В их котелках не укладывается, как дама твоего уровня может о них, не детях, заметь, печься. Достигни они моего положения, их бы жены своего и мужей достоинства не швырнули под ноги прислуге.— Прислуга не будет рисковать за тебя жизнью. Как же так, только что человек был человеку другом, товарищем и братом. Только что в одни детские сады, школы и институты ходили. И вдруг…— Поэтому и держу пачками, знаю, что один Игорь предан. Но и он не друг, а просто самый лучший…— Слуга.— Он — телохранитель. У него есть профессия, специальность. Я неплохо плачу им всем, а Игорю — очень хорошо. Ты улавливаешь разницу между «за деньги» и «за доброе отношение моей жены»? Звучит даже пакостно. Ты можешь им пятки чесать, но без ежемесячного вознаграждения они тебя растопчут и не оглянутся.— Мне стыдно перед ними. Стыдно перед всеми, что нас обслуживают. Почему они нас, а не мы их? Почему так складывается?— Потому что я способен быть богатым. Потому что, черт меня подери, женился на тебе, значит, ты способна увлечь мужчину, способного быть богатым… Потому что есть порода, порода, Поля, Богом созданная обслуживать. И при социализме в сферу обслуживания она валом валила. Не все ли равно, кто рублем подарит, я или государство? Они тебе жаловались на нравственные страдания от того, что нас обслуживают? Скажи кто, и он сию секунду вылетит отсюда. Мне временами кажется, милая, что ты гораздо испорченнее и заносчивее, чем прикидываешься. Ты унижаешь их своим назойливым вниманием. Научись их не замечать для нашего общего блага.— Как ты можешь такое про меня думать?— Они так думают. Ты будто презрения от них добиваешься.— Разве за это презирают?— Да. За слабость, неумение нести свой крест, незнание людей. В общем, сейчас я попросил. Я, из которого ты сделала посмешище. Есть же на свете счастливые мужья: максимум, чего могут дождаться от жен — траханья с охранником или с шофером.Если мужчина до подобного договорился, если позавидовал рогоносцам, значит, женщина ему и впрямь попалась неудачная. Я выскочила из кабинета и промчалась мимо Игоря в сад. Они все надо мной смеются, над мужем смеются, а я лишь доказывала им, что считаю такими же людьми, как мы. Прочитав в детстве «Молодую гвардию», я была потрясена тем, что фашисты не расстреляли Любку Шевцову, бросающую еду нашим военнопленным. Фашисты не расстреляли. У моей бабушки в деревне на стене висела застекленная картинка. Такая красивая ясноглазая девушка окартинилась. Откуда мне тогда было знать, что это актриса в роли. Я спросила: «Кто это?» Бабушка ответила: «Люба Шевцова»… Последний раз я лила слезы с такой интенсивностью и скоростью. Я взрослела. Игорь появился неожиданно и сел, как положено, на другой конец скамейки.— Не смей меня охранять за любые деньги, — всхлипнула я.— Полина Аркадьевна, мы не скоты. Спасибо вам, только мы, правда, всегда сыты, обуты, одеты и носы в табаке. Вы не стерва, мы вас уважаем. Вы не обижайтесь, мы за вами приглядываем почище, чем за хозяином. Вас ведь обмануть, на сострадании сыграть элементарно. Не горюйте сильно, ладно?Он поднялся и зашагал к дому. И сразу же его место занял поостывший муж.— Никак в толк не возьму, что ты с мужиками делаешь? Вот, гранитного Игоря растрогала. Не верь ему, детка. Он, может, и не скот, а остальные… Твои чары, Поля, действуют лишь на экземпляры, живущие штампами, грезящие в глубине души об идеале. Но таких мало.— Мне легче стало после его слов. А потом пришел поручик Ржевский…— Поскольку выпить у тебя здесь нечего, намерения поручика сомнений не вызывают.— Я хотела сказать «и все опошлил»…— Идем ужинать. И «не горюй сильно, ладно». А то с Игорем придется расстаться.Муж умел мною управлять. Я не допустила бы изгнания Игоря за то, что он утешал меня.
Сплетен я полковнику в ситцевый подол памяти насобирала много. Таких насобирала сплетен, что сил не было тащить, а уж разобраться в них и подавно. Потрясли меня две вещи. Во-первых, человека Измайлова я не заметила ни по дороге из дома, ни по дороге домой. Талант, без преувеличения талант. Во-вторых, человек мужа работал виртуозно. Он, как договорились, совершенно мне не мешал. Но, когда я споткнулась, поддержал под локоть. Я развернулась, чтобы благодарно кивнуть, и никого не обнаружила. Зато в редакции я чуть лоб себе о коллегу не раскроила, увидев парня сидящим на стуле с видом завсегдатая. Странно. Натрави муженек на меня, на нас с Юрьевым, тройку таких, и Борису бы не выкарабкаться, а мне не убежать. Понизились же мои акции, если супруг начал с обычных головорезов. «Что ты с мужиками делаешь?» — волновало его раньше. С ними ничегошеньки. Я из себя мужика не корчу, вот и все. Людские беды проистекают из одного ручейка: мы до старости своего пола не можем определить. Что природа навязала, то и продаем, вечно за чечевичную похлебку. Но мы забываем о том, что видовой признак важнее полового. И добро бы все знавали восторги секса. В основном только разочарованиями его пробавляются. А ведь и кастраты, и импотенты остаются людьми. Так чем я беру? Тем, что после этаких рассуждений занимаюсь гимнастикой, умащиваю морду кремами и смею думать о любви во всех ее ипостасях. Словом, из церкви меня погнали бы поганой метлой, а в миру считают слишком правильной. Что ж, у каждого свои заморочки. Я и о себе, и о церкви, и о мире.Вычитав у Бальзака, что женщина начинает стареть в двадцать три года, я не стала проверять искушенного француза по медицинской энциклопедии. Просто спуску себе с тех пор не даю. А то разжиреют, зашлакуются, испоганятся, потом сидят и ноют: «никто не любит, никому не нужна, никто не хочет». Это не мое, это — моей подруги Насти, которую Измайлов терпеть не может. Видели бы вы эту мудрейшую из мудрейших. Пятьдесят шестой размер, прической заведует исключительно ветер, до всего остального и он не дотрагивается. А и любят ее, и нужна, и хотят. Чудеса! Ладно, ладно, завязываю с говорильней. Потому что остаток дня, правда, в креме, я посвятила обычной уборке у себя и у Измайлова. Готовке. Стирке. И этой, как ее, заразу, рекламе. Я ведь помимо сведений о Лизе еще и несколько заказов урвала. Судя по перечислению, комару ясно, что я за все попеременно хваталась и ни в чем не преуспела. Так, поверху и влегкую. Я ждала Вика, чтобы рассказать ему. Чтобы услышать от него толкование значений. А он все не шел и не шел.Разве можно меня, безудержно предприимчивую, оставлять надолго в одиночестве? Номер Валентина Петровича я выведала у мужа еще в субботу. Не могу объяснить, зачем в понедельник я сделала то, что сделала. Измайлова долго не было, наверное, поэтому. Или за тем? В общем, я предупредила охранника, чтобы не шевелился понапрасну, выскочила к автомату возле подъезда и закрутила диск.— Валентин Петрович? — игриво спросила я.— Он самый, — не менее игриво ответил он.Тогда держись, свинья этакая.— Мне бы хотелось с вами встретиться.— А вы кто, барышня?Черт, я еще не сочинила, кто… Но темпа терять нельзя.— Я, Валентин Петрович, институтка и дочь камергера.Слава Богу, удержалась и дальше про моль не процитировала.— Откуда у вас мой телефон, барышня? — заскрипел он.Сказать «от верблюда» было бы перебором.— От Лизы, одной убиенной дамы. Она просила, стрясись с ней нечто дурное, связаться с вами.— Вы, вероятно, шутите? Или путаете. У меня нет знакомых женщин с таким именем.Что же ты так завибрировал голосовым аппаратом, зайчик?— Лишь бы вы у нее были, дорогой.— Это вы приходили в субботу к ней в редакцию?— О, да вы дока во всем. Что касается приходов-уходов.— Я встречусь с вами, фокусница, — прохрипел он.Вот так, Петрович, не все мне попытки немного высказаться вслух изображать.— В среду в речном порту, между седьмым и восьмым причалами, в девять вечера.— У вас теплоход?— У меня аллергия на дураков, дорогой.— Сколько?Если я потребую у него деньги, меня посадят. Если не потребую, он даст отбой.— Захватите с собой то, что важнее баксов.— Например?— Не будь нужды в том, чтобы вы повспоминали и подумали, я бы пригласила вас на рандеву сейчас же.— Как я вас узнаю?— Я сама, не тревожьтесь.И, выпустив пар, я понеслась, как пустеющий воздушный шар, только более целенаправленно. Жалко, что не придется поаплодировать Валентину Петровичу в среду вечером. Однако кто же до срока, до выяснения условий интересуется суммой? Я помешана на психологических детективах, но ни в одной книге, ни в одном фильме жертва шантажа сама не нарывалась на оплату. Что он замыслил? А, плевать, разрядилась и — мерси боку.Я выпила бальзама Биттнера, как мы с Измайловым называем коньяк, и засела за компьютер. Что-то вдохновение расшалилось. Придумал код для армянской прелести Вик. Мы с ним смотрели рекламу. Мы иногда смотрим конкретно ее. Дабы осознать, что для полного счастья людям надо так мало: зубной пасты, стирального порошка и чипсов с пивом. Так вот, в тех роликах пенсионеры, кто на даче, кто дома, шарахали по рюмочке бальзама. И травушки, веками врачевавшие человечество, преподносились следующим образом:— Хлопну бальзамчику, ничего не болит, и такая радость на сердце…— Дерну биттнеровского, и жить хочется, смеяться, петь, бежать куда-нибудь, делать что-то…— Поль, ты знаешь, почем бальзам? — заколдобило Вика.— Дорого.— Дороже водки?— Учитывая объем, раза в три.— Значит, это дерьмовый коньяк.— В смысле?— Ты проникнись симптомами: немотивированные положительные эмоции, двигательная активность вплоть до тяги к участию в художественной самодеятельности… Поль, я сгоняю за «Пшеничной»? И буду балдеть от того, что купил средство одинакового действия со всемирно почитаемым лекарством за бросовую цену.— Вик, давай не будем воспринимать рекламу как руководство к поспешным действиям.— Бальзаму хочешь, детка? — содрогнулся Вик, нервозно отслеживающий мои прихоти.— Я знаю, кто твой первый враг, в субботний вечер очень вкусен коньяк, — пропела я.— Это уж Макаревич, а не Биттнер. Его рекомендации нам, не ведающим о наличии у человека печени, но ведающим о наличии аналога души, подходят, — согласился Вик.Он унесся в магазин, а я аж допела песню. Кто бы мог предположить во мне наличие слуха? Меня из музыкальной школы отчислили за неимением оного еще в десять лет. Они погорячились. Вик же признал в моем завывании рифмы и ноты. Или уж очень ему приспичило выпить? Нет, Измайлов не алкоголик. Значит, я певица. Когда, шандарахнув коньяка, я вложила смесь не аналога, а натуральной своей души с углекислым газом из легких в исполнение шедевра «Окрасился месяц багрянцем», Измайлов беззвучно плакал. Я поняла, что вынести это можно только любя. Боготворя. В общем, больше я не пою.
Вик был серым, как будни без прибылей, концертов, спектаклей, вернисажей, секса и спиртного. На предложение закурить он отреагировал имитацией рвотного рефлекса. На предложение поесть повторением имитации. Получалось, высмолил не менее двух пачек сигарет на пустой желудок. Его реанимировать пора было.— Измайлов, я горю желанием пересказать тебе редакционные байки.— Остынь, Поля. Когда я уходил утром, у меня было одно дело. Все так ловко вязалось: кто-то из денежных мешков интересовался людьми, разливающими в пластиковые бутыли воду. Бизнесмены дали лишнюю информацию в газету, и женщин, творящих им рекламу, начали прижимать к ногтю. С одной перетрудились, принялись за вторую. Заодно нейтрализовали моего лучшего сыскаря, Борю Юрьева.— Вик, я не вторая, я Полина, окстись.— Окщусь, окстюсь, мне не важно. Твой муж, милая, мог бы для приличия быть совладельцем газеты или вложиться в водяную скважину. Но он не удосужился этого сделать. Следовательно, ни при чем.— Мой бывший муж, Вик.— А я кто?— Тебя я люблю.— Я тебя тоже.Попробовал бы ты, титан мысли, чувства и сыска, сказать, что «это не важно».— Туда, куда Макар телят не гонял, ее мужа, да? Они убивали директора фирмы, пытались что-то выведать. Убили. Судя по времени, напрасно. Потому что организовали охоту на мою девочку. Когда на чужих охотятся, я по долгу службы на дыбы встаю. А когда на мою?— Вик, не бушуй, твоя девочка десяти шизанутых мальчиков стоит. Я тебе душ раскочегарила. Идем, родной.— Не отнесешь под струю?— На плащ-палатке.— А, ладно, пешком пойду. Знаешь анекдот про ворону? Выбирается она из ресторана между первой, которая плохо идет, и последней, которая всегда лишняя. Шур-шур крыльями, не взлетается…— Да, милый, когда ты анекдоты травишь и еще разные в один стравливаешь, совсем труба дело.— Я размышлял, Поля, как последний кретин чувствовал подъем всего, что во мне есть грешного и святого, и тщился за день спасти свою женщину.— Измайлов, так я для тебя женщина или девочка? Под кого канать?— Спроси чего полегче, милая. Когда девочка, когда женщина. Тебе не врубиться.Чем бы еще его отвлечь? Не слишком он на шалуна сегодня похож.— Но спасать тянет все-таки девочку?— Тебя тянет спасать. Заладила — девочка, женщина… Вполне сформировавшаяся курица.— Курица?— Согласен, кобра.Яду бы мне в челюсти. Я всегда за проигравшего против победителя. Если он не спит со мной. Сама себе уже осточертела экивоками на кровать, но, клянусь, в возрасте, когда нынешних Лолит уговаривают не рожать, я только о школьных общественных мероприятиях думала. Я была председателем совета дружины и секретарем комитета комсомола единым махом. И полагала, что общественницам мужчины нужны только в качестве товарищей по партии. Измайлов, Измайлов, я ведь могла тебя не выслушивать, не поддерживать вопросами. Я могла тебя вежливо прогнать. Я… Хватит нежностей!— Вик, убирайся в террариум, раз кобры будоражат.— Настаиваешь?— Убирайся.— Поленька, я пошел, конечно. А ты пока осмотрись.Чего я хотела от фатума? Разумеется, мы находились в его квартире. Мой террариум.Он полагал, что я разбегусь к двери? Да нужна бы я была хоть одному из них, если бы соблюдала правила направлений. Я завалилась на его обожаемый, как все недосягаемое месяцами, диван:— И почему же ты меня не спас, Вик?— Потому что одно дело развалилось на три: похищение, убийство бизнесмена и бизнесвумена.— Снова показываешь, что Лиза не женщина?— Поля, не цепляйся. Когда замахиваются на наших, как на Юрьева, находятся все — люди, техника. Правда, на три дня, но, подсуетившись, можно достичь результатов. Мы пошерстили фирму «водников» от и до. Убить директора получилось бы только у бродяг, промышляющих на дачах. Остальным он не мог быть нужен.— У них пистолеты?— Сейчас и пистолеты.— Они пытают?— Шевелев, вероятно, сопротивлялся. А на трупе следы потасовки и следы пыток отличить друг от друга трудно.— А Лиза?— Лучше не спрашивай. Из четверых подозреваемых досягаем один — главный редактор. Он, естественно, от убийства открещивается.— Так ищите женщину.— У вахтерши даже ее фоторобот не получился, лишь описание.— Ищите мерзавцев из иномарки. Они — связующее звено между двумя преступлениями.— Судя по первым попыткам, найти их мы сможем только случайно и лет через десять.— Трясите мужа, Валентина Петровича.— Поводов не давали.— Вик, ты намекаешь — нет, ты утверждаешь, что ни одно из этих дел раскрыто не будет?— Сейчас мне кажется именно так, Поленька. В любом расследовании бывает такой момент. Ты порывалась редакционными байками потешить?— Да, ты взбодришься. Вик, газета создавалась на деньги Лизиного мужа. А он — двоюродный брат главного редактора!— Это я знаю, детка. Ты держись за стул: Валентин Петрович — близкий друг обоих кузенов.Никогда больше не буду легкомысленно относиться к советам держаться за что-либо.— Расскажи-ка мне, милая, все по порядку, — слегка отряхнул меня Измайлов, прежде чем водрузить на диван и пристроиться рядом.— Вик, я темное, жалкое создание.— Какая самокритичность, не к добру.— Я, оказывается, не умею совать нос в чужие тайны. Весь город был в курсе того, что Лиза — экономист по образованию, что надзирать за газетой ей повелел муж, что издание пока убыточное, что главный редактор — первый супруг Лизы, и ее старшая дочь от него, что у нее был какой-то крутой любовник… Вик, у тебя зуб болит?— Нет, детка. Просто морщусь от ощущения, что работаю вышибалой в публичном доме. Как свяжешься с бабами, так замучаешься любовников подсчитывать.— Се ля ви. Рекламщики думают, что Лизу прибили конкуренты. Очень уж она была заносчива, частенько отговаривала заказчиков от публикаций рекламы в других газетах, полив их сотрудников помоями. Вик, ты меня не слушаешь?— Я тебя глажу. Вот глажу, глажу и спрашиваю: «Поль, ты действительно в машинах ничего не смыслишь?»— Нашли зеленую иномарку? Не томи, принадлежит она мужу?— Нашли. Превосходно отмытую снаружи и изнутри. Два года, как угнали. Теперь демонстративно у заправки бросили. Поленька, две твоих зеленых машины похожи, как лягушка и крокодил.— А откуда ты узнал, какая у мужа?— Из ГАИ, — простонал Измайлов.— Э-э, Вик, по поводу лягушки и крокодила… У земноводных много общего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Сплетен я полковнику в ситцевый подол памяти насобирала много. Таких насобирала сплетен, что сил не было тащить, а уж разобраться в них и подавно. Потрясли меня две вещи. Во-первых, человека Измайлова я не заметила ни по дороге из дома, ни по дороге домой. Талант, без преувеличения талант. Во-вторых, человек мужа работал виртуозно. Он, как договорились, совершенно мне не мешал. Но, когда я споткнулась, поддержал под локоть. Я развернулась, чтобы благодарно кивнуть, и никого не обнаружила. Зато в редакции я чуть лоб себе о коллегу не раскроила, увидев парня сидящим на стуле с видом завсегдатая. Странно. Натрави муженек на меня, на нас с Юрьевым, тройку таких, и Борису бы не выкарабкаться, а мне не убежать. Понизились же мои акции, если супруг начал с обычных головорезов. «Что ты с мужиками делаешь?» — волновало его раньше. С ними ничегошеньки. Я из себя мужика не корчу, вот и все. Людские беды проистекают из одного ручейка: мы до старости своего пола не можем определить. Что природа навязала, то и продаем, вечно за чечевичную похлебку. Но мы забываем о том, что видовой признак важнее полового. И добро бы все знавали восторги секса. В основном только разочарованиями его пробавляются. А ведь и кастраты, и импотенты остаются людьми. Так чем я беру? Тем, что после этаких рассуждений занимаюсь гимнастикой, умащиваю морду кремами и смею думать о любви во всех ее ипостасях. Словом, из церкви меня погнали бы поганой метлой, а в миру считают слишком правильной. Что ж, у каждого свои заморочки. Я и о себе, и о церкви, и о мире.Вычитав у Бальзака, что женщина начинает стареть в двадцать три года, я не стала проверять искушенного француза по медицинской энциклопедии. Просто спуску себе с тех пор не даю. А то разжиреют, зашлакуются, испоганятся, потом сидят и ноют: «никто не любит, никому не нужна, никто не хочет». Это не мое, это — моей подруги Насти, которую Измайлов терпеть не может. Видели бы вы эту мудрейшую из мудрейших. Пятьдесят шестой размер, прической заведует исключительно ветер, до всего остального и он не дотрагивается. А и любят ее, и нужна, и хотят. Чудеса! Ладно, ладно, завязываю с говорильней. Потому что остаток дня, правда, в креме, я посвятила обычной уборке у себя и у Измайлова. Готовке. Стирке. И этой, как ее, заразу, рекламе. Я ведь помимо сведений о Лизе еще и несколько заказов урвала. Судя по перечислению, комару ясно, что я за все попеременно хваталась и ни в чем не преуспела. Так, поверху и влегкую. Я ждала Вика, чтобы рассказать ему. Чтобы услышать от него толкование значений. А он все не шел и не шел.Разве можно меня, безудержно предприимчивую, оставлять надолго в одиночестве? Номер Валентина Петровича я выведала у мужа еще в субботу. Не могу объяснить, зачем в понедельник я сделала то, что сделала. Измайлова долго не было, наверное, поэтому. Или за тем? В общем, я предупредила охранника, чтобы не шевелился понапрасну, выскочила к автомату возле подъезда и закрутила диск.— Валентин Петрович? — игриво спросила я.— Он самый, — не менее игриво ответил он.Тогда держись, свинья этакая.— Мне бы хотелось с вами встретиться.— А вы кто, барышня?Черт, я еще не сочинила, кто… Но темпа терять нельзя.— Я, Валентин Петрович, институтка и дочь камергера.Слава Богу, удержалась и дальше про моль не процитировала.— Откуда у вас мой телефон, барышня? — заскрипел он.Сказать «от верблюда» было бы перебором.— От Лизы, одной убиенной дамы. Она просила, стрясись с ней нечто дурное, связаться с вами.— Вы, вероятно, шутите? Или путаете. У меня нет знакомых женщин с таким именем.Что же ты так завибрировал голосовым аппаратом, зайчик?— Лишь бы вы у нее были, дорогой.— Это вы приходили в субботу к ней в редакцию?— О, да вы дока во всем. Что касается приходов-уходов.— Я встречусь с вами, фокусница, — прохрипел он.Вот так, Петрович, не все мне попытки немного высказаться вслух изображать.— В среду в речном порту, между седьмым и восьмым причалами, в девять вечера.— У вас теплоход?— У меня аллергия на дураков, дорогой.— Сколько?Если я потребую у него деньги, меня посадят. Если не потребую, он даст отбой.— Захватите с собой то, что важнее баксов.— Например?— Не будь нужды в том, чтобы вы повспоминали и подумали, я бы пригласила вас на рандеву сейчас же.— Как я вас узнаю?— Я сама, не тревожьтесь.И, выпустив пар, я понеслась, как пустеющий воздушный шар, только более целенаправленно. Жалко, что не придется поаплодировать Валентину Петровичу в среду вечером. Однако кто же до срока, до выяснения условий интересуется суммой? Я помешана на психологических детективах, но ни в одной книге, ни в одном фильме жертва шантажа сама не нарывалась на оплату. Что он замыслил? А, плевать, разрядилась и — мерси боку.Я выпила бальзама Биттнера, как мы с Измайловым называем коньяк, и засела за компьютер. Что-то вдохновение расшалилось. Придумал код для армянской прелести Вик. Мы с ним смотрели рекламу. Мы иногда смотрим конкретно ее. Дабы осознать, что для полного счастья людям надо так мало: зубной пасты, стирального порошка и чипсов с пивом. Так вот, в тех роликах пенсионеры, кто на даче, кто дома, шарахали по рюмочке бальзама. И травушки, веками врачевавшие человечество, преподносились следующим образом:— Хлопну бальзамчику, ничего не болит, и такая радость на сердце…— Дерну биттнеровского, и жить хочется, смеяться, петь, бежать куда-нибудь, делать что-то…— Поль, ты знаешь, почем бальзам? — заколдобило Вика.— Дорого.— Дороже водки?— Учитывая объем, раза в три.— Значит, это дерьмовый коньяк.— В смысле?— Ты проникнись симптомами: немотивированные положительные эмоции, двигательная активность вплоть до тяги к участию в художественной самодеятельности… Поль, я сгоняю за «Пшеничной»? И буду балдеть от того, что купил средство одинакового действия со всемирно почитаемым лекарством за бросовую цену.— Вик, давай не будем воспринимать рекламу как руководство к поспешным действиям.— Бальзаму хочешь, детка? — содрогнулся Вик, нервозно отслеживающий мои прихоти.— Я знаю, кто твой первый враг, в субботний вечер очень вкусен коньяк, — пропела я.— Это уж Макаревич, а не Биттнер. Его рекомендации нам, не ведающим о наличии у человека печени, но ведающим о наличии аналога души, подходят, — согласился Вик.Он унесся в магазин, а я аж допела песню. Кто бы мог предположить во мне наличие слуха? Меня из музыкальной школы отчислили за неимением оного еще в десять лет. Они погорячились. Вик же признал в моем завывании рифмы и ноты. Или уж очень ему приспичило выпить? Нет, Измайлов не алкоголик. Значит, я певица. Когда, шандарахнув коньяка, я вложила смесь не аналога, а натуральной своей души с углекислым газом из легких в исполнение шедевра «Окрасился месяц багрянцем», Измайлов беззвучно плакал. Я поняла, что вынести это можно только любя. Боготворя. В общем, больше я не пою.
Вик был серым, как будни без прибылей, концертов, спектаклей, вернисажей, секса и спиртного. На предложение закурить он отреагировал имитацией рвотного рефлекса. На предложение поесть повторением имитации. Получалось, высмолил не менее двух пачек сигарет на пустой желудок. Его реанимировать пора было.— Измайлов, я горю желанием пересказать тебе редакционные байки.— Остынь, Поля. Когда я уходил утром, у меня было одно дело. Все так ловко вязалось: кто-то из денежных мешков интересовался людьми, разливающими в пластиковые бутыли воду. Бизнесмены дали лишнюю информацию в газету, и женщин, творящих им рекламу, начали прижимать к ногтю. С одной перетрудились, принялись за вторую. Заодно нейтрализовали моего лучшего сыскаря, Борю Юрьева.— Вик, я не вторая, я Полина, окстись.— Окщусь, окстюсь, мне не важно. Твой муж, милая, мог бы для приличия быть совладельцем газеты или вложиться в водяную скважину. Но он не удосужился этого сделать. Следовательно, ни при чем.— Мой бывший муж, Вик.— А я кто?— Тебя я люблю.— Я тебя тоже.Попробовал бы ты, титан мысли, чувства и сыска, сказать, что «это не важно».— Туда, куда Макар телят не гонял, ее мужа, да? Они убивали директора фирмы, пытались что-то выведать. Убили. Судя по времени, напрасно. Потому что организовали охоту на мою девочку. Когда на чужих охотятся, я по долгу службы на дыбы встаю. А когда на мою?— Вик, не бушуй, твоя девочка десяти шизанутых мальчиков стоит. Я тебе душ раскочегарила. Идем, родной.— Не отнесешь под струю?— На плащ-палатке.— А, ладно, пешком пойду. Знаешь анекдот про ворону? Выбирается она из ресторана между первой, которая плохо идет, и последней, которая всегда лишняя. Шур-шур крыльями, не взлетается…— Да, милый, когда ты анекдоты травишь и еще разные в один стравливаешь, совсем труба дело.— Я размышлял, Поля, как последний кретин чувствовал подъем всего, что во мне есть грешного и святого, и тщился за день спасти свою женщину.— Измайлов, так я для тебя женщина или девочка? Под кого канать?— Спроси чего полегче, милая. Когда девочка, когда женщина. Тебе не врубиться.Чем бы еще его отвлечь? Не слишком он на шалуна сегодня похож.— Но спасать тянет все-таки девочку?— Тебя тянет спасать. Заладила — девочка, женщина… Вполне сформировавшаяся курица.— Курица?— Согласен, кобра.Яду бы мне в челюсти. Я всегда за проигравшего против победителя. Если он не спит со мной. Сама себе уже осточертела экивоками на кровать, но, клянусь, в возрасте, когда нынешних Лолит уговаривают не рожать, я только о школьных общественных мероприятиях думала. Я была председателем совета дружины и секретарем комитета комсомола единым махом. И полагала, что общественницам мужчины нужны только в качестве товарищей по партии. Измайлов, Измайлов, я ведь могла тебя не выслушивать, не поддерживать вопросами. Я могла тебя вежливо прогнать. Я… Хватит нежностей!— Вик, убирайся в террариум, раз кобры будоражат.— Настаиваешь?— Убирайся.— Поленька, я пошел, конечно. А ты пока осмотрись.Чего я хотела от фатума? Разумеется, мы находились в его квартире. Мой террариум.Он полагал, что я разбегусь к двери? Да нужна бы я была хоть одному из них, если бы соблюдала правила направлений. Я завалилась на его обожаемый, как все недосягаемое месяцами, диван:— И почему же ты меня не спас, Вик?— Потому что одно дело развалилось на три: похищение, убийство бизнесмена и бизнесвумена.— Снова показываешь, что Лиза не женщина?— Поля, не цепляйся. Когда замахиваются на наших, как на Юрьева, находятся все — люди, техника. Правда, на три дня, но, подсуетившись, можно достичь результатов. Мы пошерстили фирму «водников» от и до. Убить директора получилось бы только у бродяг, промышляющих на дачах. Остальным он не мог быть нужен.— У них пистолеты?— Сейчас и пистолеты.— Они пытают?— Шевелев, вероятно, сопротивлялся. А на трупе следы потасовки и следы пыток отличить друг от друга трудно.— А Лиза?— Лучше не спрашивай. Из четверых подозреваемых досягаем один — главный редактор. Он, естественно, от убийства открещивается.— Так ищите женщину.— У вахтерши даже ее фоторобот не получился, лишь описание.— Ищите мерзавцев из иномарки. Они — связующее звено между двумя преступлениями.— Судя по первым попыткам, найти их мы сможем только случайно и лет через десять.— Трясите мужа, Валентина Петровича.— Поводов не давали.— Вик, ты намекаешь — нет, ты утверждаешь, что ни одно из этих дел раскрыто не будет?— Сейчас мне кажется именно так, Поленька. В любом расследовании бывает такой момент. Ты порывалась редакционными байками потешить?— Да, ты взбодришься. Вик, газета создавалась на деньги Лизиного мужа. А он — двоюродный брат главного редактора!— Это я знаю, детка. Ты держись за стул: Валентин Петрович — близкий друг обоих кузенов.Никогда больше не буду легкомысленно относиться к советам держаться за что-либо.— Расскажи-ка мне, милая, все по порядку, — слегка отряхнул меня Измайлов, прежде чем водрузить на диван и пристроиться рядом.— Вик, я темное, жалкое создание.— Какая самокритичность, не к добру.— Я, оказывается, не умею совать нос в чужие тайны. Весь город был в курсе того, что Лиза — экономист по образованию, что надзирать за газетой ей повелел муж, что издание пока убыточное, что главный редактор — первый супруг Лизы, и ее старшая дочь от него, что у нее был какой-то крутой любовник… Вик, у тебя зуб болит?— Нет, детка. Просто морщусь от ощущения, что работаю вышибалой в публичном доме. Как свяжешься с бабами, так замучаешься любовников подсчитывать.— Се ля ви. Рекламщики думают, что Лизу прибили конкуренты. Очень уж она была заносчива, частенько отговаривала заказчиков от публикаций рекламы в других газетах, полив их сотрудников помоями. Вик, ты меня не слушаешь?— Я тебя глажу. Вот глажу, глажу и спрашиваю: «Поль, ты действительно в машинах ничего не смыслишь?»— Нашли зеленую иномарку? Не томи, принадлежит она мужу?— Нашли. Превосходно отмытую снаружи и изнутри. Два года, как угнали. Теперь демонстративно у заправки бросили. Поленька, две твоих зеленых машины похожи, как лягушка и крокодил.— А откуда ты узнал, какая у мужа?— Из ГАИ, — простонал Измайлов.— Э-э, Вик, по поводу лягушки и крокодила… У земноводных много общего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25