— Где тебя носит? — гаркнул Измайлов. И, принюхавшись: — По барам, по подругам? Нашла время.Я закрыла ему рот ладонью:— Вик, Юрьева нашли?Сказать, что он окаменел, значит, ничего не сказать. Вик разобрался на атомы.— Тебе известно про исчезновение Юрьева?— Нас похитили в начале седьмого утра…— Маршрут, остальное после, — перебил Измайлов.И выслушав про проселочную дорогу, «выброс» Бориса, не доезжая до овражка, и клиновидную опушку, пулей унесся к себе. Я скинула шмотки Валентина Петровича и с наслаждением сунула их в мусорное ведро. А потом контрастный душ подействовал на меня, как снотворное. Я доковыляла до кровати и рухнула в жесткий, обеспечивающий правильную осанку матрас, словно в прабабушкину перину. Вик вернулся довольно быстро, но я этого не слышала. Только на прикосновения, когда он укрывал меня одеялом, отреагировала довольным мычанием.— Сама-то как выбралась? — спросил Измайлов, увлеченно дуя на посчитываемые синяки.Я начала подробный доклад, но не могла связать двух слов: зевала, путалась, сбивалась на невнятное бормотание и невесть как вылетающие из меня описания родной природы.— Не буду тебя терзать, — сжалился наконец полковник. — Отдохни.Но продолжал топтаться возле постели. Все-таки ему не терпелось допросить меня с пристрастием. Наверное, он проклинал нашу близость. Не случись ее, вызвал бы повесткой и отдался труду, невзирая на мое физическое состояние. Чудовище! Чем хуже я о нем думала, тем сильнее возбуждалась. И здоровое желание нокаутировало болезненную разбитость саднящих членов.— Вик, милый, — позвала я.Он с готовностью плюхнулся рядом и поймал мой томный взгляд. Вероятно, он различил в нем страсть к даче показаний, потому что приобрел заинтригованный вид.— Я когда-то в «Иностранке» читала повесть, — окрылила я его.Измайлов поежился.— Там герой приезжает из командировки, а жена спрашивает, как дела, и предлагает перекусить салатом. Он жует и тоскливо анализирует: «Если бы у нас с ней было все нормально, мы бы сразу легли…» Спокойно, Вик, еще спокойнее, еще… О. А я было начала подозревать, что мы тоже отклонились от нормы.Измайлов смотрел на меня с восхищением, которое невозможно выразить мелочевкой фразы: «Я тебя люблю». Ему нужно было воспеть женский род целиком. И по-полковничьи емко он воспел:— Женщины — существа двужильные.— Еще бы, — улыбнулась я поводу поддержать его. — У моего приятеля-гинеколога это конек. Говорит, женщина с внематочной беременностью по месяцу истекает кровью, но к врачу не обращается, потому что работа, дети. А мужчине, стоит порезать палец…— М-да, — протянул Измайлов, поспешно отдергивая руки, — ты мастерица создать фон для любовных утех.Я собралась сказать, что тема кровотечений после Бориса так сразу не отпустит, открыла рот, зевнула и… заснула.Утром на туалетном столике я обнаружила плакатик, который Измайлов изготовил, похоже, не отходя от меня. «Меньше слов — больше дела!» — письменно призывал неудовлетворенный Вик.
Я не успела вволю наплескаться в ванне, а мстительный Измайлов уже открывал дверь своим ключом. От совместного купания он категорически отказался:— Поля, мои люди всю ночь искали Бориса, вокруг редакции закрутилась сплошная чертовщина, так что сосредоточься.— Вик, где джинсы и футболка из мусорного ведра?— Я изъял вещественные доказательства еще вчера. А ты думала, я их примерить решил? Тоже мне, подруга милиционера, таким добром швыряешься.Я предложила ему чаю. С кофе у меня отношения испортились в одностороннем порядке.— Юрьева нашли?— Нет.— Значит, бывший благоверный прав. Они вернулись и добили его. Потом закопали в овраге.— А твой бывший здесь с какого боку? — вытаращился на меня Измайлов.— Не знаю, Вик. Я тебе расскажу, а ты уж сам…Наплакаться Измайлов мне тоже не позволил:— Прекрати. Свежих захоронений там нет, это точно.— Вик, неужели Севкин отец действительно хочет моей смерти?Измайлов закурил. Потом открыл мне истину:— Поленька, у меня такое ощущение, что минимум раз в жизни все, кто имел с тобой дело, не отказались бы тебя порешить.— Ты тоже? И когда? — встрепенулась я.— Вчера, например, — прошипел Измайлов. — Но это был уже не первый раз. Говори, не искушай на раз последний.Ну и ну! Один пистолетом грозит, другой намекает, что голыми руками приятнее…По мере моего детального повествования Измайлов сходил с лица в никуда. Отрешенным, апатичным и слепым он дослушивал меня. Ничего не уточнял, не выяснял, не спрашивал. Вскочил и бросил:— Из дома ни ногой. Моих двое тоже подежурят, приглядят за теми соглядатаями. И за тобой, авантюристка, разумеется. Я тебе обязательно растолкую, чего ты наворотила, но не сейчас. И сию секунду садись за рапорт, тьфу, за изложение своей истории. И редакционной тоже. Полина, псевдонимом Ольга Павлова ты пользуешься только в газете Лизы, мы просмотрели подшивки за год. Выберем, что именно ты делана под этой личиной, вечером прокомментируешь.— Не надо крайностей. У меня есть вырезки. Но к чему домашний арест, Вик?— К тому, что ты наивно полагаешь, будто Валентин Петрович не успел сказать лишнего. А он застолбил свой интерес именно к изданию, сотрудника которого убили. Он опомнится. Он уже опомнился. Просто в присутствии твоего муженька и его стволов он не мог ничего предпринять.— Каких стволов, Вик? У моего, напоминаю, бывшего муженька есть разрешение на ношение. А телохранители, как положено, на рукопашный бой ориентированы.— Ты говоришь так, будто все еще замужем за ним, Поленька. В котором году тебе велели на этом настаивать? Знаем мы телохранителей этой публики.— Вик, а почему ты сказал «сотрудника»? Лиза — женщина.— Слушай, феминистка… А, Бог с тобой. Сиди и пиши: подробно-подробно, вдумчиво-вдумчиво. Только не рискуй выводы делать и версии выдвигать, задушу.Выдержит этакое обращение среднестатистическая сударыня? Так что моя «своеобразность» — защитный механизм против мужского неприкрытого честолюбия, незавуалированной самостоятельности, нескрываемой силы и неприпрятанной слабости. Женщины не смеют открыто сочетать все это. Измайлов тем временем догадался меня поцеловать. Эх, такой если и задушит, то не досадно.
Я привычно отшлепала компьютер по податливым клавишам, не ручкой же буквы выводить. Что дальше? Конечно, выдвигать версии и делать выводы. Вик, Вик, если женщина не выставляет напоказ, это не означает, что в ней что-то отсутствует.Мои умозаключения изяществом не грешили. Бывший муж изолировал Севу и навел на меня своих же головорезов. Юрьева прихватили за компанию, потому что пустота городских улиц обманчива, и не было гарантий нашего с Борисом скорого расставания. Это, разумеется, повод, чтобы убить совершенно незнакомого парня. Бедный лейтенант. Потом мне посчастливилось сбежать. Я нарвалась на Валентина Петровича, который, учуяв чужое преступление, соблазнился компроматом. Скорее всего, под действием какой-то мерзости в кофе, я разболтала ему свои псевдонимы. Наверное, запутанная, старалась скрыть свое настоящее имя. А возможно, представилась Ольгой Павловой, потому что смерть Лизы произвела на меня мощное впечатление. Мало ли что в насилуемом наркотиком мозгу происходит. Упустить такой «источник знаний», как я, этот лис не мог. В его среде слухи о трупах распространяются быстро. И получить сведения о Лизе из того, что само бросалось под колеса, соблазн непреодолимый. Тем временем муж, получив отчет проколовшихся ублюдков, начал меня разыскивать. А мышка сама бежала в его мышеловку. Оставалось лишь забрать меня от Валентина Петровича, приставить соглядатаев, как выразился Вик, и ждать другого удобного случая. Случая? Зачем? Неужели он деградировал настолько, что перед новой женитьбой решил казнить меня? Какой-то английский монарх повелел врачу, когда тот спросил, кого сохранить в сложных родах, обожаемую жену или медлившего выйти в мир сына: «Оставьте ребенка, женщин я найду сколько угодно». Неправдоподобно? А что правдоподобно, кроме физиологии? К слову вспомнилось кое-что, не для эстетов. Однажды жарким летом разразилась эпидемия дезинтерии. Читать народу научно-популярные лекции заставляли даже кандидатов медицинских наук. И к нам в университетскую аудиторию принесло важного остепененного дядю. Он вещал об отвратительном. О частицах фекалий, попадающих на кожу и одежду, а с них в пишу. Я взвилась:— Третий курс, культурные люди, моющие руки после уборной и перед едой, что вы себе позволяете! Не в деревне живем.А потом я вышла замуж, сама стала чистить свой туалет и разве что на потолке этих частиц фекалий не обнаруживала. А потом сталкивалась с умнейшими людьми, не омывающими рук после облегчения в уборной и берущими ими хлеб из общей тарелки. Словом, мы меняемся, чего банальнее. И муж мог измениться настолько, что пошел на убийство. И я могла измениться настолько, что не исключала этого.
Телефон завизжал, как припадочный. Я неохотно сняла трубку.— Поля, не ревешь? Умничка, — ворвался в мой слух Измайлов. — Еще раз повтори, девочка, во что был одет Борис, а то я его мельком видел. Так, бежевые брюки, коричневая куртка, темные ботинки и клетчатая рубашка. Рубашка в крови.— Вы его отрыли?— Нет, не из земли. Сейчас едем, ты держись. Вырезки подготовила? Чем же ты занимаешься, лентяйка?— Он живой, Вик?— Пока не знаю, — запнулся Измайлов. — Вернусь, позвоню.И я стала ждать. Если Борис жив, с моей души свалится камень виноватости. А вдруг под ним остался хоть один крохотный нераздавленный кусочек? Душа медленно, но регенерируется. Господи, помоги Борису. Вик, спаси его. И спасешь троих — Юрьева, моего Бога и меня, трусливую атеистку.Снова телефон. Неутомимый аппарат, пыточный атрибут изощреннее дыбы.— Поля, как ты?Он смеет меня беспокоить? Его интересует, не собираюсь ли я прыгать с балкона? «Жены бывшими не бывают», — открыл он мне в аэропорту. Верно, с точки зрения убийц жены бывают или нынешними, или покойными.— Спасибо, все хорошо.— Дозвонились наши. Они отлично устроились, и Сева тебе какой-то камешек заначил.— Малыш не простыл на сквозняке?— Не переживай, у нас закаленный сын.— У тебя все в порядке?— В порядке. Пока.Трубка вывалилась из моих трясущихся пальцев. Я не утратила только одной способности — чувствовать. И чувствовала, что ничего не чувствую.Долго ли, коротко ли… Это про меня. Про то, как все равно сколько. Вот, еще звоночек. Наверняка Валентин Петрович. Будет требовать вернуть джинсы. А они и не штаны вовсе, вешдок.— Да, слушаю.— Поленька, пляши. Юрьев жив. Сотрясение мозга, переломы ребер, в сознание не приходит, но доктора обещают выманить из комы за сутки-двое.— Вик…— Полчаса тебе на рыдания, и займись, пожалуйста, готовкой. Кушать очень хочется.— Вик…— Мне некогда, милая, счастливо.Да, не приходилось мне лобызать телефон, но судьба заставила. А, в конце концов, не все ли равно, как вытирать с него пыль? Глава 5 Проголодался Измайлов действительно образцово. Сначала запросил пощады, дескать, повремени с расспросами, дай поесть. А затем не выдержал и… начал расспрашивать сам. Я охотно подчинилась. И пересказала полковнику все, что думала о Лизе в злополучную субботу. Он умел слушать. Превращался в пустое место, куда стягивались слова собеседника.— Вик, к сожалению, я не помощница тебе. В эту редакцию я приходила ненадолго. Ты вникни, поднатужься. Я норовила отдать рекламу ответственному секретарю. Он у них искушен в журналистике, с чутьем, в универе, на журфаке преподает. Мне было важно, одобрит он материал или нет. А он отмахивался: «Лиза читала? Ей неси». Лиза же сразу: «Заказчик подписал?» Будто всем все равно, что печатать. Ну где это видано!— А где видано по-другому?— В двух остальных редакциях, к примеру. Там все с точностью до наоборот. Сначала журналисты определяют, удалась ли реклама, а потом ответственные за рекламу личности предлагают ее заказчику. Но в отличие от Лизы они борются за авторский вариант, как за репутацию газеты или журнала. Я не могу сформулировать. Уважают своих авторов и редакторов, что ли. Они могут сказать: «Мы специалисты, предлагаемое вам сделано забойно, прикольно, остроумно, мастерски… На потребителя призвано подействовать так и эдак, цените…» Они могут начать разговор с раскованного: «Счастлив рекомендовать…» А Лиза будто сама с улицы в газету явилась и толпу бомжей, капающих под грамотных, с собой привела. Как втолковать тебе, Вик? Я однажды презервативы рекламировала. Впрочем, скорее безопасный секс…— Полина, любовь моя…— Измайлов, ты про СПИД что-нибудь, где-нибудь…— Избави тебя Бог, детка, знать о нем то, что знаю я. А за старомодность не суди. Не по себе, когда твоя женщина учит сексу.— Вик, мы путаем личное с общественным.— Если бы в общественном не было личного, Поленька, оно бы никого не трогало.— Ладно, проехали. Заказчик ломался, как гимназистка из анекдота. Будто он презервативы собрался бесплатно раздавать. Все нудил: «Душа, душа». И лощеный мальчик с американским образованием, коллега Лизы, сказал ему в трубку: «Мы не скрыли, что презервативы одевают на… Если вам нужны сволочи, которые возьмутся убедить людей натягивать их на души, ищите в другом издании. И вообще, посетите своего исповедника в храме».— Чем кончился этот щекотливый казус? — оживился Измайлов.— Чистоплюй пообещал пораскинуть мозгами без священника. Через пять минут звякнул и поблагодарил за качественную работу.— Поля, тебя не тяготит воспевание резинок?— Измайлов, ты в абортарий когда-нибудь входил?— Типун тебе на язык.— То-то.Вик помолчал, видимо, задействуя свое воображение, потом неуверенно произнес:— Не сердись, а? И еще это… Насчет абортария… Если что, гинеколог должен узнать наш секрет после меня.Воистину нет общественного без личного.— Вик, давай займемся Лизой.— Да, сейчас ничем другим я бы не смог. Поля, не дуйся. Ты мне второй день то про внематочную, то про аборт. Я уж не знаю, что и думать.— Думай о деле.Мог бы расслабиться чуть погодя. Зачем же так сразу-то?— О деле, так о деле, — проворковал Измайлов, словно я его, бездельника-школяра, пристыдила. — Лиза играла в редакции не совсем обычную роль. Но, возможно, ее амбиции раздражали?— К чему риторические вопросы?— Лучше полсотни быстро сменяющихся дур, чем одна умная женщина, Поля. Перехожу к фактам. Ты охарактеризовала каждого, я просмотрел твои бумажки.Опять за рыбу деньги, когда успел? Вроде все время на глазах был. Бумажки! Письменные показания, милый друг, не щади уж. И не притворяйся, что не заметил: я их подписала и дату поставила.— До нас с тобой, детка, к Лизе заходили четверо. Главный редактор, высокая молодая женщина и двое парней.— Вот главного приклеивать в дырку для фото подозреваемого не надо.— Поля, извини, я кое-что упустил. Ты ведь не только рекламу, но и обычные статьи для них писала. Кто тебе их заказывал и кто принимал?— В струю, Вик. Но обычных статей им не надо. У них все обрамляет рекламу. Год назад заказывал редактор или ответственный секретарь, они и принимали. А последнее время эти функции совмещала Лиза. Правда, я намалевала всего ничего: обзоры про помаду и про бикини.— Угу. И чем главный не подозреваемый?— Он первым приходил!Измайлов расхохотался:— Детка, после его ухода вахтерша, единственный свидетель, Лизу не видела. И не слышала.— Вик, он хороший. Такой интеллигентный, тихий, слегка закомплексованный. То есть говорит дельные вещи и вроде стесняется, вроде пардону просит за неоригинальность. Тактичный он, на журналиста не очень похожий. У нас ведь наглость не только второе счастье, но и первый гонорар. Не кривись, люди скучны, в них мало интересного для других людей. И чтобы вытянуть нечто…— Нужно надуть интервьюируемого…— Нужно быть личностью, Вик. Лепить вопросы из грязи в себе и мириться с тем, что отвечающий на них может оказаться чище тебя.— Поля, что ты в рекламе делаешь?— Севу кормлю. Вик, я разуверилась в том, что людей надо информировать. Тысячелетиями обходились сплетнями и слухами, а не вымерли. Или поэтому не вымерли. Легенды доходили до человека, легенды! Вот мне хорошо с тобой, я должна благодарить судьбу и быть довольной и спокойной. Кому ведомо, что впереди. Так хоть день, хоть час, минута удовольствия, почему нет. И тут мне про голод, несправедливость, войны, смерти… Но передо мной маячит собственная смерть, неизбежная и непредсказуемая. Это жестоко. А, может, я не преуспела в журналистке, вот и защищаюсь.— Ты просто не как все. Люди смотрят репортажи о боях за едой и не давятся.— Так не бывает. Все откладывается, все копится, перерабатывается, ищет и находит выход.— Тогда надо показывать и печатать.— Загнал в угол и балдеешь?— Ты еще молода. Вода кипит за счет кислорода, да? В тебе его много. А кипяченую водичку доводить до кипения гораздо дольше, чем сырую.— Вик, те, кто убивает, ничем не отличаются от тех, кто показывает, рассказывает и смотрит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25