Под оглушительный треск барабанов первым шел Преображенский полк. Впереди вышагивал, как деревянная кукла, усатый Бутурлин, выпучив преданные глаза.
– Правда ли, что Ванька до сих пор ледяной водой обливается и лошадей сам кует? – спросила царица у Меншикова, который единственный был допущен стоять с нею рядом – за стулом.
Светлейший вспомнил, как резво вскочил Бутурлин в седло после того неудавшегося ареста, и ухмыльнулся в ус.
– А ведь ему под семьдесят, должно быть! – сказала царица.
Барабаны громом отмеряли шаг, казалось, земля вздрагивает от ударяющих в нее сапог. Великан знаменщик нес огромное знамя с широким малиновым крестом. Покойный Петр любил показывать на нем дыры от пуль: вот это Азов, это Полтава, а вот прореха от турецкого ядра, которое и знаменщика убило.
Шли ряды ветеранов с боевыми медалями. Сержанты и каптенармусы, как знак своего чина, держали на плече алебарды. Офицеры в трехцветных перевязах несли пики с бунчуками – дирижировать строем.
Народ, захваченный порывом, возбужденный от барабанов и резкого свиста флейт, кричал: «Виват!» Множество треуголок и шляп взлетало над головами.
И шагали, выставив грудь, молодцы, бравые и усатые. Форма теперь им была изменена с оглядкой на прусскую, но, как и в петровское время, оставались кафтан зеленый, алые обшлага, белый галстук и перевязь. Шеренги молодецких ног в чулках и штиблетах с пряжками поднимались и опускались, будто единая нога, а головы с косичками и черными лентами одинаково смотрели туда, где в блеске солнца угадывалась императрица.
– Прикажи, Данилыч, – удовлетворенно сказала она, – чтоб им после парада выдали по чарке и по серебряному рублю. Рубли мы желаем раздать самолично.
Левенвольд, несмотря на запрет не отвлекать во время парада, приблизился. Доложил, что английский резидент, кавалер Рондо, просит немедленной аудиенции. На физиономии Левенвольда было написано – я не я и лошадь не моя.
– Немедленной? – переспросила царица и оглянулась на Меншикова, на напряженные лица своих генералов. Британский флот все еще маячил у берегов Эстляндии, что могло все это значить? Новоявленный генерал-адмирал российского флота вдруг почувствовала, что у нее свербит в носу, а сердце проваливается куда-то в живот. Треск барабанов вновь достиг апогея, потому что пошел Семеновский полк под черно-синим знаменем, в синих мундирах с малиновыми отворотами. Солнце сквозь пыль сияло, словно раскаленное пушечное ядро.
– Господин резидент желает, чтобы встреча прошла наедине, – сообщил Левенвольд.
Императрица беспомощно взглянула на Меншикова, тот выпятил грудь, готовый отказать… Но, еще раз взглянув царице в глаза, он отошел к группе генералов, а взамен него за стулом императрицы возник резидент в немыслимо кудрявом парике. Фельдмаршалы и генералы сумрачно смотрели, как сэр Рондо объяснял что-то царице, дополняя свой плохой русский язык движениями пальцев.
А тут пошла конница, подобранная по масти и стати великолепных коней. С пересвистом, с игрой на ложках пронеслись казаки, с улюлюканием, лежа в седле, промчались калмыки в звериных шапках. Народ удивлялся, а иностранцы не успевали поворачивать головы навстречу новым и новым рядам богатырей. Взвилась ракета, и ударил гром салюта.
Британский резидент, нарочито не глядя на парад, как будто это его ничуть не касается, отошел с поклонами от императрицы и сел в свой великолепный фаэтон. Описав круг, чтобы объехать Марсово поле, его экипаж поскакал вдоль Мойки к Полицейскому мосту.
Царица, заметно повеселев, подозвала своих министров.
– Английский сей кавалер заверил нас, что письмо, кое мы утвердили на Верховном тайном совете, передано адмиралу, командующему ихней эскадрой. Он же клятвенно заявил, что флотилия эта не против нас снаряжена и в ближайшие же дни повернет к берегам свейским. – Она хитро прищурилась и засмеялась. – Почуяли, видать, что врасплох нас не захватили…
Министры и генералы оживились, захохотали, стали подталкивать друг друга под локоть. Меншиков поспешил занять свое место за стульчиком государыни. А она погрозила ему пальцем.
– И про твои забавы, Данилыч, я от него кое-что узнала. Будь-ка у меня в покоях нынче после парада… И Девиера прихвати.
Меншиков нахмурился – это что-то новое. До сих пор светлейший сам объявлял, когда изволит прийти. И в компании с Девиером? Как ни перебирал он предположения, никак не мог понять, что вдруг случилось с этой вечно сонной портомоей.
А она, по окончании парада, села в открытую коляску и подъехала к выстроенным для раздачи рублей преображенцам. Солдаты, сержанты, офицеры – а там они поголовно были шляхетских кровей – ели глазами возлюбленную монархиню и поминутно кричали «Виват!».
Полиция отодвинула народ на приличное расстояние, но все же за строем кое-где виднелись группки обывателей, они тоже были в состоянии экстаза. Дойдя до последнего в шеренге богатыря, императрица вдруг увидела сзади него маленькую девочку. Она топталась босиком по колючей траве и плакала, крепко зажмурив глаза.
– Кто такая?
Выскочил перепуганный вахмистр, доложил, что сирота, кормится при полковой кухне. Звать Неждаха, а христианского имени ее никто не знает. Непорядок, конечно, что возле строя стоит, – солдаты набаловали. Уж он гнал ее, гнал, оттого и ревет…
Императрица помолчала, затем выбрала толстый, расшитый бисером кошель светлейшего. Взяла оттуда горсть золотых поновее и вложила в заскорузлые ладошки сироты.
Императрица поднялась, отряхивая колени, весьма довольная собой.
8
Императрица вернулась во дворец утомленная, но довольная. Милости расточала щедрою рукой. Несколько раз повторила окружающим: вот теперь она чувствует, что вместо ералашной Московии у нее теперь вполне благоприличное герцогство.
И придворные старались докладывать вести одна другой приятнее. Гончарные мастерские выдали поливную посудину с кобальтовым рисунком. И хотя она саксонскому порцеллану весьма еще уступает, все же приятно российский сей опыт видеть. Из Якутска прибыл гонец от воеводы, сообщил, что обретается там господин командор Витус Беринг со товарищи. И хотя, как отъехал оттуда гонец, прошло уж пять месяцев, надо полагать, что оный славный командор уже на Камчатке и строит суда. С Ладоги генерал Миних доносил об успешном построении судоходного канала и, ссылаясь на мор досаждающий, просил одного – рабочих и рабочих.
Вконец умиротворенная Екатерина Алексеевна, готовясь удалиться в личные покои, спросила дежурного камергера.
– Светлейший князь и господин Девиер там?
– Ждут-с. А кроме них, просит внеочередной беседы господин Нартов.
– Андрей Константинович? Что ему надо? Я же вчера разрешила махины к нему в дом перевезти. Пусть приходит завтра… Нет, завтра я занята. В среду!
– Они нижайше просят. Сказывают, дело неотложнейшей важности.
– Я же сказала! – царица раздражалась от того, что чувство внутреннего умиления быстро иссякало. – А ты, камергер, кому ты служишь, мне или Нартову?
В малой приемной светлейший сломал вычурную ручку от кресла, по которой он постукивал в совершенной ярости: эта коровница заставляет его – Меншикова! – ждать. Девиер, напротив, изображал ироническое равнодушие, а в углу еще ютился унылый Шумахер, которого вызвали неизвестно зачем.
Императрица села в свое любимое кресло, в котором подушки хранили отпечаток ее дородного тела. Левенвольд подсунул под ноги удобную табуреточку. «Еще бы тебе не царствовать!» – разъярялся Меншиков, узрев, что карлик Нулишка устраивается на полу возле табуреточки.
– Что смотрите? – сказала она придворным, которые глядели, как она ласкает Нулишку. – Он ведь мой крестник, а я его забыла. Ярыжница отдала его в Кунсткамеру, а там его Шумахер голодом морил!
Шумахер хлопнул себя по бокам, а горлом сделал движение, как бы заглатывал сливу. Царица повернулась к Девиеру.
– А ты его в клоповнике держал, на доносы подбивал, будто он тебе фискал нарочитый!
Девиер сделал полупоклон, словно хотел объяснить – полиция, матушка, на то она и полиция.
– Но теперь я сама позабочусь об его судьбе. Я перед ним виновата. Спрашиваю нонче: «Чего ты желаешь, Варсонофий, говори смело». А он: «Жениться хочу, благодетельница». Чего ухмыляетесь, идолы, он уже парень великовозрастный! Предлагаю ему – женись на Утешке, чудо карлица. Или куплю тебе арапку, привезли на Морской рынок, говорят, черная, шести вершков росту. Не хочет он монстров, желаю, говорит, жениться на обыденной бабе. И адрес притом указывает! Я тотчас послала по адресу Левенвольда, и он купил…
Придворные слушали, все еще стоя. Каждый думал: чем это все кончится?
– Однако я не для того вас пригласила, господа. Кстати, что ж вы стоите? Рейнгольд, подай министрам стульчики. Итак, дело в том, что кавалер Рондо, английский секретарь имел нам сообщить, что иноземный граф Припрюнович… Как его, как его?
– Бруччи де Рафалович, – подсказал Левенвольд.
– Вот именно, слава тебе господи! Сей граф, он же академикус, будто бы арестован и препровожден на дыбу. Мы тут же подписали английскому тому секретарю заготовленный ордер о его немедленном освобождении…
Меншиков вскочил.
– Ваша величество! Он же шпион, его вина доказана. Он признался, что ссужал деньги офицерам, лишь бы не пришли к месту сбора…
– Признался! Да в ваших застенках и святой признается!
Шумахер залепетал про академические дипломы, про философский его камень…
– Дипломы! – набирал тон светлейший. – Ложь все его дипломы! Он изобличен в передаче совершенно секретных сведений. А философский тот камень выдуман им, чтобы сеять плевелы раздора.
Императрица усмехнулась с оттенком горечи.
– Кому-то очень не хотелось, чтобы камень тот всемогущий был преподнесен нам и даровал бы и счастье, и здоровье, и покой… Сядь, Данилыч, утихомирься. А ты, генерал-полицеймейстер, говори, твой черед.
– Согласно ордеру вашего величества, граф Бруччи де Рафалович освобожден и едет к себе на родину в сопровождении личного медика вашего величества…
– Вот это дело. Ты умник, Антон.
Меншиков, понимая, что разговорам этим не будет конца, выступил решительно. Сегодня был обнаружен опаснейший мятеж. В попытке государственного переворота участвовали каторжники особой статьи из Рогервика…
Обычно сообщения такого рода действовали на Екатерину Алексеевну безошибочно. Она мертвенно бледнела, на глазах расплывалась, будто тесто: «Ах, Данилыч, ох, Данилыч, что же делать, Данилыч?» Но на сей раз она, не расставаясь с улыбочкой, хитро прищурила глаза.
– Об том мятеже мы уже наслышаны, ваша великокняжеская светлость… И обо многом прочем: кто у кого в скрыне сидел, кто с Сонькою крутил амуры. А теперь вы все спелись против меня и разом утопили в Неве и Соньку, и философский мой камень… Слава богу, у меня есть еще верные мне люди!
Императрица со значением принялась гладить карлика по лысоватой голове. А слезы уже вовсю прыскали из ее глаз, она притопывала ножкой.
– А вы все хотите мне только зла… Да, да, – зла, зла, и зла!
Светлейший, покусывая ус, ждал, когда пройдет у монархини припадок независимости. И этот момент наступил. Она выслала всех, даже карлика, ему же велела остаться.
– Ах, Данилыч… Я так несчастна, так несчастна! Отмени сегодня фейерверк и вечерний астанблей, нету у меня сил… Или пусть уж танцуют, но без меня.
9
– К вам хочет Нартов, – сказал Левенвольд. Он знал, что царица отказала уже камергеру, сам недолюбливал докучливого механика, но знал так же, что Нартов царских детей нянчил, а нравы при дворе переменчивы.
– О, господи! – простонала царица. – Не бить же мне его батогами, зови!
Левенвольд ввел Нартова, чопорно одетого и с кипой бумаг. После целования руки Нартов развернул бумагу и стал читать список учеников, принятых в гимназиум.
– Не юли, Константиныч, – остановила она. – Ради школяров ты не стал бы так пробиваться. Сказывай.
Нартов встал на колени и голосом, в котором слышался плач, просил освободить девицу Алену, дочь Грачеву, которая намедни куплена во дворец.
– Ах, ту, прачкину дочь? И не проси, Константиныч, она обещана другому.
Нартов подполз на коленях, стал целовать край ее пеньюара. Он понимает, конечно, царское слово крепко, но ведь есть и царская милость!
– Ты пожилой человек! – увещевала его императрица. – А он же совсем юный, этот карлик. У тебя небось дома куча холопов, а у него никого, один-одинешенек!
– Да ведь она, мне сказывали, она там головою бьется об стены, криком кричит. Не любит же она его!
– То есть ты хочешь сказать, она тебя любит? – усмехнулась царица. – Ах, кто же из нас выходил замуж по любви?
Она заставила Нартова встать с колен, кликнула Левенвольда, велела прибавить свечей и принести ее личную шкатулку.
– Вот смотри, – показала она Нартову чертеж, который вынула из принесенной шкатулки, – архитекторы мне целый план сочинили. Свадьба карлика, каковой было не видано с 1709 года. Шествие короля самоедов со всешутейшею свитой. Вот тут будут собраны карлы и карлицы из всех домов столичного града. Фейерверк, сиречь потеха огненная, с изображением Купидона, сковывающего сердца, и надпись: «Аморис федере унум» (Любовь делает их едиными).
Это она произнесла наизусть, в один запал. Чувствовалось, что свадьба карлика заняла все ее воображение. Развернув другую бумажку, она по складам принялась читать стихи:
Загадка вся сия да ныне явная,
Невеста славная к тебе днесь приведется,
Два сердца, две души соединилися,
Соединенным же песнь брачная поется.
Нартов вновь пал на колени, схватил ступню императрицы, пытаясь поцеловать, а та его отталкивала.
– В конце концов, я так хочу! – она захлопала в ладоши, вызывая фрейлин. – Свадьба будет завтра утром.
И, уже ведомая в опочивальню, повернулась к Нартову, который все еще стоял на коленях.
– А тебе скажу добром, Константиныч. Не суйся ты не в свои дела. Токарь ты и есть токарь, точи себе на здоровье. А гимназиумы разные оставь Шумахеру с его немцами. Да и чего учить, чему учить? Я вон без ученья всю жизнь прожила, и слава богу!
Левенвольд подошел к ее постели, чтобы пожелать спокойной ночи, она хныкала: комарье разлеталось, мошкара, покою нету… Вдруг привстала в подушках и сказала совершенно спокойным голосом:
– Вот что, Рейнгольд. Токарь-то этот бешеный, я его с каких пор знаю. Как бы он чудес нам не натворил. Ступай-ка ты в Смольный дворец, где карлова невеста содержится…
А Нартов, выйдя из дворца, сел на каменный фундамент, оставшийся после станков, и заплакал, не стыдясь.
Да и кого было стыдится? Летний сад тянулся, безмолвный и пустой, белели только истуканы. Ассамблея нынче шла далеко, в Меншиковом саду на Васильевском острове. Оттуда по реке доносились музыка и гром пушечных салютов.
Подул свежий ветер, зашелестели дубки, и спустилась самая настоящая ночь. По улицам Санктпетербурга в точном соответствии с предписаниями генерал-полицеймейстера пошли фонарщики в остроконечных шляпах и с лестницами на плечах.
10
– И как же тогда империя будет управляться? – спросил Сербан Кантемир, опираясь на ствол мушкета.
В Смольном дворце было промозгло и пустынно. Каждое слово, произнесенное даже шепотом, отражалось под сводами будто удар в доску.
– Ш-ш! – оглянулся Антиох. – Умерь свой бас! А управляться будет, как в Англии, – соберутся родовитые и знатные и станут управлять.
– Хо-хо! Науправляют тебе такие, как принц Тендряков или хотя бы наш приятель Евмолп. Я ему нарочно карточного долга не простил, чтобы поубавилась его дворянская спесь.
– Владыко Феофан говорит… – начал Антиох, но так и не досказал, что говорит владыко Феофан. Из темноты лисьей походочкой появился обер-гофмейстер Левенвольд и стал скрипеть на Кантемиров, что пост им поручен наиважнейший, государыня изволила приказать на сию ночь поставить преображенцев… Понеже устав караульный…
Братья Кантемиры, не споря с ним, разошлись в разные концы залы и вытянулись на посту.
Это был так называемый Зал Флоры, там стояли четыре итальянские статуи: Весна, собирающая луговые цветы, Лето, с серпом и яблоком, Осень, нагруженная снопами, и Зима в виде поселянки, застигнутой сном.
Левенвольд, наворчавшись, вновь исчез в анфиладах, а братья вернулись к разговору:
– Тс-с! Слышишь, какое здесь эхо? – сказал Сербан.
С первого этажа доносилось, как Левенвольд распекал там караульных.
– А плевал я на твоего Красавчика! Подумаешь, пост государственной важности! Стережем невесту царицыного карлика! – Тс-c! Ну, Сербан же! Левенвольд опять идет сюда.
И правда послышались вкрадчивые шажки обер-гофмейстера.
– А вы знаете, князь, – крутился он вокруг усатого Сербана. – Я ведь теперь тоже граф. Мне вручена императорская грамота.
– Поздравляю.
– Нет, нет, я серьезно. Вы думаете, я шучу?
– И я говорю серьезно – поздравляю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27