- Нам надо пожениться.
- Конечно, - кивнула она и, напугавшись, расстегнула портфель, облегченно
вздохнула: - Здесь он, паспорт.
Этот день вспоминался Алныкину часто, и всегда рядом с Леммикки и собою он
видел шустренькую подружку ее. Эта Настя-Аста Горошкина протащила их через
все учреждения, ведавшие браками и пропусками в Порккала-Удд. Из милиции
Леммикки вышла с анкетами, заполнять их решено было на квартире Горошкиной:
все пока скрыть от родителей Леммикки, и в загсе расписаться тайно,
свидетелей бракосочетания подобрать на улице в назначенный день 24 мая. И
справки какие-то выбила Настя, но - это уж точно - только дурные ноги
понесли Алныкина в штаб флота, в отдел кадров офицерского состава - вносить
важные изменения в личное дело. Его, разумеется, с позором изгнали оттуда,
сурово разъяснили, что начинать хлопоты о пропуске в Порккала-Удд надо с
бригады, по запросам из Кирканумми заскрипят перь во многих ведомствах.
Кадровиков раздражали постоянные напоминания Алныкина о том, как правильно
пишется имя будущей жены, тот особо подчеркивал: через два "м" и два "к".
Три длинных зеленых ящика грузились на палубу, когда Алныкин, оторвавшись от
Леммикки, подбежал к катеру. Суетился сопровождавший груз капитан-лейтенант,
ящики закрепили, оперативный дал "добро", и БК-133 резво пошел к выходу из
таллинской бухты, все дальше отходя от берега, от мрачной тюрьмы, решетками
окон смотревшей на водную гладь, от невесты, чем-то беленьким махавшей, и
Алныкин спустился в башню, чтобы оптикой приблизить ее к себе.
Капитан-лейтенант прощупал крепления ящиков и сидел на них, не отходя ни на
шаг. Дали ему, чтоб не промок, брезентовый плащ; груз, видимо, был
действительно ценным, не коробки с кинолентами для клуба. Помощник умоляюще
поглядывал на Алныкина в надежде, что тот расскажет ему о величайшем событии
в жизни узника половой несвободы, о том, как происходило объяснение в любви,
как рука и сердце предлагались в обмен на сердце и руку. Три часа спокойного
плавания, ни одного встречного корабля, долго всматривались в
желто-коричневую расцветку флага на транспорте, пересекавшем курс, но,
только прочитав на корме порт приписки, поняли: ФРГ. Нервировал брезентовый
плащ, в Западную Драгэ входили обычно играючи, все семь створов знали
назубок, но страховки ради и уважая преданного ящикам капитан-лейтенанта,
смотрели в три пары глаз, помощник взял штурвал в собственные руки. И были
вознаграждены: через час после выгрузки пришла шифровкой благодарность
командующего.
Кажется, судьба повернулась к Алныкину светлым и многообещающим ликом.Zv""и
раньше не жаловался на нее, а теперь похваливал себя за глупость, за
безрассудство тех минут, когда еще в училище пришел на кафедру
военно-морской географии: с того позора пролегла дорога в Порккала-Удд, на
улицу Пикк к таллинской школьнице. Где нашел бы он такую, да нигде ее и нет,
кроме как на Вирмализе! А месяца через полтора он в Кирканумми встретит ее
на вокзале и привезет в домик, что почти рядом с пирсом, - опять повезло,
редкостная удача, тот командир тральщика, с кем уже не раз встречался после
Таллина, получил назначение в Кронштадт, преподавателем в училище, ослабло
зрение, не настолько, однако, чтоб не продолжить службу на берегу.
Расставался с бригадою ОВРа командир ТЩ, освобождал однокомнатную квартирку
в домике на четыре семьи, и начальник КЭО закрепил жилище за молодоженами.
Заходить в дом Алныкин стеснялся, посматривал на него издали, но по часам
вымерил путь - двадцать минут скорым шагом до пирса! Убыл в отпуск капитан
2-го ранга, заместитель начальника штаба бригады, тот, который десять
месяцев назад прошелся вместе с Алныкиным по его анкете, свер слышанное с
написанным. О предстоящем бракосочетании знал дивизионный замполит, и от
командира катера, конечно, ничего не утаишь. Командир, однако, заартачился,
когда Алныкин показал ему рапорт с просьбою дать трое суток на загс. Проявил
таежно-черноземную дурость, потребовал изъяти из рапорта имени, отчества и
фамилии жены, Алныкину же стало нравиться это диковинное сочетание
пушистенькой "Леммикки" с колюче-шерстным "Йыги". Рапорт пришлось
переписать, командир дивизиона недоверчиво хмыкнул, чинить препятствий не
стал, но, как бы между прочим, сказал, что на трое суток пусть Алныкин не
рассчитывает, неудачный день и месяц выбрал он для женитьбы, распоследнему
матросу известно, что с нуля часов 25 мая начинается общефлотское учение, и
хоть нет на него приказа или предупреждения, оно будет - это точно.
Еще помнилось построение в Зале Революции, оглашение секретного приказа
министра о досрочном выпуске, то есть о том, что не было тайной, и Алныкин
пригорюнился, обход с рапортом каюты "Софьи Павловны", ни на что уже не
надеясь. Командир бригады возмутился:
- Не по-людски поступаете, Алныкин, не по-русски! На Руси издавна как рожь
скошена, обмолочена, остатки заприходованы, то есть заскирдованы, вот тогда
и свадьбы играют! А применительно к флоту - когда навигация окончена,
вымпела спущены!.. Трое суток дать не могу! Сутки! Нет, до двадцати одного
ноль-ноль. Предстоит мероприятие. К нулю часов двадцать пятого быть на
корабле! Все!
Отгладили мятую тужурку, выдраили пуговицы, помощник повел было речь о
кольцах, что носят на пальцах женатые мужчины и замужние женщины, этот
обычай стал в Эстонии чуть ли не законом. Юная супруга лейтенанта Алныкина
будет оскорблена, если выйдет из загса неокольцованной. С другой стороны,
все совершается в тайне, ничего приметного быть не должно, да и офицер с
обручальным кольцом - дикость, замполит тут же настрочит куда следует, есть
неофициальный запрет на бороды, кольца, украшения вообще, усы не понравятся
начальству - прикажут сбрить. В позапрошлом году, вспомнил помощник, на
бригаду дуриком попал механик, кончавший арктическое училище, гражданский
человек, не знавший флотских порядков и потому не снявший с пальца
обручальное кольцо, за что и был препровожден на гауптвахту. И еще был
случай, продолжал неисчерпаемый помощник, с одним вольнодумцем, на его
золотое колечко командир бригады отреагировал так: "Вы что хотите этим
сказать - что любите свою жену больше, чем я?"
Так ничего и не решили с кольцами, оставили на будущее, на приезд жены в
Порккала-Удд. Утром 24-го запропастился куда-то помощник, Алныкин торопливо
простился с командиром и в тужурке, при кортике, извлеченном со дна
чемодана, поспешил к буксиру. Близость предстоящих учений чувствовалась, на
борту ни одного офицера из бригады, тральщики еще вчера ушли в море, небо
казалось тревожным, зато силуэт Таллина чем-то напоминал письма Леммикки:
буквы, как бы вставшие на цыпочки и тянувшиеся к облакам.
Он первым сошел на берег, и на автобусной остановке его догнал кто-то,
дернул за локоть. Алныкин повернулся и ахнул: помощник! "В самоволке?" -
прошептал он в испуге. Тот предостерегающе кивнул. Сели, поехали, сошли там,
где продавали цветы. Распоряжался помощник, Алныкину было почему-то зябко, в
такси оглядывался, будто за ним - погоня. Увидел Леммикки и обмер,
вспомнилась мать. Отец ведь женился скоропалительно, приехал в Севастополь,
пошел на пляж, накрыл своей тенью горожанку и сказал: "Девушка, я за вами
прибыл..." И Настя-Аста Горошкина рядом, девица из тех, что все знают
наперед. Еще две пары в приемной, толпа свидетелей на улице, какая-то
музыка, дрожь в коленках, Леммикки стало душно, Алныкин повел ее на воздух,
народу прибавилось, помощник блистал остроумием и улыбкой - в выцветшем
кителе, стройный, горбоносый (дала о себе знать осьмушка армянской крови),
фуражка мятая, белый чехол на ней грязноват, - на простоватого Алныкина
внимания не обращали, но хорошо смотрелась Йыги Леммикки, решившая стать
Алныкиной. Вдруг что-то изменилось, задвигалось, Горошкина, умевшая держать
очередь, засуетилась, все четверо оказались в комнате, чем-то похожей на
каюту комбрига, разжался кулачок Насти, свету явилс футлярчик с парою колец,
потом какой-то документ, под которым надо было расписаться, затем ухо
Леммикки, куда он вшептывал слова любви. Расплакалась Настя, оттерла
Алныкина, подруги расцеловались. Помощник смахнул набежавшую слезу.
"Мадемуазель Горошкина, вас ждет та же участь..."
Побывали на том углу улицы Пикк, где случилась вечером 13 марта перва
встреча новобрачных, а потом стали удаляться от центра города. Намечалась,
по всем признакам, облава на офицеров. Майор Синцов готовился к штурму и
осаде "Глории", подтягивал подкрепления, офицеры же рассасывались по
Таллину. Ни для кого не было секретом, что с часу на час из Москвы прилетит
всесильное руководство, чтобы огорошить штаб флота внезапным приездом. До
буксира не так уж много времени, сидели в знакомом кафе, и было почему-то
грустно. Развеселились, когда Горошкина достала вдруг из сумочки аттестат
зрелости. Алныкин и Леммикки часто вставали и под музыку целовались.
Помощник сказал, что никогда еще не был так счастлив, и повторил эти слова
на Минной, когда прощались. Обручальные кольца сняли, Леммикки боялась
матери и комсомола, Алныкин - комбрига и замполита.
Светлая ночь простерлась от Таллина до Наргена. Сидели в каюте, которая днем
прятала сбежавшего со службы помощника, и вспоминали город на Неве. В
удостоверение личности Алныкин вложил бумажку с нужными анкете сведениями -
кто отец Леммикки, кто мать, когда родились. Есть жена, есть противная теща
и забулдыга тесть, следовательно - семья. И дом есть, где поселятся Владимир
и Леммикки. Остался сущий пустяк - пропуск для нее. Вид на жительство,
документ, открывающий границы. Через месяц, если не раньше, Леммикки Ивиевна
Алныкина сойдет с поезда в Кирканумми и будет встречена мужем.
В бухту вошли, когда на "Софье Павловне" еще светились иллюминаторы.
Помощник стремглав помчался на корабль. Самоволка осталась, кажется,
незамеченной.
Тральщики разбежались по всему Финскому заливу, катера берегли соляр, в море
выходили трижды, выполняя плановые стрельбы. Еще до начала учений покинул
базу командир тральщика, Алныкин официально получил ключи от его квартиры и
брезгливо рассматривал следы отвальной вечеринки. Битые тарелки и вонючие
бутылки снес в помойные баки, вымыл полы. Комната с видом на синий заливчик,
две печки и кухонька - здесь они будут жить, он и она. Кровать с панцирной
сеткой, стол, обеденный и письменный сразу, два стула и шкаф, называемый
почему-то шифоньером. Судя по металлическим биркам, мебель транспортами
везли сюда из всех портов Балтики, большую часть своей жизни шкаф провел в
Кронштадте, стуль служили в разных воинских частях, военно-морская судьба
соединила их в Поркалла-Удде, как В. Алныкина и Л. Йыги, тумбочка же на
кухне была пришлой, бездомной собачкой попала она в эту квартирку. Два
грязных стакана да вилка с загнутыми зубьями - с такого вот убожества и
начинается семья. Жена (странно звучит это слово!) прислала письмо,
спрашивала как раз о посуде и постельных принадлежностях, не тащить же в
самом деле тарелки через Финляндию, гораздо проще буксиром перебросить вещи
из Таллина. Родители что-то подозревают, беспокоится жена, мать нашла
спрятанное колечко, поскандалила, Аста-Настя хранит верность и молчит, но
долго так продолжаться не может, надо что-то решать с учебой: Таллин или
Тарту? Москва и Ленинград отпадают, конечно; недалек тот день, когда
понадобятся детские вещи, Таллин, слава богу, богат ими, надо запастись.
Ребенок, уверяла жена, примирит ее родителей с Володею, но даже если этого и
не произойдет, Порккала-Удд станет не только местом рождени сына или дочери,
но и землей, по которой пойдут крохотные ножки первенца.
К стрельчатым буквам Алныкин уже привык, в них было что-то бережливое,
странноватой казалась датировка: сперва год, потом уже месяц и число, а не
наоборот, как у русских. Письмо это попало к нему оказией, через жену
минера, частенько бывавшую в Таллине. Три последующих письма бросались в
почтовый ящик, пришли они к Алныкину густо вымаранные цензурой,
исполосованные продольными мазками, и что-либо понять было невозможно. Не
один Алныкин получал такие таинственные послания, родные и знакомые не раз
предупреждались, что название военно-морской базы, арендуемой у Финляндии,
глубокий секрет, спрашивать же о погоде означает, какова
гидрометеорологическая обстановка в бухте Западная Драгэ и какие глубины у
пирсов?
Вдруг Леммикки умолкла. Каждый вечер Алныкин пропускал мимо себя
возвращавшихся из Таллина женщин, с надеждой заглядывая в их глаза. Писем не
было.
Однажды на пирсе его окликнул бригадный особист, веснушчатый
капитан-лейтенант с рыжими ресницами. "Оформляем пропуск жене" - так сказал
он.
- Ты ее давно знаешь, жену-то?
- С марта.
- Где познакомились?
- На улице.
- Любовь с первого взгляда. Так и запишем.
Из отпуска вернулся капитан 2-го ранга, когда-то проводивший со свеженьким
лейтенантом Алныкиным собеседование по анкете. Изучил теперь новую,
дополненную, поднял глаза на женатого лейтенанта и попросил внятно
произнести "Йыги", после чего поинтересовался, какой сегодня год, месяц и
почему в рапорте о бракосочетании не указана девичь фамилия супруги.
А писем все не было и не было. Жизнь, однако, продолжалась, каждый день
происходили чрезвычайные происшествия. В распивочной под условным названием
"Зайди, голубчик" патруль открыл огонь по ремонтникам из плавдока, ранив
смертельно пьяного работягу. Потом напился в Кирканумми химик с "Выборга",
опоздал на автобус, пошел к бухте на нетвердых ногах, заблудился и в пяти
метрах от госграницы свалилс в яму, где его, пьяного, и нашла утром
поисковая группа. От неминуемой расплаты химика спас алкоголь, особисты
сообразили, что к империалистам бегут только трезвые. Тем не менее прибыла
комиссия, к ней прибавилась другая, самая идиотская из всех когда-либо
ревизовавших базу. Три офицера в почтенном звании капитан-лейтенантов стали
пересчитывать патроны к пистолетам ТТ, те самые патроны, что выдавались
бессчетно, катались в ящиках столов, оттягивали карманы. Стреляли из ТТ
редко, больше от скуки, берегли не патроны, а белок, пугать их, доверчивых,
стеснялись.
Офицерский мат висел над бухтой Западная Драгэ, на БК-133 не услышали
поэтому приказа из Кирканумми: лейтенанту Алныкину - срочно прибыть в штаб!
Жена бригадного минера опрометью помчалась к Володе, чинившему табуретку, и
сообщила радостную весть: пропуск оформлен! Иного и не должно быть: с 1944
года по нынешний всех жен пускали в Порккала-Удд, хотя мурыжили и мытарили
порою. Однажды, правда, пропуска аннулировали - не женам, а вольнонаемным
женщинам из западных областей Украины.
Алныкин отшвырнул табуретку, приладил пистолет и во всеоружии отправился в
штаб базы.
Там он узнал, что ждут его в особом отделе, рядом, в минуте ходьбы.
Дежуривший там лейтенант фуражкою, кителем и погонами не отличался от
корабельного офицера, но сухопутность проглядывала в нем отчетливо. Резко и
нелюдимо, он сказал, куда идти и кому доложить о себе.
Два подполковника курили у раскрытого в кабинете окна, оживленно обсуждая
что-то рыбацко-охотничье, ровно никакого внимания не обратив на Алныкина,
лишь досадливо кивнув на стул у двери: садись, жди. "Надо с вечера уходить
туда, чтоб местечко облюбовать, присмотреться, угадать, откуда ветер
дует..."
Докурили наконец и закрыли окно. Стало тихо. Алныкину предложили пересесть
ближе к столу, что он и сделал. Подполковники зажали его в клещи, один сел
за стол, другой сбоку от Алныкина. Участливо спросили, как служится, есть ли
жалобы, не вреден ли климат. Умолкли. Пауза угнетала. Куда девать руки -
Алныкин не знал, китель не шинель, волнение в карманы не спрячешь. Отвечал
он спокойно и кратко. Ждал, каким еще вопросом прервется молчание, и вопрос
последовал. Возникло, сказали Алныкину, затруднение с пропуском в закрытую
зону, жена его, Алныкина Леммикки Ивиевна, забыла приложить к анкете две
фотокарточки размером шесть на девять, не может ли лейтенант Алныкин
сообщить ей об этом - по телефону хотя бы?
Предложение это показалось Алныкину диким, рука его поплавала над услужливо
придвинутым аппаратом и убралась. Звонить в Таллин? Леммикки, у которой
телефона не было? Кажется, подполковники сами поняли нелепость просьбы,
сменили тему, сказали, что личное оружие надо сдать "на временное хранение",
с чем Алныкин согласился, тем более что в выданной ему расписке (написал ее
приглашенный в комнату майор) значилось "и патроны к нему", то есть к
пистолету ТТ номер такой-то, без указания количества патронов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11