- Слушаю вас, - повторил тот и, вынув из кармана красивую ручку с золотым колпачком, что-то написал на бумажке - решил чью-то судьбу.
Когда он все-таки вынужден был поднять глаза на посетителя, старик молча протянул ответ Смоковницына. Прокурор быстро пробежал глазами по строчкам и положил документ на стол, поближе к старику, тем самым предлагая его забрать.
Старик не стал возражать. Взял листок, сложил и сунул в карман.
- Знаю я это дело, - сказал прокурор нетерпеливо, будто его вынуждали заниматься пустяками, в то время как ждали своего разрешения важные государственные дела. - Знакомился.
- И что же?
- А вот что, - прокурору не понравились слова старика. - Смоковницын опытный, грамотный, непредвзятый следователь с большим чувством ответственности. У меня нет оснований не доверять ему. С его выводом я согласен. Лучше надо воспитывать своих детей, папаша, - строго сказал прокурор, вынимая из папки очередную бумагу и углубляясь в нее. - Чтобы потом не пришлось ходить по инстанциям и клянчить. Вопросы есть? - он потянулся к телефону.
Не отвечая, старик повернулся и пошел к двери. Прокурор удивленно вскинул жидковатые брови, сморщил молодой тяжелый лоб. В поведении старика он почувствовал вызов и пренебрежение. Положил трубку на рычаги и, мгновенно воспылав гневом, крикнул:
- А ну вернись! Кому сказал! Скажите, пожалуйста, какие мы гордые! У тебя ведь спрашиваю - вопросы есть?
- Были.
- И куда же они подевались?
- Отпали.
- Все ясно, значит?
- Да, все ясно, господин прокурор. Ворон ворону глаз не выклюет. Так всегда было.
- Не понял? - угрожающе протянул прокурор. - Поясни.
- Не сразу, значит, доходит до тебя народная мудрость. Папа с мамой оплошали, не научили, не вложили. Но ничего, не переживай. Дойдет. Ты еще молодой.
- А ну пошел вон отсюда, - негромко, чтобы его не услышали в приемной, проговорил прокурор. - И чтобы больше ноги здесь твоей не было, понял?
Старик с удивлением обернулся, подошел к столу, улыбчиво глядя на щекастую физиономию прокурора.
- Скажите, какой голосок у нас прорезался... Скажите, какие мы важные да жирные... Ах, ты недоумок сраный! Ах ты, оккупант поганый! Рановато вы в победу уверовали, рановато. Будете еще на столбах раскачиваться, помяни мое слово.
- Грозишь, папаша? А у меня все тут записывается.
- Это хорошо. Прокручивай иногда перед сном, хмырь вонючий. Авось, поможет. Хотя надежды немного.
И, не задерживаясь больше в кабинете прокурора, старик вышел. Он шагал по улице, все еще продолжая разговор, высказывая свои обиды, презрение. И чем дальше удалялся от ненавистного здания, тем становилось легче. Да, стариком овладело странное чувство освобожденности. Были невнятные надежды, колебания, была опаска, все-таки была. Оказаться один на один с большим человеком, который по долгу службы действительно решает человеческие судьбы... Не каждый день подобное случается, не каждый год. Конечно, хотелось добиться справедливости и достойно покарать подонков, надругавшихся над Катей. Но теперь убедился - невозможно. И куда бы он ни обратился, в чьем бы кабинете ни оказался, доберись хоть до самого президента... результат будет точно таким же.
И стало легче.
Будто тяжесть, которая все эти дни давила и угнетала его, свалилась с плеч. Он шел так, будто добился всего, чего хотел - глаза сверкали молодо и дерзко, походка сделалась уверенной и даже обычная сутуловатость прошла старик шел, вскинув голову. И зрело в нем решение, о котором еще вчера, еще сегодня утром он думал с содроганием и отбрасывал, отметал шальные мысли и желания. Но сейчас, после разговора с прокурором, они показались ему единственно возможными, правильными, спасительными.
Старик знал, что Катя сейчас дома, ждет результатов его разговора с прокурором, но возвращаться не торопился. Свернув в сквер, долго петлял по дорожкам, бормоча про себя, останавливаясь и снова отправляясь в путь от газетного киоска, в котором продавали водку и жвачку, до разгромленной телефонной будки, превращенной в общественный туалет.
Так бывает почти с каждым - живем, унижаемся, суетимся, клянчим, лебезим, делаем вид, и не произойди ничего чрезвычайного, будем заниматься этим до гробовой доски, искренне полагая, что в этом и есть разумность поведения, мудрость, возможность выжить....
А оказывается - ни фига подобного.
И только гром с ясного неба может разбудить, растревожить, заставить посмотреть вокруг взглядом чистым и гордым, какой был у нас до того, как мы стали заниматься жизнью. И откроются, откроются невидимые прежде дороги, многочисленные входы и выходы, которых мы опасались прежде, подозревая в них ловушки и волчьи ямы. А оказывается, никаких ям, впереди путь прямой, просторный и несуетной. И лебезить не надо, и пластаться ни перед кем нет никакой надобности. И то, что вчера казалось совершенно невозможным, запретным, сумасшедшим, преступным, сегодня вдруг обретает новый смысл, и ты понимаешь - только так и никак иначе. Иногда на то, чтобы открылся этот взгляд, уходят годы, иногда достаточно дня, а случается - и жизни мало.
То, что происходило в эти минуты с Иваном Федоровичем Афониным, можно назвать пробуждением, можно - перерождением, а скорее всего это было отрезвление. Он понял вдруг ясно и четко, что надеяться может только на самого себя и ни на кого больше. Не было на белом свете человека, который согласился бы помочь ему, с которым он мог бы поделиться откровенно и до конца. Это открытие не огорчило старика, ни у кого такого человека нет. Он знал, что не прав, что такие люди, верные и бескорыстные, все-таки бывают, но чувствовал, что его горечь и безнадежность - тоже сила. И ему приятнее было и надежнее в этот день ощущать себя совершенно одиноким.
Катя?
Да, он мог бы все задуманное рассказать ей без опаски, но полагал, что с нее достаточно переживаний и потрясений. Пусть приходит в себя. Откуда-то, старику было известно, а самые важные знания мы черпаем не из книг и телепередач, не в школах и институтах, самое важное, что нам требуется на этой земле, мы просто знаем, рождаемся с этим знанием, а единственное, что приобретаем за оставшееся после рождения время, это манеры, да способ зарабатывать на жизнь... Так вот, откуда-то старику было известно, что задуманное им наверняка поможет Кате снова обрести уверенность, она будет знать, что не беззащитна в этих джунглях, в этой безжалостной схватке, которая развернулась на бескрайних полях России в самом конце второго тысячелетия от Рождества Христова.
Старик явственно ощущал бодрящий холодок опасности, который дул ему в лицо, остужал лоб и заставлял дышать в полную грудь. Да, этим ветерком легко дышалось, он наполнял тело молодостью, готовностью поступать неожиданно и рисково.
***
На следующее утро старик проснулся свежим, бодрым, готовым действовать.
Таким он не просыпался давно, последние годы у него было привычно плохое самочувствие. И он уже смирился с этим, думая, что так и положено чувствовать себя в его годы, что никогда уже не вернется к нему бодрящая утренняя ясность...
Вернулась.
Он сразу вспомнил прошедший день во всех подробностях - от прокурорского гнева до Катиных слез. И обрадовался тому, что не забыл, не отказался от затеянного, что прошедшая ночь не обесценила ничего и не отрезвила его самого. Сегодня старику предстояло совершить первый шаг. Он был безопасным, но необратимо вел к событиям страшноватым и непредсказуемым.
Прислушавшись, старик горестно убедился - из ванной опять доносился слабый шелест воды - Катя все еще пыталась с помощью душа погасить в себе гадливое ощущение, которое, похоже, не покидало ее.
"Ошибаешься, - жестко подумал старик. - Этим не отмоешься. Тут нужны другие средства, Катенька. Тут требуется нечто совершенно иное. Здесь вода не поможет. Растоптанность в душе смывается совсем другой жидкостью, и я знаю, как она называется..."
У старика самого было странное состояние оскверненности, будто и его напрямую коснулись события, случившиеся с Катей. В отчаянии он бросил в тот вечер слова о том, что и его изнасиловали, они сами выскочили из каких-то глубин. И кому-то могли показаться слезливыми, фальшивыми. Нет. Теперь он понимал холодно и зло - так и было. Он тоже унижен, осквернен, растоптан.
Теперь его задача - очиститься.
Старик знал, как это делается. Откуда-то он твердо знал, что ему сейчас нужно делать, и молил Бога не об удаче, умолял дать ему немного сил, немного и ненадолго. Он никогда не был в таком положении, никогда не приходилось ему очищаться от грязи, от скверны, которая сейчас покрывала и его самого, и Катю.
Сил старику придавала возникшая уверенность - очистится не только он. Катя станет прежней, веселой и доверчивой, если все сделать по правилам, по древним законам, которые, оказывается, жили в нем, но до сих пор о себе не напоминали.
И вот напомнили.
Да что там, они просто подавили все другие мысли и желания. Говорят, в древних египетских пирамидах нашли семена растений, давшие бурные всходы, едва их поместили во влажную почву. Вот так и в душе старика оживали какие-то невиданные твари, которые дремали столетиями, не получая в пищу настоящих страстей, настоящей горячей крови.
Старик поднялся с кровати, в пижаме прошлепал на кухню, по дороге мимоходом постучал в дверь ванной, дескать, хватит плескаться, пора к людям выходить. Его густые насупленные брови обычно скрывали острый блеск маленьких синих глаз, но с некоторых пор он стал держать голову вскинутой, словно подставлял лицо под удары, под ветер и солнце. Человек наблюдательный и вдумчивый, побыв некоторое время со стариком, мог бы догадаться - тот непрестанно смотрит в глаза своим врагам. Старик распрямился не только физически, внутренне распрямился.
- А ты изменился, деда, - сказала Катя, когда они сели завтракать.
- Жизнь, - старик сделал неопределенный жест рукой. - Годы идут, стареем...
- Изменился, - повторила Катя, не принимая шутливого объяснения. Только не знаю, в какую сторону...
- В лучшую, Катя. В мои годы поздно меняться в худшую.
- Почему?
- Может не остаться времени, чтобы вернуться. В мои годы позволительно только приближаться к самому себе, только приближаться.
- Ты что-то задумал, деда, - медленно произнесла Катя, наклонившись к стакану с кефиром. Наклонилась, но взгляда от старика не отвела. Тот удивленно вскинул брови, на секунду показал синие свои глаза и тут же снова насупился.
Словно в норку спрятался. - А, деда? - продолжала допытываться Катя. Признавайся!
- Скоро родители твои возвращаются... Из дальних странствий. С большими деньгами, - о деньгах старик изловчился сказать так, что Катя поняла - не верит он в большие деньги, посмеивается над челночными усилиями Катиных родителей.
- Лучше бы подольше не приезжали.
- Почему?
- Что я им скажу?
- Не надо им ничего говорить. Не надо, и все.
- Соседи скажут.
- Вот и пусть говорят. На то они и соседи.
- Получится, что утаила...
- Да! - резко сказал старик и со всего размаха грохнул тыльной стороной ладони о стол. - Утаила. Скрыла. Смолчала. А это, между прочим, твое личное дело. Ты не обязана трепаться. Хочешь - говоришь, не желаешь говорить - молчишь.
- Ты как-то сказал, что это немного и твое дело, - улыбнулась Катя.
- И мое. Я ни от одного своего слова не отказываюсь, Катенька, врастяжку проговорил старик каким-то новым тоном, которого Катя никогда от него не слышала. В словах старика прозвучала непривычная для него жесткость, если не жестокость.
- Ты так это произнес, деда...
- Я произнес это так, как есть на самом деле, - так же резко сказал старик. И Катя еще раз убедилась - переменился ее деда.
- Какой-то ты другой, - произнесла она с сожалением. - Я даже не знаю, что сказать...
- Не переживай, - он положил свою перетянутую жилами руку на ее плечо.
- Я вернусь. Я отлучусь ненадолго и опять вернусь.
- Куда? - не поняла Катя.
- К себе вернусь. К тебе. Я снова стану таким, каким ты привыкла меня видеть, каким я тебе больше нравлюсь.
- Ты мне любым нравишься.
Старик бросил на нее быстрый взгляд и снова наклонился к своей тарелке.
Ничего не ответил. Но была, была в его взгляде благодарность, и Катя успела ее заметить.
- Мы выживем, да, деда? - спросила она.
И старик дрогнул.
Он и сам не заметил, как на глаза навернулись слезы. Он наклонился к столу еще ниже, сжал челюсти, стараясь, чтобы Катя не заметила его слабости, но не выдержав, прошел в ванную и запер за собой дверь. Сев на холодный край ванны, старик прижал кулаки к глазам. Попытался подавить рыдания. "Выживем, внучка, - бормотал он вполголоса. - Выживем и воспрянем... Выживем и воспрянем..."
Твари, проснувшиеся в нем, были не только безжалостными, но, оказывается, могли и всплакнуть. Впрочем, одно без другого и не бывает. Сильные и суровые чаще плачут, чем слабые и трусливые.
***
Старик вышел из дома явно принарядившимся. На нем был пиджак, рубашка с твердым воротником, седые вихры, обычно торчавшие во все стороны, он пригладил, причесал. Так может выглядеть человек, которому предстоит что-то важное.
Не задерживаясь во дворе, старик свернул на улицу, сел в троллейбус, долго ехал на окраину города, потом шел пешком по разбитым, прогретым солнцем улочкам и, наконец, вышел к невзрачному пятиэтажному дому, сложенному из серых блоков, исполосованных ржавыми потеками от балконов, подоконников, от каких-то железок, торчавших в самых неожиданных местах.
Видимо, он знал этот дом, бывал в нем, потому что ни у кого не спрашивал дороги, шел уверенно. Миновав три подъезда, вошел в четвертый, поднялся на верхний этаж и позвонил в дверь, обитую узкими деревянными планками.
Его ждали.
- А, Иван Федорович, - обрадовался пожилой рыхлый человек в пижамных брюках и в майке с обтянутыми плечиками. - Входи, дорогой! Всегда рад тебя видеть! Входи...
- Привет, Илюша, - старик пожал мягкую, влажную ладонь хозяина и прошел в комнату. - Все без перемен, - сказал он, осмотревшись. - Все на местах.
- Да, да, да, - горестно подтвердил Илюша, опускаясь на стул. Присаживайся, Иван... Открою бутылочку, выпьем по стопке, вспомним старые времена, когда мы с тобой еще кому-то нравились...
- Я и сейчас многим нравлюсь, - нахмурился старик. - Но, боюсь, не выпьем.
- Что так? Сердце?
- Рука.
- Ха! А что может случиться с рукой? - простодушно удивился Илюша, присматриваясь к рукам старика.
- Дрожит.
- Ну и пусть дрожит! Я не буду наливать слишком полно, чтобы ты не расплескал своей дрожащей рукой, а?
- Нет, мне нельзя, - ответил старик как-то не в тон. - Нельзя, чтобы рука дрожала, - повторил он, но тут же, спохватившись, умолк. - Ладно... Так уж и быть... Где наша не пропадала... Был бы повод.
- А повод есть?
- И неплохой. Значит, так... - старик помолчал, собираясь с духом. Значит, так... Ты когда-то говорил, что не прочь купить дачу...
- Оглянись, Иван! - хозяин развел в стороны голые полные руки так, что пальцами почти дотянулся до противоположных стен. - Скажи, здесь можно жить?
Здесь помирать и то нельзя, потому что гроб невозможно вынести в дверь, развернуть на площадке, снести вниз! Один мужик помер в соседнем подъезде, так, не поверишь, гроб стоймя выносили... Ужас. А недалеко в одном доме... Подъемным краном с балкона гроб спускали... Представляешь?
- Что-то ты, Илюша, рановато заговорил о гробах... Ты вот что... Бери мою дачу.
- Что?!
- Бери, Илюша.
- А сам?
- Перебьюсь.
- Взять у тебя дачу? Да никогда! - и хозяин, подтверждая свою решимость, даже отвернулся к окну, как бы не желая даже разговаривать на подобные темы.
- Бери, Илюша, бери... Пока другие не взяли. К тебе-то я хоть иногда смогу на денек приехать, авось, не выгонишь... А к другим, к чужим, не смогу.
Можешь даже завтра въезжать. Все равно пустует. Мои по заморским барахолкам носятся, я с Катей занят... Не до дачи мне сейчас.
- Ты что... всерьез? - в голосе Илюши было равное количество и сдерживаемой радости и откровенного недоумения.
- О цене, помнится, мы говорили... Поднялись цены, - старик незаметно перешел к главному.
- Что случилось, Иван? Если нужны деньги, дам денег... Сколько нужно, столько и дам... И торопить с отдачей не буду... Сколько тебе нужно?
- Десять тысяч долларов.
- Да? - Илюша озадаченно склонил голову к плечу и некоторое время смотрел на старика, пытаясь понять, что стоит за его неожиданным предложением, что стоит за этой суммой, громадной по нынешним временам. В переводе на рубли - десятки миллионов...
- Ну? - поторопил его старик. - Берешь?
- А почему десять? Почему не восемь, не одиннадцать?
- Согласен и на одиннадцать.
- Завод покупаешь?
- Послушай меня внимательно, Илюша, - старик плотно прижал ладонь к столу, как бы призывая хозяина говорить по делу и не отвлекаться на догадки и предположения. - Деньги мне нужны срочно. Сегодня. А на оформление покупки уйдет месяц... Деньги дашь сейчас. Пошаришь по своим тайникам и дашь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18