— Вечером попробуем сварить суп, — сонно произнесла мать. — Я нашла не очень проросшую картошку, есть перец, капуста и вполне приличная морковь. Если бы не страх все испортить, можно было бросить туда немного сала для навара, но кто знает, сколько оно пролежало? Досадно, если из-за него все пойдет насмарку.
Клер еще что-то проговорила вполголоса и вскоре задремала. Жюльен с удовольствием последовал бы ее примеру, но нужно было распорядиться послеобеденным отдыхом иначе — обследовать заброшенный дом. Он повернулся на бок и стал разглядывать профиль матери, ее влажную шею, остро выступающие ключицы. Какой она была худенькой, беззащитной! Одежда крестьянки — платье с глубоким вырезом и косынка — скорее придавал ей вид сбежавшей пленницы, чем истинной дочери полей. Она тоже загорела: нос покраснел и стал блестящим. Когда ее дыхание сделалось ровным и медленным, Жюльен осторожно вышел из сарая, преследуемый изучающим взглядом кур, и направился к зарослям, занявшим место прежнего цветника. Розовые кусты превратились в ощетинившиеся шипами непроходимые дебри, что-то вроде растительной колючей проволоки, которая обвила все здание. Требовалась незаурядная ловкость, чтобы пробраться сквозь нее, тут же не поранив себе руки и ноги.
На противоположной стороне дома солнце раскалило камни фасада, от фундамента вверх поднимался густой запах застарелой плесени. Там, то выныривая на поверхность, то вновь исчезая в трещинах облицовки, сновали ящерицы. Черненькие, грациозные, они казались выписанными тонкой кисточкой на фоне камней. Жюльен тяжело дышал. Он осторожно коснулся пальцами лестничных перил. Ступени тоже покрылись мхом — ведь их давно никто не чистил. Сорняки росли даже между створками двери. Мальчик взобрался по ступеням, стараясь не производить шума. Оказавшись перед дверью, он взялся за проржавевшую ручку, но замок не поддался и створки остались плотно пригнанными друг к другу. Как видно, Адмирал, покидая свой корабль, позаботился о том, чтобы как следует его запереть. Из соображений безопасности? Или чтобы не возник соблазн вернуться? Жюльен представил, как сначала дед закрывает все двери, а затем выбрасывает ключи в колодец. Где сейчас эти ключи? Одонье вроде бы о них не упоминал. А может, они были у старика в кармане в тот день, когда он подорвался на мине? Мальчик усмехнулся. Разве могло такое препятствие остановить настоящего взломщика? У него имелась отмычка, украденная в пансионе. В нужный момент он ее слегка смажет жиром и откроет замок. Мальчик сделал шаг назад. Внезапно ему пришло в голову, что он впервые видит входную дверь закрытой. Прежде даже зимой дубовые створки всегда были распахнуты, словно приглашая в огромную прихожую, где постоянно поддерживался огонь — посетители могли снять верхнюю одежду.
Перекинув ноги через каменные перила, Жюльен соскользнул вниз с другой стороны дома, ободрав кожу на животе. Ему вспомнился Маугли — голый и одинокий посреди джунглей. Он обошел дом, пытаясь отыскать хоть какое-нибудь отверстие. Но ставни были заперты изнутри на задвижки, вдобавок их накрепко спаял разросшийся плющ, а отдушины закрывали железные решетки. Иначе говоря, доступ в подвал был так же невозможен, как и в жилое помещение. Разумеется, преграда могла быть успешно преодолена с помощью стамески и молотка, но… внутри находилась бомба. Бомба, возлежавшая на груде старых матрасов, брошенных на чердаке. Она, правда, уберегла дом от мародеров, но одновременно и препятствовала любому в него проникновению. Жюльен подтянулся на руках, стараясь заглянуть в окна через щели ставен, но внутри все было черно, не просматривались даже очертания мебели.
Придется-таки воспользоваться отмычкой, моля Бога, чтобы удалось справиться с замком. Мальчик решил осуществить свой замысел этой же ночью, как только мать уснет. Первым делом он спустится в подвал и возьмет несколько бутылок. Подвал — нижняя часть дома, там при передвижении вибрация будет незначительной, и потом, если повезет… дед мог подвесить там на крюк окорок или копченую кабанью ногу. Если припрятать их в надежном месте да выдумать правдоподобную историю, Клер нипочем не догадается об истинном их происхождении. Пробравшись сквозь лабиринт колючего кустарника, Жюльен вернулся в хижину. Мать спала, приоткрыв рот. На лоб ее уселась муха. Мальчик осторожно поднес ладонь к лицу матери и прогнал насекомое.
Когда Клер проснулась, они вновь взялись за дело. Изредка мать и сын обменивались словом-другим. Вскоре ими было сделано важное открытие: работа с землей вовсе не опустошает голову, как это считается у горожан, а заставляет целиком подчиниться вас определенному ритму, направленному на предельную рационализацию каждого движения. Жюльен, к примеру, с удивлением обнаружил, что его захлестывает волна ненависти к корешку, доставившему ему массу хлопот, что он бранится на камни, о которые спотыкается его лопата, ведет странные разговоры с землей, которую переворачивает лопатой, чтобы напитать воздухом, с этой нетронутой, покрывшейся коростой, затвердевшей землей, которая затем старанием рук его обращается в бурую, нежную, податливую пыль. Ни для чего другого места в голове не оставалось — только безмолвный глупый монолог, ругательства и сетования. Он клял на чем свет стоит собственное тело, мышцы, словно досадовал на ленивых работников, из души рвался вопль возмущения в адрес земли, которая сопротивлялась, противопоставляла ему свою косность целины. Весь день прошел в этой тайной борьбе, закончившейся лишь на закате, когда солнце сползло за деревья и исчезло.
* * *
Вечером мать и сын впервые сварили себе суп. Оба были очень грязны, но сил на то, чтобы умыться, не осталось. Высохший пот превратился в жесткую корку на коже. У мальчика начали болеть обожженные части тела, и мать легонько растерла его жиром. Да и у самой Клер руки сильно обгорели. Дотронувшись до покрасневшего лица, она грустно заметила:
— Подумать только, раньше я не выходила из дома без шляпы, чтобы кожа оставалась белой и от солнца не появились морщинки. Если так и дальше пойдет, к концу лета я превращусь в столетнюю старуху!
В котелке, пристроенном на камнях их цыганского бивуака, булькал суп — месиво из нарезанных кружочками корнеплодов, воды и топленого сала. Овощи мать чистила с неловкостью горе-хозяйки, которой давно не приходилось орудовать ножом. Жюльен поневоле задавал себе вопрос: кто, интересно, обслуживал ее последние пять лет? Кухарка? Мальчики-официанты? Не входила ли она в число счастливцев, которые дважды в день питались в «закрытых» столовых, где подавали всего вволю и без всяких талонов? Какой воротила черного рынка мог обеспечить ей такой образ жизни, какой оптовый торговец шинами, скобяными изделиями или сукном? Жюльен, не пытаясь подавить нараставшее в нем раздражение, наблюдал, как мать сражается с неподатливыми овощными шкурками. «Баронесса», — сказал о ней Рубанок. И правда, внешность Клер отличалась утонченностью и какой-то хрупкой, породистой красотой, что в конце концов начинало действовать на нервы. Жюльену хотелось вырвать из рук матери нож со словами: «Оставь, раз уж не можешь с ним управляться. В пансионе я перечистил гору овощей — мне не привыкать».
Клер ничего толком не умела: ни суп варить, ни работать в огороде. Возможно, ей удалось бы разбить клумбу и правильно подобрать по окраске цветы, но она не способна была выдернуть корнеплод без того, чтобы его не повредить, боялась кур, утверждая, что они на нее «злобно» смотрят, и кривилась, когда ела хлеб, намазанный топленым салом с душком.
В тот вечер Жюльен, как никогда остро, ощутил, что должен взять над матерью шефство, защищать ее, ибо она прошла сквозь военные годы, нисколько не закалившись. Хотя он немного досадовал на нее за это, но так, совсем чуть-чуть. Не мог он не понимать, что после долгих лет с таким мужем, как Матиас, у нее вполне естественно возник соблазн стать для кого-нибудь обожаемым существом, маленькой капризной женщиной, которую наряжают как куклу. Наверное, все эти пять лет она смеялась своим переливчатым смехом, таким нежным, таким обворожительным. Должно быть, пятилетие войны мать прожила как период выздоровления, позволивший ей излечиться от ужаса, в котором она постоянно пребывала в супружестве с Матиасом Леурланом.
Они с аппетитом съели суп, который Клер разлила по мискам, умудрившись обжечься половником. Действительно ли оказался он таким удачным или просто мать и сын были очень голодны, но только им едва удалось не опустошить весь котелок.
— Хлебца бы еще, — мечтательно протянула женщина. — И немного масла. Как вкусно — белый хлеб со свежим маслом!
Надвинув на котелок крышку, Жюльен отправился в хижину и улегся на солому. Пришлось устроиться на животе, потому что спина горела огнем. Но это было даже кстати: боль от ожогов помешает ему заснуть, и, как только мать погрузится в сон, он совершит первую вылазку в заброшенный дом.
7
На небе показалась луна. Жюльена это не только не смутило, но даже обрадовало: она брала на себя часть работы, заливая дом мертвенно-холодным светом, от которого камни казались голубоватыми. Мальчик выбрался из соломы. В кармане лежали заранее припасенные коробок спичек, свеча и отмычка, которую он достал из сундучка, притворившись, будто хочет лишний раз заглянуть в учебник по земледелию. Мать крепко спала. Жюльен смотрел на нее, весь во власти тревожного возбуждения. А что, если проклятый дом все-таки взлетит на воздух? В темноте нетрудно споткнуться, задеть бутылки, которые упадут на пол с сильным грохотом, неминуемо докатятся до чердака и разбудят бомбу… Но не стоило об этом думать. Разве был у него выбор? Он не доверял лету — лето обманывало, заставляло поверить, что жизнь легка и прекрасна. Летом можно спать под открытым небом, вволю есть фрукты, которые растут сами собой. Лето не что иное, как мираж, иллюзия. Он же думал только о зиме, и ни о чем другом думать не мог. В голове теснились нелепые разрозненные картины: ледяные, тверже каменных статуй, трупы североамериканских охотников в бревенчатых хижинах Клондайка, лопнувшие стволы промерзших ружей, прилипшие к металлу пальцы, неподвижные, схваченные ледком ручейки. Не в меру разгулявшееся воображение подхлестывало его страх, но он постарался взять себя в руки и направился к заброшенному дому. Пару раз мальчик обернулся, бросая через плечо тревожный взгляд в сторону леса. Не затаился ли в кустах Рубанок, не следит ли за ним? Втайне Жюльен надеялся, что так оно и есть. Наверняка крестьянский сын лелеял мысль проникнуть в жилище хозяина, и если до сих пор не сделал этого, то только из-за бомбы. Каким унижением будет для него смелость «парижанина», не побоявшегося переступить порог смертельно опасного объекта его вожделений!
Жюльен стал пробираться сквозь колючий кустарник, обдирая спину и живот и не замечая боли. Он шел вперед, не спуская глаз с большой дубовой двери. Заскрипит ли она, открываясь? Затаив дыхание, мальчик взобрался по каменным ступеням и присел на корточки, чтобы с помощью перочинного ножа очистить от травы нижнюю часть дверного проема, после чего достал из кармана отмычку и вставил ее в замочную скважину. Вся надежда была на то, что замочный механизм, долгие месяцы остававшийся в бездействии, не проржавел настолько, что уже не способен двигаться. Хорошо бы его смазать. Вот если бы у него была с собой масленка — тогда он поступил бы, как настоящие грабители, которые всегда смазывают жиром засовы и замки, прежде чем начать их открывать. Несколько секунд Жюльен пытался повернуть сопротивлявшуюся рукоять отмычки, но потом что-то щелкнуло. Мальчик решил, что она сломалась, но, к счастью, звук издал металлический язычок, выдвинувшийся из замочной личинки. По его лицу струился пот, щекоча кончик носа, Жюльен вздохнул поглубже и, опершись о дверь обеими ладонями, осторожно ее толкнул. Ему пришлось собрать все силы, поскольку и в проеме, и между створками набилась земля и выросла трава. Послышался второй щелчок, и на этот раз дверь приоткрылась сантиметров на тридцать. Внутри была чернота, куда более непроницаемая завеса ночи, чем снаружи. Жюльен застыл, пораженный этим абсолютным мраком, необъяснимый ужас завладел всем его существом. Несколько секунд он колебался: не вернуться ли обратно? Стиснув зубы, он чиркнул спичкой и зажег свечу. Протянув руку, мальчик продвинул вперед свой слабенький светильник, пытаясь победить темноту огромной прихожей. На память пришли рассказы об оборотнях, которые были весьма распространены в деревнях и до которых большим охотником был Рубанок. Не выскочит ли сейчас откуда-нибудь направляемая неведомой силой коса, чтобы наказать его за вторжение в святилище проклятого дома, отрубив ему кисть? Он вздрогнул, так живо представилась ему эта картина: рука, еще сжимающая свечку, катится по паркету… Но Жюльен тут же мысленно отругал себя — только этого не хватало! Нелепые предрассудки темного мужичья! Дом пуст, не считая, конечно, мышей, сов или, может быть, барсука.
Втянув живот, мальчик протиснулся в щель. На пальцы стекал воск, но он не ощущал жара. Едва оказавшись в доме, он почувствовал, как в горле запершило от сильного запаха застарелой пыли. Воздух в помещении был спертым, тяжелым, воняло гнильем, мышиным пометом, плесенью. Мальчик подумал о том, что дождевая влага, просочившаяся сквозь дыру на чердаке, пропитала паркет, поэтому он и вздулся. Тусклый огонек свечи выхватывал из ночи лишь небольшой кусок прихожей, и Жюльен старался не смотреть на волнистые причудливые очертания, которые свет отбрасывал на стены. Он сделал несколько шагов. Пол и камин покрывал толстый слой пыли, и на поверхности стола можно было пальцем вывести свое имя, как это описывалось на первых страницах романа «Капитан Фракасс». Однако не стоило терять время, необходимо было отыскать другой источник света, прежде чем станет невозможно держать в руке свечу. Жюльен пересек прихожую и вошел в столовую. Ему с трудом удалось припомнить расположение комнат, поскольку раньше дом всегда содержался в образцовом порядке. Теперь здесь торжествовал хаос: на креслах валялась одежда, на столах вместо скатертей — разобранные по листам газеты, на которых громоздились десятками грязные чашки и стаканы. В тонких фаянсовых бокалах догнивали остатки фруктов.
Мальчик догадался, что, уволив слуг и оставшись в одиночестве в своих хоромах, Адмирал, вместо того чтобы мыть посуду, предпочел попросту доставать ее из буфетов, пока не иссяк запас фарфора и хрусталя. Бывший донжон превратился в помойку, гнусное логово бродяги.
На большом столе Жюльен увидел переносную лампу, встряхнул ее, проверяя, осталось ли горючее, и снял стеклянный верх, чтобы поджечь фитиль. Раздалось сухое потрескивание, по столовой распространился запах керосина, и из темноты выплыли стены. На полу послышался шорох — должно быть, бросились врассыпную потревоженные мыши. Мальчик поднял лампу повыше. Не на экскурсию же, в самом деле, он сюда явился! Раз уж он до сих пор жив, стоило этим воспользоваться — отыскать что-нибудь съестное, и поживее.
На цыпочках он прошел на кухню, опасаясь неожиданной встречи с лисицей или барсуком: всем известно, что лесные зверьки быстро завладевают брошенным людьми жильем. В буфетной тоже царила мерзость запустения: раковина была доверху набита грязной посудой, пол загромождали пустые бутылки. Кости, железные и стеклянные консервные банки переполняли мусорный ящик на радость бытовым паразитам всех мастей. Наугад мальчик открыл один из стенных шкафов — полки были пусты. Решив не продолжать поиски, он вышел. Перемещаться приходилось с предельной осторожностью, чтобы не скрипели доски паркета. Примерно так на глубине нескольких десятков метров двигается по затонувшему кораблю водолаз в своем тяжелом костюме. Темнота вокруг была вязкой, как суп, в который переложили картошки, и Жюльен с трудом пробирался сквозь эту гущу.
Попробовав найти дверь подвала, мальчик вскоре обнаружил, что не помнит, где она находится, и горло ему кольцом сжал панический страх. То и дело он натыкался на порожние бутылки, разбросанные по полу книги, переполненные окурками сигар пепельницы и трубки с невыгоревшим табаком.
Жюльену казалось невероятным, что за несколько последних лет, когда дом еще был обитаем, волей хозяина он был превращен в звериное логово — Адмирал не удосуживался даже открывать окна. Возможно, это произошло после отъезда матери — дед Шарль избрал добровольную ссылку, замкнувшись в четырех стенах своей берлоги и постепенно скатываясь все ниже и ниже.
Он открыл дверь в библиотеку. На полках зияли проплешины, ибо книги пригодились для растопки — в камине среди золы виднелись истлевшие сафьяновые переплеты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36