Но сама госпожа Бурмистрова прекрасно понимала всю нелепость инсценировки.
Она взяла заранее подписанные бумаги с собой, изляпала их кровью и убила сообщника. И, судя по палате интенсивной терапии, не зря. Думаю, Леня душу отвел, отметелил родственницу с полной ответственностью.
Я вспомнила стоп-кадр из гаражной записи и передернулась, как от озноба. Уже тогда Леня предвкушал избиение Флоры.
Но какова женщина?! За несколько часов придумать новый план, заморочить голову сообщнику.., или план был подготовлен заранее.., как запасной вариант?
Интересно, чем Леонид бил Флору?
Думаю, не руками. Подставляя его, Флора действовала тонко и наверняка предупредила, что руки должны остаться без ссадин, «чистыми». Но вот успел ли Леня снять перчатки и дубину выбросить? Сомневаюсь, мадам должна была его опередить.
Я так отчетливо представила себе картину преступления, что чуть бифштексы не сожгла. «Тебе бы, Маша, романы писать, а не котлеты жарить», — обругала я себя умную и сосредоточилась на последнем вопросе. Какую роль во всем этом играл Феликс?
Секретарь выпадал из стройной композиции мемуаристки Флоры. Не было ему там места. У Леонида было. Миллион следов во всех местах, включая мою комнату, мои же показания, везде и всюду наследил уже покойный Леонид. Его отпечатки найдут на измазанной в крови доверенности, багажник его машины сохранит следы перевозки тела (если только ловкие ребята не инсценировали угон), Леня впишется везде, Флора об этом позаботится. А против нее останутся только косвенные улики и подозрения, но за это в тюрьму не сажают.
Я собрала в миску отходы и вышла из дома к мусорным кагатам.
На дорожке, с куском сыра в зубах, лежала крыса. Огромная, размером с кошку, она не успела даже прожевать отраву.
Ноги у меня подкосились, я присела на бордюр клумбы и уставилась на мертвого грызуна. А живое с детства воображение моментально подсунуло на место крысы другое тело. Мое собственное.
Когда я убирала трупик в пакет, меня вырвало. Приступы тошноты накатывали волнами, в голове шумело, но я завершила начатое — замотала крысу в три слоя полиэтилена и убрала в морозильный шкаф.
Кроме ужаса, новая жертва подарила мне догадку — скоро за мной приедут. Со смертью Леонида ничего не закончено. И я почти молила, чтобы на вилле появились кипрские полицейские с наручниками. А не убийца.
Я оставалась единственным живым человеком, способным дать объяснения.
Поздним вечером приехала Вера Филипповна Краснова. И буквально на пороге остановила собиравшуюся в аэропорт Зою Федоровну.
— Завтра утром вместе вылетим, — сказала Вера Филипповна. — А сегодня я тут у вас посижу. Отогреюсь, отойду.
Выглядевшая чуть более грузной, чем всегда, она посидела с внуками, перебирая ракушки и цветные камешки, пожалела укушенный палец и повела мальчиков в спальню.
Спустя короткое время из детской раздался мерный шелест густого баса Веры Филипповны. Двоюродная бабушка рассказывала близнецам какую-то грустную сказку.
Попадая под ее гипнотическую манеру повествования, я сидела в соседней комнате и боялась Серого Волка фиолетовым вечером. Закат окрасил мою келью в фантастические нереальные тона, золотистый шелк штор пылал кустом сирени, подделка под Рериха на стене открывалась окном в иные миры и звала спрятаться в розово-голубом.
Еще недавно я представляла себя мастером мозаики, сложившим из крошечных кусков абрис чужого замысла. Вокруг нескольких краеугольных камешков я выстроила стройную композицию, чудо логики.
Оказалось, узор лежал на песке. Я почти видела, как расползается основа и камешки тонут в зыбуне один за другим.
Едва Вера Филипповна переступила порог виллы, я попала под известное ощущение двоих — я знаю, что ты знаешь, что я знаю. Обычно ровная и приветливая мадам Краснова метнула в меня взгляд, полный такой ненависти, что сердце мое сжалось до размеров ячменного зерна и рухнуло в сухой песок, как в пепел.
Почему она здесь?! Нет, вернее, почему здесь она?!
Я вернулась в мир вопросов, судорожно подставляя на краеугольное место вопросительные знаки и ничего не получая в ответ.
Где я ошиблась?!
* * *
Вера Филипповна должна быть в Москве, Геннадий еще утром сказал, что похоронами занимается она. Пролететь сквозь сотни километров на двенадцать часов… зачем?!
У богатых свои причуды, но не настолько.
Ее приезд не прихоть, а цель, которой была я.
Меня преследовало отвратительное ощущение мишени на лбу. Если не пуля, то взгляд; если не приговор, то упрек. И я виновна.
Покаяться? Но в чем?!
Уголовный кодекс не карает за трусость.
Это суд совести. Самый страшный и реальный.
Я не верила, что старшая из клана Бурмистровых виновна в его разрушении. Значит, она судья.
Найдя объяснение ее ненависти, я перестала бояться смерти. Меня накажут, но не так сурово, как это сделаю я сама.
Бег зайца по полям остановился. И когда в мою комнату постучали, я с готовностью вскочила.
— Мария Павловна, — раздался голос Павла, — вас просят спуститься вниз.
Дамы сидели на террасе. Напротив Веры Филипповны стояло пустое кресло.
Какой антураж! Кровавый закат, и я на его фоне.
Истерзанные нервы выдавили из меня сухой смешок.
— Извините, это непроизвольно, — оправдалась я и села.
— У вас есть кассета с записью юбилея, — резко и недовольно начала Вера Филипповна, — она может понадобиться для следствия.
Ситуация требовала паузы, я кивнула и налила себе вина.
Из далекого детства гадкого утенка выплыла привычка противостоять давлению.
Я не терпела приказного тона и ощетинилась. Я ничего не могла с собой поделать, это во мне на уровне рефлексов. И с точки зрения разумности, привычно нашла оправдание метаморфозе — я слишком много претерпела от этого семейства, чтобы им доверять. Только что готовая к оправданиям, я встала в оборонительную позицию.
Более тонкая Зоя Федоровна поняла, что родственница взяла не правильный тон и я замкнулась. Мама Геннадия слишком долго жила в оторванности от интриг профилактория, не знала, что происходит, что уже произошло и чего ждать в дальнейшем.
— Верочка, Маша написала такое чудесное поздравление к празднику, — сказала она и всхлипнула.
Окаменевшая, словно надгробие, старшая из Бурмистровых, перевела взгляд с меня на закат и прошептала:
— Сколько крови…
— Да. — Зоя Федоровна проглотила слезы. — Флора на похоронах будет?
— Нет.
— Почему?
— Лицо разбито до неузнаваемости.
— Какой ужас, — прошептала Зоя Федоровна и отпила вина. — Бить женщину.., по лицу…
— Бейсбольной битой, — жестко добавила Вера Филипповна.
— Господи! Да как же он ее не убил?! — полувскрикнула-полувсхлипнула Зоя Федоровна.
— И я о том же.
Я решила вступить в разговор:
— Он заставлял ее подписать какой-то документ, а для этого нужна живая Флора.
Так ведь, Вера Филипповна?
Обе женщины удивленно посмотрели на меня. Одна примешала к удивлению испуг, другая — недоверие.
— Откуда такая осведомленность, Мария Павловна? — бросила Вера Филипповна.
Я пожала плечами:
— Из Интернета.
Она погладила ладонью плетеную ручку кресла:
— А вы умная девушка, Мария Павловна. Очень.
Комплимент звучал как оскорбление.
Унижение плебея, посягнувшего на равенство. Никогда раньше Вера Филипповна не позволяла себе такого тона ни с прислугой, ни с равными. Зря она так. Или ненависть поборола разум?
Тогда сделаем скидку. Иначе бесполезно все, и кто-то должен уступить.
— Зачем вы приехали, Вера Филипповна?
На какой-то момент мне показалось, что она с трудом удержалась от того, чтобы не выплеснуть мне в лицо бокал вина.
Зоя Федоровна недоуменно разглядывала нас и боялась сделать не правильный вывод.
— Что-то происходит, девочки? Или я…
— Или замолчи, или оставь нас, — оборвала ее тетушка Краснова и, словно последний штрих к портрету завзятой грубиянки, вставила в крепко стиснутые зубы папиросу «Беломор» и затянулась. — Ну? — выдохнула она вместе с дымом.
— Что «ну»?! — вспыхнула я.
— Как вы перенесли тело?
— Какое? — не удержалась Зоя Федоровна, но тут же осеклась, увидев, что родственница сжала руку в кулак.
— Тело могло исчезнуть только в то время, когда Геннадий спал на вашей кровати, обеспечивая вам алиби на полчаса. Позже вас видели в парке, недалеко от гаража…
— Нет, — спокойно перебила я. — Оно исчезло до того. Во время фейерверка.
— Ложь! — вскрикнула Вера Филипповна. — Охранник все время был на посту!
— Он врет, — по-прежнему спокойно проговорила я.
— Или вы?
Разговаривать с женщиной, летевшей сотни километров для обвинительной речи, тяжело. Несколько часов молчания и ненависти. Я с трудом срывала с нее шоры предубежденности.
— Охраннику двадцать пять лет, не более. Как вы думаете, такой молодой и резвый, он мог отвлечься, сходить ненадолго к лестнице и взглянуть на огни над парком? В саду гремели взрывы, полыхало пламя… — Вера Филипповна не ответила, и я продолжила:
— Это элементарная реакция.
— Которую вы вычислили, как сейчас, — не сдавалась она.
— Во время фейерверка я была в парке с детьми.
Она об этом знала, но упрямо не желала признать очевидное.
— У Леонида должен быть сообщник.
— Я?! Вера Филипповна, зачем вы приехали? Уличить меня или узнать правду?
— Чью?!
— Правда, она многолика, — устало согласилась я. — Но и ваши предположения не аксиома, исходное положение теории, в основе которой может лежать не логика.., а родственные отношения…
— Не уходите в слова! — перебила меня Краснова.
Она ослепла от ненависти. Но все же…
Вера Филипповна приехала на Кипр одна, значит, не была столь уверена, как хочет это показать.
— Вера Филипповна, у меня есть доказательства. Пройдемте в гостиную, я поставлю вам пленку с записью.
Краснова встала первой, за ней поднялась мало что понимающая Зоя Федоровна, и мы прошли к телевизору.
Я сходила за пленкой с гаражной записью, вставила ее в видеомагнитофон и молча села в кресло.
Ломая в пальцах пустую пачку из-под «Беломора», Вера Филипповна три раза прокрутила отрывок с Леонидом, потом долго молчала, не требуя разъяснений и комментариев. Я ей не мешала. Где-то за дверью шуршал дядя Паша, удаленный из комнаты, едва на экране замелькали первые кадры, но любопытство заставило парня подкрасться, и сквозь стеклянные витражи дверей он пытался хотя бы представить, о чем, собственно, идет речь в гостиной.
* * *
Наконец Вера Филипповна встала, вынула из видеомагнитофона кассету и положила ее в карман широкого белого пиджака.
— Пойдем, — бросила она и вышла на террасу.
Как и Зоя Федоровна, я послушно двинулась за ней следом.
Усаживаясь в кресло, госпожа Краснова вынула из складок одежды «Кэмел» и закурила.
«Сеанс „Грубиянка“ окончен, — усмехнулась я. — Далее будем беседовать цивилизованно».
— Леонид перекладывал тело? Из вашей машины в свою?
— Да.
— Тогда к чему эта демонстрация? Я и без того знала, что Диму убил он. Я знала, что вы не участвовали в этом непосредственно. Но вы ему помогали?
— Нет.
— Тогда как вы записали эту пленку, если не стояли в углу, зная, куда направлен объектив?
Медленно подбирая слова, я ответила:
— Я догадывалась, что труп в моей машине.
— Неужели? И почему?
Главный вопрос прозвучал, я встала, сходила на кухню и принесла каменное тельце крысы.
— Что это?! — в ужасе подскочила Зоя Федоровна.
— Лабораторная крыса, — спокойно ответила я. — На ее месте должна быть я.
Только в московском морге.
Какое-то время Вера Филипповна молча курила, переводя взгляд с тельца крысы на меня, и, возможно, жалела о такой подмене.
Я пропела крысе осанну, отпустила ей все грехи и убрала обратно в морозильник.
— В гараже меня не могло быть. — Следовало ковать железо, пока поддается. — В тот момент я была в поликлинике с детьми. Думаю, установить это не составит труда, на каждом кадре обозначено время.
— Если только вы не сбили таймер. — Вера Филипповна повторяла ход моих прежних рассуждений.
— Оставим это как предположение, — кивнула я. — Позвоните в Москву и узнайте у Геннадия, когда он вошел в гараж. На последних кадрах, если вы заметили, он появляется у моей машины. А дальше экспертиза установит, что пленка подлинная. Я не была сообщницей Леонида, — твердо закончила я.
— Тогда кто? — Вера Филипповна склонилась над разделяющим нас столиком.
Немного помолчав, я ответила:
— Вы знаете. Иначе не приехали б сюда.
Вера Филипповна села прямо, и пачка сигарет захрустела в ее руке.
Я вздрогнула: «Серьезная бабуля. Чудо, что не придушила меня».
— Пойду взгляну на детей, — произнесла я и встала.
Перешагивая порог дома, я заметила за шторой любопытного дядю Пашу. Пойманный за подслушиванием, он неловко отскочил от окна, покраснел и плюхнулся на диван перед неработающим телевизором.
Дети спали, комната была заполнена запахом их дыхания с примесью аромата водорослей, морской соли и чего-то неуловимо молочного.
Я села на край кровати, поправила на Максиме сползшее одеяльце и замерла. Вере Филипповне надо время, чтобы пройти тем же путем, которым недавно шла я. Подозревать близкого, родного человека, маму этих малышей, нелегко. Утверждение в подобной мысли требует усилий и времени, не стоит ей мешать. Хотя.., пожалуй, исподволь она была готова. Иначе не стоило приезжать.
В детской я пробыла долго, минут двадцать или более того. За мной не приходили, не требовали отчета и подтверждений. Я осторожно вышла из комнаты и на цыпочках спустилась вниз.
Застукать Пашу на месте преступления не удалось. Пойманный один раз, он ушел на кухню и демонстративно гремел оттуда посудой, мол, невинен, аки агнец, ужинаю.
Оглядываясь на дверь в столовую, я подкралась к шторе и прислушилась. Окно на террасу было приоткрыто ловким Пашей, и я, дрожа и краснея, поняла, что женщины говорят обо мне.
— За что ты так на нее взъелась? — спрашивала Зоя Федоровна.
— Тихоня, — шипела Вера Филипповна Краснова. — Такая же у меня мужа увела.
Скромница.
— К Марии Павловне это не имеет отношения…
— Ну-ну, давай, защищай. Она Генку твоего год мурыжит. Почему? Чем он ей не пара?! Чулок синий.., на кого-то другого нацелилась.
Выслушивать оскорбления и дальше я не смогла. Много лет назад некая «тихоня» развела мадам Краснову с мужем, а на мне теперь отыгрываются?!
Стуча каблуками громче обычного, я вышла на террасу. Дамы замолчали, одна недовольно, другая смущенно, и взяли по бокалу вина.
Разозленная несправедливым к себе отношением, я села напротив и сказала:
— Вера Филипповна, если у вас и есть причины для ненависти, то оставьте их на время. Поверьте, я от вашей семьи пострадала достаточно. Мне невероятно повезло, я осталась жива и на свободе. И если вы действительно хотите разобраться и услышать от меня что-либо полезное, сначала ответьте на один вопрос.
— Вы мне приказываете? — иронично произнесла мадам Краснова.
— Нет. Предлагаю договориться. Я не стану вас спрашивать, откуда вы узнали о том, что тело Дмитрия Максимовича было под моей кроватью, а потом исчезло. Я уверена, что об этом вам сообщил Феликс, приятель вашей племянницы. Или это установили криминалисты? — Вера Филипповна покачала головой, и я продолжила:
— Тогда вы должны знать, что меня заставляли войти в кабинет Дмитрия Максимовича, и догадываетесь, что это был Леонид. Скажу сразу, ваш родственник угрожал моей семье.
Но вы посчитали меня его хитрой сообщницей. Так? — Краснова кивнула. — Я могу многое вам рассказать, но прежде, чем я начну, ответьте мне — зачем Феликс в женском платье проник в кабинет?
Сон разума порождает чудовищ, и я была для Веры Филипповны чудищем заговорившим. Она молчала, то ли по инерции, то ли от нежелания становиться рядом, начинать диалог по принуждению. Мы были особи одной породы, противницы условий.
И первой начала Зоя Федоровна:
— Мария, всему причиной камни.
— Какие? — я подгоняла ее, боясь, что старшая из клана прикажет ей замолчать.
— Бриллианты, конечно. Мой брат, Максим Филиппович, всю жизнь собирал камни. Он вкладывал часть прибыли в алмазы. Времена, Маша, были такие, смутные.
Мне казалось, что я вытягиваю правду, как гвоздь клещами из доски, со скрипом и натугой.
— Бриллианты хранились в темном кабинете дома? — спросила я.
— Нет, — ответила Зоя Федоровна. Вера Филипповна не вступала в разговор, молча курила и прятала лицо в темноте. — До дня рождения моего племянника камни лежали в ячейке банка. Но по завещанию Максима Филипповича открыть ее могли только оба его наследника. Вместе. Максим переживал за дочь и хотел обезопасить ее будущее.
— Ольга решила похитить собственное наследство? — удивилась я. — Зачем?
Вера Филипповна затушила сигарету в пепельнице и наконец нарушила молчание:
— Я разговаривала с ними. С Ольгой и Феликсом. Они хотели одного — исчезнуть.
— Куда? — теперь удивилась Зоя Федоровна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18