— спросил он.
— Я встречалась с ним. Он… отвел меня в свой офис, когда я проходила таможню. Задал мне несколько вопросов, держался просто душкой. Затем отпустил меня, но следовал за мной до самого отеля…
— Какие вопросы он задавал? — оборвал меня Камиль. Лицо его стало каким-то серым. Я постаралась припомнить
все и перечислила вопросы. Я даже рассказала ему, как все случившееся прокомментировал водитель такси.
Когда я закончила, Камиль какое-то время не говорил ни слова, погрузившись в задумчивость. Наконец он произнес:
— Я был бы вам очень признателен, если бы вы больше никому об этом не говорили. Я попытаюсь все выяснить, но, скорее всего, беспокоиться не о чем. Возможно, Шариф просто обознался.
Мы отправились из порта обратно в министерство. Когда мы подошли к входу, Камиль сказал:
— Если Шариф снова попытается выйти на вас, скажите, что обо всем уже рассказали мне. — Он положил руку мне на плечо. — Да, еще скажите, что я лично везу вас в Кабил.
Звуки пустыни
Пустыня слышит то, что людям недоступно, и когда-нибудь она преобразится в пустыню звуков.
Мигель де Унамуно
Сахара, февраль 1793 года
Мирей стояла на Эрге, разглядывая безбрежную красную пустыню.
На юге простирались дюны Эз-Земула Эль-Акбара, высокие застывшие волны в десятки метров высотой. Издалека они казались кроваво-красной рябью в море песка.
За спиной у девушки возвышались Атласские горы, отливающие пурпуром в лучах заката и мрачные от нависших над ними снеговых туч. Тучи закрывали и небо над пустыней. Это было самое дикое место на земле — сотни тысяч километров песков цвета обожженного кирпича, где ничто не двигалось, только от дыхания Господа рождались кристаллы.
Сахра — так называлась пустыня. Бросовая земля на юге, царство арави — арабов, странников дикого края.
Но человек, который привел Мирей сюда, не принадлежал к их племени. У Шахина была светлая кожа, глаза и волосы цвета старой бронзы. Его народ говорил на языке древних берберов и правил этой пустыней больше пяти тысяч лет. Они пришли, рассказывал Шахин, с Атласских гор и Эргов — столовых гор, протянувшихся между Атласом и пустыней. Эта цепь плоских скал на местном языке звалась Арег — Дюна. Ее жители называли себя ту-ареги — люди Дюны. Туареги знали тайну, такую же древнюю, как они сами, тайну, похороненную в песках времени. Именно на поиски этого сокровенного знания Мирей отправилась много месяцев назад. И вот теперь, преодолев сотни и сотни километров, она пришла к его истокам. Минул всего месяц с тех пор, как они с Летицией бежали в известную лишь немногим бухточку на берегах Корсики.
Там Мирей наняла маленькую рыбацкую лодку, которая доставила ее через бурные воды зимнего Средиземного моря к берегам Северной Африки, где на пристани Дар-эль-Бейда ее ждал проводник по имени Шахин — Сокол. Он должен был сопроводить Мирей в Магриб. Мужчина был одет в черный балахон, лицо его закрывала двойная вуаль цвета индиго, благодаря которой он оставался невидимым для людей, но сам видел всех. Шахин был одним из «людей индиго», в этих таинственных племенах ахагаров все мужчины носили вуали, которые защищали их от ветров пустыни и придавали коже синеватый оттенок. Кочевники называли их магрибами, то есть магами, хранителями священных тайн Магриба — страны заката. Они знали, где спрятан ключ к шахматам Монглана.
Потому Летиция с матерью и отправили Мирей в Африку, потому она не побоялась зимой пересечь Высокий Атлас — пятьсот километров снежных буранов и коварных расщелин. Когда Мирей разгадает загадку шахмат Монглана, она станет единственным человеком в мире, кто прикасался к фигурам и в то же время знает ключ к их тайне.
Тайна ждала своего часа не под камнем в пустыне, не в библиотечной пыли. Тайна жила в сказаниях кочевников. Передаваясь из уст в уста, она взлетала над песками пустыни вместе с искрами костров и исчезала в темноте ночи. Тайна была скрыта в звуках самой пустыни, в сказаниях народов, которые ее населяли, в шепоте скал и камней.
Шахин лежал на животе в укрытой кустарником яме, которую они вместе с Мирей вырыли в песке. Над их головами медленно кружил сокол, нарезая круг за кругом в попытках увидеть, как шелохнутся кусты. Рядом с Шахином, затаив дыхание, скорчилась Мирей. Ей хорошо был виден точеный профиль ее компаньона: его длинный тонкий нос был таким же крючковатым, как клюв сокола-сапсана, в честь которого его назвали. Глаза жителя пустыни были светло-желтыми, Уголки рта всегда смотрели книзу. Волосы он заплетал в косу, а поверх нее носил головной платок, свернутый мягкими складками. От своего традиционного черного одеяния Шахин отказался, теперь на нем, как и на Мирей, была мягкая джеллаба из шерсти, выкрашенной в красно-коричневый, как пески пустыни, цвет. Сокол, который кружил высоко в небе, не мог увидеть их на фоне песков и кустарников.
— Это гурр, сокол Сакра, — прошептал Шахин. — Он не такой быстрый и хищный, как сапсан, но зато сообразительней и зорче. Он станет для тебя хорошей птицей.
Прежде чем они пересекут по кромке Большого Восточного Эрга самую широкую полосу самых высоких дюн на земле, Эз-Земул Эль-Акбар, объяснил Шахин Мирей, она должна поймать и приручить сокола. Это было важно не только для того, чтобы туареги, чьи женщины охотились и решали дела племени наравне с мужчинами, приняли ее, но и для того, чтобы выжить в пустыне.
Перед ними лежало пятнадцать, а то и двадцать дней пути по дюнам, где днем царил зной, а ночью — холод. Впереди, насколько хватал глаз, простирались лишь темно-красные пески, по которым верблюды, как их ни погоняй, не делают больше полутора километров в час. В Кхардае они закупили провизию: кофе, муку, мед, финики, мешки вонючей вяленой сардины для верблюдов. Однако теперь, когда путешественники миновали солончаки и каменистую Хаммаду с ее последними умирающими оазисами, запасы подошли к концу. Им придется охотиться, чтобы добывать себе пропитание. Но ни одно живое существо не обладает такой выносливостью, таким зорким зрением, упорством и охотничьим азартом, чтобы охотиться в этих диких и бесплодных землях, — ни одно, кроме сокола.
Мирей наблюдала, как сокол кружит над ними в горячем мареве пустыни. Казалось, птица парит, не прилагая никаких усилий, чтобы удержаться в воздухе. Шахин залез в свою сумку и вытащил оттуда ручного голубя, которого они взяли с собой. Он привязал к его лапке длинную нить, свободный конец ее придавил коленом и подбросил птицу в воздух. Голубь тяжело забил крыльями, набирая высоту. Сокол тут же заметил добычу и на миг будто завис в воздухе, примеряясь перед атакой. В следующее мгновение он молнией метнулся к обреченному голубю и схватил его. Обе птицы упали на землю, во все стороны полетели перья.
Мирей двинулась было вперед, но Шахин мягко удержал ее. — Дай ему попробовать крови, — прошептал он. — Ее вкус притупляет память и бдительность.
Сокол вцепился в голубя, а Шахин медленно потянул нить на себя. Сокол взлетел, но снова приземлился на песок, озадаченно уставившись на добычу. Шахин снова потянул нить, и мертвый голубь будто бы сам собой пополз по песку. Как и предсказал охотник, сокол быстро оставил сомнения и снова принялся рвать теплую плоть.
— Подберись как можно ближе, — прошептал Шахин девушке. — Когда будешь в метре от него, хватай за лапу.
Мирей взглянула на него как на сумасшедшего, но покорно подползла к краю кустарника и изготовилась, чтобы прыгнуть. Сердце ее билось все чаще по мере того, как Шахин все ближе и ближе подтягивал к ней голубя-приманку. Через некоторое время сокол оказался в нескольких шагах от девушки. Он по-прежнему не замечал ее, увлеченно терзая добычу. Шахин легонько постучал Мирей по руке. Не медля больше ни секунды, она выскочила из-за куста и ухватила птицу за лапу. Сокол забил крыльями, заклекотал, его острый клюв вонзился девушке в руку.
Но Шахин мгновенно оказался рядом с ней, отработанным движением схватил птицу, надел соколу на голову кожаный колпачок, опутал лапы шелковыми силками и привязал к кожаной ленте на левом запястье девушки.
Правое запястье Мирей обильно кровоточило, когда клюв сокола вонзился в руку, красные брызги попали ей на лицо и на волосы. Поцокав языком, Шахин оторвал от одежды кусок муслина и обмотал ей руку там, где сокол вырвал кусок плоти. Клюв птицы ударил в опасной близости от артерии.
— Ты поймала его и теперь сможешь прокормиться, — произнес охотник с кривой усмешкой. — Хотя пока что он едва
не съел тебя саму.
Взяв ее за перевязанную руку, он положил ее на сокола, который сидел на другой ее руке не шевелясь.
— Погладь его, — сказал Шахин. — Дай ему почувствовать, кто хозяин. Обычно требуется луна и еще три четверти луны, чтобы приручить гурра. Однако если ты живешь с ним, ешь с ним, гладишь его, разговариваешь с ним, даже спишь рядом — он будет твоим к новолунию. Какое имя ты дашь ему, чтобы он запомнил его?
Мирей с гордостью взглянула на пойманное ею дикое создание, которое теперь дрожало на ее руке. На какой-то момент она даже забыла о боли в раненом запястье.
— Шарло, — сказала она, — маленький Карл. Я поймала маленького небесного Карла Великого.
Шахин, не произнося ни слова, наблюдал за ней своими желтыми глазами, затем неторопливо одернул на лице синюю вуаль. Теперь она закрывала лишь нижнюю часть его лица, и, когда он заговорил, легкая материя затрепетала от его дыхания.
— Сегодня вечером мы наложим на него твою метку, тогда он будет признавать лишь тебя одну.
— Мою метку? — удивленно спросила Мирей.
Шахин снял с пальца перстень и вложил его девушке в руку. Она посмотрела на него. Это было массивное золотое кольцо с выгравированной на печатке цифрой «8».
Не говоря ни слова, девушка последовала за Шахином вниз с крутого обрыва, туда, где их поджидали верблюды. Охотник поставил колено на седло, верблюд одним движением встал на ноги и поднял седока, словно пушинку. Мирей последовала примеру Шахина, держа на отлете левую руку с соколом на запястье, и они продолжили путь через кроваво-красные лески.
Угли в костре уже догорали, когда Шахин вдруг наклонился и положил на них перстень. Этот человек мало говорил и редко улыбался. За месяц их путешествия Мирей не так уж много удалось узнать о своем проводнике. Их главной заботой было выжить, на прочее просто не оставалось сил. Она была уверена только в одном: они достигнут Ахаггара — лавовых гор, которые служили домом для кель-джанет-туарег, — до того, как родится ее дитя.
Шахин предпочитал не говорить на другие темы, а на расспросы девушки отвечал только: «Скоро сама увидишь».
Она была сильно удивлена, когда он вдруг снял свою вуаль и заговорил, не отводя глаз от перстня, вбирающего в себя жар углей.
— Ты из тех, которых мы называем «таиб». Ты лишь раз познала мужчину и теперь носишь его ребенка. Ты наверняка заметила, как смотрели на тебя люди, когда мы останавливались в Кхардае. Среди местных жителей бытует поверье, что семь тысяч лет назад с востока пришла женщина. Она прошла в одиночку тысячи километров по солончакам, пока не наткнулась на племя кель-рела-туарег. Ее собственный народ изгнал ее за то, что она ждала ребенка. Волосы ее цветом напоминали песок пустыни, как твои. Женщину звали Дайя, что в переводе означает «источник вод». Она нашла убежище в пустыне. Ее дитя родилось в пещере, и в тот день, когда оно появилось на свет, из скалы в пещере забил родник. Тот ключ и по сей день бьет в пещере Кхар-Дайя — святилище Дайи, богини родников и источников.
Выходит, подумала Мирей, что Кхардая — селение, где они останавливались, чтобы поменять верблюдов и пополнить запасы провианта, — названо в честь странной богини Кар, так же как и Карфаген. Может быть, легенды о Дайе и Дидоне говорят об одной и той же женщине?
— К чему ты рассказал мне об этом? — спросила Мирей, глядя на огонь и поглаживая Шарло, сидевшего у нее на руке.
— В священных текстах говорится, что однажды Наби, или Пророчица, придет из-за Бахр-эль-Азрак — Лазурного моря. Калим — это тот, кто говорит с духами, кто следует по пути сокровенного знания Тарикат. Этот человек будет зааром — тем, у кого белая кожа, синие глаза и рыжие волосы. Мой народ верит в это пророчество, потому-то все и смотрят на тебя.
— Но я же не мужчина! — воскликнула Мирей, глядя на него. — Мои глаза зеленые, а вовсе не синие.
— Я говорю не о тебе, — сказал Шахин.
Склонившись над затухающим костром, он достал свой длинный нож с узким лезвием и выкатил раскаленный перстень на песок.
— Тот, кого мы ждем, — это твой сын. Он родится перед ликом богини, как и сказано в пророчестве.
Мирей не стала спрашивать, откуда он знает, что ее неродившееся дитя — мальчик. В ее голове теснились тысячи мыслей. Шахин между тем заворачивал раскаленный перстень в лоскут кожи. Девушка стала думать о ребенке в своем чреве. Она была на шестом месяце беременности и уже чувствовала, как он шевелится внутри ее. Каково будет ему, когда он родится в этом пустынном диком месте, вдали от собственного народа? Почему Шахин полагает, что он именно тот, кому суждено исполнить предсказание? Зачем Шахин рассказал ей историю о Дайе и что общего имеет эта легенда с тайной, ради которой Мирей пустилась в путешествие? Тут Шахин вручил ей завернутый в кожу перстень, и она прогнала эти мысли из головы.
— Дотронься им быстро до клюва птицы, постарайся прижать его посильней, — учил он. — Ему не будет больно, но он; запомнит…
Мирей посмотрела на нахохлившегося сокола, который доверчиво сидел у нее на запястье, впившись когтями в толстую кожу повязки. Клюв был раскрыт. Девушка подняла было перстень, но вдруг остановилась.
— Не могу…— проговорила она.
Кольцо светилось красноватым светом в прохладе ночи.
— Ты должна, — сухо произнес Шахин. — Если у тебя не хватает духа заклеймить птицу, как у тебя достанет решимости убить человека?
— Убить человека? — переспросила девушка. — Никогда! На лице Шахина появилась улыбка, глаза его засветились странным золотистым огнем. Бедуины правы, подумала Мирей, когда утверждают, что в улыбке есть нечто ужасное.
— Не говори мне, что ты не сможешь убить этого человека. — Голос Шахина стал мягким. — Ты знаешь, о ком я. Его имя ты произносишь во сне каждую ночь. Я чувствую, как от тебя исходит запах мести. Так в пустыне можно по запаху найти воду. Месть — вот что привело тебя сюда, вот что заставляет цепляться за жизнь.
— Нет, — ответила девушка, но внезапно почувствовала, как глаза наливаются слезами, а пальцы сами собой стискивают перстень. — Я пришла сюда, чтобы раскрыть тайну. Ты отлично знаешь об этом. Вместо того чтобы помочь, ты рассказываешь мне какие-то мифы о рыжеволосой женщине, которая умерла тысячи лет…
— Я не говорил, что она умерла, — резко перебил девушку Шахин. На его лице ничего нельзя было прочесть. — Она живет в пении песков пустыни, ее речи — слова древних сказаний. Легенда гласит, что ее гибель тронула сердца богов и они превратили Дайго в живой камень. Восемь тысяч лет она ждала тебя, ибо твоими руками свершится ее возмездие. Ты и твой сын исполните предначертание.
«Я восстану, как птица Феникс из пепла, в день, когда камни запоют… и пески пустыни восплачут кровавыми слезами… и этот день станет для всего земного днем воздаяния».
Мирей словно услышала вновь слова Летиции и ответ аббатисы: «В шахматах Монглана сокрыт ключ, который отомкнет немые уста Природы, и боги заговорят».
Она взглянула на пески, бледно-розовые в свете костра, они словно струились под звездным небом. В руке у девушки был раскаленный золотой перстень. Пробормотав соколу что-то ласковое, она сделала глубокий вдох и прижала раскаленный металл к клюву птицы. Сокол дернулся и задрожал, но не сдвинулся с места, пока запах паленой кости не достиг ноздрей птицы. На Мирей накатила дурнота, и девушка бросила перстень на песок. Она принялась гладить птицу по спине и крыльям, ерошить мягкие перышки. На клюве сокола теперь виднелась четкая восьмерка.
Шахин подвинулся к Мирей и положил руку ей на плечо. Она продолжала гладить птицу. Шахин коснулся ее впервые и теперь не отрываясь смотрел ей в глаза.
— Когда женщина пришла к нам из пустыни, — произнес он, — мы назвали ее Дайя. Теперь она живет в горах Тассилин-Адджер, там, куда я веду тебя. Она больше шести метров в высоту и возвышается на долиной Джаббарена на добрых полтора километра. Она выше земных гигантов и правит ими. Мой народ называет ее Белой Королевой.
Шли недели, а путешественники все шли по дюнам, останавливаясь лишь для того, чтобы дать одному из соколов возможность поохотиться. Их добыча была единственной свежей пищей в пути. Верблюжье молоко, сладковато-солоноватое на вкус, было их единственным питьем.
На восемнадцатый день пути верблюд Мирей перевалил через гребень дюны, заскользил вниз по мягкому песку, и тут она впервые увидела то, что жители пустыни называют «зауба'ах».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
— Я встречалась с ним. Он… отвел меня в свой офис, когда я проходила таможню. Задал мне несколько вопросов, держался просто душкой. Затем отпустил меня, но следовал за мной до самого отеля…
— Какие вопросы он задавал? — оборвал меня Камиль. Лицо его стало каким-то серым. Я постаралась припомнить
все и перечислила вопросы. Я даже рассказала ему, как все случившееся прокомментировал водитель такси.
Когда я закончила, Камиль какое-то время не говорил ни слова, погрузившись в задумчивость. Наконец он произнес:
— Я был бы вам очень признателен, если бы вы больше никому об этом не говорили. Я попытаюсь все выяснить, но, скорее всего, беспокоиться не о чем. Возможно, Шариф просто обознался.
Мы отправились из порта обратно в министерство. Когда мы подошли к входу, Камиль сказал:
— Если Шариф снова попытается выйти на вас, скажите, что обо всем уже рассказали мне. — Он положил руку мне на плечо. — Да, еще скажите, что я лично везу вас в Кабил.
Звуки пустыни
Пустыня слышит то, что людям недоступно, и когда-нибудь она преобразится в пустыню звуков.
Мигель де Унамуно
Сахара, февраль 1793 года
Мирей стояла на Эрге, разглядывая безбрежную красную пустыню.
На юге простирались дюны Эз-Земула Эль-Акбара, высокие застывшие волны в десятки метров высотой. Издалека они казались кроваво-красной рябью в море песка.
За спиной у девушки возвышались Атласские горы, отливающие пурпуром в лучах заката и мрачные от нависших над ними снеговых туч. Тучи закрывали и небо над пустыней. Это было самое дикое место на земле — сотни тысяч километров песков цвета обожженного кирпича, где ничто не двигалось, только от дыхания Господа рождались кристаллы.
Сахра — так называлась пустыня. Бросовая земля на юге, царство арави — арабов, странников дикого края.
Но человек, который привел Мирей сюда, не принадлежал к их племени. У Шахина была светлая кожа, глаза и волосы цвета старой бронзы. Его народ говорил на языке древних берберов и правил этой пустыней больше пяти тысяч лет. Они пришли, рассказывал Шахин, с Атласских гор и Эргов — столовых гор, протянувшихся между Атласом и пустыней. Эта цепь плоских скал на местном языке звалась Арег — Дюна. Ее жители называли себя ту-ареги — люди Дюны. Туареги знали тайну, такую же древнюю, как они сами, тайну, похороненную в песках времени. Именно на поиски этого сокровенного знания Мирей отправилась много месяцев назад. И вот теперь, преодолев сотни и сотни километров, она пришла к его истокам. Минул всего месяц с тех пор, как они с Летицией бежали в известную лишь немногим бухточку на берегах Корсики.
Там Мирей наняла маленькую рыбацкую лодку, которая доставила ее через бурные воды зимнего Средиземного моря к берегам Северной Африки, где на пристани Дар-эль-Бейда ее ждал проводник по имени Шахин — Сокол. Он должен был сопроводить Мирей в Магриб. Мужчина был одет в черный балахон, лицо его закрывала двойная вуаль цвета индиго, благодаря которой он оставался невидимым для людей, но сам видел всех. Шахин был одним из «людей индиго», в этих таинственных племенах ахагаров все мужчины носили вуали, которые защищали их от ветров пустыни и придавали коже синеватый оттенок. Кочевники называли их магрибами, то есть магами, хранителями священных тайн Магриба — страны заката. Они знали, где спрятан ключ к шахматам Монглана.
Потому Летиция с матерью и отправили Мирей в Африку, потому она не побоялась зимой пересечь Высокий Атлас — пятьсот километров снежных буранов и коварных расщелин. Когда Мирей разгадает загадку шахмат Монглана, она станет единственным человеком в мире, кто прикасался к фигурам и в то же время знает ключ к их тайне.
Тайна ждала своего часа не под камнем в пустыне, не в библиотечной пыли. Тайна жила в сказаниях кочевников. Передаваясь из уст в уста, она взлетала над песками пустыни вместе с искрами костров и исчезала в темноте ночи. Тайна была скрыта в звуках самой пустыни, в сказаниях народов, которые ее населяли, в шепоте скал и камней.
Шахин лежал на животе в укрытой кустарником яме, которую они вместе с Мирей вырыли в песке. Над их головами медленно кружил сокол, нарезая круг за кругом в попытках увидеть, как шелохнутся кусты. Рядом с Шахином, затаив дыхание, скорчилась Мирей. Ей хорошо был виден точеный профиль ее компаньона: его длинный тонкий нос был таким же крючковатым, как клюв сокола-сапсана, в честь которого его назвали. Глаза жителя пустыни были светло-желтыми, Уголки рта всегда смотрели книзу. Волосы он заплетал в косу, а поверх нее носил головной платок, свернутый мягкими складками. От своего традиционного черного одеяния Шахин отказался, теперь на нем, как и на Мирей, была мягкая джеллаба из шерсти, выкрашенной в красно-коричневый, как пески пустыни, цвет. Сокол, который кружил высоко в небе, не мог увидеть их на фоне песков и кустарников.
— Это гурр, сокол Сакра, — прошептал Шахин. — Он не такой быстрый и хищный, как сапсан, но зато сообразительней и зорче. Он станет для тебя хорошей птицей.
Прежде чем они пересекут по кромке Большого Восточного Эрга самую широкую полосу самых высоких дюн на земле, Эз-Земул Эль-Акбар, объяснил Шахин Мирей, она должна поймать и приручить сокола. Это было важно не только для того, чтобы туареги, чьи женщины охотились и решали дела племени наравне с мужчинами, приняли ее, но и для того, чтобы выжить в пустыне.
Перед ними лежало пятнадцать, а то и двадцать дней пути по дюнам, где днем царил зной, а ночью — холод. Впереди, насколько хватал глаз, простирались лишь темно-красные пески, по которым верблюды, как их ни погоняй, не делают больше полутора километров в час. В Кхардае они закупили провизию: кофе, муку, мед, финики, мешки вонючей вяленой сардины для верблюдов. Однако теперь, когда путешественники миновали солончаки и каменистую Хаммаду с ее последними умирающими оазисами, запасы подошли к концу. Им придется охотиться, чтобы добывать себе пропитание. Но ни одно живое существо не обладает такой выносливостью, таким зорким зрением, упорством и охотничьим азартом, чтобы охотиться в этих диких и бесплодных землях, — ни одно, кроме сокола.
Мирей наблюдала, как сокол кружит над ними в горячем мареве пустыни. Казалось, птица парит, не прилагая никаких усилий, чтобы удержаться в воздухе. Шахин залез в свою сумку и вытащил оттуда ручного голубя, которого они взяли с собой. Он привязал к его лапке длинную нить, свободный конец ее придавил коленом и подбросил птицу в воздух. Голубь тяжело забил крыльями, набирая высоту. Сокол тут же заметил добычу и на миг будто завис в воздухе, примеряясь перед атакой. В следующее мгновение он молнией метнулся к обреченному голубю и схватил его. Обе птицы упали на землю, во все стороны полетели перья.
Мирей двинулась было вперед, но Шахин мягко удержал ее. — Дай ему попробовать крови, — прошептал он. — Ее вкус притупляет память и бдительность.
Сокол вцепился в голубя, а Шахин медленно потянул нить на себя. Сокол взлетел, но снова приземлился на песок, озадаченно уставившись на добычу. Шахин снова потянул нить, и мертвый голубь будто бы сам собой пополз по песку. Как и предсказал охотник, сокол быстро оставил сомнения и снова принялся рвать теплую плоть.
— Подберись как можно ближе, — прошептал Шахин девушке. — Когда будешь в метре от него, хватай за лапу.
Мирей взглянула на него как на сумасшедшего, но покорно подползла к краю кустарника и изготовилась, чтобы прыгнуть. Сердце ее билось все чаще по мере того, как Шахин все ближе и ближе подтягивал к ней голубя-приманку. Через некоторое время сокол оказался в нескольких шагах от девушки. Он по-прежнему не замечал ее, увлеченно терзая добычу. Шахин легонько постучал Мирей по руке. Не медля больше ни секунды, она выскочила из-за куста и ухватила птицу за лапу. Сокол забил крыльями, заклекотал, его острый клюв вонзился девушке в руку.
Но Шахин мгновенно оказался рядом с ней, отработанным движением схватил птицу, надел соколу на голову кожаный колпачок, опутал лапы шелковыми силками и привязал к кожаной ленте на левом запястье девушки.
Правое запястье Мирей обильно кровоточило, когда клюв сокола вонзился в руку, красные брызги попали ей на лицо и на волосы. Поцокав языком, Шахин оторвал от одежды кусок муслина и обмотал ей руку там, где сокол вырвал кусок плоти. Клюв птицы ударил в опасной близости от артерии.
— Ты поймала его и теперь сможешь прокормиться, — произнес охотник с кривой усмешкой. — Хотя пока что он едва
не съел тебя саму.
Взяв ее за перевязанную руку, он положил ее на сокола, который сидел на другой ее руке не шевелясь.
— Погладь его, — сказал Шахин. — Дай ему почувствовать, кто хозяин. Обычно требуется луна и еще три четверти луны, чтобы приручить гурра. Однако если ты живешь с ним, ешь с ним, гладишь его, разговариваешь с ним, даже спишь рядом — он будет твоим к новолунию. Какое имя ты дашь ему, чтобы он запомнил его?
Мирей с гордостью взглянула на пойманное ею дикое создание, которое теперь дрожало на ее руке. На какой-то момент она даже забыла о боли в раненом запястье.
— Шарло, — сказала она, — маленький Карл. Я поймала маленького небесного Карла Великого.
Шахин, не произнося ни слова, наблюдал за ней своими желтыми глазами, затем неторопливо одернул на лице синюю вуаль. Теперь она закрывала лишь нижнюю часть его лица, и, когда он заговорил, легкая материя затрепетала от его дыхания.
— Сегодня вечером мы наложим на него твою метку, тогда он будет признавать лишь тебя одну.
— Мою метку? — удивленно спросила Мирей.
Шахин снял с пальца перстень и вложил его девушке в руку. Она посмотрела на него. Это было массивное золотое кольцо с выгравированной на печатке цифрой «8».
Не говоря ни слова, девушка последовала за Шахином вниз с крутого обрыва, туда, где их поджидали верблюды. Охотник поставил колено на седло, верблюд одним движением встал на ноги и поднял седока, словно пушинку. Мирей последовала примеру Шахина, держа на отлете левую руку с соколом на запястье, и они продолжили путь через кроваво-красные лески.
Угли в костре уже догорали, когда Шахин вдруг наклонился и положил на них перстень. Этот человек мало говорил и редко улыбался. За месяц их путешествия Мирей не так уж много удалось узнать о своем проводнике. Их главной заботой было выжить, на прочее просто не оставалось сил. Она была уверена только в одном: они достигнут Ахаггара — лавовых гор, которые служили домом для кель-джанет-туарег, — до того, как родится ее дитя.
Шахин предпочитал не говорить на другие темы, а на расспросы девушки отвечал только: «Скоро сама увидишь».
Она была сильно удивлена, когда он вдруг снял свою вуаль и заговорил, не отводя глаз от перстня, вбирающего в себя жар углей.
— Ты из тех, которых мы называем «таиб». Ты лишь раз познала мужчину и теперь носишь его ребенка. Ты наверняка заметила, как смотрели на тебя люди, когда мы останавливались в Кхардае. Среди местных жителей бытует поверье, что семь тысяч лет назад с востока пришла женщина. Она прошла в одиночку тысячи километров по солончакам, пока не наткнулась на племя кель-рела-туарег. Ее собственный народ изгнал ее за то, что она ждала ребенка. Волосы ее цветом напоминали песок пустыни, как твои. Женщину звали Дайя, что в переводе означает «источник вод». Она нашла убежище в пустыне. Ее дитя родилось в пещере, и в тот день, когда оно появилось на свет, из скалы в пещере забил родник. Тот ключ и по сей день бьет в пещере Кхар-Дайя — святилище Дайи, богини родников и источников.
Выходит, подумала Мирей, что Кхардая — селение, где они останавливались, чтобы поменять верблюдов и пополнить запасы провианта, — названо в честь странной богини Кар, так же как и Карфаген. Может быть, легенды о Дайе и Дидоне говорят об одной и той же женщине?
— К чему ты рассказал мне об этом? — спросила Мирей, глядя на огонь и поглаживая Шарло, сидевшего у нее на руке.
— В священных текстах говорится, что однажды Наби, или Пророчица, придет из-за Бахр-эль-Азрак — Лазурного моря. Калим — это тот, кто говорит с духами, кто следует по пути сокровенного знания Тарикат. Этот человек будет зааром — тем, у кого белая кожа, синие глаза и рыжие волосы. Мой народ верит в это пророчество, потому-то все и смотрят на тебя.
— Но я же не мужчина! — воскликнула Мирей, глядя на него. — Мои глаза зеленые, а вовсе не синие.
— Я говорю не о тебе, — сказал Шахин.
Склонившись над затухающим костром, он достал свой длинный нож с узким лезвием и выкатил раскаленный перстень на песок.
— Тот, кого мы ждем, — это твой сын. Он родится перед ликом богини, как и сказано в пророчестве.
Мирей не стала спрашивать, откуда он знает, что ее неродившееся дитя — мальчик. В ее голове теснились тысячи мыслей. Шахин между тем заворачивал раскаленный перстень в лоскут кожи. Девушка стала думать о ребенке в своем чреве. Она была на шестом месяце беременности и уже чувствовала, как он шевелится внутри ее. Каково будет ему, когда он родится в этом пустынном диком месте, вдали от собственного народа? Почему Шахин полагает, что он именно тот, кому суждено исполнить предсказание? Зачем Шахин рассказал ей историю о Дайе и что общего имеет эта легенда с тайной, ради которой Мирей пустилась в путешествие? Тут Шахин вручил ей завернутый в кожу перстень, и она прогнала эти мысли из головы.
— Дотронься им быстро до клюва птицы, постарайся прижать его посильней, — учил он. — Ему не будет больно, но он; запомнит…
Мирей посмотрела на нахохлившегося сокола, который доверчиво сидел у нее на запястье, впившись когтями в толстую кожу повязки. Клюв был раскрыт. Девушка подняла было перстень, но вдруг остановилась.
— Не могу…— проговорила она.
Кольцо светилось красноватым светом в прохладе ночи.
— Ты должна, — сухо произнес Шахин. — Если у тебя не хватает духа заклеймить птицу, как у тебя достанет решимости убить человека?
— Убить человека? — переспросила девушка. — Никогда! На лице Шахина появилась улыбка, глаза его засветились странным золотистым огнем. Бедуины правы, подумала Мирей, когда утверждают, что в улыбке есть нечто ужасное.
— Не говори мне, что ты не сможешь убить этого человека. — Голос Шахина стал мягким. — Ты знаешь, о ком я. Его имя ты произносишь во сне каждую ночь. Я чувствую, как от тебя исходит запах мести. Так в пустыне можно по запаху найти воду. Месть — вот что привело тебя сюда, вот что заставляет цепляться за жизнь.
— Нет, — ответила девушка, но внезапно почувствовала, как глаза наливаются слезами, а пальцы сами собой стискивают перстень. — Я пришла сюда, чтобы раскрыть тайну. Ты отлично знаешь об этом. Вместо того чтобы помочь, ты рассказываешь мне какие-то мифы о рыжеволосой женщине, которая умерла тысячи лет…
— Я не говорил, что она умерла, — резко перебил девушку Шахин. На его лице ничего нельзя было прочесть. — Она живет в пении песков пустыни, ее речи — слова древних сказаний. Легенда гласит, что ее гибель тронула сердца богов и они превратили Дайго в живой камень. Восемь тысяч лет она ждала тебя, ибо твоими руками свершится ее возмездие. Ты и твой сын исполните предначертание.
«Я восстану, как птица Феникс из пепла, в день, когда камни запоют… и пески пустыни восплачут кровавыми слезами… и этот день станет для всего земного днем воздаяния».
Мирей словно услышала вновь слова Летиции и ответ аббатисы: «В шахматах Монглана сокрыт ключ, который отомкнет немые уста Природы, и боги заговорят».
Она взглянула на пески, бледно-розовые в свете костра, они словно струились под звездным небом. В руке у девушки был раскаленный золотой перстень. Пробормотав соколу что-то ласковое, она сделала глубокий вдох и прижала раскаленный металл к клюву птицы. Сокол дернулся и задрожал, но не сдвинулся с места, пока запах паленой кости не достиг ноздрей птицы. На Мирей накатила дурнота, и девушка бросила перстень на песок. Она принялась гладить птицу по спине и крыльям, ерошить мягкие перышки. На клюве сокола теперь виднелась четкая восьмерка.
Шахин подвинулся к Мирей и положил руку ей на плечо. Она продолжала гладить птицу. Шахин коснулся ее впервые и теперь не отрываясь смотрел ей в глаза.
— Когда женщина пришла к нам из пустыни, — произнес он, — мы назвали ее Дайя. Теперь она живет в горах Тассилин-Адджер, там, куда я веду тебя. Она больше шести метров в высоту и возвышается на долиной Джаббарена на добрых полтора километра. Она выше земных гигантов и правит ими. Мой народ называет ее Белой Королевой.
Шли недели, а путешественники все шли по дюнам, останавливаясь лишь для того, чтобы дать одному из соколов возможность поохотиться. Их добыча была единственной свежей пищей в пути. Верблюжье молоко, сладковато-солоноватое на вкус, было их единственным питьем.
На восемнадцатый день пути верблюд Мирей перевалил через гребень дюны, заскользил вниз по мягкому песку, и тут она впервые увидела то, что жители пустыни называют «зауба'ах».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76