никитич восстанавливал последовательность событий. Он вспомнил, как Лосев плечом придержал его. Умышленно остановил. Но зачем? Непонятно. Отсюда произошло дальнейшее развитие конфликта и нанесение побоев. Рычкова — того можно понять. Рычков человек трудовой, не сравнить с этим лоботрясом. Рычкова, по просьбе Лосева, капитан отпустил охотно, при этом Лосев насчет Анисимова ни словом не обмолвился, потом же вдруг позвонил и сказал, чего, мол, парня держать, раз сказали «а», надо говорить и «б». На это Николай Никитич возразил, что «а» не равно «б». Анисимов первый нарушил, явился зачинщиком скандала, опозорил город, ввел всех в заблуждение, злоупотребив именем председателя горсовета… Николаю Никитичу показалось, что на том конце провода отключились, такое там было молчание, потом Лосев задышал, весело сказал, что никаких претензий к Анисимову он не имеет. И как бы утешая начальника милиции, добавил, что парень действовал из патриотических побуждений, без всякой корысти.Именно этот неуместный веселый тон расстроил Николая Никитича, он чувствовал, что совершенно перестает понимать Лосева. Как будто дело в корысти. Хулиганство большей частью — действие не мотивированное и, можно сказать, бескорыстное. Патриотизма же у Анисимова капитан и вовсе не хотел признавать. Нельзя, чтобы любой обалдуй вмешивался в дела начальства, произносил речи оскорбительного и даже ненужного направления. Тем более в присутствии главных властей.Николай Никитич многое бы мог возразить Лосеву, но все его возражения соединились в один кроткий вздох, он не в состоянии был отказать этому человеку.Когда Николай Никитич переодевался, от злости и досады спина его чесалась в самых недоступных местах. Мундир должен был вернуть уверенность. Мундир стягивал грудь и не позволял отводить глаза.Душа противилась просто так отпустить Анисимова, хоть как-то следовало его помаять, показать ему, что он есть и куда он катится. В дежурной, при всех, Николай Никитич вполне вежливо и в то же время уничижительно обрисовал Анисимову малополезное его существование, лишенное стремления учиться, расти. Анисимов, слушая, чистил ногти. Нечем было зацепить, прошибить его, все доводы капитана соскальзывали с него, и даже на иронию по поводу Жмуркиной заводи не реагировал! Николай Никитич разобрал всю несостоятельность его как защитника пейзажа. Да какой там пейзаж, для пьяниц там пейзаж, один из неблагополучных участков города, там распивают спиртные напитки, картежные игры ведут. Слава богу, что постройка филиала ликвидирует этот очаг.— Святая простота, — нараспев сказал Анисимов, — разве от этого меньше станут пить? Разве пьют потому, что есть где выпить?Но тут-то Николай Никитич был хозяином положения. Борьба с пьянством была его главной идеей. Он и в Лыков-то согласился поехать, чтобы провести эксперимент по искоренению пьянства.Ненависть к пьянству появилась у него с детства, с отцовской смерти, когда мать на похоронах взяла с него клятву никогда не брать в рот водки. Он бился с зеленым змием неистово, пользуясь всеми возможностями милицейской службы. Год яростных усилий дал ничтожный результат. Иногда по субботам Николаю Никитичу казалось, что весь город шатается, бормочет, пьяно рыгает, пучит багровые глаза. Он свирепел и совершал немало лишнего, и не будь Лосева — ему пришлось бы плохо. После долгих стараний он добивался закрытия какого-нибудь ларька, где торговали «бормотухой», «чернилами» и прочей плодово-ягодной отравой. Через несколько дней появлялся другой ларек, такой же фанерный полутемный сарайчик с несколькими высокими столиками… Несмотря на запреты, штрафы, водкой торговали в воскресенье, продавали на праздниках, ее можно было достать рано утром и в полночь. Каким-то образом молочные буфеты вдруг превращались в распивочные, вино появлялось в столовых, в кафе, в кинотеатре, его продавали повсюду. На механическом, в больнице воровали спирт, из деревень везли самогон, варили брагу…Единственный, кто поддерживал начальника милиции, не давал падать духом в этой неравной борьбе, был Лосев, хотя сам он давно отступился и не стеснялся признать свое бессилие.В городе побаивались начальника милиции, непомерной его силы, азиатской невозмутимости и ярости. Никто не представлял, что неокрепшая душа его искала вожатого и жадно прилепилась к лосевской устремленной натуре, уверовав в нее. Что означала его вера — трудно сказать; видимо, ему казалось, что Лосев знает, что делает и что надо делать. Какая-то целительная уверенность исходила от председателя.Поначалу можно было подумать, что Анисимов внимательно слушает проект оздоровления нравственности населения, нахальная его усмешка растаяла, но через некоторое время Николай Никитич услышал пение. Не разжимая губ, Анисимов пел, все явственнее, песенку о бумажном солдатике. Он переделать мир хотел,Чтоб был счастливым каждый,А сам на ниточке висел —Ведь был солдат бумажный. Неизвестно, может он давно начал свое пение, Николаю Никитичу хотелось взять за шиворот этого мозгляка, поднять и повертеть над головой. Или выкинуть в окошко. Или связать из рук и ног узелок на память… Он запрятал за спину свои огромные ручищи, сцепил пальцы. Но тут он нашел достойный ответ.— Ты себя не видишь, Анисимов, — сказал он. — А между прочим, бумажный солдатик к твоему образу куда больше подходит. Ты на ниточке висишь.— Вы дуся! — сказал Анисимов и к Лосеву идти категорически отказался.Ну что ж, это подтверждало мнение Николая Никитича. Неблагодарность свойственна наиболее низкому уровню души. Что можно ждать от человека, не умеющего оценить добро и заботу, ему оказанную. От неблагодарности и заводятся в душе гниль и мерзость.Этим Анисимова удалось пронять. Николай Никитич даже не ожидал, что Анисимов так взорвется. Забегал, затрясся весь. Закричал, что нет такого закона вести к человеку, с которым он не желает разговаривать. Слова Николая Никитича про то, что Лосев хлопотал за него и вызволил, еще хуже взбесили Анисимова. Совершенно вне себя он закричал, что Лосев обманщик, лицемер, фарисей, что Лосев только по наружности праведник и тем отвратительней его предательская сущность.Такое про Лосева невозможно было слышать, это была клевета, свинство, да еще в присутствии посторонних людей. Николай Никитич попытался дать отпор, опровергнуть. В чем Лосев обманщик? В том, что приказал наказать по всей строгости, а теперь хлопочет, просит освободить? В этом обман? В этом? Он тоже сорвался в крик, вернее в окрик, потому что выдержки не потерял, а лишь когда Анисимов ногами затопал, завопил, что согласен сидеть в тюрьме, пусть его судят, не нужно ему никаких милостей, плевал он… тут Николай Никитич взял его и тряхнул так, что Анисимов вскрикнул и затих. Начальник милиции удивился себе, никогда он не позволял себе подобного. При своей силе он легко мог переломить ребра этому мозгляку. Долго он не мог успокоиться от оскорблений и всякой пакости, какую накричал Анисимов, счастье, что Анисимов шел за ним как миленький, ни звука не проронив.Николай Никитич не стал, конечно, излагать в кабинете председателя все обстоятельства привода, но Лосев сразу разобрался.— Вы не обижайтесь на него, Николай Никитич, — сказал он. — У Анисимова комплекс. Он завидует вашей силе и, как всякий слабый человек, хочет чем-то уравняться. С помощью хотя бы прозвищ. Прием не самый благородный.Анисимов сунул пальцы в карманы джинсов и стал разглядывать Лосева с упорным интересом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43