Жизнь Мэй превратилась в один нескончаемый ужас перед тем моментом, когда появится горничная со свертком. Последней каплей была доставка обернутого в бумагу полного собрания сочинений Марии Корелли.
– Он… он их не посылал! – разрыдалась она. – Кто-то просто шутит.
– Мэй, ты не должна противиться только потому, что это книги того сорта, которые бы не выбрал американец, – утешила Пэтти. – Ты же знаешь, что у англичан странные вкусы, особенно в том, что касается книг. Там все читают Марию Корелли.
В следующую субботу в город отправилась партия девочек за покупками и на дневной спектакль. Среди прочих поручений, класс по искусству посетил магазин фотографии, чтобы купить снимки некоторых ранних итальянских живописцев. Не проявив глубокого интереса к Джотто и его разновидности, Пэтти принялась не спеша прохаживаться по кругу и осматриваться. Она наткнулась на стопку фотографий актеров и актрис, и глаза ее сверкнули при виде большого снимка неизвестного исполнителя главной роли, у которого были закрученные усы, ямочка на подбородке и большие, трогательные глаза. Он был одет в охотничий костюм и не скрывая демонстрировал хлыст. Фото являлось последним словом в романтизме двадцатого века. И, что самое великолепное, оно было снабжено лондонской маркой!
Пэтти незаметно оторвала остальных членов комитета от исследования Фра Анжелико, и три головы восхищенно склонились над находкой.
– Изумительно! – вздохнула Конни. – Но она стоит полтора доллара.
– Нам придется навсегда остаться без газировки! – заметила Присцилла.
– Да, она дорогая, – подтвердила Пэтти. – Но, – она стала заново рассматривать влажные, прелестные глаза, – я совершенно убеждена, что она того стоит.
Они скинулись по пятьдесят центов, и фотография была в их распоряжении.
Четким почерком с наклоном влево, который Мэй стала ненавидеть, Пэтти сделала по всей ширине фото нежную надпись по-французски и подписала полным именем «Катберт Сент-Джон». Она вложила его в простой конверт и попросила несколько удивленного клерка отправить по почте в будущую среду утром, поскольку это был подарок к юбилею, который не должен прибыть раньше положенного срока.
Снимок был доставлен с пятичасовой почтой и вручен Мэй, когда девочки выходили гурьбой с послеобеденных занятий. В гнетущей тишине она взяла его и удалилась в свою комнату. За нею по пятам следовало с полдюжины ее ближайших подруг: Мэй стоило большого труда завоевать сторонников, и теперь от них нельзя было избавиться.
– Открывай его, Мэй, скорее!
– Как ты думаешь, что там?
– Это не цветы и не конфеты. Очевидно, он задумал что-то новенькое.
– Мне все равно, что там находится! – Мэй злобно швырнула пакет в мусорную корзину.
Айрин Маккало выудила его и разрезала бечевку.
– О, Мэй, это его фотография! – завопила она. – И он со-вер-шен-но ве-ли-ко-ле-пен!
– Вы когда-нибудь видели такие глаза!
– Он завивает усы или они такие от природы?
– Почему ты не сказала нам, что у него на подбородке ямочка?
– Он всегда ходит в такой одежде?
Мэй разрывалась между любопытством и злостью. Вырвав у них фотографию, она бросила взгляд на печальные карие глаза и закинула ее лицом вниз в ящик комода.
– Больше никогда не упоминайте при мне его имени! – велела она и, сжав губы, начала расчесываться к ужину.
В пятницу – день покупок в деревне – Пэтти, Конни и Присцилла заскочили к цветочнику оплатить счет.
– Два букета подсолнухов, один доллар, – звонким голосом объявил продавец из глубин магазина, как вдруг сзади послышались шаги, и они оказались лицом к лицу с Мэй Мертель Ван Арсдейл, завернувшей сюда с этой же целью.
– О! – сказала она свирепо. – Я могла бы догадаться, что это вы трое.
Какое-то время она молча разглядывала их, потом упала на грубо сколоченный стул и уткнулась головой в прилавок. За последнее время она пролила столько слез, что они начинали течь сами по себе.
– Наверняка, вы расскажете всей школе, – рыдала она, – и все станут смеяться и… и….
Три подруги смотрели на нее с непреклонным выражением лица. Несколько слезинок не способны были их растрогать.
– Ты сказала, что Розали – глупая маленькая гусыня, которая суетится по пустякам. – Напомнила ей Присцилла.
– А он, во всяком случае, был из плоти и крови, – молвила Пэтти, – несмотря на свой кривой нос.
– Ты по-прежнему считаешь ее глупой гусыней? – поинтересовалась Конни.
– Н-нет!
– Тебе не кажется, что ты была гораздо глупее?
– Д-да.
– И ты извинишься перед Розали?
– Нет!
– То, как мы подадим эту историю, – глубокомысленно заметила Пэтти, – сделает ее довольно забавной.
– По-моему, ты форменное чудовище!
– Ты извинишься перед Розали? – вновь спросила Присцилла.
– Да, если вы обещаете не рассказывать.
– Мы обещаем при одном условии: ты должна расторгнуть свою помолвку с Катбертом Сент-Джоном и никогда о ней не вспоминать.
В следующий четверг Катберт уплыл в Англию на «Океанике» .«Святая Урсула» окунулась в баскетбольную лихорадку, и обстановка стала бодрой и свободной от романтики.
III. Забастовка в группе Вергилия
– МНЕ надоело слушать по пятницам про права женщин, – с отвращением проговорила Пэтти. – Я предпочитаю газировку!
– У нас отнимают уже третий выходной ради какой-то паршивой лекции, – проворчала Присцилла, выглядывая из-за плеча Пэтти, чтобы прочесть на доске объявлений сообщение, написанное прямым, библиотекарским почерком мисс Лорд.
Оно уведомляло школу о том, что вместо обычного похода в деревню за покупками они будут иметь удовольствие прослушать речь профессора МакВея из Колумбийского университета. Тема беседы – забастовка женщин-работниц прачечных. После чего в гостиной будут угощать чаем, а хозяйками назначаются Мэй Ван Арсдейл, Хэрриет Глэдден и Пэтти Уайатт.
– Сейчас не моя очередь! – возразила Пэтти, заметив последний пункт. – Я была хозяйкой две недели назад.
– Это потому, что ты написала эссе по теме «Восьмичасовой рабочий день». Лорди думает, что ты будешь задавать этому парню-профессору умные вопросы и покажешь ему, что «Святая Урсула» не является обыкновенной средней школой, где изучают лишь мнимые достижения, а школой, в которой актуальные проблемы…
– А я так хотела пойти за покупками! – заныла Пэтти. – Мне нужны новые шнурки. Я всю неделю ежедневно завязываю узелки на своих старых.
– А вот и она, – шепнула Присцилла. – Радуйся, а то она заставит тебя переводить целый… Доброе утро, мисс Лорд! Мы как раз высказывались по поводу лекции. Должно быть, ужасно интересно.
Вместо формального приветствия две подруги улыбнулись и последовали за своей учительницей на утренний урок латинского языка.
Именно мисс Лорд прозвучала в «Святой Урсуле» современной нотой. Она верила в воинствующий суфражизм, профсоюзы, бойкоты и забастовки и приложила немало труда к тому, чтобы привить своим маленьким подопечным ее собственную передовую точку зрения. Но работала она наперекор вязкой инертности. Ее маленьких подопечных ни капли не волновала проблема прав в туманном будущем двадцать первого века. Зато их ужасно волновало то, что они теряют половину выходного дня сегодня. По пятницам во второй половине дня им позволялось потратить чеки школьного банка на карманные расходы и, выстроившись в колонну, возглавляемую и замыкаемую учителями, проследовать в деревенские магазины, чтобы пополнить свой недельный запас лент для волос, газированной воды и фотопленки. Даже если у какой-нибудь девочки оказывалось столько наказаний, что ее недельную стипендию полностью съедали штрафы, она все равно демонстративно следовала в деревню и смотрела, как отовариваются другие счастливицы. Это вносило разнообразие в монотонное шестидневное существование в пределах школы.
Но нет худа без добра.
В это утро мисс Лорд предварила чтение стихов Вергилия обсуждением предстоящей лекции. Забастовка прачечных, сказала она, ознаменовала эпоху в индустриальной истории. Забастовка доказала, что женщины, как и мужчины, способны поддержать друг друга. Она хотела, чтобы ее девочки поняли, что такое солидарность рабочего класса. Ее девочки слушали с серьезным вниманием и охотно задавали вопросы, как только истощалось ее красноречие, умудрившись, таким образом, оттянуть чтение латинских стихов на сорок пять минут.
Профессор, спокойный человек с козлиной бородкой, пришел и стал читать утомительную лекцию об отношениях работодателя и работников. Его аудитория слушала с вежливыми, умными улыбками, тогда как их мысли безмятежно витали где угодно. Великие вопросы о Капитале и Труде были и вполовину не так для них важны, как пропавшая впустую вторая половина дня, как эссе, которое нужно написать к завтрашнему уроку английского, или даже как то, что сегодня будет вечеринка с мороженым, после которой состоится урок танцев. Но Пэтти, сидевшая впереди, пристально смотрела в лицо лектору широко открытыми, серьезными глазами. Она поглощала его аргументы и откладывала их про запас.
Чаепитие прошло согласно графику. Три избранные девочки принимали своих гостей с легкостью испытанных хозяек. Несмотря на то, что их поведение подвергалось проверке, с последующим выставлением оценок, это ничуть не умаляло их положения. Они осваивали лабораторным методом светскую обходительность, в которой возникнет необходимость позже, в большом мире. Хэрриет и Мэй руководили чаепитием, а Пэтти занимала важное лицо беседой. Позднее, в разговоре с мисс Лорд, он отметил, что учащиеся на редкость подкованы в экономических вопросах.
Мисс Лорд почтительно отвечала, что она пытается заставить девочек мыслить самостоятельно. Социология – это такая область, в которой невозможно учить уроки наизусть. Каждая из них должна прийти к собственным выводам и действовать в соответствии с ними.
Мороженое и танцы восстановили душевное равновесие обитательниц «Святой Урсулы» после умственных экзерсисов второй половины дня. В девять тридцать (когда устраивались вечерние танцы, ученицы ложились не раньше десяти) Пэтти и Присцилла учтиво попрощались на ночь, вежливо пробормотали «Bon soir, Mam'selle» и, по-прежнему сна ни в одном глазу, резво понеслись вверх по лестнице. Вместо того чтобы, как воспитанные школьницы, со всей поспешностью приготовиться ко сну, они стали репетировать в Южном Коридоре па своего нового испанского танца. Сделав пируэт, они остановились у двери Розали Пэттон.
Розали, еще не снявшая бледно-голубого пышного бального платья, сидела на кушетке скрестив ноги. Ее золотистые локоны ниспадали на раскрытую книгу Вергилия, а слезы с тоскливым постоянством капали на строчки, которые она зубрила.
Успехи Розали в латыни на последнем году обучения можно было проследить по страницам, покрытым пузырями. Она была симпатичным, ласковым, беспомощным ребенком, прискорбно ребячливым для ученицы выпускного класса, но неотразимо очаровательным. Все поддразнивали ее, защищали и любили. Ей, с ее чрезмерно женской безответственностью, было суждено привести в окончательное замешательство первого оказавшегося на ее пути мужчину. Очень часто Розали мечтала – в то время как должна была сосредоточиться на латинской грамматике – о том счастливом положении в будущем, когда улыбки и поцелуи придут на замену герундиям и герундивам.
– Ах ты глупенькая! – воскликнула Пэтти. – С какой стати в пятницу вечером ты возишься с латынью?
Она плюхнулась справа от Розали и отобрала у нее книгу.
– Мне нужно, – зарыдала Розали. – Если я не начну, то никогда не закончу. Я не вижу в этом никакого смысла. Я два часа не могу осилить восемьдесят строк. Мисс Лорд всегда вызывает меня в конце, так как знает, что я это не выучу.
– Может, тебе начать с конца и читать наоборот? – подала Пэтти практическое предложение.
– Но так не честно, и у меня не получается так быстро, как у других. Я трачу на это больше двух часов ежедневно, но ни разу не дохожу до конца. Я знаю, что не сдам экзамен.
– Восемьдесят строк – это немало, – подтвердила Пэтти.
– Для тебя это легко, потому что ты знаешь все слова, но…
– Вчера я работала над своим больше двух часов, – заметила Присцилла, – и мне тоже некогда. Мне приходится отводить немного времени для геометрии.
– У меня просто не получается, – простонала Розали. – А она считает, что я тупая, потому что не дотягиваю до уровня Пэтти.
Вошла Конни Уайлдер.
– В чем дело? – спросила она, разглядывая лицо Розали со следами слез. – Плачь в подушку, детка. Не то испортишь свое платье.
Ей разъяснили ситуацию с латынью.
– Ах, Лорди нас ужасно загоняет! Она бы хотела, чтобы мы беспрерывно зубрили латынь и социологию. Она…
– Не считает, что танцы, французский и хорошие манеры приносят какую-либо пользу, – рыдающая Розали упомянула три области, в которых ей не было равных, – а мне кажется, что в них намного больше смысла, чем в сослагательном наклонении. Им можно найти практическое применение, а социологии и латыни – нельзя.
Пэтти очнулась от краткой задумчивости.
– От латыни не много пользы, – согласилась она, – но, думаю, что с помощью социологии можно кое-что предпринять. Мисс Лорд велела нам применять ее к нашим насущным проблемам.
Розали отмела эту идею презрительным жестом.
– Послушайте! – скомандовала Пэтти, вскакивая на ноги и в порыве воодушевления принимаясь мерить пол шагами. – У меня идея! Совершенно верно. Выучить восемьдесят строк из Вергилия слишком трудно для кого бы то ни было, в частности, для Розали. И вы слышали, что сказал этот парень: несправедливо подводить рабочий день под определенный стандарт исходя из способностей сильнейшего. Слабейшему приходится поддерживать темп, иначе он отстанет. Именно это имеет в виду Лорди, когда говорит о солидарности рабочего класса. В любом профсоюзе рабочие должны стоять друг за друга. Сильные должны оберегать слабых. Весь класс обязан поддержать Розали.
– Да, но как? – вмешалась Присцилла.
– Мы создадим профсоюз Вергилия и объявим забастовку с требованием изучать не более шестидесяти строк в день.
– Ах! – Розали задохнулась от ужаса перед столь дерзким предложением.
– Идет! – воскликнула Конни, отвечая на призыв.
– Ты думаешь, мы сможем? – спросила с сомнением Присцилла.
– Что скажет мисс Лорд? – произнесла Розали дрожащим голосом.
– Она ничего не сможет сказать. Разве не она говорила нам слушать лекцию и применять ее доктрину? – напомнила Пэтти.
– Она получит удовольствие оттого, что мы это сделали, – заметила Конни.
– А что, если она не сдастся?
– Мы призовем группы Цицерона и Цезаря к забастовке солидарности.
– Ура! – завопила Конни.
– Лорди и впрямь верит в профсоюзы, – признала Присцилла. – Она должна понять, что это справедливо.
– Ну конечно, она поймет, что это справедливо, – настойчиво проговорила Пэтти. – Мы в точности как работницы прачечных находимся в зависимом положении, и единственный путь, с помощью которого мы можем мериться силами с нашим работодателем, это поддерживать друг друга. Если одна Розали отступит к шестидесяти строкам, то ее срежут на экзамене, но если это сделает весь класс, Лорди придется уступить.
– Возможно, весь класс не захочет вступить в профсоюз, – сказала Присцилла.
– Мы их заставим! – ответила Пэтти. Согласно пожеланиям мисс Лорд, она постигла основные принципы.
– Нам надо торопиться, – прибавила она, взглянув на часы. – Прис, беги и найди Айрин, Хэрриет и Флоренс Хиссоп; а ты, Конни, отправляйся за Нэнси Ли – она наверху, в комнате Эвалины Смит, рассказывает «страшилки». Ну же, Розали, прекрати плакать и сбрось вещи с этих стульев, чтобы на них можно было сесть.
Присцилла послушно рванула с места, но на пороге остановилась.
– А что будешь делать ты? – спросила она с ударением.
– Я, – отвечала Пэтти, – буду лидером профсоюза.
Собрание было созвано и Пэтти, самопровозглашенный председатель, вкратце обрисовала принципы профсоюза Вергилия. В день полагается шестьдесят строк. Класс должен разъяснить ситуацию мисс Лорд на очередном уроке в понедельник утром и вежливо, но решительно отказаться читать последние двадцать заданных строк. Если мисс Лорд проявит настойчивость, девочки должны закрыть свои книги и объявить забастовку.
Большинство членов класса, загипнотизированных красноречием Пэтти, оцепенело приняло программу, однако Розали, для личного блага которой был создан профсоюз, пришлось заставить силой подписать указ. В конце концов, после того как было затрачено множество аргументов, она подписала дрожащей рукой свое имя и скрепила подпись слезой. По натуре Розали не была воином, – своих прав она предпочитала добиваться более женственными способами.
Пришлось принуждать и Айрин Маккало. Она была воплощением осторожности и предвкушала последствия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
– Он… он их не посылал! – разрыдалась она. – Кто-то просто шутит.
– Мэй, ты не должна противиться только потому, что это книги того сорта, которые бы не выбрал американец, – утешила Пэтти. – Ты же знаешь, что у англичан странные вкусы, особенно в том, что касается книг. Там все читают Марию Корелли.
В следующую субботу в город отправилась партия девочек за покупками и на дневной спектакль. Среди прочих поручений, класс по искусству посетил магазин фотографии, чтобы купить снимки некоторых ранних итальянских живописцев. Не проявив глубокого интереса к Джотто и его разновидности, Пэтти принялась не спеша прохаживаться по кругу и осматриваться. Она наткнулась на стопку фотографий актеров и актрис, и глаза ее сверкнули при виде большого снимка неизвестного исполнителя главной роли, у которого были закрученные усы, ямочка на подбородке и большие, трогательные глаза. Он был одет в охотничий костюм и не скрывая демонстрировал хлыст. Фото являлось последним словом в романтизме двадцатого века. И, что самое великолепное, оно было снабжено лондонской маркой!
Пэтти незаметно оторвала остальных членов комитета от исследования Фра Анжелико, и три головы восхищенно склонились над находкой.
– Изумительно! – вздохнула Конни. – Но она стоит полтора доллара.
– Нам придется навсегда остаться без газировки! – заметила Присцилла.
– Да, она дорогая, – подтвердила Пэтти. – Но, – она стала заново рассматривать влажные, прелестные глаза, – я совершенно убеждена, что она того стоит.
Они скинулись по пятьдесят центов, и фотография была в их распоряжении.
Четким почерком с наклоном влево, который Мэй стала ненавидеть, Пэтти сделала по всей ширине фото нежную надпись по-французски и подписала полным именем «Катберт Сент-Джон». Она вложила его в простой конверт и попросила несколько удивленного клерка отправить по почте в будущую среду утром, поскольку это был подарок к юбилею, который не должен прибыть раньше положенного срока.
Снимок был доставлен с пятичасовой почтой и вручен Мэй, когда девочки выходили гурьбой с послеобеденных занятий. В гнетущей тишине она взяла его и удалилась в свою комнату. За нею по пятам следовало с полдюжины ее ближайших подруг: Мэй стоило большого труда завоевать сторонников, и теперь от них нельзя было избавиться.
– Открывай его, Мэй, скорее!
– Как ты думаешь, что там?
– Это не цветы и не конфеты. Очевидно, он задумал что-то новенькое.
– Мне все равно, что там находится! – Мэй злобно швырнула пакет в мусорную корзину.
Айрин Маккало выудила его и разрезала бечевку.
– О, Мэй, это его фотография! – завопила она. – И он со-вер-шен-но ве-ли-ко-ле-пен!
– Вы когда-нибудь видели такие глаза!
– Он завивает усы или они такие от природы?
– Почему ты не сказала нам, что у него на подбородке ямочка?
– Он всегда ходит в такой одежде?
Мэй разрывалась между любопытством и злостью. Вырвав у них фотографию, она бросила взгляд на печальные карие глаза и закинула ее лицом вниз в ящик комода.
– Больше никогда не упоминайте при мне его имени! – велела она и, сжав губы, начала расчесываться к ужину.
В пятницу – день покупок в деревне – Пэтти, Конни и Присцилла заскочили к цветочнику оплатить счет.
– Два букета подсолнухов, один доллар, – звонким голосом объявил продавец из глубин магазина, как вдруг сзади послышались шаги, и они оказались лицом к лицу с Мэй Мертель Ван Арсдейл, завернувшей сюда с этой же целью.
– О! – сказала она свирепо. – Я могла бы догадаться, что это вы трое.
Какое-то время она молча разглядывала их, потом упала на грубо сколоченный стул и уткнулась головой в прилавок. За последнее время она пролила столько слез, что они начинали течь сами по себе.
– Наверняка, вы расскажете всей школе, – рыдала она, – и все станут смеяться и… и….
Три подруги смотрели на нее с непреклонным выражением лица. Несколько слезинок не способны были их растрогать.
– Ты сказала, что Розали – глупая маленькая гусыня, которая суетится по пустякам. – Напомнила ей Присцилла.
– А он, во всяком случае, был из плоти и крови, – молвила Пэтти, – несмотря на свой кривой нос.
– Ты по-прежнему считаешь ее глупой гусыней? – поинтересовалась Конни.
– Н-нет!
– Тебе не кажется, что ты была гораздо глупее?
– Д-да.
– И ты извинишься перед Розали?
– Нет!
– То, как мы подадим эту историю, – глубокомысленно заметила Пэтти, – сделает ее довольно забавной.
– По-моему, ты форменное чудовище!
– Ты извинишься перед Розали? – вновь спросила Присцилла.
– Да, если вы обещаете не рассказывать.
– Мы обещаем при одном условии: ты должна расторгнуть свою помолвку с Катбертом Сент-Джоном и никогда о ней не вспоминать.
В следующий четверг Катберт уплыл в Англию на «Океанике» .«Святая Урсула» окунулась в баскетбольную лихорадку, и обстановка стала бодрой и свободной от романтики.
III. Забастовка в группе Вергилия
– МНЕ надоело слушать по пятницам про права женщин, – с отвращением проговорила Пэтти. – Я предпочитаю газировку!
– У нас отнимают уже третий выходной ради какой-то паршивой лекции, – проворчала Присцилла, выглядывая из-за плеча Пэтти, чтобы прочесть на доске объявлений сообщение, написанное прямым, библиотекарским почерком мисс Лорд.
Оно уведомляло школу о том, что вместо обычного похода в деревню за покупками они будут иметь удовольствие прослушать речь профессора МакВея из Колумбийского университета. Тема беседы – забастовка женщин-работниц прачечных. После чего в гостиной будут угощать чаем, а хозяйками назначаются Мэй Ван Арсдейл, Хэрриет Глэдден и Пэтти Уайатт.
– Сейчас не моя очередь! – возразила Пэтти, заметив последний пункт. – Я была хозяйкой две недели назад.
– Это потому, что ты написала эссе по теме «Восьмичасовой рабочий день». Лорди думает, что ты будешь задавать этому парню-профессору умные вопросы и покажешь ему, что «Святая Урсула» не является обыкновенной средней школой, где изучают лишь мнимые достижения, а школой, в которой актуальные проблемы…
– А я так хотела пойти за покупками! – заныла Пэтти. – Мне нужны новые шнурки. Я всю неделю ежедневно завязываю узелки на своих старых.
– А вот и она, – шепнула Присцилла. – Радуйся, а то она заставит тебя переводить целый… Доброе утро, мисс Лорд! Мы как раз высказывались по поводу лекции. Должно быть, ужасно интересно.
Вместо формального приветствия две подруги улыбнулись и последовали за своей учительницей на утренний урок латинского языка.
Именно мисс Лорд прозвучала в «Святой Урсуле» современной нотой. Она верила в воинствующий суфражизм, профсоюзы, бойкоты и забастовки и приложила немало труда к тому, чтобы привить своим маленьким подопечным ее собственную передовую точку зрения. Но работала она наперекор вязкой инертности. Ее маленьких подопечных ни капли не волновала проблема прав в туманном будущем двадцать первого века. Зато их ужасно волновало то, что они теряют половину выходного дня сегодня. По пятницам во второй половине дня им позволялось потратить чеки школьного банка на карманные расходы и, выстроившись в колонну, возглавляемую и замыкаемую учителями, проследовать в деревенские магазины, чтобы пополнить свой недельный запас лент для волос, газированной воды и фотопленки. Даже если у какой-нибудь девочки оказывалось столько наказаний, что ее недельную стипендию полностью съедали штрафы, она все равно демонстративно следовала в деревню и смотрела, как отовариваются другие счастливицы. Это вносило разнообразие в монотонное шестидневное существование в пределах школы.
Но нет худа без добра.
В это утро мисс Лорд предварила чтение стихов Вергилия обсуждением предстоящей лекции. Забастовка прачечных, сказала она, ознаменовала эпоху в индустриальной истории. Забастовка доказала, что женщины, как и мужчины, способны поддержать друг друга. Она хотела, чтобы ее девочки поняли, что такое солидарность рабочего класса. Ее девочки слушали с серьезным вниманием и охотно задавали вопросы, как только истощалось ее красноречие, умудрившись, таким образом, оттянуть чтение латинских стихов на сорок пять минут.
Профессор, спокойный человек с козлиной бородкой, пришел и стал читать утомительную лекцию об отношениях работодателя и работников. Его аудитория слушала с вежливыми, умными улыбками, тогда как их мысли безмятежно витали где угодно. Великие вопросы о Капитале и Труде были и вполовину не так для них важны, как пропавшая впустую вторая половина дня, как эссе, которое нужно написать к завтрашнему уроку английского, или даже как то, что сегодня будет вечеринка с мороженым, после которой состоится урок танцев. Но Пэтти, сидевшая впереди, пристально смотрела в лицо лектору широко открытыми, серьезными глазами. Она поглощала его аргументы и откладывала их про запас.
Чаепитие прошло согласно графику. Три избранные девочки принимали своих гостей с легкостью испытанных хозяек. Несмотря на то, что их поведение подвергалось проверке, с последующим выставлением оценок, это ничуть не умаляло их положения. Они осваивали лабораторным методом светскую обходительность, в которой возникнет необходимость позже, в большом мире. Хэрриет и Мэй руководили чаепитием, а Пэтти занимала важное лицо беседой. Позднее, в разговоре с мисс Лорд, он отметил, что учащиеся на редкость подкованы в экономических вопросах.
Мисс Лорд почтительно отвечала, что она пытается заставить девочек мыслить самостоятельно. Социология – это такая область, в которой невозможно учить уроки наизусть. Каждая из них должна прийти к собственным выводам и действовать в соответствии с ними.
Мороженое и танцы восстановили душевное равновесие обитательниц «Святой Урсулы» после умственных экзерсисов второй половины дня. В девять тридцать (когда устраивались вечерние танцы, ученицы ложились не раньше десяти) Пэтти и Присцилла учтиво попрощались на ночь, вежливо пробормотали «Bon soir, Mam'selle» и, по-прежнему сна ни в одном глазу, резво понеслись вверх по лестнице. Вместо того чтобы, как воспитанные школьницы, со всей поспешностью приготовиться ко сну, они стали репетировать в Южном Коридоре па своего нового испанского танца. Сделав пируэт, они остановились у двери Розали Пэттон.
Розали, еще не снявшая бледно-голубого пышного бального платья, сидела на кушетке скрестив ноги. Ее золотистые локоны ниспадали на раскрытую книгу Вергилия, а слезы с тоскливым постоянством капали на строчки, которые она зубрила.
Успехи Розали в латыни на последнем году обучения можно было проследить по страницам, покрытым пузырями. Она была симпатичным, ласковым, беспомощным ребенком, прискорбно ребячливым для ученицы выпускного класса, но неотразимо очаровательным. Все поддразнивали ее, защищали и любили. Ей, с ее чрезмерно женской безответственностью, было суждено привести в окончательное замешательство первого оказавшегося на ее пути мужчину. Очень часто Розали мечтала – в то время как должна была сосредоточиться на латинской грамматике – о том счастливом положении в будущем, когда улыбки и поцелуи придут на замену герундиям и герундивам.
– Ах ты глупенькая! – воскликнула Пэтти. – С какой стати в пятницу вечером ты возишься с латынью?
Она плюхнулась справа от Розали и отобрала у нее книгу.
– Мне нужно, – зарыдала Розали. – Если я не начну, то никогда не закончу. Я не вижу в этом никакого смысла. Я два часа не могу осилить восемьдесят строк. Мисс Лорд всегда вызывает меня в конце, так как знает, что я это не выучу.
– Может, тебе начать с конца и читать наоборот? – подала Пэтти практическое предложение.
– Но так не честно, и у меня не получается так быстро, как у других. Я трачу на это больше двух часов ежедневно, но ни разу не дохожу до конца. Я знаю, что не сдам экзамен.
– Восемьдесят строк – это немало, – подтвердила Пэтти.
– Для тебя это легко, потому что ты знаешь все слова, но…
– Вчера я работала над своим больше двух часов, – заметила Присцилла, – и мне тоже некогда. Мне приходится отводить немного времени для геометрии.
– У меня просто не получается, – простонала Розали. – А она считает, что я тупая, потому что не дотягиваю до уровня Пэтти.
Вошла Конни Уайлдер.
– В чем дело? – спросила она, разглядывая лицо Розали со следами слез. – Плачь в подушку, детка. Не то испортишь свое платье.
Ей разъяснили ситуацию с латынью.
– Ах, Лорди нас ужасно загоняет! Она бы хотела, чтобы мы беспрерывно зубрили латынь и социологию. Она…
– Не считает, что танцы, французский и хорошие манеры приносят какую-либо пользу, – рыдающая Розали упомянула три области, в которых ей не было равных, – а мне кажется, что в них намного больше смысла, чем в сослагательном наклонении. Им можно найти практическое применение, а социологии и латыни – нельзя.
Пэтти очнулась от краткой задумчивости.
– От латыни не много пользы, – согласилась она, – но, думаю, что с помощью социологии можно кое-что предпринять. Мисс Лорд велела нам применять ее к нашим насущным проблемам.
Розали отмела эту идею презрительным жестом.
– Послушайте! – скомандовала Пэтти, вскакивая на ноги и в порыве воодушевления принимаясь мерить пол шагами. – У меня идея! Совершенно верно. Выучить восемьдесят строк из Вергилия слишком трудно для кого бы то ни было, в частности, для Розали. И вы слышали, что сказал этот парень: несправедливо подводить рабочий день под определенный стандарт исходя из способностей сильнейшего. Слабейшему приходится поддерживать темп, иначе он отстанет. Именно это имеет в виду Лорди, когда говорит о солидарности рабочего класса. В любом профсоюзе рабочие должны стоять друг за друга. Сильные должны оберегать слабых. Весь класс обязан поддержать Розали.
– Да, но как? – вмешалась Присцилла.
– Мы создадим профсоюз Вергилия и объявим забастовку с требованием изучать не более шестидесяти строк в день.
– Ах! – Розали задохнулась от ужаса перед столь дерзким предложением.
– Идет! – воскликнула Конни, отвечая на призыв.
– Ты думаешь, мы сможем? – спросила с сомнением Присцилла.
– Что скажет мисс Лорд? – произнесла Розали дрожащим голосом.
– Она ничего не сможет сказать. Разве не она говорила нам слушать лекцию и применять ее доктрину? – напомнила Пэтти.
– Она получит удовольствие оттого, что мы это сделали, – заметила Конни.
– А что, если она не сдастся?
– Мы призовем группы Цицерона и Цезаря к забастовке солидарности.
– Ура! – завопила Конни.
– Лорди и впрямь верит в профсоюзы, – признала Присцилла. – Она должна понять, что это справедливо.
– Ну конечно, она поймет, что это справедливо, – настойчиво проговорила Пэтти. – Мы в точности как работницы прачечных находимся в зависимом положении, и единственный путь, с помощью которого мы можем мериться силами с нашим работодателем, это поддерживать друг друга. Если одна Розали отступит к шестидесяти строкам, то ее срежут на экзамене, но если это сделает весь класс, Лорди придется уступить.
– Возможно, весь класс не захочет вступить в профсоюз, – сказала Присцилла.
– Мы их заставим! – ответила Пэтти. Согласно пожеланиям мисс Лорд, она постигла основные принципы.
– Нам надо торопиться, – прибавила она, взглянув на часы. – Прис, беги и найди Айрин, Хэрриет и Флоренс Хиссоп; а ты, Конни, отправляйся за Нэнси Ли – она наверху, в комнате Эвалины Смит, рассказывает «страшилки». Ну же, Розали, прекрати плакать и сбрось вещи с этих стульев, чтобы на них можно было сесть.
Присцилла послушно рванула с места, но на пороге остановилась.
– А что будешь делать ты? – спросила она с ударением.
– Я, – отвечала Пэтти, – буду лидером профсоюза.
Собрание было созвано и Пэтти, самопровозглашенный председатель, вкратце обрисовала принципы профсоюза Вергилия. В день полагается шестьдесят строк. Класс должен разъяснить ситуацию мисс Лорд на очередном уроке в понедельник утром и вежливо, но решительно отказаться читать последние двадцать заданных строк. Если мисс Лорд проявит настойчивость, девочки должны закрыть свои книги и объявить забастовку.
Большинство членов класса, загипнотизированных красноречием Пэтти, оцепенело приняло программу, однако Розали, для личного блага которой был создан профсоюз, пришлось заставить силой подписать указ. В конце концов, после того как было затрачено множество аргументов, она подписала дрожащей рукой свое имя и скрепила подпись слезой. По натуре Розали не была воином, – своих прав она предпочитала добиваться более женственными способами.
Пришлось принуждать и Айрин Маккало. Она была воплощением осторожности и предвкушала последствия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18