— Просто захотелось, — прошептал он. — Не знаю почему.— Ну, ты меня здорово подставил. Я иду к твоей учительнице, естественно, уверена, что ты там, — что я еще должна думать? — мы с ней ходим вокруг да около и...— Ну, мам, ну к чему это все? Она — мисс Брендедж то есть — единственный там более или менее приличный человек, а тебе надо обязательно...— Я тебя умоляю! Ты со своими штучками из меня дуру сделал! И я же еще виновата!— А, черт с ним! Пускай!Я ему посоветовала чертыхаться на себя, а еще лучше прекратить лоботрясничать и начать учиться.— Здорово придумал — шляться где угодно и когда угодно! Ну и заработал ты денег?— Не-а. — Он мотнул головой, не глядя на меня. — Там таких полно. А игроков мало.— Вот красота! Ты прогуливаешь школу целый день, топаешь восемь или десять миль, как будто обувь у нас дармовая, и в результате в кармане у тебя ни цента. Здорово!— Ну ладно! Ладно! Сказал, больше не буду, так ведь?— Не вопи, а то миссис Эдлман все слышит. И веди себя прилично.Фэй, конечно, торчала перед своим домом. Бывает она где-нибудь еще?— Эй, привет, Марта, Боб. Боб, ты сегодня видел Джози в школе?— А? — Боб как дурень уставился на нее. — Что вы говорите, миссис Эдлман?— Не видал ли, говорю, ты Джо...Я рассмеялась:— Это у него такая манера, Фэй. Он всегда так, когда кто-нибудь поминает Джози. Видел он ее, все нормально. Я сама только что его спросила.— Ну не чудаки ли? — Она тоже усмехнулась. — Ну, я думаю, она скоро придет. Еще рано.Мы с Бобом пошли домой. Я подумала, он, верно, голоден, и велела ему побыстрее умыться, пока я приготовлю сандвич со стаканом молока.— Я не слишком хочу есть, — сказал он. — Подожду до ужина. Я... я хочу принять ванну, мам.— Ванну? Что я слышу? Ты хочешь принять ванну без... Боб, постой-ка, а что это, скажи на милость, у тебя на штанах, спереди?— Ничего, — забормотал он, пытаясь прикрыть низ руками. — Я это, ну, перелезал по дороге через забор и, кажется, оцарапался немножко.— Да уж! Теперь их надо отдавать в чистку, да ты, наверное, и все нижнее белье запачкал, да и...Ну, для одного дня это было уже чересчур. Я села на диван и заплакала.— Пожалуйста, мам. Прости, я даю честное слово, что не...— Ой, ладно, иди. Иди в ванную и не жалей горячей воды. Дай Бог, чтоб столбняка не было.Он поднялся, и вскоре я услыхала, как льется вода. Прикрыла глаза и прилегла в тишине. Видимо, я очень устала, потому как задремала тут же. То есть даже не заметила, как задремала, вернее, заметила, когда уже проснулась.Уже стемнело, проспала я больше двух часов. Я слышала, что Боб еще в ванной, то есть он провел там все это время. И это казалось, конечно, ненормальным, если знать Боба. Но было здесь и еще что-то необычное.Я это ощутила внутренним чутьем, и что-то во мне затрепетало. Подошла к двери — словно меня кто-то подтолкнул — и остановилась на пороге.Снаружи стояла Фэй Эдлман и Джек, ее муж, вместе с ней. Он обнимал ее, так что лица ее не было видно, только его — белое как полотно. Он, видно, чувствовал себя в этот миг так же паршиво, как я. Поодаль была еще пара людей, полицейских, как я догадалась, хотя не в форме. На обочине притулилась полицейская машина. Я подумала, что за чертовщина, но еще не осознала толком. Шестым чувством я понимала, что стряслось, догадывалась смутно, но близко к истине. Так я стояла и смотрела, пока не заставила себя отвернуться. И тут увидела, что по улице идет Ал.Он шел очень медленно, словно нехотя, и я подумала, что он тоже, должно быть, знает.Один из полицейских что-то сказал Джеку, тот взглянул мельком и кивнул. И они двинулись навстречу Алу. Глава 5Роберт Тэлберт Я не знаю почему. Всегда всем зачем-то надо знать — почему? Черт возьми, если вы всякий раз оглядываетесь и спрашиваете себя почему, вы никогда никуда не дойдете. Я только знаю, что хотел ему купить подарок, поэтому вместо школы отправился через каньон к полю для гольфа. Вот и все.Я прошел по краю каньона к тому ручейку, что протекал посередине, и добрался до опор подвесной дороги. Стал перелезать через них и тут поскользнулся, дьявольщина, хотя делал это сто раз и, наверное, не ошибся бы и во сне. Ну, так или иначе — может, всему виной роса, — рука сорвалась, и я упал со всего размаху и промочил ногу по щиколотку.Конечно, я выругался, а потом стал ржать над собой, поскольку настроение у меня было не то, чтобы расстраиваться из-за мелочи. Отец такой добрый и все прочее, и мне хотелось купить ему небольшой хороший подарок. А если все будет в порядке, мы опять станем с ним разговаривать, как раньше. Я сниму камень с души и расскажу все про школу, как прогуливал и все остальное, а он скажет: «Ладно, сынок, никогда не поздно начать с чистого листа, и я уверен, теперь все пойдет лучше и... Ладно уж. Я и не из таких передряг, мальчик, выпутывался!»Я стащил ботинок и вылил из него воду, потом отжал носок и повесил его на куст посушиться. Времени у меня был вагон. Я мог легко управиться на поле с двадцатью семью или даже тридцатью шестью лунками, если повезет. Только, хорошо бы, хоть сегодня туда не набежала бы куча соперников. Но на душе у меня было слишком легко, чтобы об этом думать.Я валялся на спине с закрытыми глазами и мечтал в полудреме о том, как теперь пойдут дела. Тут мне почудились какие-то звуки позади, какой-то хруст, но я не обратил на них внимания. О ней я и не помышлял, пока она не запустила руку мне в волосы.Я вскочил и сел. Она смеялась и потряхивала волосами, сидя на корточках прямо передо мной. Мне пришлось подвинуться, чтобы сесть.— Какого черта ты тут? — спросил я. — Чего ты не в школе?— Простыла. А ты чего не в школе?— Ты, надо думать, меня заложишь. Ну, валяй, посмотришь, что из этого выйдет.— Ох-ох. — Она тряхнула головой. — Я не стану тебя закладывать, что бы ты ни сделал.— Да ладно, мне без разницы.Я дотянулся и снял носок с куста, он совсем высох, и я стал его надевать. Она взяла его у меня — не вырвала, а так, мягко, — и повесила обратно.— Хочешь простудиться? — спросила она. — Оставь его там, пока я не разрешу тебе его надеть.— Черт, тебе какое дело? Кто тебя просил приходить сюда и командовать?— Но это же так хорошо — всегда нужно, чтобы кто-то о тебе заботился.Я сказал, что она спятила.— Спорим, твоя мать не знает, где ты. Ты наверняка слиняла, ничего ей не сказав.— Она даже не знает, что я у нее стянула сигареты. Хочешь сигаретку, Бобби? — На ней были такие смешные шорты — ну, не шорты, а девчачьи штанишки для велосипеда. И еще одна из тех дурацких тесных блузок, которые ее мать всегда носит, и свитерок из той же серии. Она его надела не как положено, а набросила на плечи, так что рукава мотались и мешали ей достать сигареты и спички. — Ну же, Бобби! — Она в конце концов надулась, словно это я был виноват. — Ты не хочешь мне помочь?Я повторил, что она с приветом, но начал рыться в ее карманах, и, черт побери, это было такое безумное ощущение, когда я копошился в этой идиотской блузке, а она вся выгнулась, ну и — вы понимаете.Мы взяли по сигарете, и я дал ей прикурить, а потом бросил пачку и спички ей на колени.— Так, — сказал я, — вообще-то мне надо двигать побыстрее. Дел сегодня полно.Она промычала что-то, опершись на локоть.— Схожу на гольф, — сказал я, — сниму баксов.— Да? — Она лениво выпустила струйку дыма. — Так вот куда ты таскаешься все время.— Ну, не все время. Заработаю и валю в город! Раз у меня оказалось баксов десять — вот это была жизнь! Поешь в ресторане на вокзале, потом по лавочкам походишь, и в тир, и еще в раз в кафе. Красота!— Ну, какой ты скверный мальчик.— Да ладно, может, это и звучит глупо, но на самом деле правда.Она потушила сигарету и легла на спину, заложив руку за голову. Улыбнулась мне и как-то так пригладила место рядом с собой, и я тоже прилег. Так было гораздо удобнее, и почему-то мне хотелось на нее смотреть, словно я по ней соскучился. Не то чтобы она мне очень нравилась или что-то в этом роде, просто вы привыкаете, что кто-то всегда рядом, а потом вдруг его не находите, и вам становится грустно.Так мы валялись, и ее рука очутилась в моей, хоть это ничего и не значило на самом деле. Да, черт, она вечно таскалась за мной, сколько я себя помню, и я то поддерживал ее, чтобы не упала, то еще как-то помогал, и хотя так долго за руки мы раньше и не держались, но в этом не было ничего особенного, самое обычное дело. Просто мы валялись и болтали, и все нормально.— Бобби... — начала она.— Чего?— Ты помнишь, как мы играли вместе целыми днями, а потом пора было идти домой, и мы... мы целовались на прощанье.— Ну... да.— Бобби, когда же это было? Ну, то есть когда ты меня целовал.— Откуда я знаю? Да ну тебя, Джози!— Ну, если ты психуешь, стоит мне что-нибудь сказать, лучше я пойду.— Ну и иди. Это ты психуешь. Я только сказал, что не помню.— Нет, ты злишься. Сразу видно.— А мне вот не видно. Вот смехота!— Погляди мне в глаза и скажи, что ты не злишься.— Очень надо. Слушай, Джози, что ты все мелешь чепуху про...— А вот и не скажешь...Ну, этого я, конечно, снести уже не мог. Я перевернулся, посмотрел на нее и повторил, что я не психую, два раза повторил, глядя на нее в упор, ну, почти — но ей, конечно, этого было мало.— Все равно ты псих, — сказала она. — А то бы ты знал, что тебе надо делать.— Джози, прекрати!— Да, да, ой, Бобби, да что же это...Ну вот, я абсолютно ничего не сделал, а она стала плакать. Не сильно, правда, прикрываясь руками, ну, вы понимаете как. Тут я ее поцеловал, а она меня, а когда я попробовал отодвинуться, то она мне не дала.Я ощущал ее всем телом, так же как когда полез за сигаретами и спичками, только еще сильнее, и вдруг вспомнил об отце и что бы он сказал, но не мог от нее оторваться. Она вся прямо прильнула ко мне, прижалась лицом и поцеловала несколько раз в ухо, и я тоже, и мы зашептали что-то друг другу.— Бобби...— Что?— Это как тогда, у тебя дома, да? Когда папа поднял шум из-за пустяков.— Мы ничего такого не делали. Ничего плохого.— Да он просто шизик. Все равно, хоть бы и делали, что такого? Они же с мамой делают. Если это так плохо, так почему...— Джози, — сказал я. — Ты что, спятила? Ты знаешь прекрасно, что... ну, что это не одно и то же.Она сказала: ну ладно, как хочешь, стоит мне открыть рот, как ты начинаешь психовать. А я ей сказал, это она псих, и в доказательство опять ее поцеловал.— Бобби, а... ты... когда-нибудь... — начала она.— Не-а.— Слушай... обещай, что никому не скажешь, если я тебе кое-что расскажу!— Ну, обещаю.Она поколебалась. Потом, прижавшись ртом вплотную к уху, зашептала. Выслушав, я сказал:— Да ну, ты врешь.— Ну и пожалуйста, и не верь.Я судорожно сглотнул, у меня рот как будто свело.— И к-к-когда, Джози?— А прошлым летом. Как-то в субботу. Я была около станции, и один дядька, не знаю кто, у него была большая машина, спросил, не хочу ли я прокатиться. Ну и...— Черт возьми, и ты с ним поехала, Джози. А вдруг он оказался бы, ну я не знаю, маньяком или...Она дернула плечом:— Подумаешь. Это все сказки для деток.— Да ты вспомни, про это все время в газетах пишут. Сажают девчонку в машину, а потом, потом делают с ней это и — в общем, сама небось все это читала.— Ага, — дернулась она снова. — Все равно. Он это делал со мной.Я не ответил, мне надо было перевести дух.— Он сначала так это заигрывал, — продолжила она, — а потом свернул в сторонку, за большой рекламный щит. И... — тут ее голос задрожал, — Бобби, он сделал мне больно.— О, черт.— Я... я думала, все кровью перепачкаю. Даже во второй раз, когда, ну, знаешь, не должно бы...Я опять с трудом сглотнул, а она вытащила руку у меня из-за головы и стала шарить по карманам. Потом достала, что искала, и сунула мне в руку.— Б-бобби, ты знаешь, что это?— Ну, в общем, да.— Я это стащила у родителей из спальни. Я... они все одинаковые, да, Бобби? То есть они всем подходят?— Наверное. Господи, да не знаю я. Вроде бы.— А — что, если ты... Попробуй?— Джози! Ты что...— Погоди, подожди минутку, Бобби. Здесь нас могут увидеть.Она оттолкнулась от меня и встала, глядя на меня сверху вниз, глаза ее затуманились, и потом протянула мне руку. Я поднялся, и мы пошли к пригорку поодаль, где у подножия росли какие-то кустики и было что-то вроде маленькой пещерки.Я присел на корточки и расстелил ее свитер, все это походило на сон — и я с этой штукой в руке, и она, легшая навзничь. Все казалось нереальным, в голове у меня шумело, и я словно онемел и едва мог дышать.Я повернулся к ней спиной, пока надевал эту штуковину, и руки у меня тряслись, но в конце концов надел. Развернулся к ней, а она как ни в чем не бывало расстегивает свои дурацкие шортики, вытаскивает из-под них блузку, расстегивает и ее и...Вот мы уже обнялись и целуемся...— Бобби! — кричит она, заливаясь безумным смехом. — Ну, подожди же, глупый!Я же не мог вымолвить ни слова.— Бобби, слышишь? Я с тобой с ума сойду! Т-ты — Бобби, пожалуйста! Мы не м-можем... ты не должен... Бобби!И мы проделали это, и она притихла, а потом опять взбеленилась. Она запричитала: нет, вы только посмотрите на нее, и как она пойдет домой, в крови, и что во всем я виноват, и что все-то она расскажет своей маме, что это я ее заставил.— Прости, Джози, — пробормотал я. — Ради Бога, я же не хотел. Сколько раз я тебе говорил?— Ну и что толку, все равно ты виноват.— Ладно, вместо того чтобы меня обвинять, ты бы лучше сплетни обо мне не распускала.— О-хо-хо! Но мне же надо что-то делать. Не будешь же ты все на меня валить.Я испугался. Подумал про отца, и как Джек Эдлман поднял тогда шум, а сейчас ему и на самом деле есть из-за чего переполошиться. И если он в тот раз такое устроил, то что же теперь-то будет?— Джози, хочешь, я могу постирать их в ручейке, а? — предложил я.Она фыркнула:— Ха! Вот здорово — в холодной воде и без мыла!— Ну... тогда, ну, может...— Что? Давай, говори! Придумай что-нибудь!— Я пытаюсь, не видишь, что ли? — взорвался я. — Что, по-твоему, я тут пытаюсь делать? Заткнись, ради Христа, на минутку, и дай мне сообразить.— Ладно. Только нечего мне, мистер Бобби Тэлберт, рот затыкать!— Может, ты как-нибудь спрячешься в кустах на краю каньона, а потом дождешься, когда твоя мать заговорится с кем-нибудь, а там — проскользнешь домой дворами и переоденешься.— А с этим мне что делать? Ну ладно, можно пролить на них чернил или еще чего и бросить в грязное белье, ну и все будет нормально.— Ой, сделай так, Джози, а?— Может быть.— Обещай.— Может быть, если смогу.— А что тебе помешает? Мы же все продумали.Она пожала плечами, искоса на меня поглядывая. Я знал, что ей не трудно это сделать, и она знала это точно так же, почему же она не пообещала?Я догадывался, что она беспокоится не только из-за одежды. Мы оба чувствовали себя одинаково. Я устал, мне было неловко, и я словно весь извалялся в грязи. Даже смешно, что можно себя чувствовать так хорошо — а через пару минут совсем скверно. Да, ощущения у нас были одинаковые, вот только вести себя как она я не мог. Мне надо было ее уговаривать.— Джози, послушай. У меня тоже одежда не в порядке, но я не психую. Я ведь не желал тебе ничего плохого.Она фыркнула:— Ну, у мальчиков совсем другое дело. Все равно ты виноват. Нечего было с ума сходить!— Но ты ведь сделаешь, как мы договорились, Джози? А, Джози?— Сказала, сделаю. Может быть.— Не «может быть», черт бы тебя побрал! Дай слово!— Может быть. Сказано — может быть, значит, может быть.Она опять взглянула на меня искоса. Я видел, что она издевается; ей ведь и самой придется так сделать, черт бы ее побрал! А если не сделает? С такой ведьмой никогда не знаешь, что она выкинет.Мне стало совсем тяжко. Внезапно я схватил ее за плечи и затряс.— Я тебе покажу! — заорал я. — Обещай, черт тебя дери, или я... или я...— Ну-ну-ну, и что же, интересно, тогда?— А вот увидишь. Лучше обещай! Обещаешь?— Может быть. Вот что я обещаю. Может быть, может быть, может быть, може... Бобби! Н-нет... Глава 6Дональд Скайсмит В то утро вышел квартальный отчет «Стар», и это было здорово. Тираж вырос на тридцать тысяч, а реклама составила сорок тысяч строк. С этим отчетом за пазухой я менее всего ожидал, что Капитан намылит мне шею. Но когда я ввалился в редакцию, он уже висел на телефоне, и цветами меня никто не встретил.Когда я поднял трубку и поздоровался, он продолжал беседовать с телефонисткой.— Так вы вполне уверены в этом, мисс, — говорил он. — Вы точно знаете, что у нас есть ответственный редактор? Мистер Скайсмит все еще у нас служит?— Да, сэр, — хихикнула она. — Он... э-э... он сейчас на линии, сэр.Дура набитая! Все это было на редкость противно, я так ей и сказал.— Так вы уверены, — продолжал Капитан, — а вдруг это не он? Есть у него удостоверение?— Нет, сэр. То есть да, сэр. У него... хи-хи-хи...Вот дрянь! Хихикает как ни в чем не бывало, когда надо мной издеваются. Господи, и я это должен терпеть не только от старого ублюдка — фашистского сукина сына, но еще и от всякой зассыхи.Я пробежал глазами вырезки на столе — из конкурирующих газет и из наших — и так и не понял, что мы упустили. У нас было все то, что и у них, только больше и лучше.— Ну, мисс, — сказал Капитан, — если уж вы так уверены. Дон, как настроение этим прекрасным утром?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11