А какое доброе у него сердце! Кто, кроме него, взял бы на себя устройство всех поминальных служб?
– Монахиня Бэн говорила мне, что он выразил желание познакомиться с моей дочерью, надеясь найти в ней замену ушедшей. О, я прекрасно понимаю, что мы не заслуживаем такой чести, но не зря ведь сказано: «Он один лишь тому причиной…» (45) Как трогательно, что господин Дайсё до сих пор верен памяти вашей сестры!
И госпожа Тюдзё, роняя слезы, стала рассказывать Нака-но кими о том, в каком бедственном положении оказалась ее дочь. Не касаясь подробностей – ибо история с Сёсё наверняка была известна всему свету, – она лишь намекнула на испытанное девушкой унижение, после чего сказала:
– Пока я жива, я сумею оградить ее от бед. Так или иначе, мы проживем, утешая и поддерживая друг друга. Но что будет потом, когда меня не станет? Мысль о будущем дочери так тревожит меня, что я даже подумываю, уж не принять ли ей постриг? Тогда я поселила бы ее где-нибудь в горах, вдали от мирских соблазнов…
– Да, все это в самом деле, печально! Но вправе ли мы жаловаться? Подвергаться насмешкам, оскорблениям – таков удел всех, оставшихся без опоры в жизни. Отец тоже хотел, чтобы мы приняли постриг, но так нелегко порвать связи с миром… Можно ли было предвидеть, что я окажусь в столице, в этом великолепном доме? Боюсь, что вашей дочери будет еще труднее. Но разве вам не жаль надевать на нее монашеское платье?
Могла ли госпожа Тюдзё не радоваться, видя, что Нака-но кими приняла судьбу ее дочери так близко к сердцу?
Сама она была далеко уже не молода, но все еще миловидна, да и держалась с достоинством. Вот только с годами она располнела, став настоящей «госпожой Хитати».
– Ваш отец слишком жестоко обошелся с моей дочерью, – сказала она. – Когда б он признал ее, она бы не подвергалась теперь таким унижениям. Право, если б не вы…
И госпожа Тюдзё принялась рассказывать супруге принца о том, что пришлось ей изведать за прошедшие годы, как печально было жить на «острове Уки»… (467).
– Да, «уже потому, что сама…» (319), – говорила она. – Ах, так бы и сидела вечно рядом с вами, вспоминая о жизни у подножия горы Цукуба, где не было никого, кто мог хотя бы выслушать меня. Но боюсь, в мое отсутствие мои несносные дети весь дом перевернут вверх дном… Я хорошо понимаю, что, став супругой такого человека, уронила себя в глазах всего света, но, если вы согласитесь взять мою дочь на свое попечение, я ни во что не стану вмешиваться.
Прислушиваясь к ее бесконечным сетованиям, Нака-но кими подумала, что и в самом деле было бы неплохо помочь девушке, тем более что, судя по всему, дочь госпожи Тюдзё была хороша собой и обладала приветливым нравом. Кроткая и добросердечная, она обнаруживала к тому же несомненные дарования. Девушка была застенчива и не показывалась никому, даже прислуживающим госпоже дамам. Голос же ее до странности напоминал голос Ооикими… «А что, если показать ее Дайсё? – внезапно пришло на ум Нака-но кими. – Ведь он сам говорил, что был бы счастлив найти подобие ушедшей». Стоило ей об этом подумать, как послышались крики: «Пожаловал господин Дайсё!»
Дамы привычно засуетились, расставляя занавесы.
– Нельзя ли и мне взглянуть на господина Дайсё? – спросила госпожа Тюдзё. – Все, кому случалось видеть его хотя бы мельком, рассказывают самые невероятные вещи. Не верится, что он так же прекрасен, как принц.
– Я бы не стала их сравнивать, – отозвался кто-то из дам. – Не нам судить, кто из них лучше, кто хуже.
– Когда видишь рядом их обоих, – ответила Нака-но кими, – невольно отдаешь предпочтение Дайсё. Но если смотреть на каждого в отдельности, то решить, кто из них прекраснее, совершенно невозможно. Как это дурно, что в присутствии красивого человека люди начинают казаться хуже, чем они есть на самом деле.
– И все же госпожа несправедлива к своему супругу. – Возразили дамы. – Вряд ли найдется человек, способный затмить принца.
Тут доложили, что господин Дайсё вышел из кареты, но долгое время были слышны лишь громкие крики передовых, а самого Дайсё видно не было. Наконец появился и он. «С принцем ему не сравниться, – подумала госпожа Тюдзё, жадно вглядываясь в гостя, – но и он удивительно хорош собой. А сколько изящества в его движениях!» И она смущенно пригладила волосы на висках. Превосходство Дайсё над окружающими было настолько очевидным, что в его присутствии каждый испытывал невольное замешательство. Судя по множеству передовых, Дайсё прибыл прямо из Дворца.
– Вчера вечером мне сообщили о нездоровье Государыни, – сказал он, – и я поспешил во Дворец, а так как никого из ее детей еще не было, я счел своим долгом прислуживать ей вместо вашего супруга. Сегодня он наконец приехал, но довольно поздно, осмелюсь предположить, что причиною тому – вы.
– О, я всегда была уверена в вашей доброте, – ответила Нака-но кими. Она догадывалась, что Дайсё неспроста приехал к ней, зная, что принц надолго задержится во Дворце. Он старался подавлять жалобы, но, слушая его, Нака-но кими понимала, что ему так и не удалось изгладить в своем сердце память о прошлом и ничто в мире не радует его. «Неужели за столько лет он не сумел ее забыть? – спрашивала она себя. – Может быть, ему просто не хочется признаваться, что страсть, когда-то казавшаяся неодолимой…» Однако искренность Дайсё не вызывала сомнений, и у нее печально сжалось сердце. «Ведь не деревья, не камни – люди…» Он по-прежнему считал себя обиженным, и, огорченная упреками, Нака-но кими решила навести его на мысль об «обряде Омовения», надеясь, что хотя бы таким образом Дайсё удастся обрести желанное успокоение (181). А иначе зачем было ей заводить разговор о «живом подобии»? Она намекнула, что особа, возбудившая его любопытство, скрывается сейчас в ее доме, и вряд ли Дайсё остался равнодушным к этой новости. Ему захотелось сразу же увидеть девушку, но, опасаясь, что Нака-но кими осудит его за легкомыслие, он ничем не выдал своего нетерпения.
– Когда б это божество и впрямь сумело удовлетворить мои желания, моя признательность не ведала бы границ, – сказал он. – Но если вы по-прежнему будете мучить меня, горные потоки так и останутся замутненными…
– Увы, нелегко быть праведником, – ответила госпожа и тихонько засмеялась. Госпожа Тюдзё была восхищена.
– Что ж, если вы согласны замолвить словечко… Но сознаюсь, ваше явное стремление избавиться от меня слишком живо напоминает о прошлом, и в душе рождаются самые темные предчувствия…
На глазах у него навернулись слезы, но, стараясь не выдавать волнения, Дайсё сказал словно в шутку:
– Когда б удалось
Отыскать замену ушедшей,
От себя и на миг
Не отпуская ее, сумел бы
Избавиться от тоски.
– Замену всегда
Пускают вниз по течению
Священной реки.
Вряд ли ее ты станешь
Вечно держать при себе.
Говорят, что «рук слишком много» (469)… Мне жаль ее… – ответила госпожа.
– Но ведь и для них в конце концов найдется преграда (470)… – многозначительно сказал Дайсё. – Что моя жизнь, как не пена на воде (468)? И вы совершенно правы, говоря о замене, пущенной вниз по реке. Я не верю, что мне удастся обрести утешение.
Пока они беседовали, стемнело, и Нака-но кими, почувствовав себя неловко, сказала:
– Моей гостье может показаться странным, что вы так долго не уходите. Прошу вас, хотя бы сегодня…
– Так, значит, я смею рассчитывать на ваше содействие? – сказал Дайсё, поднимаясь. – Объясните вашей гостье, что речь идет не о случайной прихоти, а о давнем, испытанном годами чувстве. Если же она отнесется к моему предложению благосклонно… Боюсь только, что я слишком неопытен в таких делах и могу допустить любую оплошность…
Госпожа Тюдзё была в восторге, ибо Дайсё показался ей средоточием всех возможных совершенств. Раньше, когда кормилица пыталась убедить ее принять его предложение, она отказывалась даже говорить о нем, но, увидев его собственными глазами, поняла, что такого Волопаса стоит ждать хоть целый год. Девушка была слишком хороша, чтобы отдавать ее простолюдину, вот она и ухватилась за Сёсё, в котором после диких восточных варваров увидела человека благородного.
Кипарисовый столб, у которого сидел Дайсё, его сиденье долго еще хранили аромат его тела, столь сладостный, что любые слова бессильны… Даже дамы, которые часто видели его, и те не скупились на похвалы.
– В сутрах сказано, что аромат, исходящий от тела человека, – знак его избранности. Это одно из высших воздаяний за благие дела, – говорили они. – Помните, что написано в сутре Лотоса об аромате сандалового дерева с горы Бычья Голова – страшное имя, не правда ли? Так вот, когда Дайсё проходит мимо, не остается никаких сомнений в истинности слов Будды. Причина скорее всего в том, что с малых лет он был необычайно благочестив.
А какая-то дама сказала:
– Хотела бы я знать, что было с ним в предыдущих рождениях… Слушая их, госпожа Тюдзё невольно улыбалась.
Нака-но кими, улучив миг, намекнула ей на желание Дайсё.
– Если что-то запало ему в душу, он не отступится, – сказала она. – Я понимаю, вам трудно решиться, тем более что при его нынешнем положении… Но вы ведь готовы были заставить вашу дочь переменить обличье, так не лучше ли сначала попытать счастья здесь? Стать монахиней она всегда успеет.
– Я действительно собиралась поселить дочь в горах, «где не услышишь даже, как кричат, пролетая, птицы…» (295). Но мною руководило единственно желание уберечь ее от горестей и оскорблений. Однако, увидев господина Дайсё, я поняла, что в его доме должна быть счастлива самая последняя служанка. А молодой женщине с чувствительным сердцем тем более невозможно остаться к нему равнодушной. Но вправе ли я сеять семена печали (471), которые прорастут в душе моей дочери? Ведь хотя мы и «ничтожные бедняки»… (472). Впрочем, всем женщинам равно приходится нести тяжкую участь, и не только в этом мире. Однако если вы советуете… Надеюсь, что вы не оставите ее.
Слова госпожи Тюдзё повергли Нака-но кими в сильнейшее замешательство.
– Вы, конечно, понимаете, что о верности господина Дайсё я могу судить лишь по прошлому, – вздохнула она, – обещать же что-нибудь на будущее мне трудно.
Да и стоило ли обнадеживать несчастную мать?
Когда рассвело, за госпожой Тюдзё прислали карету. Похоже, что правитель Хитати был вне себя от возмущения, во всяком случае, она получила от него гневное послание.
– Мне очень неловко, но я вынуждена во всем положиться на вас, – плача, сказала она Нака-но кими. – Я буду чрезвычайно признательна, если вы разрешите моей дочери остаться здесь еще на некоторое время. А я пока подумаю, что мне с ней делать – поселить ли ее «среди утесов» (109) или… Она, конечно, недостойна вашего внимания, но не оставляйте бедняжку, руководите ею во всем.
Девушка, никогда не расстававшаяся с матерью, печалилась и вздыхала, но могла ли она не радоваться случаю хотя бы недолго пожить в столь великолепном доме?
Было совсем светло, когда карету госпожи Тюдзё вывели наконец со двора, и как раз в этот миг из Дворца возвратился принц. Ему так хотелось поскорее увидеть сына, что он уехал без свиты, воспользовавшись самой скромной каретой. Увидав подъезжавшую к дому процессию, госпожа Тюдзё велела слугам пропустить ее, а принц, распорядившись, чтобы карету подвели к галерее, вышел.
– Кто это поспешно покидает наш дом в столь ранний час? – недовольно спросил он, заметив незнакомую карету, и подумал: «Так возвращаются обычно с тайного свидания». Что за неприятная привычка судить о других по себе!
– Это изволит уезжать благородная госпожа из Хитати, – заявил кто-то из слуг госпожи Тюдзё, и передовые принца расхохотались: «Вот уж и в самом деле благородная госпожа…»
Могла ли женщина оставаться равнодушной к этим насмешкам? «Увы, я действительно ничтожна…» – вздохнула она. Как ей хотелось иметь приличное звание хотя бы ради дочери! Одна мысль, что той придется влачить столь же безотрадное существование, повергала ее в отчаяние.
– Оказывается, вас навещает какая-то благородная госпожа из Хитати? – сказал принц, входя в покои Нака-но кими. – Что за таинственная особа, покидающая наш дом на рассвете?
Судя по всему, сомнения еще не оставили его. Госпожа смутилась, и лицо ее порозовело от сдерживаемого негодования.
– Эта особа когда-то в молодости была приятельницей Таю, – отвечала она. – Не думаю, чтобы она могла заинтересовать вас. Но зачем вы снова говорите так, словно в чем-то меня подозреваете? Ваши намеки приведут к тому, что и прислужницы станут поглядывать на меня с любопытством. Боюсь, что на этот раз молва успеет… (473).
И госпожа сердито отвернулась. Но как же прелестна она была в тот миг!
Утром принц долго не выходил из опочивальни, словно забыв, «что бывает рассвет» (6), и только когда ему доложили, что в доме собралось множество гостей, перешел в главные покои. Состояние Государыни-супруги и раньше не вызывало опасений, сегодня же здоровье ее совершенно поправилось, поэтому принц провел день в праздности, играя в «го», «закрывание рифм» и другие игры с сыновьями Левого
министра.
Вечером он вернулся во флигель, но госпоже как раз мыли голову. Дамы разошлись, и в покоях было пусто. Подозвав маленькую девочку-служанку, принц передал госпоже:
– Неужели нельзя было выбрать другой день? Что ж мне теперь, изнывать весь вечер от тоски?
– Обычно госпожа моет голову, когда господина нет дома, – сочувственно вздыхая, ответила Таю, – но в последнее время она была очень занята, а потом выяснилось, что, кроме этого дня, до конца луны не будет ни одного благоприятного. А поскольку впереди Девятая и Десятая луны… Вот она и попросила меня ей помочь.
Маленький господин уже спал, а оставшиеся в покоях дамы сидели рядом, охраняя его сон. Принц слонялся по дому, не зная, чем заняться, как вдруг приметил в западной части флигеля незнакомую девочку-служанку и принялся подглядывать за ней, решив, что где-то поблизости поместили одну из вновь поступивших на службу дам. Перегородки были чуть раздвинуты посередине, и, приблизившись, он увидел, что за ними на расстоянии не более одного сяку стоит ширма. За ширмой помимо основных занавесей был еще и переносной, из-под которого – его полотнище оказалось чуть приподнятым – выглядывал край рукава. Судя по рукаву, за занавесом сидела дама, облаченная в яркое нижнее платье цвета «астра-сион», поверх которого было наброшено украшенное вышивкой верхнее платье цвета «девичья краса». Крайняя створка ширмы, поставленная под углом, мешала ей видеть вошедшего. «Наверное, новенькая, – подумал принц, – кажется, недурна собой». Тихонько раздвинув перегородки, он вошел неслышными шагами, никем не замеченный.
В прелестном внутреннем садике, окруженном со всех сторон галереями, цвели, сплетаясь друг с другом, осенние цветы, по берегам ручьев лежали большие камни изысканнейших очертаний. Девушка, сидя у галереи, любовалась садом. Отодвинув перегородку, принц заглянул за ширму. Девушка привстала, подумав, что пришел кто-то из дам. У нее и мысли не возникло, что это принц. Она была так хороша, что, не имея сил справиться с искушением (да и можно ли было от него этого ожидать?), принц потянул к себе подол ее платья и, задвинув за собой перегородку, устроился в узком проходе за ширмой. Заподозрив неладное, девушка прикрыла лицо веером и робко оглянулась. Окончательно плененный, принц схватил руку, сжимавшую веер, и спросил:
– Кто вы? Откройте свое имя!
Девушка растерялась. Нежданный гость прятался за ширмой, и, не видя его лица, она могла лишь гадать, кто он. Уж не тот ли это Дайсё, который давно оказывает ей внимание? Одежды незнакомца издавали столь сильное благоухание, что подобный вывод напрашивался сам собой… Увы, вряд ли она когда-нибудь бывала в более затруднительном положении.
Тут с противоположной стороны вошла кормилица, заметившая, что в покоях ее госпожи происходит что-то странное.
– Кто это? – возмущенно вскричала она. – Какая дерзость! Однако смутить принца было не так-то просто. Нечаянность встречи
не лишила его дара красноречия, он говорил о том о сем, когда же совсем стемнело, заявил:
– Не отпущу вас до тех пор, пока вы не назовете своего имени. – И привычно лег рядом. Тут только кормилица догадалась, кто гость ее госпожи. Догадавшись же, онемела от страха. В это время дамы, зажигавшие фонари под стрехой, сообщили:
– Госпожа изволила вернуться к себе.
Во всем доме, кроме покоев Нака-но кими, опустили решетки. Девушка помещалась в самой уединенной части флигеля. Там не было иной утвари, кроме двух высоких шкафчиков, повсюду стояли ширмы в чехлах – словом, когда б не открытый проход, соединявший этот укромный уголок с другими помещениями, никому бы и в голову не пришло, что здесь кто-то живет.
Послышался стук опускаемой решетки, и в покои вошла одна из прислужниц госпожи, дама по прозванию Укон, дочь Таю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
– Монахиня Бэн говорила мне, что он выразил желание познакомиться с моей дочерью, надеясь найти в ней замену ушедшей. О, я прекрасно понимаю, что мы не заслуживаем такой чести, но не зря ведь сказано: «Он один лишь тому причиной…» (45) Как трогательно, что господин Дайсё до сих пор верен памяти вашей сестры!
И госпожа Тюдзё, роняя слезы, стала рассказывать Нака-но кими о том, в каком бедственном положении оказалась ее дочь. Не касаясь подробностей – ибо история с Сёсё наверняка была известна всему свету, – она лишь намекнула на испытанное девушкой унижение, после чего сказала:
– Пока я жива, я сумею оградить ее от бед. Так или иначе, мы проживем, утешая и поддерживая друг друга. Но что будет потом, когда меня не станет? Мысль о будущем дочери так тревожит меня, что я даже подумываю, уж не принять ли ей постриг? Тогда я поселила бы ее где-нибудь в горах, вдали от мирских соблазнов…
– Да, все это в самом деле, печально! Но вправе ли мы жаловаться? Подвергаться насмешкам, оскорблениям – таков удел всех, оставшихся без опоры в жизни. Отец тоже хотел, чтобы мы приняли постриг, но так нелегко порвать связи с миром… Можно ли было предвидеть, что я окажусь в столице, в этом великолепном доме? Боюсь, что вашей дочери будет еще труднее. Но разве вам не жаль надевать на нее монашеское платье?
Могла ли госпожа Тюдзё не радоваться, видя, что Нака-но кими приняла судьбу ее дочери так близко к сердцу?
Сама она была далеко уже не молода, но все еще миловидна, да и держалась с достоинством. Вот только с годами она располнела, став настоящей «госпожой Хитати».
– Ваш отец слишком жестоко обошелся с моей дочерью, – сказала она. – Когда б он признал ее, она бы не подвергалась теперь таким унижениям. Право, если б не вы…
И госпожа Тюдзё принялась рассказывать супруге принца о том, что пришлось ей изведать за прошедшие годы, как печально было жить на «острове Уки»… (467).
– Да, «уже потому, что сама…» (319), – говорила она. – Ах, так бы и сидела вечно рядом с вами, вспоминая о жизни у подножия горы Цукуба, где не было никого, кто мог хотя бы выслушать меня. Но боюсь, в мое отсутствие мои несносные дети весь дом перевернут вверх дном… Я хорошо понимаю, что, став супругой такого человека, уронила себя в глазах всего света, но, если вы согласитесь взять мою дочь на свое попечение, я ни во что не стану вмешиваться.
Прислушиваясь к ее бесконечным сетованиям, Нака-но кими подумала, что и в самом деле было бы неплохо помочь девушке, тем более что, судя по всему, дочь госпожи Тюдзё была хороша собой и обладала приветливым нравом. Кроткая и добросердечная, она обнаруживала к тому же несомненные дарования. Девушка была застенчива и не показывалась никому, даже прислуживающим госпоже дамам. Голос же ее до странности напоминал голос Ооикими… «А что, если показать ее Дайсё? – внезапно пришло на ум Нака-но кими. – Ведь он сам говорил, что был бы счастлив найти подобие ушедшей». Стоило ей об этом подумать, как послышались крики: «Пожаловал господин Дайсё!»
Дамы привычно засуетились, расставляя занавесы.
– Нельзя ли и мне взглянуть на господина Дайсё? – спросила госпожа Тюдзё. – Все, кому случалось видеть его хотя бы мельком, рассказывают самые невероятные вещи. Не верится, что он так же прекрасен, как принц.
– Я бы не стала их сравнивать, – отозвался кто-то из дам. – Не нам судить, кто из них лучше, кто хуже.
– Когда видишь рядом их обоих, – ответила Нака-но кими, – невольно отдаешь предпочтение Дайсё. Но если смотреть на каждого в отдельности, то решить, кто из них прекраснее, совершенно невозможно. Как это дурно, что в присутствии красивого человека люди начинают казаться хуже, чем они есть на самом деле.
– И все же госпожа несправедлива к своему супругу. – Возразили дамы. – Вряд ли найдется человек, способный затмить принца.
Тут доложили, что господин Дайсё вышел из кареты, но долгое время были слышны лишь громкие крики передовых, а самого Дайсё видно не было. Наконец появился и он. «С принцем ему не сравниться, – подумала госпожа Тюдзё, жадно вглядываясь в гостя, – но и он удивительно хорош собой. А сколько изящества в его движениях!» И она смущенно пригладила волосы на висках. Превосходство Дайсё над окружающими было настолько очевидным, что в его присутствии каждый испытывал невольное замешательство. Судя по множеству передовых, Дайсё прибыл прямо из Дворца.
– Вчера вечером мне сообщили о нездоровье Государыни, – сказал он, – и я поспешил во Дворец, а так как никого из ее детей еще не было, я счел своим долгом прислуживать ей вместо вашего супруга. Сегодня он наконец приехал, но довольно поздно, осмелюсь предположить, что причиною тому – вы.
– О, я всегда была уверена в вашей доброте, – ответила Нака-но кими. Она догадывалась, что Дайсё неспроста приехал к ней, зная, что принц надолго задержится во Дворце. Он старался подавлять жалобы, но, слушая его, Нака-но кими понимала, что ему так и не удалось изгладить в своем сердце память о прошлом и ничто в мире не радует его. «Неужели за столько лет он не сумел ее забыть? – спрашивала она себя. – Может быть, ему просто не хочется признаваться, что страсть, когда-то казавшаяся неодолимой…» Однако искренность Дайсё не вызывала сомнений, и у нее печально сжалось сердце. «Ведь не деревья, не камни – люди…» Он по-прежнему считал себя обиженным, и, огорченная упреками, Нака-но кими решила навести его на мысль об «обряде Омовения», надеясь, что хотя бы таким образом Дайсё удастся обрести желанное успокоение (181). А иначе зачем было ей заводить разговор о «живом подобии»? Она намекнула, что особа, возбудившая его любопытство, скрывается сейчас в ее доме, и вряд ли Дайсё остался равнодушным к этой новости. Ему захотелось сразу же увидеть девушку, но, опасаясь, что Нака-но кими осудит его за легкомыслие, он ничем не выдал своего нетерпения.
– Когда б это божество и впрямь сумело удовлетворить мои желания, моя признательность не ведала бы границ, – сказал он. – Но если вы по-прежнему будете мучить меня, горные потоки так и останутся замутненными…
– Увы, нелегко быть праведником, – ответила госпожа и тихонько засмеялась. Госпожа Тюдзё была восхищена.
– Что ж, если вы согласны замолвить словечко… Но сознаюсь, ваше явное стремление избавиться от меня слишком живо напоминает о прошлом, и в душе рождаются самые темные предчувствия…
На глазах у него навернулись слезы, но, стараясь не выдавать волнения, Дайсё сказал словно в шутку:
– Когда б удалось
Отыскать замену ушедшей,
От себя и на миг
Не отпуская ее, сумел бы
Избавиться от тоски.
– Замену всегда
Пускают вниз по течению
Священной реки.
Вряд ли ее ты станешь
Вечно держать при себе.
Говорят, что «рук слишком много» (469)… Мне жаль ее… – ответила госпожа.
– Но ведь и для них в конце концов найдется преграда (470)… – многозначительно сказал Дайсё. – Что моя жизнь, как не пена на воде (468)? И вы совершенно правы, говоря о замене, пущенной вниз по реке. Я не верю, что мне удастся обрести утешение.
Пока они беседовали, стемнело, и Нака-но кими, почувствовав себя неловко, сказала:
– Моей гостье может показаться странным, что вы так долго не уходите. Прошу вас, хотя бы сегодня…
– Так, значит, я смею рассчитывать на ваше содействие? – сказал Дайсё, поднимаясь. – Объясните вашей гостье, что речь идет не о случайной прихоти, а о давнем, испытанном годами чувстве. Если же она отнесется к моему предложению благосклонно… Боюсь только, что я слишком неопытен в таких делах и могу допустить любую оплошность…
Госпожа Тюдзё была в восторге, ибо Дайсё показался ей средоточием всех возможных совершенств. Раньше, когда кормилица пыталась убедить ее принять его предложение, она отказывалась даже говорить о нем, но, увидев его собственными глазами, поняла, что такого Волопаса стоит ждать хоть целый год. Девушка была слишком хороша, чтобы отдавать ее простолюдину, вот она и ухватилась за Сёсё, в котором после диких восточных варваров увидела человека благородного.
Кипарисовый столб, у которого сидел Дайсё, его сиденье долго еще хранили аромат его тела, столь сладостный, что любые слова бессильны… Даже дамы, которые часто видели его, и те не скупились на похвалы.
– В сутрах сказано, что аромат, исходящий от тела человека, – знак его избранности. Это одно из высших воздаяний за благие дела, – говорили они. – Помните, что написано в сутре Лотоса об аромате сандалового дерева с горы Бычья Голова – страшное имя, не правда ли? Так вот, когда Дайсё проходит мимо, не остается никаких сомнений в истинности слов Будды. Причина скорее всего в том, что с малых лет он был необычайно благочестив.
А какая-то дама сказала:
– Хотела бы я знать, что было с ним в предыдущих рождениях… Слушая их, госпожа Тюдзё невольно улыбалась.
Нака-но кими, улучив миг, намекнула ей на желание Дайсё.
– Если что-то запало ему в душу, он не отступится, – сказала она. – Я понимаю, вам трудно решиться, тем более что при его нынешнем положении… Но вы ведь готовы были заставить вашу дочь переменить обличье, так не лучше ли сначала попытать счастья здесь? Стать монахиней она всегда успеет.
– Я действительно собиралась поселить дочь в горах, «где не услышишь даже, как кричат, пролетая, птицы…» (295). Но мною руководило единственно желание уберечь ее от горестей и оскорблений. Однако, увидев господина Дайсё, я поняла, что в его доме должна быть счастлива самая последняя служанка. А молодой женщине с чувствительным сердцем тем более невозможно остаться к нему равнодушной. Но вправе ли я сеять семена печали (471), которые прорастут в душе моей дочери? Ведь хотя мы и «ничтожные бедняки»… (472). Впрочем, всем женщинам равно приходится нести тяжкую участь, и не только в этом мире. Однако если вы советуете… Надеюсь, что вы не оставите ее.
Слова госпожи Тюдзё повергли Нака-но кими в сильнейшее замешательство.
– Вы, конечно, понимаете, что о верности господина Дайсё я могу судить лишь по прошлому, – вздохнула она, – обещать же что-нибудь на будущее мне трудно.
Да и стоило ли обнадеживать несчастную мать?
Когда рассвело, за госпожой Тюдзё прислали карету. Похоже, что правитель Хитати был вне себя от возмущения, во всяком случае, она получила от него гневное послание.
– Мне очень неловко, но я вынуждена во всем положиться на вас, – плача, сказала она Нака-но кими. – Я буду чрезвычайно признательна, если вы разрешите моей дочери остаться здесь еще на некоторое время. А я пока подумаю, что мне с ней делать – поселить ли ее «среди утесов» (109) или… Она, конечно, недостойна вашего внимания, но не оставляйте бедняжку, руководите ею во всем.
Девушка, никогда не расстававшаяся с матерью, печалилась и вздыхала, но могла ли она не радоваться случаю хотя бы недолго пожить в столь великолепном доме?
Было совсем светло, когда карету госпожи Тюдзё вывели наконец со двора, и как раз в этот миг из Дворца возвратился принц. Ему так хотелось поскорее увидеть сына, что он уехал без свиты, воспользовавшись самой скромной каретой. Увидав подъезжавшую к дому процессию, госпожа Тюдзё велела слугам пропустить ее, а принц, распорядившись, чтобы карету подвели к галерее, вышел.
– Кто это поспешно покидает наш дом в столь ранний час? – недовольно спросил он, заметив незнакомую карету, и подумал: «Так возвращаются обычно с тайного свидания». Что за неприятная привычка судить о других по себе!
– Это изволит уезжать благородная госпожа из Хитати, – заявил кто-то из слуг госпожи Тюдзё, и передовые принца расхохотались: «Вот уж и в самом деле благородная госпожа…»
Могла ли женщина оставаться равнодушной к этим насмешкам? «Увы, я действительно ничтожна…» – вздохнула она. Как ей хотелось иметь приличное звание хотя бы ради дочери! Одна мысль, что той придется влачить столь же безотрадное существование, повергала ее в отчаяние.
– Оказывается, вас навещает какая-то благородная госпожа из Хитати? – сказал принц, входя в покои Нака-но кими. – Что за таинственная особа, покидающая наш дом на рассвете?
Судя по всему, сомнения еще не оставили его. Госпожа смутилась, и лицо ее порозовело от сдерживаемого негодования.
– Эта особа когда-то в молодости была приятельницей Таю, – отвечала она. – Не думаю, чтобы она могла заинтересовать вас. Но зачем вы снова говорите так, словно в чем-то меня подозреваете? Ваши намеки приведут к тому, что и прислужницы станут поглядывать на меня с любопытством. Боюсь, что на этот раз молва успеет… (473).
И госпожа сердито отвернулась. Но как же прелестна она была в тот миг!
Утром принц долго не выходил из опочивальни, словно забыв, «что бывает рассвет» (6), и только когда ему доложили, что в доме собралось множество гостей, перешел в главные покои. Состояние Государыни-супруги и раньше не вызывало опасений, сегодня же здоровье ее совершенно поправилось, поэтому принц провел день в праздности, играя в «го», «закрывание рифм» и другие игры с сыновьями Левого
министра.
Вечером он вернулся во флигель, но госпоже как раз мыли голову. Дамы разошлись, и в покоях было пусто. Подозвав маленькую девочку-служанку, принц передал госпоже:
– Неужели нельзя было выбрать другой день? Что ж мне теперь, изнывать весь вечер от тоски?
– Обычно госпожа моет голову, когда господина нет дома, – сочувственно вздыхая, ответила Таю, – но в последнее время она была очень занята, а потом выяснилось, что, кроме этого дня, до конца луны не будет ни одного благоприятного. А поскольку впереди Девятая и Десятая луны… Вот она и попросила меня ей помочь.
Маленький господин уже спал, а оставшиеся в покоях дамы сидели рядом, охраняя его сон. Принц слонялся по дому, не зная, чем заняться, как вдруг приметил в западной части флигеля незнакомую девочку-служанку и принялся подглядывать за ней, решив, что где-то поблизости поместили одну из вновь поступивших на службу дам. Перегородки были чуть раздвинуты посередине, и, приблизившись, он увидел, что за ними на расстоянии не более одного сяку стоит ширма. За ширмой помимо основных занавесей был еще и переносной, из-под которого – его полотнище оказалось чуть приподнятым – выглядывал край рукава. Судя по рукаву, за занавесом сидела дама, облаченная в яркое нижнее платье цвета «астра-сион», поверх которого было наброшено украшенное вышивкой верхнее платье цвета «девичья краса». Крайняя створка ширмы, поставленная под углом, мешала ей видеть вошедшего. «Наверное, новенькая, – подумал принц, – кажется, недурна собой». Тихонько раздвинув перегородки, он вошел неслышными шагами, никем не замеченный.
В прелестном внутреннем садике, окруженном со всех сторон галереями, цвели, сплетаясь друг с другом, осенние цветы, по берегам ручьев лежали большие камни изысканнейших очертаний. Девушка, сидя у галереи, любовалась садом. Отодвинув перегородку, принц заглянул за ширму. Девушка привстала, подумав, что пришел кто-то из дам. У нее и мысли не возникло, что это принц. Она была так хороша, что, не имея сил справиться с искушением (да и можно ли было от него этого ожидать?), принц потянул к себе подол ее платья и, задвинув за собой перегородку, устроился в узком проходе за ширмой. Заподозрив неладное, девушка прикрыла лицо веером и робко оглянулась. Окончательно плененный, принц схватил руку, сжимавшую веер, и спросил:
– Кто вы? Откройте свое имя!
Девушка растерялась. Нежданный гость прятался за ширмой, и, не видя его лица, она могла лишь гадать, кто он. Уж не тот ли это Дайсё, который давно оказывает ей внимание? Одежды незнакомца издавали столь сильное благоухание, что подобный вывод напрашивался сам собой… Увы, вряд ли она когда-нибудь бывала в более затруднительном положении.
Тут с противоположной стороны вошла кормилица, заметившая, что в покоях ее госпожи происходит что-то странное.
– Кто это? – возмущенно вскричала она. – Какая дерзость! Однако смутить принца было не так-то просто. Нечаянность встречи
не лишила его дара красноречия, он говорил о том о сем, когда же совсем стемнело, заявил:
– Не отпущу вас до тех пор, пока вы не назовете своего имени. – И привычно лег рядом. Тут только кормилица догадалась, кто гость ее госпожи. Догадавшись же, онемела от страха. В это время дамы, зажигавшие фонари под стрехой, сообщили:
– Госпожа изволила вернуться к себе.
Во всем доме, кроме покоев Нака-но кими, опустили решетки. Девушка помещалась в самой уединенной части флигеля. Там не было иной утвари, кроме двух высоких шкафчиков, повсюду стояли ширмы в чехлах – словом, когда б не открытый проход, соединявший этот укромный уголок с другими помещениями, никому бы и в голову не пришло, что здесь кто-то живет.
Послышался стук опускаемой решетки, и в покои вошла одна из прислужниц госпожи, дама по прозванию Укон, дочь Таю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42