Да и те красавчики, что вчера сюда заглядывали, вряд ли смолчали в тряпочку. Наверняка уже рассказали кому положено, чем дело кончилось, пускай и приврали чуток… А разузнать, где наш дядя живет, для ихнего брата — раз плюнуть! Так что спокойного сна ему желать пока бесполезно…
— Так что же, он позвонил, чтобы выманить из логова якудзу?!
Майк кивнул. Побледнев от ярости, Охара стрельнула по мне глазами:
— Что за глупости?! Вот уж не думала, что мой начальник — такой беспросветный идиот!
— Согласен, — поддакнул Майк. — Но в случае с папашей остается только рукой махнуть. Горбатого могила исправит…
— Кстати, — вклинился я. — Если до «Ёсинаги» на такси добираться, дорога сильно забита?
— Забита — не то слово, — ответил он. — Парализована. На такси — полчаса, не меньше. А пешком минут за пятнадцать дойдешь.
— Ладно, тогда прогуляюсь… — Я повернулся к Охаре. — Тебя, кстати, все это уже не касается.
— Как это не касается? Я же выполняю приказ!
— Какой еще приказ?
— Начальник отдела Санада велел мне принимать у вас дела. А вы хотите, чтобы я не знала, что происходит? Как же я буду разгребать завалы после задания, которое вам поручал сам президент?!
— Ладно, — вздохнул я обреченно. — Сделаем так. Раз уж ты принимаешь дела — завтра утром я тебе предоставлю подробный отчет. А сейчас ты пойдешь домой. На сегодняшний день пока еще я твой начальник. Так что слушай мою команду.
— Я поняла. Но до этой «Ёсинаги» я все-таки вас провожу. Заодно загляну в один бутик на Ногидзаке, давно собиралась…
— Это уже твои проблемы. Делай как хочешь. Я поднялся.
— Пиво было за счет заведения, — объявил Майк.
— Слабое место всех теоретиков, — покачал я головой и заплатил по счету.
Он вздохнул, но покорно взял деньги.
Я повернулся к выходу, но он окликнул меня:
— Поосторожней на улице. Сразу вряд ли что-нибудь случится, но как стемнеет — будь начеку. И не рискуй почем зря.
Я обернулся:
— Большего риска, чем на мотоцикле твоей сестренки, все равно не придумаешь!
— Это уж точно, — кивнул он, пряча улыбку. Когда я открывал дверь, нам в спину пропели гитары. Джим Кроче затянул свою нетленную «Time in a Bottle».
Вопреки ожиданию на улице было свежо. Полуденная жара растворилась бесследно.
— Просто волшебная парочка, — пробормотала Охара словно самой себе. — Редко бывает, чтобы брат с сестрой так дружили.
— Да уж, — согласился я. — Столько лет выживают спина к спине… Понятно, отчего насчет учебы в Штатах так колеблется.
Мы вышли на улицу Гайэн-Хигаси. Майк не ошибся: машины забили всю проезжую часть и застыли, как на фотографии. Солнце уже почти село. Вокруг, докуда хватало глаз, мелькала неоновая реклама, и лишь жидкая тьма в промежутках еще отливала красными сполохами в последних лучах заката. Я всмотрелся в эту багряную тьму и невольно вспомнил другой закат — на стене дома Исидзаки, когда началась заупокойная служба. Что ни говори, а сегодняшний закат был куда тяжелее и угрюмее. Ближе к горизонту небо стало совсем кровавым, и неоновые иероглифы мерцали в нем, точно тлеющие угли.
Я стоял посреди улицы, забитой машинами и людьми. Молодые энергичные люди проносились мимо, задевая меня плечами и наступая на ноги. В голове все крутился рассказ Нами-тян. «Обычная серая жизнь…» Много лет я потратил на то, чтобы жить такой жизнью. И даже какое-то время считал, что добился цели. Но может быть, сама эта цель — иллюзия? Может, все дело в интонации, с которой она говорила? Ведь какая бы яркая ни выпала человеку судьба, — что толку, если он сам перекрашивает ее в серый цвет?
Я стоял посреди улицы и смотрел на полоску заката. Наконец удивленный голос Охары вызвал меня из забытья.
— Эй, шеф! Что вы там разглядываете?
— Закат. Уже почти кончился.
— Любите закаты?
— Терпеть не могу.
— Почему?
— Сразу прошлое вспоминается.
— Вот как? Что же именно?
Ничего не ответив, я двинулся в сторону Ногидзаки. Охара молча последовала за мной.
Ближе к перекрестку Роппонги толпа начала прибывать волна за волной, и вскоре уже невозможно было перейти через дорогу, не петляя среди пешеходов. Странный район, бурлящий в самом сердце гигантского города исключительно для того, чтобы попавший сюда мог оборвать все связи с нудной тяжелой работой и обязанностями серой обычной жизни. Моих сверстников — по пальцам пересчитать. Толпа, которая не идет никуда конкретно, кружится на месте и наслаждается сама собой. Уж не знаю, с какими целями прибыли сюда эти люди, но ни одного скучающего лица не заметно. Я глазел по сторонам, и ни о каких закатах больше мыслей не возникало.
— А знаешь, Охара, — сказал я ей на очередном перекрестке. — Нам ведь с тобой общаться уже недолго осталось, правда?
— Да уж…
Мы переправились через дорогу, и среди галдящей толпы я продолжил:
— Так и быть, я отвечу на вопросы домашнего задания. Почему-то вдруг захотелось. Ты ведь просила рассказать тебе сказки о моем прошлом?
— Но тогда пойдемте туда, где потише…
— Да нет, не стоит! Всего-то разговора на пять минут. О том, как я убил своего отца.
Она онемела.
С чего бы начать?.. С чего угодно, ошарашенно выдавила она. И я начал с чего угодно.
Мой отец был третьим по счету главарем банды Сиода.
Я знаю это имя, сказала она. Уже более спокойным голосом. И добавила, что услышала его в разговоре Санады и Одзаки во время заупокойной службы. Ну и хорошо, кивнул я. Мне же меньше рассказывать.
В эту минуту мы уже подошли к Управлению национальной обороны. Я хотел продолжить, но не был уверен, получится ли у меня так же коротко и складно, как это вышло у Нами-тян.
Я остановился. Озноб и усталость давали о себе знать. Мы подошли к палисаднику у стены здания, и я присел на каменный бордюр. Не боясь испачкать одежду, Охара пристроилась рядом, не глядя на меня. Ее рассеянный взгляд устремился куда-то через дорогу, в тесный квартальчик вечерних пивнушек и забегаловок. С минуту я разглядывал вместе с нею фигурки завсегдатаев, а затем продолжил рассказ. Так, будто разговаривал сам с собой.
Я не знаю, как зовут мою мать. Видимо, уже к старости отец переспал с какой-то случайной женщиной, в результате чего я и появился на свет. Других детей у него, по-моему, не было. Как получилось, что я стал жить у него? Этого я тоже не знаю. Ни разу об этом не слышал. Когда я начал соображать, что происходит вокруг, я уже воспитывался в отцовском доме и не задумывался, что все могло быть и как-нибудь по-другому.
В общем, не знаю, как насчет матери, но отец мой был жестоким и деспотичным. Звали его Хидэюки Хориэ. Наверное, последний японский бандит, от которого еще пахло средневековым якудзой. Банда Сиода сформировалась сразу после войны из воротил — спекулянтов черного рынка. И ко времени, когда мой папаша ее возглавил, держала в кулаке весь район Канто. Несмотря на свое плебейское происхождение, это была на редкость сильная организация с традиционным уставом и старыми, классическими «понятиями». От кого-то я слышал, что характер отца с самого детства затачивали для единственной цели — передачи огромной власти в надежные руки. Сам он считал себя «прирожденным игроком», и ничем, кроме этого. Бандитскую братву держал в черном теле, а собственного сына в постоянном страхе. Сколько раз он меня колотил — сосчитать невозможно. Никаких «сыновних чувств» к такому родителю у меня, понятно, и быть не могло. Однажды он ударил меня лишь за то, что я выбросил карандаш — достаточно длинный, чтобы им еще можно было писать. «Знай цену вещам», — только и сказал он.
Возможно, тогда-то в моей голове и зародился неосознанный план: послать папашу с его «воспитанием» ко всем чертям. Уже в первом классе школы меня отдали в секцию кэндо, которую вел папашин знакомый. Это было единственное увлечение, привитое мне отцом. Которое, впрочем, уже очень скоро переросло в нечто большее. Я стал мотаться на тренировки как по утрам, так и после уроков, не страшась никаких перегрузок. Довольно скоро наставник подошел ко мне прямо в зале. «Молодец! И реакция, и мышцы что надо», — сказал он, похлопав меня по плечу, и это вдохновило меня еще больше. Шутка ли — впервые в жизни меня за что-то хвалили! «Только смотри носа не задирай», — добавил наставник.
С одной стороны, он был прав: причин задрать нос у меня хватало. Уже в пятом классе я занимался в группе для старшеклассников. А в схватках со вторым даном — парнем, который участвовал во Всеяпонском чемпионате среди юниоров, — я выигрывал два поединка из пяти. Но как бы упорно я ни тренировался, наставник не вызывал меня на аттестацию. «Даны присваивают с седьмого класса!» — только и повторял он. Я знал, что таковы правила, и честно ждал до седьмого. Но и в седьмом классе ничего не изменилось: я по-прежнему не получал никаких данов и тренировался вхолостую. Пока не догадался, что такова была воля моего отца.
И тогда я перешел в муниципальный клуб кэндо. Не знаю, практикуется ли это и сегодня, но в те времена раз в неделю, в вечернее время, зал открывали для всех желающих. И разрешали схватки со взрослыми. А наставник этого клуба, в числе прочего, тренировал полицейских. Я на всю жизнь запомнил, с каким сожалением он однажды вздохнул: «Эх! Не будь твоим отцом Хидэюки Хориэ — из тебя мог бы выйти очень крутой полицейский…»
Отцова «братва» — молодые гангстеры, постоянно торчавшие в доме, — звали меня «малой». И хотя папаша грозился, что скоро мне придется выполнять те же домашние поручения, что и им, — я был еще слишком мал, и бандюги обращались со мной как с ребёнком. Одного из них, помню, звали Дайго Сакадзаки. Каждый раз, когда я убегал из дома на тренировки, закинув за спину сумку с доспехами и деревянный меч, он провожал меня глазами и загадочно улыбался.
Однажды, классе в восьмом, я не выдержал.
— Что-то не так? — спросил я его.
— Пора бы уже и на мне свою деревяшку опробовать, — все так же улыбаясь, ответил он. — Да, наверно, отец не позволит…
Я удивился. Вот уж не думал, что этот Сакадзаки соображает в кэндо! В тот же вечер, улучив минутку, я попытался уговорить отца. Против обыкновения папаша расхохотался.
— Ну что ж! — проревел он. — Наверно, тебе и правда пора… Давай поточи об него коготки!
Наш поединок состоялся наутро во дворе дома. Ну-ка, посмотрим, на что ты способен, усмехался я в душе. Сейчас ты у меня получишь… Не самые скромные мысли, что говорить.
Не успели мы выставить перед собою мечи, как меня парализовало. Я ощутил, что сражаюсь с каменной стеной. В первые же десять секунд он коснулся моих лица и плеча — сразу две чистые победы. Сказать, что противник оказался мне не по зубам, — значит не сказать ничего. До этих пор я даже не представлял, что на свете бывают мастера такого уровня. Ни в маске, ни в другой амуниции этот человек не нуждался. И сейчас нацепил доспехи исключительно из уважения ко мне.
Мы опустили оружие. И только тут до меня дошло, что вообще происходит. Я согнулся в поклоне.
— Хочу тренироваться с тобой каждый день! — попросил я.
— Если разрешит твой отец, — засмеялся он. Мы начали тренировки со следующего утра. И за два года не отменили ни разу. Если шел дождь, нам разрешали заниматься в гостиной. Я даже не стал записываться в школьную секцию кэндо: уроков Сакадзаки было более чем достаточно.
Гром грянул холодным февральским утром, когда я уже перешел в десятый класс.
Я закончил тренировку с Сакадзаки и, перед тем как отправиться в школу, занимался уборкой в доме. Как и предупреждал отец, теперь у меня были обязанности наравне с остальными. Я вычистил туалет, надраил пол в коридорах и отправился в отцову комнату заправить печь керосином. Пока я возился с канистрой, отец сидел за столом и курил, уткнувшись в газету. Стояло обычное тихое утро.
Внезапно на сёдзи, ведущие в сад, надвинулась черная тень. Одна из дверей отлетела в сторону, и в комнату ворвался мужчина. Отец поднялся из-за стола. Раздался оглушительный треск.
О том, что это выстрел, я догадался, лишь увидав пистолет. Стиснув оружие в руках, мужчина стрелял в упор с полутора метров. Два выстрела прогремели один за другим. Отец пошатнулся и пошел на противника. Тот явно не ожидал подобной реакции и застыл на месте, даже не пытаясь увернуться. Отец поднял руки и стиснул мужчину в объятиях. Тот в ужасе выпучил глаза. И тогда между их телами прозвучал третий выстрел.
Вся сцена заняла не больше минуты. Я замер у печки, не в силах пошевелиться.
Голова отца повернулась ко мне. Не разжимая объятий, он произнес своим обычным голосом:
— Масаюки! Бросай канистру. Вон ту, с керосином, живо!
Я не сразу понял, о чем он. Но когда команда повторилась, мое тело повиновалось само. Отец умел разговаривать только приказами. И за всю жизнь я не ослушался его ни разу.
Пластиковая канистра опустела всего на треть. Слишком тяжелая, чтобы бросать. Я ухватился за ручку и подтащил ее к отцу по татами. Его губы кривились так, словно он улыбался.
—Отойди подальше, — все так же спокойно приказал он.
Я попятился на какую-то пару шагов. Прижимая мужчину к груди, он протянул одну руку к канистре, поднял ее над собой и вылил весь керосин на голову и ему, и себе. Глаза мужчины чуть не вылезли из орбит. Он задергался, но без толку: предсмертная хватка отца оказалась железной.
— Масаюки, — сказал отец, — кинь зажигалку. На пару секунд я замешкался. До меня наконец дошло, что должно случиться. Но отец заорал, и я повиновался. Подошел к столу и взял то, что он просил. Его любимый «ронсон» показался мне страшно тяжелым. Не успел я протянуть зажигалку отцу, как услышал громкий хлопок — звук полыхнувшего пламени.
Я стоял с протянутой рукой и смотрел, как голубые языки огня окутывали пару кукол, застывших в обнимку передо мной.
Отец посмотрел мне в глаза. Очень спокойно, почти безмятежно. Теперь, в языках пламени, я отчетливо разглядел кривую усмешку.
— Запомни, Масаюки!.. — прохрипел он. — Наше время прошло! Среди таких, как мы, тебе больше делать нечего!.. Запомни это!.. Всеми кишками запомни!..
Он пытался кричать что-то еще, но уже неразборчиво. Костер из дергающихся тел затрещал, пламя сделалось красным. Я вслушивался в звуки горящего человеческого мяса. Керосиновый смрад перемешивался с вонью поджаривающейся плоти.
Лишь когда в комнату ворвался кто-то еще, я заметил, что сижу на полу. А моя левая кисть охвачена пламенем, и голос Сакадзаки кричит мне об этом.
Я ушел из дома на следующее утро. Перед уходом я рассказал Сакадзаки обо всем, что произошло, но умолчал о своем решении никогда больше сюда не возвращаться.
Подробностей гибели отца полиция не узнала. Кажется, какой-то знакомый врач подмахнул заключение о смерти в результате инфаркта. И авторитеты банды Сиода, понятно, тут же начали делить власть. Правда, узнал я об этом уже не от них.
На прихваченные из дому деньги я снял небольшую квартирку на Сангэнтяя, а еще через несколько дней нашел работу. Присочинив себе лишних пару лет, устроился официантом в молодежное кафе на Сибуя-Коэн, где тусовались студенты, играл рок-н-ролл и никакая якудза не появилась бы даже спьяну.
А через месяц по банде Сиода, и без того раздираемой интригами, пополз странный слух. Дескать, какой-то молодой ублюдок на мотоцикле подкарауливает «братков» и избивает до полусмерти деревянным мечом. Сам, однако, ни в какой группировке не числится. Разъезжает всегда один, «работает» без помощников и у каждой жертвы выпытывает только одно: кто главарь банды и где его можно найти?
Но что бы ему ни отвечали, разговор неизбежно заканчивается переломанными костями или увечьями. По жестокости его нападения скорее напоминают средневековые пытки. Легко расправляется даже с группами из двух или трех человек. Убежать от него невозможно. Если же силы неравные, всегда успевает скрыться на мотоцикле. При виде того, что он делает со своими жертвами, даже самые отпетые головорезы морщатся и отводят глаза. А молва о «потрошителе» с каждым днем становится все ужаснее. Имени его никто не знает. По номеру мотоцикла вычислять смысла нет: все равно краденый. Единственная примета — бинт на левом запястье…
Из одних только разговоров с этими жертвами я выведал куда больше о мире якудзы, чем знал до сих пор. Но даже из них никто не мог сказать, кто и зачем убил моего отца.
Прошло полгода. В банде Сиода запахло паникой. Тогда-то ко мне домой и заявился нежданный гость.
Летним вечером, часов в десять, в дверь постучали. Наверно, разносчик газет или газовый инспектор, подумал я и открыл. Но за дверью стоял Сакадзаки.
— Привет, малой, — улыбнулся он. — Давненько не виделись.
Похоже, он был один. «Можно зайти?» — читалось в его глазах. Я кивнул. Он прошел в мою крохотную квартирку, уселся по-турецки на выцветшее татами. Скользнул взглядом по деревянному мечу в углу комнаты. И произнес:
— Классный мотоцикл у тебя во дворе… Кубов на двести пятьдесят, верно?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
— Так что же, он позвонил, чтобы выманить из логова якудзу?!
Майк кивнул. Побледнев от ярости, Охара стрельнула по мне глазами:
— Что за глупости?! Вот уж не думала, что мой начальник — такой беспросветный идиот!
— Согласен, — поддакнул Майк. — Но в случае с папашей остается только рукой махнуть. Горбатого могила исправит…
— Кстати, — вклинился я. — Если до «Ёсинаги» на такси добираться, дорога сильно забита?
— Забита — не то слово, — ответил он. — Парализована. На такси — полчаса, не меньше. А пешком минут за пятнадцать дойдешь.
— Ладно, тогда прогуляюсь… — Я повернулся к Охаре. — Тебя, кстати, все это уже не касается.
— Как это не касается? Я же выполняю приказ!
— Какой еще приказ?
— Начальник отдела Санада велел мне принимать у вас дела. А вы хотите, чтобы я не знала, что происходит? Как же я буду разгребать завалы после задания, которое вам поручал сам президент?!
— Ладно, — вздохнул я обреченно. — Сделаем так. Раз уж ты принимаешь дела — завтра утром я тебе предоставлю подробный отчет. А сейчас ты пойдешь домой. На сегодняшний день пока еще я твой начальник. Так что слушай мою команду.
— Я поняла. Но до этой «Ёсинаги» я все-таки вас провожу. Заодно загляну в один бутик на Ногидзаке, давно собиралась…
— Это уже твои проблемы. Делай как хочешь. Я поднялся.
— Пиво было за счет заведения, — объявил Майк.
— Слабое место всех теоретиков, — покачал я головой и заплатил по счету.
Он вздохнул, но покорно взял деньги.
Я повернулся к выходу, но он окликнул меня:
— Поосторожней на улице. Сразу вряд ли что-нибудь случится, но как стемнеет — будь начеку. И не рискуй почем зря.
Я обернулся:
— Большего риска, чем на мотоцикле твоей сестренки, все равно не придумаешь!
— Это уж точно, — кивнул он, пряча улыбку. Когда я открывал дверь, нам в спину пропели гитары. Джим Кроче затянул свою нетленную «Time in a Bottle».
Вопреки ожиданию на улице было свежо. Полуденная жара растворилась бесследно.
— Просто волшебная парочка, — пробормотала Охара словно самой себе. — Редко бывает, чтобы брат с сестрой так дружили.
— Да уж, — согласился я. — Столько лет выживают спина к спине… Понятно, отчего насчет учебы в Штатах так колеблется.
Мы вышли на улицу Гайэн-Хигаси. Майк не ошибся: машины забили всю проезжую часть и застыли, как на фотографии. Солнце уже почти село. Вокруг, докуда хватало глаз, мелькала неоновая реклама, и лишь жидкая тьма в промежутках еще отливала красными сполохами в последних лучах заката. Я всмотрелся в эту багряную тьму и невольно вспомнил другой закат — на стене дома Исидзаки, когда началась заупокойная служба. Что ни говори, а сегодняшний закат был куда тяжелее и угрюмее. Ближе к горизонту небо стало совсем кровавым, и неоновые иероглифы мерцали в нем, точно тлеющие угли.
Я стоял посреди улицы, забитой машинами и людьми. Молодые энергичные люди проносились мимо, задевая меня плечами и наступая на ноги. В голове все крутился рассказ Нами-тян. «Обычная серая жизнь…» Много лет я потратил на то, чтобы жить такой жизнью. И даже какое-то время считал, что добился цели. Но может быть, сама эта цель — иллюзия? Может, все дело в интонации, с которой она говорила? Ведь какая бы яркая ни выпала человеку судьба, — что толку, если он сам перекрашивает ее в серый цвет?
Я стоял посреди улицы и смотрел на полоску заката. Наконец удивленный голос Охары вызвал меня из забытья.
— Эй, шеф! Что вы там разглядываете?
— Закат. Уже почти кончился.
— Любите закаты?
— Терпеть не могу.
— Почему?
— Сразу прошлое вспоминается.
— Вот как? Что же именно?
Ничего не ответив, я двинулся в сторону Ногидзаки. Охара молча последовала за мной.
Ближе к перекрестку Роппонги толпа начала прибывать волна за волной, и вскоре уже невозможно было перейти через дорогу, не петляя среди пешеходов. Странный район, бурлящий в самом сердце гигантского города исключительно для того, чтобы попавший сюда мог оборвать все связи с нудной тяжелой работой и обязанностями серой обычной жизни. Моих сверстников — по пальцам пересчитать. Толпа, которая не идет никуда конкретно, кружится на месте и наслаждается сама собой. Уж не знаю, с какими целями прибыли сюда эти люди, но ни одного скучающего лица не заметно. Я глазел по сторонам, и ни о каких закатах больше мыслей не возникало.
— А знаешь, Охара, — сказал я ей на очередном перекрестке. — Нам ведь с тобой общаться уже недолго осталось, правда?
— Да уж…
Мы переправились через дорогу, и среди галдящей толпы я продолжил:
— Так и быть, я отвечу на вопросы домашнего задания. Почему-то вдруг захотелось. Ты ведь просила рассказать тебе сказки о моем прошлом?
— Но тогда пойдемте туда, где потише…
— Да нет, не стоит! Всего-то разговора на пять минут. О том, как я убил своего отца.
Она онемела.
С чего бы начать?.. С чего угодно, ошарашенно выдавила она. И я начал с чего угодно.
Мой отец был третьим по счету главарем банды Сиода.
Я знаю это имя, сказала она. Уже более спокойным голосом. И добавила, что услышала его в разговоре Санады и Одзаки во время заупокойной службы. Ну и хорошо, кивнул я. Мне же меньше рассказывать.
В эту минуту мы уже подошли к Управлению национальной обороны. Я хотел продолжить, но не был уверен, получится ли у меня так же коротко и складно, как это вышло у Нами-тян.
Я остановился. Озноб и усталость давали о себе знать. Мы подошли к палисаднику у стены здания, и я присел на каменный бордюр. Не боясь испачкать одежду, Охара пристроилась рядом, не глядя на меня. Ее рассеянный взгляд устремился куда-то через дорогу, в тесный квартальчик вечерних пивнушек и забегаловок. С минуту я разглядывал вместе с нею фигурки завсегдатаев, а затем продолжил рассказ. Так, будто разговаривал сам с собой.
Я не знаю, как зовут мою мать. Видимо, уже к старости отец переспал с какой-то случайной женщиной, в результате чего я и появился на свет. Других детей у него, по-моему, не было. Как получилось, что я стал жить у него? Этого я тоже не знаю. Ни разу об этом не слышал. Когда я начал соображать, что происходит вокруг, я уже воспитывался в отцовском доме и не задумывался, что все могло быть и как-нибудь по-другому.
В общем, не знаю, как насчет матери, но отец мой был жестоким и деспотичным. Звали его Хидэюки Хориэ. Наверное, последний японский бандит, от которого еще пахло средневековым якудзой. Банда Сиода сформировалась сразу после войны из воротил — спекулянтов черного рынка. И ко времени, когда мой папаша ее возглавил, держала в кулаке весь район Канто. Несмотря на свое плебейское происхождение, это была на редкость сильная организация с традиционным уставом и старыми, классическими «понятиями». От кого-то я слышал, что характер отца с самого детства затачивали для единственной цели — передачи огромной власти в надежные руки. Сам он считал себя «прирожденным игроком», и ничем, кроме этого. Бандитскую братву держал в черном теле, а собственного сына в постоянном страхе. Сколько раз он меня колотил — сосчитать невозможно. Никаких «сыновних чувств» к такому родителю у меня, понятно, и быть не могло. Однажды он ударил меня лишь за то, что я выбросил карандаш — достаточно длинный, чтобы им еще можно было писать. «Знай цену вещам», — только и сказал он.
Возможно, тогда-то в моей голове и зародился неосознанный план: послать папашу с его «воспитанием» ко всем чертям. Уже в первом классе школы меня отдали в секцию кэндо, которую вел папашин знакомый. Это было единственное увлечение, привитое мне отцом. Которое, впрочем, уже очень скоро переросло в нечто большее. Я стал мотаться на тренировки как по утрам, так и после уроков, не страшась никаких перегрузок. Довольно скоро наставник подошел ко мне прямо в зале. «Молодец! И реакция, и мышцы что надо», — сказал он, похлопав меня по плечу, и это вдохновило меня еще больше. Шутка ли — впервые в жизни меня за что-то хвалили! «Только смотри носа не задирай», — добавил наставник.
С одной стороны, он был прав: причин задрать нос у меня хватало. Уже в пятом классе я занимался в группе для старшеклассников. А в схватках со вторым даном — парнем, который участвовал во Всеяпонском чемпионате среди юниоров, — я выигрывал два поединка из пяти. Но как бы упорно я ни тренировался, наставник не вызывал меня на аттестацию. «Даны присваивают с седьмого класса!» — только и повторял он. Я знал, что таковы правила, и честно ждал до седьмого. Но и в седьмом классе ничего не изменилось: я по-прежнему не получал никаких данов и тренировался вхолостую. Пока не догадался, что такова была воля моего отца.
И тогда я перешел в муниципальный клуб кэндо. Не знаю, практикуется ли это и сегодня, но в те времена раз в неделю, в вечернее время, зал открывали для всех желающих. И разрешали схватки со взрослыми. А наставник этого клуба, в числе прочего, тренировал полицейских. Я на всю жизнь запомнил, с каким сожалением он однажды вздохнул: «Эх! Не будь твоим отцом Хидэюки Хориэ — из тебя мог бы выйти очень крутой полицейский…»
Отцова «братва» — молодые гангстеры, постоянно торчавшие в доме, — звали меня «малой». И хотя папаша грозился, что скоро мне придется выполнять те же домашние поручения, что и им, — я был еще слишком мал, и бандюги обращались со мной как с ребёнком. Одного из них, помню, звали Дайго Сакадзаки. Каждый раз, когда я убегал из дома на тренировки, закинув за спину сумку с доспехами и деревянный меч, он провожал меня глазами и загадочно улыбался.
Однажды, классе в восьмом, я не выдержал.
— Что-то не так? — спросил я его.
— Пора бы уже и на мне свою деревяшку опробовать, — все так же улыбаясь, ответил он. — Да, наверно, отец не позволит…
Я удивился. Вот уж не думал, что этот Сакадзаки соображает в кэндо! В тот же вечер, улучив минутку, я попытался уговорить отца. Против обыкновения папаша расхохотался.
— Ну что ж! — проревел он. — Наверно, тебе и правда пора… Давай поточи об него коготки!
Наш поединок состоялся наутро во дворе дома. Ну-ка, посмотрим, на что ты способен, усмехался я в душе. Сейчас ты у меня получишь… Не самые скромные мысли, что говорить.
Не успели мы выставить перед собою мечи, как меня парализовало. Я ощутил, что сражаюсь с каменной стеной. В первые же десять секунд он коснулся моих лица и плеча — сразу две чистые победы. Сказать, что противник оказался мне не по зубам, — значит не сказать ничего. До этих пор я даже не представлял, что на свете бывают мастера такого уровня. Ни в маске, ни в другой амуниции этот человек не нуждался. И сейчас нацепил доспехи исключительно из уважения ко мне.
Мы опустили оружие. И только тут до меня дошло, что вообще происходит. Я согнулся в поклоне.
— Хочу тренироваться с тобой каждый день! — попросил я.
— Если разрешит твой отец, — засмеялся он. Мы начали тренировки со следующего утра. И за два года не отменили ни разу. Если шел дождь, нам разрешали заниматься в гостиной. Я даже не стал записываться в школьную секцию кэндо: уроков Сакадзаки было более чем достаточно.
Гром грянул холодным февральским утром, когда я уже перешел в десятый класс.
Я закончил тренировку с Сакадзаки и, перед тем как отправиться в школу, занимался уборкой в доме. Как и предупреждал отец, теперь у меня были обязанности наравне с остальными. Я вычистил туалет, надраил пол в коридорах и отправился в отцову комнату заправить печь керосином. Пока я возился с канистрой, отец сидел за столом и курил, уткнувшись в газету. Стояло обычное тихое утро.
Внезапно на сёдзи, ведущие в сад, надвинулась черная тень. Одна из дверей отлетела в сторону, и в комнату ворвался мужчина. Отец поднялся из-за стола. Раздался оглушительный треск.
О том, что это выстрел, я догадался, лишь увидав пистолет. Стиснув оружие в руках, мужчина стрелял в упор с полутора метров. Два выстрела прогремели один за другим. Отец пошатнулся и пошел на противника. Тот явно не ожидал подобной реакции и застыл на месте, даже не пытаясь увернуться. Отец поднял руки и стиснул мужчину в объятиях. Тот в ужасе выпучил глаза. И тогда между их телами прозвучал третий выстрел.
Вся сцена заняла не больше минуты. Я замер у печки, не в силах пошевелиться.
Голова отца повернулась ко мне. Не разжимая объятий, он произнес своим обычным голосом:
— Масаюки! Бросай канистру. Вон ту, с керосином, живо!
Я не сразу понял, о чем он. Но когда команда повторилась, мое тело повиновалось само. Отец умел разговаривать только приказами. И за всю жизнь я не ослушался его ни разу.
Пластиковая канистра опустела всего на треть. Слишком тяжелая, чтобы бросать. Я ухватился за ручку и подтащил ее к отцу по татами. Его губы кривились так, словно он улыбался.
—Отойди подальше, — все так же спокойно приказал он.
Я попятился на какую-то пару шагов. Прижимая мужчину к груди, он протянул одну руку к канистре, поднял ее над собой и вылил весь керосин на голову и ему, и себе. Глаза мужчины чуть не вылезли из орбит. Он задергался, но без толку: предсмертная хватка отца оказалась железной.
— Масаюки, — сказал отец, — кинь зажигалку. На пару секунд я замешкался. До меня наконец дошло, что должно случиться. Но отец заорал, и я повиновался. Подошел к столу и взял то, что он просил. Его любимый «ронсон» показался мне страшно тяжелым. Не успел я протянуть зажигалку отцу, как услышал громкий хлопок — звук полыхнувшего пламени.
Я стоял с протянутой рукой и смотрел, как голубые языки огня окутывали пару кукол, застывших в обнимку передо мной.
Отец посмотрел мне в глаза. Очень спокойно, почти безмятежно. Теперь, в языках пламени, я отчетливо разглядел кривую усмешку.
— Запомни, Масаюки!.. — прохрипел он. — Наше время прошло! Среди таких, как мы, тебе больше делать нечего!.. Запомни это!.. Всеми кишками запомни!..
Он пытался кричать что-то еще, но уже неразборчиво. Костер из дергающихся тел затрещал, пламя сделалось красным. Я вслушивался в звуки горящего человеческого мяса. Керосиновый смрад перемешивался с вонью поджаривающейся плоти.
Лишь когда в комнату ворвался кто-то еще, я заметил, что сижу на полу. А моя левая кисть охвачена пламенем, и голос Сакадзаки кричит мне об этом.
Я ушел из дома на следующее утро. Перед уходом я рассказал Сакадзаки обо всем, что произошло, но умолчал о своем решении никогда больше сюда не возвращаться.
Подробностей гибели отца полиция не узнала. Кажется, какой-то знакомый врач подмахнул заключение о смерти в результате инфаркта. И авторитеты банды Сиода, понятно, тут же начали делить власть. Правда, узнал я об этом уже не от них.
На прихваченные из дому деньги я снял небольшую квартирку на Сангэнтяя, а еще через несколько дней нашел работу. Присочинив себе лишних пару лет, устроился официантом в молодежное кафе на Сибуя-Коэн, где тусовались студенты, играл рок-н-ролл и никакая якудза не появилась бы даже спьяну.
А через месяц по банде Сиода, и без того раздираемой интригами, пополз странный слух. Дескать, какой-то молодой ублюдок на мотоцикле подкарауливает «братков» и избивает до полусмерти деревянным мечом. Сам, однако, ни в какой группировке не числится. Разъезжает всегда один, «работает» без помощников и у каждой жертвы выпытывает только одно: кто главарь банды и где его можно найти?
Но что бы ему ни отвечали, разговор неизбежно заканчивается переломанными костями или увечьями. По жестокости его нападения скорее напоминают средневековые пытки. Легко расправляется даже с группами из двух или трех человек. Убежать от него невозможно. Если же силы неравные, всегда успевает скрыться на мотоцикле. При виде того, что он делает со своими жертвами, даже самые отпетые головорезы морщатся и отводят глаза. А молва о «потрошителе» с каждым днем становится все ужаснее. Имени его никто не знает. По номеру мотоцикла вычислять смысла нет: все равно краденый. Единственная примета — бинт на левом запястье…
Из одних только разговоров с этими жертвами я выведал куда больше о мире якудзы, чем знал до сих пор. Но даже из них никто не мог сказать, кто и зачем убил моего отца.
Прошло полгода. В банде Сиода запахло паникой. Тогда-то ко мне домой и заявился нежданный гость.
Летним вечером, часов в десять, в дверь постучали. Наверно, разносчик газет или газовый инспектор, подумал я и открыл. Но за дверью стоял Сакадзаки.
— Привет, малой, — улыбнулся он. — Давненько не виделись.
Похоже, он был один. «Можно зайти?» — читалось в его глазах. Я кивнул. Он прошел в мою крохотную квартирку, уселся по-турецки на выцветшее татами. Скользнул взглядом по деревянному мечу в углу комнаты. И произнес:
— Классный мотоцикл у тебя во дворе… Кубов на двести пятьдесят, верно?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32