Вот чего требует самозащита от каждого человека, когда он, как это всегда бывает на суде, имеет против себя весь мир и должен сразиться с ним один. Прощай, и да пошлет тебе господь счастливое освобождение! Если обвинение, выдвигаемое мистером Фоклендом, в чем бы оно ни заключалось, окажется неосновательным, можешь положиться на меня; я больше прежнего буду твоим ревностным другом. В противном случае – это последняя дружеская услуга, которую я тебе оказываю!
Легко себе представить, что эта речь, столь странная, столь торжественная, столь переполненная условными угрозами, не слишком способствовала моему успокоению. Я не мог себе представить, какое обвинение выдвигается против меня, и испытывал немалое удивление, зная, что от меня зависит выступить в качестве грозного обвинителя против мистера Фокленда. Между тем я видел, что все начала справедливости ставятся вверх ногами, что невиновный, но осведомленный человек оказывается обвиняемым и страдает, вместо того чтобы держать подлинного преступника в своих руках. Еще больше был я поражен той сверхчеловеческой силой, которой, казалось, обладал мистер Фокленд, чтобы держать предмет своих преследований в пределах своей власти. Это размышление несколько ослабляло пылкость и смелость, всецело владевшие тогда моею душой.
Но размышлять теперь было не время. Человеку гонимому кажется, что у него отнята возможность направлять события; неудержимая сила влечет его вперед, и все его старания не остановят этого бега. Мне дано было только короткое время, чтобы собраться с духом, – и суд начался. Меня отвели в библиотеку, где я провел столько счастливых часов; я увидел там мистера Форстера и трех-четырех наших слуг, уже собравшихся в ожидании меня и моего обвинителя. Все было рассчитано таким образом, чтобы навести меня на мысль, что я должен возлагать надежду только на справедливость участвующих, а отнюдь не на их снисходительность. Мистер Фокленд вошел в одну дверь почти в то же самое время, как я входил в другую.
ГЛАВА X
Он начал так:
– Правилом моей жизни было никогда не причинять умышленного вреда ни одному живому существу. Мне незачем выражать сожаление, что я оказываюсь вынужденным публично выдвинуть обвинение в преступлении. Я с радостью умолчал бы о зле, мне причиненном. Но мой долг перед обществом – открыть преступника и воспрепятствовать другим обмануться притворной честностью, как был обманут я.
– Было бы лучше, если бы вы подошли прямо к делу, – перебил мистер Форстер. – Не следует в такую минуту создавать предубеждение против лица, которое самим обвинением в преступлении уже достаточно опорочено.
– Я сильно подозреваю, – продолжал мистер Фокленд, – что этот молодой человек, который пользовался особенно ласковым отношением с моей стороны, ограбил меня на значительную сумму.
– На чем основываются ваши подозрения? – спросил мистер Форстер.
– Во-первых, на том, что у меня пропали банкноты, драгоценности и серебро. У меня украдены банкноты на девятьсот фунтов стерлингов, трое ценных золотых часов с репетиром, полный алмазный убор – собственность моей покойной матери – и несколько других вещей.
– А почему вы остановились на этом молодом человеке как на предполагаемом виновнике грабежа? – продолжал мой судья, причем удивление, огорчение и желание сохранить самообладание явно боролись в нем, отражаясь на его лице и в голосе.
– Вернувшись к себе в тот день, когда все в доме было в беспорядке из-за пожара, я застал его выходившим как раз из той тайной комнаты, где хранились эти вещи. Увидев меня, он смутился и поспешил удалиться.
– И вы ничего не сказали ему, не отметили то смущение, в которое привело его ваше неожиданное появление?
– Я спросил, что ему здесь нужно. Сначала он был так испуган и подавлен, что не мог ответить. Потом, сильно запинаясь, он сказал, что, когда все слуги занялись спасением наиболее ценных вещей из моего имущества, он пришел сюда с той же целью, но пока ничего еще не тронул.
– Произвели ли вы немедленно осмотр, чтобы убедиться, что все у вас в целости?
– Нет. Я привык полагаться на его честность, и, кроме того, меня внезапно вызвали отсюда, чтобы я принял меры против все усиливавшегося огня. Поэтому я только запер эту комнату, вынул ключ из двери, положил его в карман и поспешил туда, где, по-видимому, было необходимо мое присутствие.
– Сколько времени прошло до того, как вы обнаружили пропажу своего имущества?
– Это было в тот же вечер. В суматохе, вызванной пожаром, я совсем выбросил из головы это обстоятельство, пока, случайно проходя мимо помещения, я вдруг не вспомнил все происшедшее, включая сюда и странное, двусмысленное поведение Уильямса. Я сейчас же вошел в комнату, осмотрел сундук, в котором хранились эти вещи, и, к моему удивлению, обнаружил, что замок взломан, а вещи исчезли.
– Какие шаги предприняли вы после этого открытия?
– Я послал за Уильямсом и очень серьезно говорил с ним на этот счет. Но он уже отлично овладел собой и стал спокойно и решительно утверждать, что ничего не знает о краже. Я указывал ему на чудовищность преступления, но это не произвело на него впечатления. Он не обнаружил ни удивления, ни негодования, которых можно было бы ожидать от человека совершенно невиновного, ни беспокойства, которое обычно сопровождает вину. Он был скорее молчалив и сдержан. Тогда я сообщил ему, что намерен поступить совершенно иначе, чем он, может быть, ожидает. Я не стану производить общий обыск, как это часто делается, потому что предпочитаю лучше безвозвратно потерять свое имущество, чем подвергать невинных людей боязни и несправедливости. Я сказал ему также, что в настоящее время мои подозрения падают исключительно на него, но что в столь важном деле я решил действовать не по одному лишь подозрению. Я не хочу ни рисковать возможностью погубить его, если он невиновен, ни делать других жертвами совершенного им преступления, если он действительно виновен. Поэтому я настаиваю лишь на том, чтобы он продолжал служить у меня. Он может быть уверен, что за ним будут бдительно следить, и я надеюсь, что правда в конце концов выяснится. Так как теперь он уклоняется от признания, я советую ему подумать, долго ли ему удастся оставаться безнаказанным. Однако я решил твердо, что первую его попытку бежать я буду рассматривать как доказательство его вины и поступлю соответственно этому.
– Что произошло с того времени по сегодняшний день?
– Ничего такого, что с несомненностью доказывала бы его вину, и кое-что такое, что усиливает подозрение. С того времени Уильямс постоянно тяготился своим положением, постоянно желал – как это ясно теперь – бежать, но боялся выполнить свое намерение, не приняв некоторых мер предосторожности. Вскоре после этого вы, мистер Форстер, стали моим гостем. Я с огорчением наблюдал возраставшую близость ваших с ним отношений, размышляя о его двуличном характере и предвидя, что он, вероятно, постарается обмануть вас своим притворством. Ввиду этого я обошелся с ним сурово, и вы, вероятно, заметили перемену, которая вслед за этим произошла в его отношении к вам.
– Заметил. И в то время это показалось мне таинственным и странным.
– Немного погодя, как вы, наверное, помните, состоялась ваша встреча с ним – с его стороны случайная или намеренная, сказать не берусь, – когда он признался вам в своем тревожном состоянии и прямо просил вас помочь ему в бегстве, встав, в случае надобности, между ним и моим гневом. Как выяснилось, вы предложили ему взять его к себе на службу, но он заявил, что его целям не отвечает ни одно предложение, которое не обеспечивает ему убежища, для меня недосягаемого.
– Вам не казалось странным, что он рассчитывал на какую-то существенную поддержку с моей стороны, между тем как вы всегда могли осведомить меня о том, что он ее недостоин?
– Может быть, у него была надежда, что я не сделаю этого, по крайней мере до тех пор, пока его местопребывание останется мне неизвестным и вследствие моих продолжающихся сомнений. Может быть, он рассчитывал на свою способность – нельзя не отдать ей справедливости – сочинять правдоподобные истории, в особенности после того, как я заметил, что первое произведенное им впечатление говорило в его пользу. Впрочем, ваше покровительство приберегалось только на случай, если бы все другие способы оказались неудачными. У него, по-видимому, не было на этот счет иных соображений, кроме тех, что лучше заручиться вашим покровительством, чем остаться совершенно без всякой помощи, в случае если бы все усилия уйти от руки закона потерпели крушение.
Закончив таким образом свои показания, мистер Фокленд сослался на Роберта – лакея, который должен был подтвердить ту часть их, которая относилась ко дню пожара.
Роберт удостоверил, что в тот день, через несколько минут после того, как, увидев пожар, Фокленд вернулся домой, он, Роберт, случайно проходя через библиотеку, застал меня там, со всеми признаками волнения и испуга; он невольно обратил на это внимание, заговаривал со мной два или три раза, прежде чем получил ответ, и единственное, чего мог добиться, – это заявления, что я самое несчастное существо из всех живущих на свете.
Далее он рассказал, что вечером того же дня мистер Фокленд позвал его в скрытое помещение, примыкающее к библиотеке, и велел ему принести молоток и несколько гвоздей. Потом мистер Фокленд показал ему стоявший в этом помещении сундук со сломанными замками и запорами и приказал ему осмотреть этот сундук и запомнить все, что он видит, но никому ничего об этом не говорить. В то время Роберт не понял, что имеет в виду мистер Фокленд, отдавая это распоряжение с необычайно торжественным и многозначительным видом, но у него нет ни малейшего сомнения, что запоры были взломаны и сорваны при помощи долота или какого-нибудь другого инструмента, с намерением открыть сундук.
После этого показания мистер Форстер заметил, что та его часть, которая относится ко дню пожара, действительно дает большие основания для подозрения, что события, имевшие место после того времени, странным образом содействуют укреплению этого подозрения. Однако он спросил, – чтобы не упустить ничего существенного, – не взял ли я с собой свои вещи при побеге и нельзя ли с их помощью обнаружить какие-либо следы, которые подтвердили бы мою вину? Мистер Фокленд отнесся к этому совету пренебрежительно, сказав, что если я вор, то я, конечно, принял меры предосторожности, устранив столь очевидные следы, на основании которых мог бы быть разоблачен. На это мистер Форстер возразил только, что догадки, даже самые остроумные, не всегда оправдываются поступками и поведением людей, и велел принести в библиотеку мои ящики и мешки. Я с удовольствием услышал это предложение. При всем своем смущении, вызванном доказательствами, которые нагромождались против меня, я надеялся, что это придаст делу новый оборот. Я поспешил назвать место, где было сложено мое имущество, и слуги, руководясь моими указаниями, скоро доставили требуемое.
Два ящика, которые были раскрыты сначала, не заключали в себе ничего, что подтверждало бы выдвинутое против меня обвинение. В третьем были найдены часы и несколько драгоценностей, которые были тотчас же признаны собственностью мистера Фокленда. Появление этих явных улик вызвало у присутствующих изумление и беспокойство. Но никто, кажется, не был изумлен более, чем мистер Фокленд. То, что я, уходя, оставил краденое добро, само по себе не могло не показаться невероятным; однако удивление уменьшилось, когда выяснилось, какое надежное потайное место нашел я для своих вещей. Как заметил мистер Форстер, не лишено было вероятности, что мне представлялось более легким вступить в обладание этими вещами позднее, чем захватить их с собой во время моего поспешного бегства.
Но тут я решил, что нужно вмешаться. Я стал горячо настаивать на своем праве требовать справедливости и беспристрастия. Я спросил мистера Форстера, правдоподобно ли то, что я, украв эти вещи, не позаботился унести их с собой? И мало того, – если бы я знал, что они будут обнаружены в моем имуществе, разве указал бы я сам то место, где они были скрыты?
Сомнение в беспристрастии мистера Форстера, которое я позволил себе высказать, покрыло на мгновение краской гнева все его лицо.
– Беспристрастия, молодой человек? Будь спокоен, ты увидишь с моей стороны беспристрастное отношение к тебе. Дай бог, чтобы оно отвечало твоим целям! Сейчас мы выслушаем полностью все то, что ты имеешь сказать в свою защиту.
Ты надеешься убедить нас в своей невинности на том основании, что ты не унес этих вещей с собой. Не так ли, сударь? Но мы не можем отвечать за непоследовательность и оплошность каждого человеческого ума, тем более если он должен был быть подавлен сознанием вины.
Ты обращаешь внимание на то, что эти ящики и мешки найдены по твоему собственному указанию? Действительно, это очень странно. Это даже говорит о чем-то вроде затмения ума. Но зачем обращаться нам к предположениям и догадкам перед лицом неопровержимых фактов? Вот твои вещи, сударь. Ты один знал, где надо их искать, ты один располагал ключами от них. Скажи же нам, как попали туда эти часы и драгоценности?
Я молчал. Для всех присутствующих я был только человеком, над которым производится следствие. На самом же деле не было зрителя, который больше меня недоумевал бы при каждой новой сцене и прислушивался бы к каждому произнесенному слову с более неподдельным изумлением. Однако изумление поочередно уступало место то негодованию, то ужасу. Сначала я не мог удержаться от попыток перебивать говорящих, но мистер Форстер останавливал эти попытки. И тогда я понял, сколь необходимо для будущего моего спокойствия сосредоточить всю силу моего ума на том, чтобы отразить обвинение и доказать свою невиновность.
Когда против меня предъявлено было все, что только можно было предъявить, мистер Форстер взглянул на меня с огорчением и жалостью и объявил, что теперь пора мне сказать, что я найду нужным, в свое оправдание. В ответ на это приглашение я сказал приблизительно следующее:
– Я невиновен. По-видимому, обстоятельства напрасно говорят против меня. Нет на земле человека, менее способного на то, в чем меня обвиняют. Я призываю в свидетели свое сердце… свое лицо… все чувства, которые когда-либо выразил мой язык.
Я мог заметить, что страстность, с которой я говорил это, производит известное впечатление на всех слушателей. Но тут же глаза их обращались к разложенным перед ними предметам, и выражение лиц менялось. Я продолжал:
– Я утверждаю еще одно: мистер Фокленд не введен в заблуждение, он отлично знает, что я невиновен.
Не успел я произнести эти слова, как невольный крик негодования вырвался у всех бывших в комнате. Мистер Форстер остановил на мне чрезвычайно строгий взгляд и сказал:
– Молодой человек, подумай хорошенько, что ты делаешь! Право обвиняемой стороны – говорить все, что она считает нужным, и я беру на себя заботу о том, чтобы ты мог воспользоваться этим правом до последней возможности. Но неужели ты думаешь, что тебе послужит хоть сколько-нибудь на пользу, если ты будешь бросать такие дерзкие и недопустимые намеки?
– Искренне благодарю вас за ваше предостережение, – ответил я, – но я хорошо знаю, что делаю. Я сделал это заявление не только потому, что оно – святая истина, но и потому, что оно неразрывно связано с моим оправданием. Я обвиняемая сторона, и моей собственной защите не поверят. Поэтому я призываю мистера Фокленда быть моим свидетелем. Я спрашиваю его: разве вы никогда не говорили наедине со мной, что в вашей власти погубить меня? Разве вы никогда не заявляли, что стоит мне навлечь на себя тяжесть вашего гнева, и падение мое будет непоправимо? Разве вы не говорили мне, что, какую бы правдоподобную или правдивую историю я ни приготовил на этот случай, весь мир станет клеймить меня как обманщика? Разве это не были ваши собственные слова? Разве вы не добавляли, что самозащита мне не поможет? Далее, я спрашиваю вас: разве вы не получили утром, в тот день, когда я ушел, письма от меня, в котором я просил вашего согласия на то, чтобы я оставил ваш дом? Неужели я сделал бы это, если бы бежал как вор? Предлагаю кому угодно согласовать смысл этого письма с теперешним обвинением! Неужели я начал бы с заявления, что желаю оставить службу, если бы источник этого желания был таков, какой мне теперь приписывается? Разве в этом случае я посмел бы спрашивать у вас, почему я обречен на вечную кару?
С этими словами я достал письмо и положил его на стол.
Мистер Фокленд помедлил с ответом на мои вопросы. Мистер Форстер обернулся к нему и сказал:
– Так, сэр, что вы возразите на этот вызов вашего слуги?
Мистер Фокленд ответил:
– Этот способ защиты едва ли требует опровержений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Легко себе представить, что эта речь, столь странная, столь торжественная, столь переполненная условными угрозами, не слишком способствовала моему успокоению. Я не мог себе представить, какое обвинение выдвигается против меня, и испытывал немалое удивление, зная, что от меня зависит выступить в качестве грозного обвинителя против мистера Фокленда. Между тем я видел, что все начала справедливости ставятся вверх ногами, что невиновный, но осведомленный человек оказывается обвиняемым и страдает, вместо того чтобы держать подлинного преступника в своих руках. Еще больше был я поражен той сверхчеловеческой силой, которой, казалось, обладал мистер Фокленд, чтобы держать предмет своих преследований в пределах своей власти. Это размышление несколько ослабляло пылкость и смелость, всецело владевшие тогда моею душой.
Но размышлять теперь было не время. Человеку гонимому кажется, что у него отнята возможность направлять события; неудержимая сила влечет его вперед, и все его старания не остановят этого бега. Мне дано было только короткое время, чтобы собраться с духом, – и суд начался. Меня отвели в библиотеку, где я провел столько счастливых часов; я увидел там мистера Форстера и трех-четырех наших слуг, уже собравшихся в ожидании меня и моего обвинителя. Все было рассчитано таким образом, чтобы навести меня на мысль, что я должен возлагать надежду только на справедливость участвующих, а отнюдь не на их снисходительность. Мистер Фокленд вошел в одну дверь почти в то же самое время, как я входил в другую.
ГЛАВА X
Он начал так:
– Правилом моей жизни было никогда не причинять умышленного вреда ни одному живому существу. Мне незачем выражать сожаление, что я оказываюсь вынужденным публично выдвинуть обвинение в преступлении. Я с радостью умолчал бы о зле, мне причиненном. Но мой долг перед обществом – открыть преступника и воспрепятствовать другим обмануться притворной честностью, как был обманут я.
– Было бы лучше, если бы вы подошли прямо к делу, – перебил мистер Форстер. – Не следует в такую минуту создавать предубеждение против лица, которое самим обвинением в преступлении уже достаточно опорочено.
– Я сильно подозреваю, – продолжал мистер Фокленд, – что этот молодой человек, который пользовался особенно ласковым отношением с моей стороны, ограбил меня на значительную сумму.
– На чем основываются ваши подозрения? – спросил мистер Форстер.
– Во-первых, на том, что у меня пропали банкноты, драгоценности и серебро. У меня украдены банкноты на девятьсот фунтов стерлингов, трое ценных золотых часов с репетиром, полный алмазный убор – собственность моей покойной матери – и несколько других вещей.
– А почему вы остановились на этом молодом человеке как на предполагаемом виновнике грабежа? – продолжал мой судья, причем удивление, огорчение и желание сохранить самообладание явно боролись в нем, отражаясь на его лице и в голосе.
– Вернувшись к себе в тот день, когда все в доме было в беспорядке из-за пожара, я застал его выходившим как раз из той тайной комнаты, где хранились эти вещи. Увидев меня, он смутился и поспешил удалиться.
– И вы ничего не сказали ему, не отметили то смущение, в которое привело его ваше неожиданное появление?
– Я спросил, что ему здесь нужно. Сначала он был так испуган и подавлен, что не мог ответить. Потом, сильно запинаясь, он сказал, что, когда все слуги занялись спасением наиболее ценных вещей из моего имущества, он пришел сюда с той же целью, но пока ничего еще не тронул.
– Произвели ли вы немедленно осмотр, чтобы убедиться, что все у вас в целости?
– Нет. Я привык полагаться на его честность, и, кроме того, меня внезапно вызвали отсюда, чтобы я принял меры против все усиливавшегося огня. Поэтому я только запер эту комнату, вынул ключ из двери, положил его в карман и поспешил туда, где, по-видимому, было необходимо мое присутствие.
– Сколько времени прошло до того, как вы обнаружили пропажу своего имущества?
– Это было в тот же вечер. В суматохе, вызванной пожаром, я совсем выбросил из головы это обстоятельство, пока, случайно проходя мимо помещения, я вдруг не вспомнил все происшедшее, включая сюда и странное, двусмысленное поведение Уильямса. Я сейчас же вошел в комнату, осмотрел сундук, в котором хранились эти вещи, и, к моему удивлению, обнаружил, что замок взломан, а вещи исчезли.
– Какие шаги предприняли вы после этого открытия?
– Я послал за Уильямсом и очень серьезно говорил с ним на этот счет. Но он уже отлично овладел собой и стал спокойно и решительно утверждать, что ничего не знает о краже. Я указывал ему на чудовищность преступления, но это не произвело на него впечатления. Он не обнаружил ни удивления, ни негодования, которых можно было бы ожидать от человека совершенно невиновного, ни беспокойства, которое обычно сопровождает вину. Он был скорее молчалив и сдержан. Тогда я сообщил ему, что намерен поступить совершенно иначе, чем он, может быть, ожидает. Я не стану производить общий обыск, как это часто делается, потому что предпочитаю лучше безвозвратно потерять свое имущество, чем подвергать невинных людей боязни и несправедливости. Я сказал ему также, что в настоящее время мои подозрения падают исключительно на него, но что в столь важном деле я решил действовать не по одному лишь подозрению. Я не хочу ни рисковать возможностью погубить его, если он невиновен, ни делать других жертвами совершенного им преступления, если он действительно виновен. Поэтому я настаиваю лишь на том, чтобы он продолжал служить у меня. Он может быть уверен, что за ним будут бдительно следить, и я надеюсь, что правда в конце концов выяснится. Так как теперь он уклоняется от признания, я советую ему подумать, долго ли ему удастся оставаться безнаказанным. Однако я решил твердо, что первую его попытку бежать я буду рассматривать как доказательство его вины и поступлю соответственно этому.
– Что произошло с того времени по сегодняшний день?
– Ничего такого, что с несомненностью доказывала бы его вину, и кое-что такое, что усиливает подозрение. С того времени Уильямс постоянно тяготился своим положением, постоянно желал – как это ясно теперь – бежать, но боялся выполнить свое намерение, не приняв некоторых мер предосторожности. Вскоре после этого вы, мистер Форстер, стали моим гостем. Я с огорчением наблюдал возраставшую близость ваших с ним отношений, размышляя о его двуличном характере и предвидя, что он, вероятно, постарается обмануть вас своим притворством. Ввиду этого я обошелся с ним сурово, и вы, вероятно, заметили перемену, которая вслед за этим произошла в его отношении к вам.
– Заметил. И в то время это показалось мне таинственным и странным.
– Немного погодя, как вы, наверное, помните, состоялась ваша встреча с ним – с его стороны случайная или намеренная, сказать не берусь, – когда он признался вам в своем тревожном состоянии и прямо просил вас помочь ему в бегстве, встав, в случае надобности, между ним и моим гневом. Как выяснилось, вы предложили ему взять его к себе на службу, но он заявил, что его целям не отвечает ни одно предложение, которое не обеспечивает ему убежища, для меня недосягаемого.
– Вам не казалось странным, что он рассчитывал на какую-то существенную поддержку с моей стороны, между тем как вы всегда могли осведомить меня о том, что он ее недостоин?
– Может быть, у него была надежда, что я не сделаю этого, по крайней мере до тех пор, пока его местопребывание останется мне неизвестным и вследствие моих продолжающихся сомнений. Может быть, он рассчитывал на свою способность – нельзя не отдать ей справедливости – сочинять правдоподобные истории, в особенности после того, как я заметил, что первое произведенное им впечатление говорило в его пользу. Впрочем, ваше покровительство приберегалось только на случай, если бы все другие способы оказались неудачными. У него, по-видимому, не было на этот счет иных соображений, кроме тех, что лучше заручиться вашим покровительством, чем остаться совершенно без всякой помощи, в случае если бы все усилия уйти от руки закона потерпели крушение.
Закончив таким образом свои показания, мистер Фокленд сослался на Роберта – лакея, который должен был подтвердить ту часть их, которая относилась ко дню пожара.
Роберт удостоверил, что в тот день, через несколько минут после того, как, увидев пожар, Фокленд вернулся домой, он, Роберт, случайно проходя через библиотеку, застал меня там, со всеми признаками волнения и испуга; он невольно обратил на это внимание, заговаривал со мной два или три раза, прежде чем получил ответ, и единственное, чего мог добиться, – это заявления, что я самое несчастное существо из всех живущих на свете.
Далее он рассказал, что вечером того же дня мистер Фокленд позвал его в скрытое помещение, примыкающее к библиотеке, и велел ему принести молоток и несколько гвоздей. Потом мистер Фокленд показал ему стоявший в этом помещении сундук со сломанными замками и запорами и приказал ему осмотреть этот сундук и запомнить все, что он видит, но никому ничего об этом не говорить. В то время Роберт не понял, что имеет в виду мистер Фокленд, отдавая это распоряжение с необычайно торжественным и многозначительным видом, но у него нет ни малейшего сомнения, что запоры были взломаны и сорваны при помощи долота или какого-нибудь другого инструмента, с намерением открыть сундук.
После этого показания мистер Форстер заметил, что та его часть, которая относится ко дню пожара, действительно дает большие основания для подозрения, что события, имевшие место после того времени, странным образом содействуют укреплению этого подозрения. Однако он спросил, – чтобы не упустить ничего существенного, – не взял ли я с собой свои вещи при побеге и нельзя ли с их помощью обнаружить какие-либо следы, которые подтвердили бы мою вину? Мистер Фокленд отнесся к этому совету пренебрежительно, сказав, что если я вор, то я, конечно, принял меры предосторожности, устранив столь очевидные следы, на основании которых мог бы быть разоблачен. На это мистер Форстер возразил только, что догадки, даже самые остроумные, не всегда оправдываются поступками и поведением людей, и велел принести в библиотеку мои ящики и мешки. Я с удовольствием услышал это предложение. При всем своем смущении, вызванном доказательствами, которые нагромождались против меня, я надеялся, что это придаст делу новый оборот. Я поспешил назвать место, где было сложено мое имущество, и слуги, руководясь моими указаниями, скоро доставили требуемое.
Два ящика, которые были раскрыты сначала, не заключали в себе ничего, что подтверждало бы выдвинутое против меня обвинение. В третьем были найдены часы и несколько драгоценностей, которые были тотчас же признаны собственностью мистера Фокленда. Появление этих явных улик вызвало у присутствующих изумление и беспокойство. Но никто, кажется, не был изумлен более, чем мистер Фокленд. То, что я, уходя, оставил краденое добро, само по себе не могло не показаться невероятным; однако удивление уменьшилось, когда выяснилось, какое надежное потайное место нашел я для своих вещей. Как заметил мистер Форстер, не лишено было вероятности, что мне представлялось более легким вступить в обладание этими вещами позднее, чем захватить их с собой во время моего поспешного бегства.
Но тут я решил, что нужно вмешаться. Я стал горячо настаивать на своем праве требовать справедливости и беспристрастия. Я спросил мистера Форстера, правдоподобно ли то, что я, украв эти вещи, не позаботился унести их с собой? И мало того, – если бы я знал, что они будут обнаружены в моем имуществе, разве указал бы я сам то место, где они были скрыты?
Сомнение в беспристрастии мистера Форстера, которое я позволил себе высказать, покрыло на мгновение краской гнева все его лицо.
– Беспристрастия, молодой человек? Будь спокоен, ты увидишь с моей стороны беспристрастное отношение к тебе. Дай бог, чтобы оно отвечало твоим целям! Сейчас мы выслушаем полностью все то, что ты имеешь сказать в свою защиту.
Ты надеешься убедить нас в своей невинности на том основании, что ты не унес этих вещей с собой. Не так ли, сударь? Но мы не можем отвечать за непоследовательность и оплошность каждого человеческого ума, тем более если он должен был быть подавлен сознанием вины.
Ты обращаешь внимание на то, что эти ящики и мешки найдены по твоему собственному указанию? Действительно, это очень странно. Это даже говорит о чем-то вроде затмения ума. Но зачем обращаться нам к предположениям и догадкам перед лицом неопровержимых фактов? Вот твои вещи, сударь. Ты один знал, где надо их искать, ты один располагал ключами от них. Скажи же нам, как попали туда эти часы и драгоценности?
Я молчал. Для всех присутствующих я был только человеком, над которым производится следствие. На самом же деле не было зрителя, который больше меня недоумевал бы при каждой новой сцене и прислушивался бы к каждому произнесенному слову с более неподдельным изумлением. Однако изумление поочередно уступало место то негодованию, то ужасу. Сначала я не мог удержаться от попыток перебивать говорящих, но мистер Форстер останавливал эти попытки. И тогда я понял, сколь необходимо для будущего моего спокойствия сосредоточить всю силу моего ума на том, чтобы отразить обвинение и доказать свою невиновность.
Когда против меня предъявлено было все, что только можно было предъявить, мистер Форстер взглянул на меня с огорчением и жалостью и объявил, что теперь пора мне сказать, что я найду нужным, в свое оправдание. В ответ на это приглашение я сказал приблизительно следующее:
– Я невиновен. По-видимому, обстоятельства напрасно говорят против меня. Нет на земле человека, менее способного на то, в чем меня обвиняют. Я призываю в свидетели свое сердце… свое лицо… все чувства, которые когда-либо выразил мой язык.
Я мог заметить, что страстность, с которой я говорил это, производит известное впечатление на всех слушателей. Но тут же глаза их обращались к разложенным перед ними предметам, и выражение лиц менялось. Я продолжал:
– Я утверждаю еще одно: мистер Фокленд не введен в заблуждение, он отлично знает, что я невиновен.
Не успел я произнести эти слова, как невольный крик негодования вырвался у всех бывших в комнате. Мистер Форстер остановил на мне чрезвычайно строгий взгляд и сказал:
– Молодой человек, подумай хорошенько, что ты делаешь! Право обвиняемой стороны – говорить все, что она считает нужным, и я беру на себя заботу о том, чтобы ты мог воспользоваться этим правом до последней возможности. Но неужели ты думаешь, что тебе послужит хоть сколько-нибудь на пользу, если ты будешь бросать такие дерзкие и недопустимые намеки?
– Искренне благодарю вас за ваше предостережение, – ответил я, – но я хорошо знаю, что делаю. Я сделал это заявление не только потому, что оно – святая истина, но и потому, что оно неразрывно связано с моим оправданием. Я обвиняемая сторона, и моей собственной защите не поверят. Поэтому я призываю мистера Фокленда быть моим свидетелем. Я спрашиваю его: разве вы никогда не говорили наедине со мной, что в вашей власти погубить меня? Разве вы никогда не заявляли, что стоит мне навлечь на себя тяжесть вашего гнева, и падение мое будет непоправимо? Разве вы не говорили мне, что, какую бы правдоподобную или правдивую историю я ни приготовил на этот случай, весь мир станет клеймить меня как обманщика? Разве это не были ваши собственные слова? Разве вы не добавляли, что самозащита мне не поможет? Далее, я спрашиваю вас: разве вы не получили утром, в тот день, когда я ушел, письма от меня, в котором я просил вашего согласия на то, чтобы я оставил ваш дом? Неужели я сделал бы это, если бы бежал как вор? Предлагаю кому угодно согласовать смысл этого письма с теперешним обвинением! Неужели я начал бы с заявления, что желаю оставить службу, если бы источник этого желания был таков, какой мне теперь приписывается? Разве в этом случае я посмел бы спрашивать у вас, почему я обречен на вечную кару?
С этими словами я достал письмо и положил его на стол.
Мистер Фокленд помедлил с ответом на мои вопросы. Мистер Форстер обернулся к нему и сказал:
– Так, сэр, что вы возразите на этот вызов вашего слуги?
Мистер Фокленд ответил:
– Этот способ защиты едва ли требует опровержений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47