А тут со страниц почти каждый взывал, чтобы ему организовали его собственный досуг, да притом бесплатный, постоянный, без перерывов. Он старался припомнить, как проводили свободное время в Аксае, где он проработал ровно два года: в августе принял строительство, и в конце же августа, к началу хлебоуборки, сдал элеватор в эксплуатацию.
Уже, конечно, было телевидение, но до Аксая разве что слухи о таком чуде -- домашнем кино -- доходили. Правда, с книгами было тогда гораздо легче, но зато в библиотеках, ныне почти пустующих, хорошую книгу ждали по записи месяцами. В кино крутили фильмы, менявшиеся каждые два дня; по субботам и воскресеньям в парке, рядом со строящимся элеватором -- танцы под оркестр. Зато и оркестр был! Настоящий эстрадный оркестр, в котором все до одного играли рабочие, а руководил им младший сын дяди Саши -- Клайф, трубач. У Вуккертов вся семья была музыкальная, а сам глава играл на аккордеоне, но, конечно, не в оркестре. Выступала в первенстве района футбольная команда "Строитель" из Аксая -- в команде опять же играла молодежь с элеватора, включая двух-трех школьников-старшеклассников. Но тогда и оркестр выступал на общественных началах, а в футбол играли только по воскресеньям. Досуг был за счет досуга. Читая теперь статьи о досуге, Атаулину так и хотелось помянуть порядком подзабытую пословицу: "Делу время -- потехе час". А по статьям выходило наоборот: "Потехе время -- делу час", хотя о деле в них зачастую даже и не упоминалось, после каких это таких трудов праведных требовался особый отдых и развлечение. И еще он обратил внимание, что материалы эти написаны страстно, эмоционально и, наверное, легко находили сторонников. "Так бы о работе живо и убедительно писали, наверное, дело лучше бы шло..."
...Слева от Нагорного по железной дороге лежал казахский город Актюбинск, справа, почти на таком же расстоянии, уже российский, старинный город Оренбург.
Как-то так складывалась школьная, да и студенческая жизнь, что ему ни разу не удалось побывать в Оренбурге, только проезжал мимо, когда возвращался из Москвы на каникулы, да и то не часто, потому что студенты в те годы проводили лето на целине, в Казахстане. Из Оренбурга были родом его родители -- и погибший в войну отец, и мать. Когда получал назначение в Алма-Ату, подумал, что при возможности будет выбираться в соседние города.
Однажды в субботу, как и задумал, он приехал, наконец, в Оренбург. Ткнулся в одну гостиницу, в другую -- нигде мест, несмотря на субботу и то, он просился всего на одну ночь, не было. Стояло лето, ночи были теплые, он молод, и за трагедию это не посчитал -- проспал ночь на скамейке оренбургского парка, но уже больше никогда не ездил ни в город, что слева, ни в город, что справа. Да и времени не было -- элеватор с каждым днем требовал все больше внимания.
Возвращаясь из Оренбурга, из которого вышли многие татарские писатели и известный всему миру Муса Джалиль, Атаулин и не подозревал, что всего через несколько лет ря-[айдут крупное месторождение газа и от тихого городка, с его неспешной, несуетной жизнью не останется и следа. Бурно растущий индустриальный гигант подчистую снесет тихие кварталы красно-кирпичных купеческих особняков, с названиями, хранящими безвозвратно ушедшее время: Форштадт, Аренда, Татарская Слобода...
Ничего этого не предвидел Атаулин, и, возвращаясь на попутном грузовике в свой поселок, думал о таких же, как молодых инженерах, врачах, учителях, волею распределения попавших в сотни тысяч местечек, подобных Аксаю. И как они, наверное, отыскивая на карте свой райцентр, аул, кишлак, станицу, село, радовались, что рядом, в часе езды х, находится город. Какие строили планы! На воскресенье -- непременно в город: в музеи, театры, на выставки, в городскую библиотеку. Может, и бегут из маленьких местечек молодые специалисты, что городу нет до них никакого дела. Может, у некоторых надобность в этих коротких ках постепенно бы и отпала, прошла бы со временем тоска по городу, и нашли бы они прелесть жизни в своих маленьких местечках. А если и не нашли, то без особых тягот отработали бы положенное -- и за то спасибо. Если бы помнили о них, молодых сельских специалистах, не только об их работе заботились, но и о досуге. Вот у кого досуг -- самое больное, уязвимое место. Им, в большинстве своем выросшим в больших городах, как воздуха не хватало этих городов -- их шума, толчеи, театра, музеев, кино, чтобы не остановиться в своем профессиональном росте и развитии...
Так с горечью думал он, трясясь в кузове попутного грузовика, под высоким звездным небом Оренбуржья.
Иногда в Аксае после кино заходил он в парк на танцы. Тогда танцплощадка принадлежала взрослым, подростки избегали таких мест, да их попросту и не пустили бы, еще существовало четкое правило: что можно, что нельзя. На танцплощадке обычно больше половины молодежи было со стройки. Клайф, завидев на площадке начальника, непременно играл "Тишину"-- модное в те годы танго. Странно, как он догадался, что эта трошинская песня нравилась ему. И все же он не чувствовал себя здесь в своей стихии, поэтому особенно не задерживался, даже если и хотелось потанцевать.
Каждый раз, уходя с танцев, он невольно сворачивал из парка не домой, а на свою строительную площадку.
Сторож, старый казах Нургали-ага с берданкой, всегда был на посту. Он встречал Мансура приветливо и, зная его привычки, включал в проходной все прожектора стройки, наверное, далеко в степи виден был этот яркий костер света. Прожекторов для стройки Атаулин не пожалел -- освещение было под стать дневному. Иногда большие конструкции приходилось бетонировать и по ночам, без перерыва, чтобы шел однородный бетон, а иногда, когда стояла невероятная жара, бетонщики просились поработать в ночь--только ночь приносила прохладу и ветерок из степи. Он не спеша обходил огромную стройку из конца в конец, и хотя, казалось, он все знал о ней, вдруг в эти ночные обходы видел что-то более отчетливо, чем днем. За эти озарения он и любил ночные набеги на элеватор...
..."Всего лишь десять лет прошло, как я уехал из Союза, и уже мне что-то трудно понять и ясно представить,-- думал Атаулин.-- Может, следует спросить об этом у девушек из Кишинева, уж о досуге-то они наверняка все знают". Но так и не спросил. Все те, кого он знал и уважал -- а среди них были самые разные люди,-- никогда не мучились вопросом, как убить свободное время, всем им не хватало этого времени, и они считали, что это величайшее счастье, если выпадает редкая возможность отдохнуть, а уж как -- учить их было не надо. Все-таки все эти бесконечные разговоры о досуге возникают, наверное, от безделья, от нравственной пустоты, и тут никакими дискотеками не поможешь, и ломать копья, то бишь перья, не стоит...
...Январь в первую зиму на стройке выдался суровым: снега, метели, температура, как и летом,-- за тридцать, только ниже нуля. Стройка встала, в обычном режиме работали лишь арматурные цеха, хорошо оборудованные, теплые. В зимние месяцы у женщин даже повышалась производительность труда, и заготовками были обеспечены на месяц вперед. А вязать ее впрок, подвергая коррозии, не было резона.
"Что делать?" Этот вопрос витал на каждой планерке. И однажды Атаулин предложил:
-- Я вижу только один выход -- всем уйти в трудовой отпуск, а если надо будет, прихватить даже неделю-другую без содержания, но с условием, чтобы с весны сразу работать весь световой день и наверстать упущенное, иначе все наши старания по экономии и себестоимости яйца выеденного не будут стоить. Грея каждый кубометр бетона, паля костры, чтобы не смерзался раствор, сожжем не только всю опалубку, но и весь строевой лес пустим на дрова.
А если еще по какой-то случайности бетон окажется из-за холодов некачественным и конструкцию придется ломать -- полетят на ветер тонны цемента, а мы здесь перетряхиваем каждый мешок, чтобы и грамма не пропадало, я уже не говорю о трудозатратах. Товарищи, я прошу вас: идите к людям и постарайтесь объяснить, что делается это в интересах не только строительства, но и в интересах каждого рабочего. Да и что можно заработать, простаивая целый день у горящих костров?
Бригадиры поддержали Атаулина. Они и сами умели считать, не хуже молодого прораба, и между собой уже поговаривали о том же, но не могли подумать, что Мансур решится на такой шаг.
Конечно, не чувствуй он себя хозяином положения, не умей считать, не доверяй своему коллективу, бригадирам, вряд ли пошел бы на такое самоуправство! Эта уверенность день ото дня крепла в нем, потому что дела у них шли гораздо лучше, чем в Нагорном, где строили точно такой же элеватор. Шестнадцать вагонов, прибывшие, как и в Аксай , в праздник, простояли пять дней, и банк снял со счета строительства такой штраф в пользу железной дороги, что пришлось даже задержать зарплату рабочим. С рабочей силой в Нагорном дело обстояло лучше, но только потому, что девяносто процентов командированных оставалось в райцентре. В Аксае же требовались только специалисты: жестянщики, верхолазы, наладчики, монтажники -- рабочих массовых профессий готовили они на месте, да и к тем редким залетным командированным тут же приставляли своих толковых ребят, чтобы учились. Из-за командированных снижался фонд зарплаты, и заработков хороших в Нагорном у рабочих не было.
Управление держалось на плаву, как-то сводило концы с концами, общий перерасход фонда заработной платы по управлению был невелик, и даже общая производительность труда выглядела приличной. Себестоимость пока еще была терпимой, а освоение средств по рационализации и по подготовке кадров целиком шло за счет Аксая. Потому что часто менявшемуся руководству СМУ было не до Атаулина, не лезло оно в его дела, к тому же он и сам чувствовал свою силу...
Уже весной, в год пуска, стало ясно, что в эксплуатацию к хлебоуборке войдет в строй только элеватор в Аксае. Летом, объезжая объекты в Западном Казахстане, заехал в Нагорное управляющий трестом "Южэлеватормельстрой" из Алма-Аты.
Осмотрев стройку в Нагорном, собрал совещание, на котором присутствовал и Атаулин. Правда, назвать это совещанием было трудно, потому что управляющий устроил всем крупный разнос. Заканчивая выступление, он сказал, я, мол, представляю, что творится в Аксае, если на объекте под боком у управления такие жалкие темпы и такое низкое качество работ.
И хотя начальство подмигивало Атаулину и под столом ему наступали на ноги -- сиди, мол, не возникай, пусть управляющий спокойно выговорится, он все-таки попросил слова и вкратце обрисовал положение дел в Аксае. Управляющий, конечно, не поверил Атаулину и прямо с совещания они поехали в поселок. Осмотрев объекты и внимательно пролистав журналы работ, управляющий потребовал акты на скрытые работы, вроде оказался довольным, но хвалить не стал, только, усаживаясь в машину, приказал начальнику СМУ: отныне все показатели участков выделять отдельно, показывать каждый элеватор сам по себе. И на прощанье добавил, обернувшись к Атаулину:
-- А в сентябре я жду вас в тресте, в Алма-Ате. Почему он так пристрастно возвращался памятью к первому своему объекту, ведь типовой элеватор не уникальная стройка, и во многом как инженер он шел проторенным путем, и построил потом еще с десяток элеваторов и даже целый комплекс в Целинограде. Наверное, он помнит о ней всю жизнь потому, что его первая стройка чуть не обернулась для него большой бедой, и из-за него, своего первого элеватора, он на долгие годы забыл дорогу домой. Когда стало ясно, что из двух планируемых элеваторов сдан к осени будет только один, в Аксае, Атаулина стали поторапливать. Предлагали снять часть рабочих с Нагорного и передать ему на объект, но Мансур с цифрами и графиками на руках доказал, что к началу уборки они элеватор сдадут.
Рос элеватор -- и поднимались новые дома, целые улицы в поселке. Дома из шлака лили быстро, опыта-то на стройке набрались, а покрывать крыши, штукатурить объединялись в группы: сначала работали у одного, потом у другого. У самых хозяйственных мужиков, да у тех, у кого по двое-трое сыновей-помощников, дома уже стояли, радуя глаз большими окнами, высокими затейливыми крышами. Сельский человек бережлив, поэтому на подворье оставались и те хибарки, из которых выбралась семья. Наглядное зрелище --вчера и сегодня.
Ничто не омрачало настроения Атаулина: дела шли успешно, до желанного пуска первого в жизни объекта оставалось от силы месяца полтора, и он уже жил ожиданием новой стройки, как вдруг его вызвали повесткой в милицию. Поступила анонимка на одного из его рабочих: дескать, тот время от времени привозит с работы то мешок, то полмешка цемента, то доску, то моток проволоки, то несколько кирпичей на багажнике велосипеда, то рулон бывшего в употреблении рубероида, то карманы, мол, у него оттопыриваются от гвоздей. В общем, анонимка была написана со знанием дела, и скорей всего соседом, из тех, что посиживали раньше на завалинке, а теперь у телевизора, сами ничего не делают, но и другим не дают, есть и на селе, и в городе такие.
Пошли из милиции с обыском к тому рабочему, а у него уже фундамент нового дома отлит и, конечно, нашли во дворе не только то, что в анонимке было указано, но и готовые оконные переплеты, двери, косяки, подоконники --хозяин в зимний отпуск старательно подготовил все это из бросовой опалубки. Конечно, никаких бумаг, квитанций, счетов у него не оказалось, да он и не отпирался, сказал: прораб, мол, всем дает, кто строится.
Начальствовал в аксайской милиции молодой лейтенант, недавно закончивший в городе какие-то курсы, был он всего на год-два старше Атаулина и даже приходился ему дальним родственником по отцу, и фамилию носил ту же.
Не чувствуя за собой никакой вины,-- в нормы расхода строительных материалов он укладывался, ни с кого денег не брал, да и что давать людям определял не сам, а совет бригадиров, которые к тому же являлись и членами постройкома, а Мария Николаевна на этот счет обязательно вела протоколы рабочих и профсоюзных собраний,-- Мансур рассказал родственнику все как есть.
Выслушать-то начальник выслушал, но в ответ произнес неожиданное:
-- Сказки, гражданин Атаулин, будешь рассказывать другим. За так и чирей не вскочит на пустом месте,-- и, довольный собственной остротой, рассмеялся.--? Вот мы тряхнем тебя как следует и узнаем, какой ты бессребреник, лучше сразу признайся, где деньги хранишь!.. А то куда ни пойдешь, везде только и слышно: Атаулин, Атаулин... Ишь благодетель выискался... Весь Аксай, понимаешь, у него работает. Что, надумал Атаулинград возвести?
Мансур слушал, как насмехается над ним лейтенант, и молчал.
-- А я вот докажу, что есть в Аксае совсем другие люди -- честные, принципиальные, стоящие на страже государственной собственности, хоть о них и не трубят на каждом перекрестке...-- И еще долго в таком же духе.
В общем, разговор начистоту не получился, говорили они на разных языках, и разный был у них интерес к нуждам земляков и своего поселка.
Когда мать узнала, что Мансура вызывали в милицию, ударилась в слезы --она и раньше не раз предупреждала его: "Ох, сынок, что-то у тебя на стройке неладно... Кого ни увижу, тащат и тащат, ни один с пустыми руками не возвращается с элеватора, ни в обед, ни вечером".
Атаулин на такие предостережения не реагировал, отшучивался: "Зато, мама, у меня территория чистая, гвоздя ржавого не найдешь, даже бумажный куль из-под цемента отыскать трудно. Говорят, вон у японцев стройки очень чистые, ничего не пропадает, но, я уверен, они с колес строят, ну, им ежедневно материал подвозят, а мы получаем материалы иногда раз в месяц, а иногда сразу на полгода, без всякой системы, как придется, но все равно у меня на стройке порядок, как у наших соседей Вуккертов во дворе. И не тащат, мама, а берут то, что отслужило свой срок на стройке. Не сжигать же мне добро, когда людям каждая доска пригодится. Пришло время вылезать на свет из землянок".
"Так-то оно так, да боюсь я",-- говорила мать, успокаиваясь на время, а увидев чью-нибудь очередную скорую стройку, принималась опять за свое.
Мать в тот же вечер побежала к родственникам, надеясь узнать, в чем дело, и по возможности все уладить, уж в том,что сын действовал не в корыстных целях, она была свято убеждена.
Но вновь испеченный лейтенант и разговаривать не стал со своей бывшей учительницей и родственницей. Только важно произнес:
-- Закон для всех одинаков, но справедлив. Не воровал, значит, не воровал, мы как раз и хотим это выяснить. И завертелось колесо... Хорошо, что штат милиции в Аксае был незначителен и начальнику дел хватало. Тут как раз вышел указ об ответственности за мелкое хулиганство,-- и он принялся рьяно выискивать хулиганов, чтобы первым рапортовать в районе о проведении указа в жизнь. Но и дело Атаулина не забывал. Папка, надписанная красным карандашом, демонстративно лежала на столе, когда он вызывал Мансура, а вызывал он его почти через день, требуя принести с собой то одни, то другие бумаги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10