Вызывал он не только Атаулина, пошли косяком повестки всем, кто строился. В иные дворы он жаловал лично, лихо подкатывая на мотоцикле. Молча заглядывал в сараи, кладовки и скупо ронял: "Ждите, вызову".
И надо же, в эти самые дни начали звонить Мансуру из Алма-Аты, из треста, требовали то одни, то другие данные и зачастую те же документы, что и лейтенант. Тут уж заволновался Атаулин не на шутку... Посылая в трест отчет о стройке, докладывая о приближающемся пуске, Атаулин раздумывал: "Сказать или не сказать, что на меня завели в милиции дело", но сдерживался, абы кому говорить не хотелось, да никого он в тресте и не знал, а управляющий сам, как назло, не звонил. "Наверное, знают, раз так дотошно требуют информацию, чуть ли не с первого дня моего назначения",-- огорченно думал он и готовился к самому худшему.
По Аксаю поползли упорные слухи, что элеватором всерьез заинтересовалась милиция и что прораба наверняка ждет тюрьма. Шли слухи, что не минет кара и тех, кто отстроился или строится. Какой-то расторопный мужик даже срочно уволился со стройки, продал отстроенный дом денежному чабану из степи и уехал с семьей в Фергану. Сельский человек к закону и власти относится с почтением, поэтому и притихли на стройке, никто не смел взять и горсти гвоздей домой. Обходя стройку, Атаулин чувствовал, что многие избегают его взгляда. Странно, но мало кто из рабочих рассказывал, что его вызывали в милицию, делали вид, что ничего не произошло. Но в милиции Атаулину показывали каждый раз все новые и новые объяснения: и подлые, и двусмысленные,-- чувствовалось, что лейтенант, если и не запугивал допрашиваемых, то делал какие-то намеки, напускал туману.
Поддержку Атаулин ощущал только со стороны бригадиров, ни один не оставил его в беде. Понимая своим житейским чутьем, что сдача элеватора в срок может повлиять на ход дела, они давали невероятную выработку --элеватор, словно корабль на парусах при попутном ветре, стремительно несся к пуску.
Готовя документы и для милиции, и для треста, требовавшего все новых и новых данных, Атаулин вдруг обнаружил, что по стройматериалам у него в отчетах сплошь шла "краснота", что на языке прорабов означает -- экономия. Пересчитал несколько раз -- упорно и безошибочно шла "краснота". Если нагрянет ревизия, за экономию по головке не погладят: объясняйся, доказывай, почему да зачем экономия, в таких случаях лучше перерасход, который всегда понятен и объясним, а главное, принимается безоговорочно.
Собрав бригадиров, Атаулин зачитал список сэкономленных материалов и сказал, что эти материалы они могут раздать строящимся.
Совет молчал, и один из бригадиров сказал:
-- Напуган народ, не возьмет...
-- Тогда возьмите вы сами, если вдруг нагрянет ревизия, а дело к этому идет, "краснота" у меня очевидная, и выяснить это не составит труда.
На миг в кабинете нависла тишина. И вдруг дядя Саша протянул руку к списку и спокойно сказал:
-- Что ж, если никому не нужно, я заберу с удовольствием все сам, с этим запасом можно начать и сыну дом строить,-- надумал, наконец-то, жениться. Кстати, приглашаю всех сразу после пуска, в первую же субботу, на свадьбу. Они хотели сыграть ее сейчас, в августе, да я ж не враг стройке --делу время, потехе час.
За столом оживились, зашумели, и уже кто-то бодро сказал:
-- Что ты, Вильгельмович, все сам да сам! Герой какой! Давай дели по-братски на восемь: семь бед, один ответ. Вместе и отвечать легче.
От этих слов полегчало у Мансура на душе...
-- ...И полы у тебя в доме деревянные, и забор новый. Где купил половую доску, квитанция об оплате есть или хотя бы свидетели, что приобретено все это законно, на лесной базе в райпотребсоюзе?-- спрашивал один Атаулин у другого Атаулина, развалясь в милицейском кресле и поигрывая носком ярко начищенного хромового сапога.
-- Я же не говорил, что купил эти полтора куба досок в Нагорном...
-- Ну, вот, наконец-то истина начинает выплывать... Так и запишем. Какой бессребреник, хотел под шумок и себе натаскать, да не успел, вовремя взяли за руку. Вот сделаем ревизию, найдем, что припрятал для себя. Небось все лучшее приберег. Нет, меня тебе не переубедить: имел ты интерес, имел. Это ясно, как день, и я докопаюсь до сути, будь уверен. Вот послушай, что пишет один из твоих рабочих, Ахметзянов.
"В прошлом году летом, в июле, число не помню, ездили мы на Илек, на рыбалку, с ночевкой, с субботы на воскресенье. Взяли со склада элеватора брезентовую палатку, которой обычно накрывали в дождливую погоду цемент, купили барана у казахов в ауле, вина и закусок на базаре в Нагорном и поехали в район колхоза Жанатан. Там река и шире, и глубже, и рыбы много, и берег красивый, лесной, для ночевки лучшего места не найти. Зарезали барана, делали шашлыки, варили шурпу, ловили бреднем рыбу, поймали на закидушку сома, купались, загорали, в общем повеселились, а в Аксай вернулись только в воскресение, к вечеру. Деньги на гулянку собирал, по пятнадцать рублей с каждого, сварщик Камалетдинов. Ездил с нами и выпивал тоже прораб Атаулин, но деньги с него не брали, Камалетдинов сказал, что неудобно..." Разрешите спросить, гражданин Атаулин, почему неудобно?
-- А вы, товарищ Атаулин, спросите у них сами...
-- И спросим, все спросим. Но мне нужен ваш ответ. Меня вот на пикники не приглашают, барана в мою честь не режут, и в Нагорное на базар за закуской, за свежими огурчиками-помидорчиками я не езжу... Так почему неудобно с вас деньги было брать? За красивые глаза, что ли, угощали?
-- Не знаю. Спросите у них. А вообще, я вспомнил, как тут забыть, за два года один раз на речке побывал. Выдали в пятницу не зарплату, а вознаграждение за рационализаторские предложения. Это особая статья, с нее нет никаких удержаний и выдается она отдельно от зарплаты и по отдельной ведомости. Получили многие, и неплохие деньги. Вот молодые и решили отметить это событие, и заодно хоть раз за лето вырваться на речку с ночевкой. В самый последний момент решили и меня пригласить, я помню: они заехали ко мне домой уже по пути. Понимаете, пригласили, я, что ж, должен был отказаться?
-- Я выясню, я все выясню...
Вот так они разговаривали каждую встречу, и папка с делом Атаулина пухла день ото дня. Мансур, думая о злополучных полах в своем доме --неопровержимом доказательстве его злоупотреблений, вспомнил, как противилась этому мать, уговаривала не делать их, проживут, мол, и так, с земляным полом. Как чуяло материнское сердце беду. Хотя и досок там, на две крошечные комнатки, от силы наберется метров пятнадцать. И радовался теперь, что не затеял строиться, и мать категорически была против, да к тому же и времени на все не хватало. А ведь благодарные бригадиры не раз намекали ему, бери, мол, участок, несколько воскресников устроим, и переедешь в новый дом. Но он на это не пошел, понимал, что руководителю так поступать не следует.
"За полы и куцый забор зацепились, а уж за дом..."-- думал в смятении в те дни Мансур.
На стройке мало-помалу сворачивались дела: не работали уже арматурные цеха, и арматурщицы помогали отделочникам, приводили в порядок административно-техническое здание элеватора, мыли окна, полы... Каждый день высвобождалась то одна, то другая бригада, словно выходили из боя на отдых солдаты. Не привыкшие сидеть без дела, одни красили забор вокруг элеватора, другие, дерновали зону отдыха на территории, разбивали клумбы, делали в общем-то не предусмотренные проектом работы, наводили кругом красоту. И на лицах людей Атаулин замечал странное сочетание грусти и радости. Все понимали, что сделали большое дело -- построили такую махину, а с другой стороны -- кончилась работа, хорошие заработки -- участок ликвидируется. Молодым-то легче: они за эти два года обзавелись мотоциклами и решили поработать на элеваторе в Нагорном. Уже и бригада сколачивалась, и верховодил в ней Клайф Вуккерт -- он, как отец, набирал комплексную бригаду.
Дней за десять до ввода в строй приехал на объект, без предупреждения, секретарь райкома из Нагорного. Осмотрел стройку, остался доволен, предупредил, что, возможно, пуск будет торжественный, и, дав кое-какие советы, уехал. За три дня до открытия элеватора неожиданно прилетел из Алма-Аты управляющий трестом. В Нагорное заезжать не стал, а сразу направился в Аксай. Не теряя времени, осмотрел весь сдаточный комплекс. Сделали пробный пуск,-- элеватор работал, правда, пока вхолостую.
-- Силен, брат, молодец!-- сказал управляющий и на глазах у присутствующих расцеловал Мансура.
Когда они возвращались в прорабскую, Атаулин вдруг спросил:
-- Вы что же, каждый элеватор лично принимаете? Управляющий, пребывавший в добром настроении, от
души рассмеялся.
-- Нет, конечно. Но этот элеватор особый. Во-первых, первый в вашей жизни...-- А во-вторых, так и быть, открою секрет: ваш элеватор --рекордсмен. Вы побили общесоюзные нормы по срокам возведения, по себестоимости и по выработке. Разве вы сами не догадывались об этом, когда мы терзали вас, требуя то один отчет, то другой. Признаться, и цифрам не поверил бы, если бы сам не видел этот элеватор. Приедем в Алма-Ату, придется вам выступить лично, рассказать, как вам это удалось и будьте во всеоружии цифр: трестовский народ недоверчивый, задаст вам сотни каверзных вопросов. Но и это не все...
Наш трест шестой год строит в Казахстане мельницы и зернохранилища, есть у нас и кое-какие успехи. И вот к началу этой хлебоуборочной правительство республики решило наградить лучших из наших строителей. Наград не так много, правда, как хотелось бы, но... Такие элеваторы, да еще к сроку, что чрезвычайно важно в нашем деле, у нас не часто сдают. Так что смело можете пробивать дырочку в пиджаке, Мансур, заранее поздравляю...
Увидев, как неожиданно побледнел Атаулин, управляющий тревожно спросил:
-- Вам плохо?
-- Очень плохо, Шаяхмет Курбанович,-- и от перехватившей горло спазмы Мансур чуть не заплакал.
-- Не понимаю, человек от такого сообщения на крыльях лететь должен, а ты сник. В чем дело, Атаулин?
-- Беда у меня, товарищ управляющий,-- решился Мансур,-- на меня в милиции дело завели...
-- Какое дело?-- удивился Шаяхмет Курбанович.-- Давай-ка зайдем в прорабскую, и ты все подробно расскажешь. Только успокойся и не волнуйся, надеюсь, ты никого не убил?
В прорабской Мансур долго рассказывал управляющему все как есть.
Шаяхмет Курбанович, выслушав Мансура, похлопал его по плечу:
-- Не переживай, утрясем твое дело...
Он тут же позвонил в Нагорное, секретарю райкома, попросил принять его. Получив добро, хитро улыбнулся Мансуру:
-- Выше голову, джигит! Не горюй, все уладится. За такие дела у нас не сажают. Ведь умудрился самый дешевый в стране элеватор возвести, и людей не обидел... Нет, не зря мы тебя на орден выдвинули...
Приехал он в Аксай на следующий день. Еще издали увидел Мансур у него в руках знакомую папку.
-- На, держи, джигит, можешь сохранить на память. Любопытные бумажки тут есть, я все-таки посмотрел дело.
-- Всего три бумажки подлых,-- сказал Атаулин, еще не веря в такой поворот дела, и горько добавил:-- И неплохие ведь рабочие...
Шаяхмет Курбанович обнял его по-отечески за плечи и, мешая русские и казахские слова, сказал:
-- Не раскисай. Ты ведь думающий инженер... Твое дело строить, строить по большому счету. Я виделся сегодня с твоим родственничком, лейтенантом Атаулиным. Конечно, если бы ты, как иные прорабы, воровал и продавал, это было бы ему понятно, а так... А так и в самом деле, согласись, трудно доказать свою правоту. Но ведь таких, как твой родственник, к сожалению, еще много, так что намотай на ус, джигит, и впредь думай, что делаешь...
...После отъезда управляющего Мансур долго сидел в оцепенении в прорабской один, не выпуская злополучной папки из рук, потом, увидев в окно, что неподалеку жгут строительный мусор, вышел и направился к костру. На секунду, раздумывая, задержался у огня, но потом, словно боясь, что передумает, решительно снял держатель скоросшивателя и швырнул десятки объяснений, протоколов допросов в самую середину огня -- пламя вмиг слизало разлетевшиеся бумаги: черные и белые слова горели одинаково. "Свободен! Свободен!"-- кричать хотелось ему, но не было ни радости, ни сил...
После митинга, на который собрался весь Аксай, где вручали ордена и медали отличившимся и говорили много теплых слов о строителях, гости отправились на банкет, организованный по такому случаю в Нагорном -- в Аксае просто не было где его провести. Пригласили на банкет и всех награжденных. Возбужденные, счастливые, они вряд ли думали тогда о скорой разлуке со своим молодым прорабом, как и Атаулин не предполагал, что не увидит их лет двадцать...
В разгар банкета, на котором энергичный Шаяхмет Курбанович был тамадой, он нашел время перекинуться несколькими фразами с Атаулиным.
-- Доволен?-- спросил управляющий.
-- Спасибо,-- ответил Мансур.
-- Это я должен сказать тебе спасибо... Потому что помог по-новому взглянуть на мое привычное дело, доказал, какие возможности открываются, если работать от души, со знанием дела. И в твоем самоуправстве, я имею в виду поощрение рабочих стройматериалами, есть, видимо, свой резон. Наверное, большие стройки и в самом деле должны предоставлять селу такую возможность. Поощрять, пусть даже по оптовой цене, стройматериалами лучших рабочих -- это же огромная подмога делу, я уже не говорю о социальной стороне такого подхода. Но об этом мы еще потолкуем с тобой... А сейчас я хотел сказать вот о чем... Отдохнешь дней десять, не больше, а потом прилетай в Алма-Ату, оттуда вместе двинем в Тургайскую степь, там есть элеваторы-долгострои, примешь строительство, надеюсь, добьешь...
Подали бешбармак -- главное блюдо казахского застолья, и внимание всех переключилось на голову варана -- символ уважения к гостям, ее и подавали-то отдельно, на самом красивом блюде. И когда Шаяхмет Курбанович, знавший все тонкости этого ритуала, стал обделять каждого кусками мяса, сопровождая каждое подношение веселыми комментариями, Атаулин потихоньку, незамеченным, вышел из-за шумного стола...
Все произошло так неожиданно, и вдруг радость уступила место такой тяжелой усталости, что единственным желанием сейчас было забраться на сеновал и проспать беспробудно часов двадцать подряд, не меньше.
Мать, радовавшаяся награждению сына большим орденом (во всем Аксае в те годы ни у кого не было такой высокой награды), а больше всего тому, что в милиции дело прекратили, и предположить не могла, что уже вскоре попрощается с сыном. Но когда Мансур сообщил ей об этом она, вопреки его опасениям, не огорчилась, скорее даже обрадовалась -- так велик был ее страх за сына. Она до сих пор не верила, что так благополучно закончилась та неприятная история. Молва -- страшная вещь, уже и в школе стали коситься на нее некоторые учителя, считая, что дыма без огня не бывает. И на улицу хоть не выходи, все вроде с жалостью, с пониманием -- все-таки единственный, в таких трудах поднятый сын,-- а все же неприятно. Разве о такой славе мечтала она для сына?
Пока Мансур рассказывал матери о банкете, стемнело. Со стороны парка донеслась музыка: Аксай сегодня гулял. И оркестр Клайфа Вуккерта наигрывал бодрые, жизнерадостные мелодии. Во всех домах, как в праздники,
ярко горели огни, кругом царило веселье -- редкий дом в поселке не был связан с элеватором. Кроме орденов и медалей, вручили немало грамот и премий -- так что сегодня обиженных не было.
Мансур не спеша шел вдоль новостроек, угадывая каждого хозяина за светящимся окном.
Пройдя из конца в конец поселка, Мансур невольно свернул к элеватору. На проходной, к удивлению Мансура, дежурил знакомый Нургали-ara все с той же берданкой, и хотя сторож знал, что Атаулин теперь здесь не хозяин, пропустил его на территорию и включил прожектора, которые решили не демонтировать, пригодятся на элеваторе при ночной разгрузке.
Элеватор при ночном освещении казался внушительным и даже красивым; башни отбрасывали темную, сливавшуюся с ночным парком тень, и сейчас элеватор казался Мансуру старинным волшебным замком, таким, какой хотелось построить в детстве, когда увидел фильм, определивший его судьбу.
"Что ж, сбылась мечта?"-- неожиданно с тоской подумал Атаулин и поспешил со двора,-- и разом, неожиданно погасли огни прожекторов сзади. Мансур невольно обернулся,-- в кромешной тьме беззвездной ночи не было ни замка, ни элеватора...
Судьбы городов и селений сродни человеческой судьбе -- взлеты чередуются с падениями, одни стремительно идут вверх и только вверх, другие не менее стремительно, катастрофически катятся вниз. Вот и города, некогда шумные, известные, в наши дни живут тихой провинциальной жизнью, не претендуя на славу. Другие же, дотоле безвестные, становятся вдруг центрами алмазного, угольного или газового края, а то вдруг на пустом месте вырастает город, затмевая своим положением и значимостью расположенные неподалеку со столетней историей города.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
И надо же, в эти самые дни начали звонить Мансуру из Алма-Аты, из треста, требовали то одни, то другие данные и зачастую те же документы, что и лейтенант. Тут уж заволновался Атаулин не на шутку... Посылая в трест отчет о стройке, докладывая о приближающемся пуске, Атаулин раздумывал: "Сказать или не сказать, что на меня завели в милиции дело", но сдерживался, абы кому говорить не хотелось, да никого он в тресте и не знал, а управляющий сам, как назло, не звонил. "Наверное, знают, раз так дотошно требуют информацию, чуть ли не с первого дня моего назначения",-- огорченно думал он и готовился к самому худшему.
По Аксаю поползли упорные слухи, что элеватором всерьез заинтересовалась милиция и что прораба наверняка ждет тюрьма. Шли слухи, что не минет кара и тех, кто отстроился или строится. Какой-то расторопный мужик даже срочно уволился со стройки, продал отстроенный дом денежному чабану из степи и уехал с семьей в Фергану. Сельский человек к закону и власти относится с почтением, поэтому и притихли на стройке, никто не смел взять и горсти гвоздей домой. Обходя стройку, Атаулин чувствовал, что многие избегают его взгляда. Странно, но мало кто из рабочих рассказывал, что его вызывали в милицию, делали вид, что ничего не произошло. Но в милиции Атаулину показывали каждый раз все новые и новые объяснения: и подлые, и двусмысленные,-- чувствовалось, что лейтенант, если и не запугивал допрашиваемых, то делал какие-то намеки, напускал туману.
Поддержку Атаулин ощущал только со стороны бригадиров, ни один не оставил его в беде. Понимая своим житейским чутьем, что сдача элеватора в срок может повлиять на ход дела, они давали невероятную выработку --элеватор, словно корабль на парусах при попутном ветре, стремительно несся к пуску.
Готовя документы и для милиции, и для треста, требовавшего все новых и новых данных, Атаулин вдруг обнаружил, что по стройматериалам у него в отчетах сплошь шла "краснота", что на языке прорабов означает -- экономия. Пересчитал несколько раз -- упорно и безошибочно шла "краснота". Если нагрянет ревизия, за экономию по головке не погладят: объясняйся, доказывай, почему да зачем экономия, в таких случаях лучше перерасход, который всегда понятен и объясним, а главное, принимается безоговорочно.
Собрав бригадиров, Атаулин зачитал список сэкономленных материалов и сказал, что эти материалы они могут раздать строящимся.
Совет молчал, и один из бригадиров сказал:
-- Напуган народ, не возьмет...
-- Тогда возьмите вы сами, если вдруг нагрянет ревизия, а дело к этому идет, "краснота" у меня очевидная, и выяснить это не составит труда.
На миг в кабинете нависла тишина. И вдруг дядя Саша протянул руку к списку и спокойно сказал:
-- Что ж, если никому не нужно, я заберу с удовольствием все сам, с этим запасом можно начать и сыну дом строить,-- надумал, наконец-то, жениться. Кстати, приглашаю всех сразу после пуска, в первую же субботу, на свадьбу. Они хотели сыграть ее сейчас, в августе, да я ж не враг стройке --делу время, потехе час.
За столом оживились, зашумели, и уже кто-то бодро сказал:
-- Что ты, Вильгельмович, все сам да сам! Герой какой! Давай дели по-братски на восемь: семь бед, один ответ. Вместе и отвечать легче.
От этих слов полегчало у Мансура на душе...
-- ...И полы у тебя в доме деревянные, и забор новый. Где купил половую доску, квитанция об оплате есть или хотя бы свидетели, что приобретено все это законно, на лесной базе в райпотребсоюзе?-- спрашивал один Атаулин у другого Атаулина, развалясь в милицейском кресле и поигрывая носком ярко начищенного хромового сапога.
-- Я же не говорил, что купил эти полтора куба досок в Нагорном...
-- Ну, вот, наконец-то истина начинает выплывать... Так и запишем. Какой бессребреник, хотел под шумок и себе натаскать, да не успел, вовремя взяли за руку. Вот сделаем ревизию, найдем, что припрятал для себя. Небось все лучшее приберег. Нет, меня тебе не переубедить: имел ты интерес, имел. Это ясно, как день, и я докопаюсь до сути, будь уверен. Вот послушай, что пишет один из твоих рабочих, Ахметзянов.
"В прошлом году летом, в июле, число не помню, ездили мы на Илек, на рыбалку, с ночевкой, с субботы на воскресенье. Взяли со склада элеватора брезентовую палатку, которой обычно накрывали в дождливую погоду цемент, купили барана у казахов в ауле, вина и закусок на базаре в Нагорном и поехали в район колхоза Жанатан. Там река и шире, и глубже, и рыбы много, и берег красивый, лесной, для ночевки лучшего места не найти. Зарезали барана, делали шашлыки, варили шурпу, ловили бреднем рыбу, поймали на закидушку сома, купались, загорали, в общем повеселились, а в Аксай вернулись только в воскресение, к вечеру. Деньги на гулянку собирал, по пятнадцать рублей с каждого, сварщик Камалетдинов. Ездил с нами и выпивал тоже прораб Атаулин, но деньги с него не брали, Камалетдинов сказал, что неудобно..." Разрешите спросить, гражданин Атаулин, почему неудобно?
-- А вы, товарищ Атаулин, спросите у них сами...
-- И спросим, все спросим. Но мне нужен ваш ответ. Меня вот на пикники не приглашают, барана в мою честь не режут, и в Нагорное на базар за закуской, за свежими огурчиками-помидорчиками я не езжу... Так почему неудобно с вас деньги было брать? За красивые глаза, что ли, угощали?
-- Не знаю. Спросите у них. А вообще, я вспомнил, как тут забыть, за два года один раз на речке побывал. Выдали в пятницу не зарплату, а вознаграждение за рационализаторские предложения. Это особая статья, с нее нет никаких удержаний и выдается она отдельно от зарплаты и по отдельной ведомости. Получили многие, и неплохие деньги. Вот молодые и решили отметить это событие, и заодно хоть раз за лето вырваться на речку с ночевкой. В самый последний момент решили и меня пригласить, я помню: они заехали ко мне домой уже по пути. Понимаете, пригласили, я, что ж, должен был отказаться?
-- Я выясню, я все выясню...
Вот так они разговаривали каждую встречу, и папка с делом Атаулина пухла день ото дня. Мансур, думая о злополучных полах в своем доме --неопровержимом доказательстве его злоупотреблений, вспомнил, как противилась этому мать, уговаривала не делать их, проживут, мол, и так, с земляным полом. Как чуяло материнское сердце беду. Хотя и досок там, на две крошечные комнатки, от силы наберется метров пятнадцать. И радовался теперь, что не затеял строиться, и мать категорически была против, да к тому же и времени на все не хватало. А ведь благодарные бригадиры не раз намекали ему, бери, мол, участок, несколько воскресников устроим, и переедешь в новый дом. Но он на это не пошел, понимал, что руководителю так поступать не следует.
"За полы и куцый забор зацепились, а уж за дом..."-- думал в смятении в те дни Мансур.
На стройке мало-помалу сворачивались дела: не работали уже арматурные цеха, и арматурщицы помогали отделочникам, приводили в порядок административно-техническое здание элеватора, мыли окна, полы... Каждый день высвобождалась то одна, то другая бригада, словно выходили из боя на отдых солдаты. Не привыкшие сидеть без дела, одни красили забор вокруг элеватора, другие, дерновали зону отдыха на территории, разбивали клумбы, делали в общем-то не предусмотренные проектом работы, наводили кругом красоту. И на лицах людей Атаулин замечал странное сочетание грусти и радости. Все понимали, что сделали большое дело -- построили такую махину, а с другой стороны -- кончилась работа, хорошие заработки -- участок ликвидируется. Молодым-то легче: они за эти два года обзавелись мотоциклами и решили поработать на элеваторе в Нагорном. Уже и бригада сколачивалась, и верховодил в ней Клайф Вуккерт -- он, как отец, набирал комплексную бригаду.
Дней за десять до ввода в строй приехал на объект, без предупреждения, секретарь райкома из Нагорного. Осмотрел стройку, остался доволен, предупредил, что, возможно, пуск будет торжественный, и, дав кое-какие советы, уехал. За три дня до открытия элеватора неожиданно прилетел из Алма-Аты управляющий трестом. В Нагорное заезжать не стал, а сразу направился в Аксай. Не теряя времени, осмотрел весь сдаточный комплекс. Сделали пробный пуск,-- элеватор работал, правда, пока вхолостую.
-- Силен, брат, молодец!-- сказал управляющий и на глазах у присутствующих расцеловал Мансура.
Когда они возвращались в прорабскую, Атаулин вдруг спросил:
-- Вы что же, каждый элеватор лично принимаете? Управляющий, пребывавший в добром настроении, от
души рассмеялся.
-- Нет, конечно. Но этот элеватор особый. Во-первых, первый в вашей жизни...-- А во-вторых, так и быть, открою секрет: ваш элеватор --рекордсмен. Вы побили общесоюзные нормы по срокам возведения, по себестоимости и по выработке. Разве вы сами не догадывались об этом, когда мы терзали вас, требуя то один отчет, то другой. Признаться, и цифрам не поверил бы, если бы сам не видел этот элеватор. Приедем в Алма-Ату, придется вам выступить лично, рассказать, как вам это удалось и будьте во всеоружии цифр: трестовский народ недоверчивый, задаст вам сотни каверзных вопросов. Но и это не все...
Наш трест шестой год строит в Казахстане мельницы и зернохранилища, есть у нас и кое-какие успехи. И вот к началу этой хлебоуборочной правительство республики решило наградить лучших из наших строителей. Наград не так много, правда, как хотелось бы, но... Такие элеваторы, да еще к сроку, что чрезвычайно важно в нашем деле, у нас не часто сдают. Так что смело можете пробивать дырочку в пиджаке, Мансур, заранее поздравляю...
Увидев, как неожиданно побледнел Атаулин, управляющий тревожно спросил:
-- Вам плохо?
-- Очень плохо, Шаяхмет Курбанович,-- и от перехватившей горло спазмы Мансур чуть не заплакал.
-- Не понимаю, человек от такого сообщения на крыльях лететь должен, а ты сник. В чем дело, Атаулин?
-- Беда у меня, товарищ управляющий,-- решился Мансур,-- на меня в милиции дело завели...
-- Какое дело?-- удивился Шаяхмет Курбанович.-- Давай-ка зайдем в прорабскую, и ты все подробно расскажешь. Только успокойся и не волнуйся, надеюсь, ты никого не убил?
В прорабской Мансур долго рассказывал управляющему все как есть.
Шаяхмет Курбанович, выслушав Мансура, похлопал его по плечу:
-- Не переживай, утрясем твое дело...
Он тут же позвонил в Нагорное, секретарю райкома, попросил принять его. Получив добро, хитро улыбнулся Мансуру:
-- Выше голову, джигит! Не горюй, все уладится. За такие дела у нас не сажают. Ведь умудрился самый дешевый в стране элеватор возвести, и людей не обидел... Нет, не зря мы тебя на орден выдвинули...
Приехал он в Аксай на следующий день. Еще издали увидел Мансур у него в руках знакомую папку.
-- На, держи, джигит, можешь сохранить на память. Любопытные бумажки тут есть, я все-таки посмотрел дело.
-- Всего три бумажки подлых,-- сказал Атаулин, еще не веря в такой поворот дела, и горько добавил:-- И неплохие ведь рабочие...
Шаяхмет Курбанович обнял его по-отечески за плечи и, мешая русские и казахские слова, сказал:
-- Не раскисай. Ты ведь думающий инженер... Твое дело строить, строить по большому счету. Я виделся сегодня с твоим родственничком, лейтенантом Атаулиным. Конечно, если бы ты, как иные прорабы, воровал и продавал, это было бы ему понятно, а так... А так и в самом деле, согласись, трудно доказать свою правоту. Но ведь таких, как твой родственник, к сожалению, еще много, так что намотай на ус, джигит, и впредь думай, что делаешь...
...После отъезда управляющего Мансур долго сидел в оцепенении в прорабской один, не выпуская злополучной папки из рук, потом, увидев в окно, что неподалеку жгут строительный мусор, вышел и направился к костру. На секунду, раздумывая, задержался у огня, но потом, словно боясь, что передумает, решительно снял держатель скоросшивателя и швырнул десятки объяснений, протоколов допросов в самую середину огня -- пламя вмиг слизало разлетевшиеся бумаги: черные и белые слова горели одинаково. "Свободен! Свободен!"-- кричать хотелось ему, но не было ни радости, ни сил...
После митинга, на который собрался весь Аксай, где вручали ордена и медали отличившимся и говорили много теплых слов о строителях, гости отправились на банкет, организованный по такому случаю в Нагорном -- в Аксае просто не было где его провести. Пригласили на банкет и всех награжденных. Возбужденные, счастливые, они вряд ли думали тогда о скорой разлуке со своим молодым прорабом, как и Атаулин не предполагал, что не увидит их лет двадцать...
В разгар банкета, на котором энергичный Шаяхмет Курбанович был тамадой, он нашел время перекинуться несколькими фразами с Атаулиным.
-- Доволен?-- спросил управляющий.
-- Спасибо,-- ответил Мансур.
-- Это я должен сказать тебе спасибо... Потому что помог по-новому взглянуть на мое привычное дело, доказал, какие возможности открываются, если работать от души, со знанием дела. И в твоем самоуправстве, я имею в виду поощрение рабочих стройматериалами, есть, видимо, свой резон. Наверное, большие стройки и в самом деле должны предоставлять селу такую возможность. Поощрять, пусть даже по оптовой цене, стройматериалами лучших рабочих -- это же огромная подмога делу, я уже не говорю о социальной стороне такого подхода. Но об этом мы еще потолкуем с тобой... А сейчас я хотел сказать вот о чем... Отдохнешь дней десять, не больше, а потом прилетай в Алма-Ату, оттуда вместе двинем в Тургайскую степь, там есть элеваторы-долгострои, примешь строительство, надеюсь, добьешь...
Подали бешбармак -- главное блюдо казахского застолья, и внимание всех переключилось на голову варана -- символ уважения к гостям, ее и подавали-то отдельно, на самом красивом блюде. И когда Шаяхмет Курбанович, знавший все тонкости этого ритуала, стал обделять каждого кусками мяса, сопровождая каждое подношение веселыми комментариями, Атаулин потихоньку, незамеченным, вышел из-за шумного стола...
Все произошло так неожиданно, и вдруг радость уступила место такой тяжелой усталости, что единственным желанием сейчас было забраться на сеновал и проспать беспробудно часов двадцать подряд, не меньше.
Мать, радовавшаяся награждению сына большим орденом (во всем Аксае в те годы ни у кого не было такой высокой награды), а больше всего тому, что в милиции дело прекратили, и предположить не могла, что уже вскоре попрощается с сыном. Но когда Мансур сообщил ей об этом она, вопреки его опасениям, не огорчилась, скорее даже обрадовалась -- так велик был ее страх за сына. Она до сих пор не верила, что так благополучно закончилась та неприятная история. Молва -- страшная вещь, уже и в школе стали коситься на нее некоторые учителя, считая, что дыма без огня не бывает. И на улицу хоть не выходи, все вроде с жалостью, с пониманием -- все-таки единственный, в таких трудах поднятый сын,-- а все же неприятно. Разве о такой славе мечтала она для сына?
Пока Мансур рассказывал матери о банкете, стемнело. Со стороны парка донеслась музыка: Аксай сегодня гулял. И оркестр Клайфа Вуккерта наигрывал бодрые, жизнерадостные мелодии. Во всех домах, как в праздники,
ярко горели огни, кругом царило веселье -- редкий дом в поселке не был связан с элеватором. Кроме орденов и медалей, вручили немало грамот и премий -- так что сегодня обиженных не было.
Мансур не спеша шел вдоль новостроек, угадывая каждого хозяина за светящимся окном.
Пройдя из конца в конец поселка, Мансур невольно свернул к элеватору. На проходной, к удивлению Мансура, дежурил знакомый Нургали-ara все с той же берданкой, и хотя сторож знал, что Атаулин теперь здесь не хозяин, пропустил его на территорию и включил прожектора, которые решили не демонтировать, пригодятся на элеваторе при ночной разгрузке.
Элеватор при ночном освещении казался внушительным и даже красивым; башни отбрасывали темную, сливавшуюся с ночным парком тень, и сейчас элеватор казался Мансуру старинным волшебным замком, таким, какой хотелось построить в детстве, когда увидел фильм, определивший его судьбу.
"Что ж, сбылась мечта?"-- неожиданно с тоской подумал Атаулин и поспешил со двора,-- и разом, неожиданно погасли огни прожекторов сзади. Мансур невольно обернулся,-- в кромешной тьме беззвездной ночи не было ни замка, ни элеватора...
Судьбы городов и селений сродни человеческой судьбе -- взлеты чередуются с падениями, одни стремительно идут вверх и только вверх, другие не менее стремительно, катастрофически катятся вниз. Вот и города, некогда шумные, известные, в наши дни живут тихой провинциальной жизнью, не претендуя на славу. Другие же, дотоле безвестные, становятся вдруг центрами алмазного, угольного или газового края, а то вдруг на пустом месте вырастает город, затмевая своим положением и значимостью расположенные неподалеку со столетней историей города.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10