А сегодня среда. В моем распоряжении два полных дня, чтобы добраться до Роттердама, правда, без паспорта.
Я вышел в тусклую влажную ночь, повернул в направлении гостиницы и побрел туда не спеша. И остановился в испуге. Четыре или пять неясных фигур стояли на тротуаре у дверей в гостиницу. Позади них припарковался фургончик с работающим мотором. Это был прямоугольный фургончик, этакий сундучок, с чем-то на крыше. Полицейская «мигалка». Одна из фигур шевельнулась на фоне освещенной двери гостиницы из зеркального стекла. Ага, вот оно — голубая шапочка с козырьком и с прямоугольным верхом.
От адвоката Гарри Фрэзера все еще оставалось достаточно, чтобы я отказывался поверить, что все это происходит со мной. Однако это так и было.
Мое сердце колотилось так громко, что я не мог понять, почему они не слышат этого. Я свернул на какую-то темную улочку, слегка пошатываясь — просто мужчина, который провел некоторое время в баре.
Она уводила меня все дальше, эта незнакомая улица. На ней не было никаких огней и никаких поворотов. Я шел быстро и тихо в своих резиновых сапожках. В конце улицы линия домов оборвалась. Там началась какая-то аллея, уходившая направо позади другой линии домов. Я пошел по ней, теперь еще быстрее, сердце у меня колотилось, потому что я понимал, что, когда они не обнаружат в моем гостиничном номере ничего, кроме пляжной сумки и еще теплой постели, они примутся искать меня по городу.
Я двигался мимо ряда гаражей. По пути я дергал дверные ручки. «Я должен спрятаться, — думал я. — Не могут же они обыскивать целый город». С меня лил пот, я был близок к панике.
Один из гаражных замков поддался. Это прозвучало громко, как выстрел из пистолета. Какое-то мгновение я постоял, прислушиваясь. Ни единого звука, кроме отдаленного завывания какого-то кота. Потом я вошел внутрь гаража и закрыл за собой дверь.
Там не было никаких окон. Пахло застаревшей нефтью. Я осторожно ощупывал, что тут есть. Мои руки наткнулись на гладкий металл-автомобиль! Открыв дверцу со стороны водителя, я включил боковые огни. В их тусклом желтом свете появился верстак, заваленный разным металлическим хламом, там же валялись порнографические журналы и старый засаленный берет. Я натянул берет на себя. Размер подходил. В углу гаража стоял мопед, покрытый пылью и без мотора. В другом углу — велосипед.
Этакий пожилой велосипед, но цепь смазана и шины накачаны. Похоже было, что кто-то использовал его для поездок на работу. У него не было никакого замка и никаких лампочек, стало быть, до утра он не понадобится.
Во всяком случае, его владельцу.
Я выключил боковые огни автомобиля. От машин слишком много шума. А мне надо путешествовать тихо и иметь возможность больше слышать самому. Я открыл дверь, вытолкнул велосипед в эту аллейку и очень тихо запер дверь за собой. Там, на аллейке, все было спокойно. Я вскарабкался на велосипед и покатил по той же дороге, по которой пришел.
Ночь была темной, но не настолько, чтобы нельзя было ориентироваться. Я свернул в первый же проулок направо. Эта улица привела меня к высоким зданиям городского центра. Какая-то парочка прогуливалась мимо освещенных витрин.
По главной улице я подкатил к дорожной развилке. Знак у правого ответвления указывал: «Женева». Это была автомагистраль с белыми полосками по каждой стороне. Я не хотел ехать в Женеву, в особенности по автомагистрали, которая кишит дорожными постами. Поэтому я повернул налево, на шоссе, где стоял указатель: «Аннемасс». Я никогда и не слыхивал ни о каком Аннемассе. Но он был в стороне от полиции, на захудалом шоссе, и это было то, что мне нужно.
Почти немедленно это шоссе нырнуло под какую-то железнодорожную ветку, которая убегали на юго-запад, в направлении Женевы. Я принялся изо всех сил жать на педали. Между домами появились просветы, В окнах темно. Свет пробивался лишь кое-где сквозь занавески — очевидно, из спален. Этот интимный желтоватый свет меня подбодрил. Он принес ощущение, что для окружающего меня мира уже достаточно поздно, чтобы наконец сомкнуть глаза. Несколько автомобилей просвистели мимо меня, свет их фар исчез за холмами, вздымавшимися впереди. Я начал испытывать причудливый восторг, словно эта ночь стала как бы моим частным владением. Я не брился уже два дня. Борода у меня растет быстро, она темная, а берет превратил меня в какого-то местного забулдыгу, катящего себе домой после вечера, проведенного в баре.
Сзади приближался еще какой-то автомобиль. Дорогу передо мной осветили лучи мощных фар. Я начал немного отворачивать в сторону, играя в свою игру: велосипедист, хвативший пару лишних рюмок. Потом возникла огромная голубая вспышка и визг сирены. «О Боже, — подумал я, — полиция!»
Я втянул голову в плечи и покатил дальше, ожидая звука тормозов, который будет означать мой конец. Покрышки взвизгнули. Свет фар прорезал небо, и переднее колесо моего велосипеда вильнуло, подскочило, попав поперек обочины, и ухнуло в кювет. Я перелетел через руль и больно ударился плечом о насыпь. Но тут же вскочил на ноги и полез из кювета, таща за собой велосипед, колени у меня тряслись, свет фар пригвождал меня к месту.
Окно машины приоткрылось. И чей-то голос завопил по-французски:
— Ну ты, пьянь, куда лезешь?!
Надежда засветилась ярче этих фар. Я вытянул руку, грязную от маслянистой дряни из гаража, и покачал ею из стороны и сторону — этакий универсальный жест, толкуемый как угодно.
— За фарами-то хоть следи!
Окно закрылось. Взвизгнули покрышки. У людей нет времени на то, чтобы переругиваться с крестьянами, ездящими на велосипедах без огней, — у них есть дела и посерьезнее. Фургончик ракетой промчался среди изгородей, прорезая склоны холма голубыми лезвиями света. Я стоял и глубоко дышал, дожидаясь, пока мое сердце вернется в грудную клетку. А потом я опять перекинул ногу через седло и покатил дальше.
Шоссе начало подниматься в гору. Седло было для меня низковато, но ноги мои достаточно тренированы, так что это не стало бедствием. Настоящим бедствием было то, что рано или поздно мне придется наткнуться на дорожный пост, и кто-то непременно попросит меня предъявить документы.
Я свернул с главного шоссе на один из узких проселков, которые пронизывали крутые склоны холмов слева от меня. Я держал курс на огромное красное зарево Женевы в небе передо мной и чуть правее. Почти всю ночь я пробирался по проселочным дорогам в кромешной мгле. Меня кусала ночная мошкара, и там была уйма грязи, нагнанной дождем. Я поспал пару часов в каком-то амбаре, от чего стал чувствовать себя еще хуже. На рассвете я благополучно катил себе вниз по какому-то извилистому шоссе. Дорожный знак указывал: «В Ампегу». Я высмотрел кафе, попил там кофе и съел хлеба с маслом. Потом подошел к мраморной стойке бара, чтобы расплатиться. Поскольку Гарри Фрэзер был известным противником курения, я для маскировки купил себе пачку сигарет «Голуаз».
Лицо в зеркале позади стойки бара производило неважное впечатление. Густая щетина с торчащей из нее грязновато-желтой сигаретой. Я явно зашел сюда по дороге на работу в каком-то плохоньком гараже или на заднем дворе какого-нибудь захудалого магазина. Возможно, я и убил кого-то. Однако такая мысль могла бы прийти в голову в каком-нибудь баре-Марселя или Дакара, а не в дорогостоящем рае Женевы.
Там, в баре, сидела премиленькая девушка, блондинка, с голубыми глазками и тщательно нарисованным помадой ртом. Она мельком взглянула на меня. Я перехватил ее взгляд, и она мгновенно отвернулась. Я подумал о ровном серо-зеленом пристальном взгляде Фионы. Уж она бы все углядела через эту щетину и «Голуаз». По счастью, людей, подобных ей, в мире немного.
Девушка повернулась ко мне спиной, скрестив стройные ножки. Я ухмыльнулся бандиту в зеркале бара этакой улыбкой соучастника. Потом взял номер газеты «Ла Суис» из стопки газет и журналов, толкнул несколько франков через прилавок и снова взобрался на велосипед.
Это было на первой странице. Они воспользовались моей фотографией с паспорта, которая ничем не напоминала рожу бандита в зеркале бара.
Заголовок гласил: «Два трупа в Женеве». Подозревали, что я находился в Швейцарии, или во Франции, или, возможно, — на это указывал один компетентный полицейский источник — в Италии. Готфрид Вебер умер от отравления цианистым калием. На другого убитого, Курта Мансини, имелось уголовное досье, в котором сообщалось о вымогательстве и тяжелых телесных повреждениях. Во всем этом было очень мало для меня нового. Кроме цианистого калия. А может быть, это полиция позаботилась, чтобы мне стало известно из газет очень мало нового.
Я медленно катил по шоссе, ведущему к Аннемассу. Когда я добрался туда, было девять утра и железнодорожная станция была забита людьми, направляющимися на работу в Женеву. Я купил билет до Беллегарда. Потом я, помогая себе локтями, пробился к соседнему окошечку и купил еще один билет, на Бонневилль, а к нему — еще и билет на провоз велосипеда. Я закурил сигарету прямо у этого окошечка и выдохнул дым через щелочку в стекле внизу на девушку, сидевшую там. Она недовольно посмотрела на меня. Теперь-то она меня запомнит.
Я откатил велосипед к багажному отделению и сдал его туда. Я сказал мужчине в тамошней конторе, что, мол, идет дождь. Он посмотрел на меня, как на сумасшедшего, его глаза с прищуром поднялись к сверкающему солнечному свету, вливающемуся через окно. Он тоже меня запомнил. А потом я прогулочной походкой вышел на платформу и спрятался за газетой. Спустя десять минут пришел поезд на Беллегард. Я забрался в него и тут же заперся в уборной.
В Беллегарде я сошел и купил себе синий парусиновый рабочий костюм и пару туфель для бега, переоделся и закусил. А потом я позвонил Фионе. Телефон долго не отвечал. В конце концов, она взяла трубку.
— Где ты? — спросила она.
— Так, кое-где, — ответил я.
— Каменоломня, — сказала она.
— Что случилось?
— Мы ходили туда. Мы посмотрели. Там ничего нет.
Я испытал такое ощущение, словно стоял в лифте, и этот лифт вдруг стал падать.
— Что ты хочешь сказать этим «ничего»?
— Скалы. Камни. Пыль. Вода. Никаких химикалий.
— Тогда они, должно быть, сбрасывают это куда-нибудь еще, — глупо сказал я.
— Да. — Ее голос был тихим и полным отчаяния. Я никогда не слышал, чтобы он был таким тихим. Звук его заставил меня и полной мере осознать, насколько плохи наши дела. Она спросила: — И что же нам теперь делать?
Это был хороший вопрос. Отличный вопрос.
— Расслабься, — сказал я. — Я все сделаю.
Потом я закурил желтый «Голуаз», выдохнул дым в стекло кабинки и мысленно окинул взглядом мир, который за короткий срок развалился на части.
Я больше не был адвокатом. И даже не был кем-то, подозреваемым в убийстве, у которого есть возможность все объяснить. Я был мужчиной в синем парусиновом костюме, находящимся посередине пустоты, с менее чем двумя сотнями фунтов в кармане и без паспорта. А позади — два трупа и вообще никаких оправданий.
Глава 27
Поезд вполз на станцию с шипением, словно металлическая змея. Я занял место у окна и пристально смотрел на разворачивающуюся за окном Францию. Я испытывал то же, что, вероятно, чувствует лиса, когда свора гончих псов загнала ее к ее норе, и гам лиса обнаруживает, что какой-то большой, отважный человек прикатил камень и завалил им ход в нору.
Однако этот рабочий костюм все еще действовал на окружающих, и мое лицо было не из того разряда лиц, на которых большинству людей нравится останавливать взгляд. Изящно одетые пассажиры делали все, что в их силах, лишь бы не сесть где-либо поблизости от меня. В Париже я обменял часть из оставшихся у меня денег на французские франки, а остальные — на гульдены, набил сумку едой из автоматов и отправился на метро к Северному вокзалу.
Я попытался там перекусить в вокзальном буфете, но безуспешно. Мне предстояло пересечь две границы, и полиция и таможенники будут там начеку — Европейское это сообщество или нет. Полом я сел на поезд, направляющийся в Ално-Эймер, чуть-чуть южнее бельгийской границы.
Поезд с грохотом мчался через холмистые возвышенности Пикардии. Я время от времени задремывал, мой желудок дергался от волнения, мне приснилось, что я опускаю монетки в платный телефон и набираю номер своей конторы, но монетки у меня кончаются, как только Сирил берет трубку. И тут я проснулся. «Не нужно никакой спешки, — сказал я себе. — Судно никуда не отплывет до завтра. Есть еще уйма времени, чтобы отыскать его, проверить, какой на нем груз, и организовать ему теплый прием в Шотландии»
Когда поезд с ревом въезжал и Ално, мужчина напротив меня вытащил свой паспорт. Да и дальше в вагоне остальные пассажиры тоже потянулись за своими. Я встал, не спеша прошествовал между сиденьями и сошел с поезда. В сигаретном ларьке у станции я купил крупномасштабную карту. Затем отыскал магазин, торгующий велосипедами. Хозяин продал мне за четыреста франков допотопное черное старье. Я взобрался на него и покатил прочь от городка, вверх по шоссе, ведущему в Бенэ. Дома остались позади. Из низкого неба сочился дождичек, шоссе проходило между капустными полями. По другую сторону Бенэ начиналась какая-то узкая дорога, прямая, ровная и пустая. Я поискал глазами полосатые барьеры пограничного поста. Их там не было. И только карта и изменение внешнего вида дороги подсказали мне, что я въехал в Бельгию.
До Монса было около двенадцати миль. К тому времени, когда я добрался до этой станции, мелкий дождичек превратился в холодный, северный ливень, и я насквозь промок. Я купил билет для себя и для своего велосипеда и успел съесть сандвич, пока не прибыл нужный мне поезд.
Громко прогудело объявление на фламандском языке. Французского варианта я не расслышал, потому что был занят запихиванием своего велосипеда в багажное отделение. Я вскарабкался в вагон и нашел себе место у окна. Как обычно, никому не хотелось сидеть рядом со мной. Поэтому я закурил сигарету, чтобы еще больше отбить у них такие намерения, и принялся изучать буклетик с железнодорожной картой, который я подобрал на станции.
Поезд шел прямо до Роттердама, весь путь составлял около ста двадцати миль. Я планировал сойти в Антверпене; доехать на велосипеде до Росендала на другой стороне голландской границы и сесть на тамошний поезд до Роттердама. А пока суд да дело, у меня были добрых полтора часа, прежде чем мне предстояло что-либо предпринять.
За окном хлестал дождь, местность выглядела серой и унылой. В вагоне становилось жарко. От моей одежды шел пар. Я стал клевать носом. «Перестань, — сказал я себе. — Не спи». И принялся мысленно пересказывать параграфы закона о браке. Однако эти параграфы начали смешиваться с морскими ориентирами к западу от Арднамеркена, которые одновременно оказались и расположением дорожных постов между Женевой и Берген-он-Зумом. Я провалился в этакий тряский сон. Выходил я из него медленно, как это бывает, когда проспишь в качающемся вагоне десять миль. И тотчас я понял, что происходит нечто очень скверное.
Мимо окна скользила какая-то серая платформа. Мы отъезжали от станции. Мои часы показывали 17.35. На табличке в конце платформы значилось: «Антверпен».
И тут я совсем проснулся. В дальнем конце вагона между сиденьями шел мужчина в темно-синей форменной одежде. Я видел, как он задал кому-то вопрос, открыл паспорт, сверил его лицо с фотографией, вернул паспорт и двинулся дальше. «Ну, и что же теперь?» — спросил я свои одурманенные сном мозги.
Никаких идей не появилось.
Я внимательно следил за мужчиной в форме. Он спрашивал документы примерно у одного человека из пяти. Я закурил сигарету, поставил свою сумку с закусками на колени и ссутулился, натянув на глаза берет. Я больше не был во Франции. Я был на выскобленном до розового цвета Севере. Я выделялся, словно какой-то маяк.
С противоположного сиденья на меня уже давно неодобрительно поглядывала невысокая женщина в цветистом платье и с такой розовой кожей, словно ее скребли металлической мочалкой для сковородок.
Носик-кнопочка втянул воздух разок, другой... Потом она привстала ткнула в мою сторону толстым пальцем и сказала что-то такое, чего я не понял.
— Что-что? — спросил я по-французски.
Она повторила это снова. Я выпустил дым сигареты ей в лицо. Она сморщила нос. Мужчина из иммиграционной службы был теперь уже в трех рядах от меня. Женщина показала на табличку «Курить запрещается».
— Ах! — Я вскочил. — Пардон. Извините меня!
Она села на свое место, сложила руки на своей огромной груди и вздернула подбородок. А я закинул сумку за спину, воткнул «Голуаз» в рот и побрел вдоль вагона.
Мужчина из иммиграционной службы проверял паспорт у какого-то человека, кажется, араба. Я протолкнулся мимо него со своим: «Пардон». Он даже не обернулся. Я вышел из салона и встал на площадке, привалясь к стенке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Я вышел в тусклую влажную ночь, повернул в направлении гостиницы и побрел туда не спеша. И остановился в испуге. Четыре или пять неясных фигур стояли на тротуаре у дверей в гостиницу. Позади них припарковался фургончик с работающим мотором. Это был прямоугольный фургончик, этакий сундучок, с чем-то на крыше. Полицейская «мигалка». Одна из фигур шевельнулась на фоне освещенной двери гостиницы из зеркального стекла. Ага, вот оно — голубая шапочка с козырьком и с прямоугольным верхом.
От адвоката Гарри Фрэзера все еще оставалось достаточно, чтобы я отказывался поверить, что все это происходит со мной. Однако это так и было.
Мое сердце колотилось так громко, что я не мог понять, почему они не слышат этого. Я свернул на какую-то темную улочку, слегка пошатываясь — просто мужчина, который провел некоторое время в баре.
Она уводила меня все дальше, эта незнакомая улица. На ней не было никаких огней и никаких поворотов. Я шел быстро и тихо в своих резиновых сапожках. В конце улицы линия домов оборвалась. Там началась какая-то аллея, уходившая направо позади другой линии домов. Я пошел по ней, теперь еще быстрее, сердце у меня колотилось, потому что я понимал, что, когда они не обнаружат в моем гостиничном номере ничего, кроме пляжной сумки и еще теплой постели, они примутся искать меня по городу.
Я двигался мимо ряда гаражей. По пути я дергал дверные ручки. «Я должен спрятаться, — думал я. — Не могут же они обыскивать целый город». С меня лил пот, я был близок к панике.
Один из гаражных замков поддался. Это прозвучало громко, как выстрел из пистолета. Какое-то мгновение я постоял, прислушиваясь. Ни единого звука, кроме отдаленного завывания какого-то кота. Потом я вошел внутрь гаража и закрыл за собой дверь.
Там не было никаких окон. Пахло застаревшей нефтью. Я осторожно ощупывал, что тут есть. Мои руки наткнулись на гладкий металл-автомобиль! Открыв дверцу со стороны водителя, я включил боковые огни. В их тусклом желтом свете появился верстак, заваленный разным металлическим хламом, там же валялись порнографические журналы и старый засаленный берет. Я натянул берет на себя. Размер подходил. В углу гаража стоял мопед, покрытый пылью и без мотора. В другом углу — велосипед.
Этакий пожилой велосипед, но цепь смазана и шины накачаны. Похоже было, что кто-то использовал его для поездок на работу. У него не было никакого замка и никаких лампочек, стало быть, до утра он не понадобится.
Во всяком случае, его владельцу.
Я выключил боковые огни автомобиля. От машин слишком много шума. А мне надо путешествовать тихо и иметь возможность больше слышать самому. Я открыл дверь, вытолкнул велосипед в эту аллейку и очень тихо запер дверь за собой. Там, на аллейке, все было спокойно. Я вскарабкался на велосипед и покатил по той же дороге, по которой пришел.
Ночь была темной, но не настолько, чтобы нельзя было ориентироваться. Я свернул в первый же проулок направо. Эта улица привела меня к высоким зданиям городского центра. Какая-то парочка прогуливалась мимо освещенных витрин.
По главной улице я подкатил к дорожной развилке. Знак у правого ответвления указывал: «Женева». Это была автомагистраль с белыми полосками по каждой стороне. Я не хотел ехать в Женеву, в особенности по автомагистрали, которая кишит дорожными постами. Поэтому я повернул налево, на шоссе, где стоял указатель: «Аннемасс». Я никогда и не слыхивал ни о каком Аннемассе. Но он был в стороне от полиции, на захудалом шоссе, и это было то, что мне нужно.
Почти немедленно это шоссе нырнуло под какую-то железнодорожную ветку, которая убегали на юго-запад, в направлении Женевы. Я принялся изо всех сил жать на педали. Между домами появились просветы, В окнах темно. Свет пробивался лишь кое-где сквозь занавески — очевидно, из спален. Этот интимный желтоватый свет меня подбодрил. Он принес ощущение, что для окружающего меня мира уже достаточно поздно, чтобы наконец сомкнуть глаза. Несколько автомобилей просвистели мимо меня, свет их фар исчез за холмами, вздымавшимися впереди. Я начал испытывать причудливый восторг, словно эта ночь стала как бы моим частным владением. Я не брился уже два дня. Борода у меня растет быстро, она темная, а берет превратил меня в какого-то местного забулдыгу, катящего себе домой после вечера, проведенного в баре.
Сзади приближался еще какой-то автомобиль. Дорогу передо мной осветили лучи мощных фар. Я начал немного отворачивать в сторону, играя в свою игру: велосипедист, хвативший пару лишних рюмок. Потом возникла огромная голубая вспышка и визг сирены. «О Боже, — подумал я, — полиция!»
Я втянул голову в плечи и покатил дальше, ожидая звука тормозов, который будет означать мой конец. Покрышки взвизгнули. Свет фар прорезал небо, и переднее колесо моего велосипеда вильнуло, подскочило, попав поперек обочины, и ухнуло в кювет. Я перелетел через руль и больно ударился плечом о насыпь. Но тут же вскочил на ноги и полез из кювета, таща за собой велосипед, колени у меня тряслись, свет фар пригвождал меня к месту.
Окно машины приоткрылось. И чей-то голос завопил по-французски:
— Ну ты, пьянь, куда лезешь?!
Надежда засветилась ярче этих фар. Я вытянул руку, грязную от маслянистой дряни из гаража, и покачал ею из стороны и сторону — этакий универсальный жест, толкуемый как угодно.
— За фарами-то хоть следи!
Окно закрылось. Взвизгнули покрышки. У людей нет времени на то, чтобы переругиваться с крестьянами, ездящими на велосипедах без огней, — у них есть дела и посерьезнее. Фургончик ракетой промчался среди изгородей, прорезая склоны холма голубыми лезвиями света. Я стоял и глубоко дышал, дожидаясь, пока мое сердце вернется в грудную клетку. А потом я опять перекинул ногу через седло и покатил дальше.
Шоссе начало подниматься в гору. Седло было для меня низковато, но ноги мои достаточно тренированы, так что это не стало бедствием. Настоящим бедствием было то, что рано или поздно мне придется наткнуться на дорожный пост, и кто-то непременно попросит меня предъявить документы.
Я свернул с главного шоссе на один из узких проселков, которые пронизывали крутые склоны холмов слева от меня. Я держал курс на огромное красное зарево Женевы в небе передо мной и чуть правее. Почти всю ночь я пробирался по проселочным дорогам в кромешной мгле. Меня кусала ночная мошкара, и там была уйма грязи, нагнанной дождем. Я поспал пару часов в каком-то амбаре, от чего стал чувствовать себя еще хуже. На рассвете я благополучно катил себе вниз по какому-то извилистому шоссе. Дорожный знак указывал: «В Ампегу». Я высмотрел кафе, попил там кофе и съел хлеба с маслом. Потом подошел к мраморной стойке бара, чтобы расплатиться. Поскольку Гарри Фрэзер был известным противником курения, я для маскировки купил себе пачку сигарет «Голуаз».
Лицо в зеркале позади стойки бара производило неважное впечатление. Густая щетина с торчащей из нее грязновато-желтой сигаретой. Я явно зашел сюда по дороге на работу в каком-то плохоньком гараже или на заднем дворе какого-нибудь захудалого магазина. Возможно, я и убил кого-то. Однако такая мысль могла бы прийти в голову в каком-нибудь баре-Марселя или Дакара, а не в дорогостоящем рае Женевы.
Там, в баре, сидела премиленькая девушка, блондинка, с голубыми глазками и тщательно нарисованным помадой ртом. Она мельком взглянула на меня. Я перехватил ее взгляд, и она мгновенно отвернулась. Я подумал о ровном серо-зеленом пристальном взгляде Фионы. Уж она бы все углядела через эту щетину и «Голуаз». По счастью, людей, подобных ей, в мире немного.
Девушка повернулась ко мне спиной, скрестив стройные ножки. Я ухмыльнулся бандиту в зеркале бара этакой улыбкой соучастника. Потом взял номер газеты «Ла Суис» из стопки газет и журналов, толкнул несколько франков через прилавок и снова взобрался на велосипед.
Это было на первой странице. Они воспользовались моей фотографией с паспорта, которая ничем не напоминала рожу бандита в зеркале бара.
Заголовок гласил: «Два трупа в Женеве». Подозревали, что я находился в Швейцарии, или во Франции, или, возможно, — на это указывал один компетентный полицейский источник — в Италии. Готфрид Вебер умер от отравления цианистым калием. На другого убитого, Курта Мансини, имелось уголовное досье, в котором сообщалось о вымогательстве и тяжелых телесных повреждениях. Во всем этом было очень мало для меня нового. Кроме цианистого калия. А может быть, это полиция позаботилась, чтобы мне стало известно из газет очень мало нового.
Я медленно катил по шоссе, ведущему к Аннемассу. Когда я добрался туда, было девять утра и железнодорожная станция была забита людьми, направляющимися на работу в Женеву. Я купил билет до Беллегарда. Потом я, помогая себе локтями, пробился к соседнему окошечку и купил еще один билет, на Бонневилль, а к нему — еще и билет на провоз велосипеда. Я закурил сигарету прямо у этого окошечка и выдохнул дым через щелочку в стекле внизу на девушку, сидевшую там. Она недовольно посмотрела на меня. Теперь-то она меня запомнит.
Я откатил велосипед к багажному отделению и сдал его туда. Я сказал мужчине в тамошней конторе, что, мол, идет дождь. Он посмотрел на меня, как на сумасшедшего, его глаза с прищуром поднялись к сверкающему солнечному свету, вливающемуся через окно. Он тоже меня запомнил. А потом я прогулочной походкой вышел на платформу и спрятался за газетой. Спустя десять минут пришел поезд на Беллегард. Я забрался в него и тут же заперся в уборной.
В Беллегарде я сошел и купил себе синий парусиновый рабочий костюм и пару туфель для бега, переоделся и закусил. А потом я позвонил Фионе. Телефон долго не отвечал. В конце концов, она взяла трубку.
— Где ты? — спросила она.
— Так, кое-где, — ответил я.
— Каменоломня, — сказала она.
— Что случилось?
— Мы ходили туда. Мы посмотрели. Там ничего нет.
Я испытал такое ощущение, словно стоял в лифте, и этот лифт вдруг стал падать.
— Что ты хочешь сказать этим «ничего»?
— Скалы. Камни. Пыль. Вода. Никаких химикалий.
— Тогда они, должно быть, сбрасывают это куда-нибудь еще, — глупо сказал я.
— Да. — Ее голос был тихим и полным отчаяния. Я никогда не слышал, чтобы он был таким тихим. Звук его заставил меня и полной мере осознать, насколько плохи наши дела. Она спросила: — И что же нам теперь делать?
Это был хороший вопрос. Отличный вопрос.
— Расслабься, — сказал я. — Я все сделаю.
Потом я закурил желтый «Голуаз», выдохнул дым в стекло кабинки и мысленно окинул взглядом мир, который за короткий срок развалился на части.
Я больше не был адвокатом. И даже не был кем-то, подозреваемым в убийстве, у которого есть возможность все объяснить. Я был мужчиной в синем парусиновом костюме, находящимся посередине пустоты, с менее чем двумя сотнями фунтов в кармане и без паспорта. А позади — два трупа и вообще никаких оправданий.
Глава 27
Поезд вполз на станцию с шипением, словно металлическая змея. Я занял место у окна и пристально смотрел на разворачивающуюся за окном Францию. Я испытывал то же, что, вероятно, чувствует лиса, когда свора гончих псов загнала ее к ее норе, и гам лиса обнаруживает, что какой-то большой, отважный человек прикатил камень и завалил им ход в нору.
Однако этот рабочий костюм все еще действовал на окружающих, и мое лицо было не из того разряда лиц, на которых большинству людей нравится останавливать взгляд. Изящно одетые пассажиры делали все, что в их силах, лишь бы не сесть где-либо поблизости от меня. В Париже я обменял часть из оставшихся у меня денег на французские франки, а остальные — на гульдены, набил сумку едой из автоматов и отправился на метро к Северному вокзалу.
Я попытался там перекусить в вокзальном буфете, но безуспешно. Мне предстояло пересечь две границы, и полиция и таможенники будут там начеку — Европейское это сообщество или нет. Полом я сел на поезд, направляющийся в Ално-Эймер, чуть-чуть южнее бельгийской границы.
Поезд с грохотом мчался через холмистые возвышенности Пикардии. Я время от времени задремывал, мой желудок дергался от волнения, мне приснилось, что я опускаю монетки в платный телефон и набираю номер своей конторы, но монетки у меня кончаются, как только Сирил берет трубку. И тут я проснулся. «Не нужно никакой спешки, — сказал я себе. — Судно никуда не отплывет до завтра. Есть еще уйма времени, чтобы отыскать его, проверить, какой на нем груз, и организовать ему теплый прием в Шотландии»
Когда поезд с ревом въезжал и Ално, мужчина напротив меня вытащил свой паспорт. Да и дальше в вагоне остальные пассажиры тоже потянулись за своими. Я встал, не спеша прошествовал между сиденьями и сошел с поезда. В сигаретном ларьке у станции я купил крупномасштабную карту. Затем отыскал магазин, торгующий велосипедами. Хозяин продал мне за четыреста франков допотопное черное старье. Я взобрался на него и покатил прочь от городка, вверх по шоссе, ведущему в Бенэ. Дома остались позади. Из низкого неба сочился дождичек, шоссе проходило между капустными полями. По другую сторону Бенэ начиналась какая-то узкая дорога, прямая, ровная и пустая. Я поискал глазами полосатые барьеры пограничного поста. Их там не было. И только карта и изменение внешнего вида дороги подсказали мне, что я въехал в Бельгию.
До Монса было около двенадцати миль. К тому времени, когда я добрался до этой станции, мелкий дождичек превратился в холодный, северный ливень, и я насквозь промок. Я купил билет для себя и для своего велосипеда и успел съесть сандвич, пока не прибыл нужный мне поезд.
Громко прогудело объявление на фламандском языке. Французского варианта я не расслышал, потому что был занят запихиванием своего велосипеда в багажное отделение. Я вскарабкался в вагон и нашел себе место у окна. Как обычно, никому не хотелось сидеть рядом со мной. Поэтому я закурил сигарету, чтобы еще больше отбить у них такие намерения, и принялся изучать буклетик с железнодорожной картой, который я подобрал на станции.
Поезд шел прямо до Роттердама, весь путь составлял около ста двадцати миль. Я планировал сойти в Антверпене; доехать на велосипеде до Росендала на другой стороне голландской границы и сесть на тамошний поезд до Роттердама. А пока суд да дело, у меня были добрых полтора часа, прежде чем мне предстояло что-либо предпринять.
За окном хлестал дождь, местность выглядела серой и унылой. В вагоне становилось жарко. От моей одежды шел пар. Я стал клевать носом. «Перестань, — сказал я себе. — Не спи». И принялся мысленно пересказывать параграфы закона о браке. Однако эти параграфы начали смешиваться с морскими ориентирами к западу от Арднамеркена, которые одновременно оказались и расположением дорожных постов между Женевой и Берген-он-Зумом. Я провалился в этакий тряский сон. Выходил я из него медленно, как это бывает, когда проспишь в качающемся вагоне десять миль. И тотчас я понял, что происходит нечто очень скверное.
Мимо окна скользила какая-то серая платформа. Мы отъезжали от станции. Мои часы показывали 17.35. На табличке в конце платформы значилось: «Антверпен».
И тут я совсем проснулся. В дальнем конце вагона между сиденьями шел мужчина в темно-синей форменной одежде. Я видел, как он задал кому-то вопрос, открыл паспорт, сверил его лицо с фотографией, вернул паспорт и двинулся дальше. «Ну, и что же теперь?» — спросил я свои одурманенные сном мозги.
Никаких идей не появилось.
Я внимательно следил за мужчиной в форме. Он спрашивал документы примерно у одного человека из пяти. Я закурил сигарету, поставил свою сумку с закусками на колени и ссутулился, натянув на глаза берет. Я больше не был во Франции. Я был на выскобленном до розового цвета Севере. Я выделялся, словно какой-то маяк.
С противоположного сиденья на меня уже давно неодобрительно поглядывала невысокая женщина в цветистом платье и с такой розовой кожей, словно ее скребли металлической мочалкой для сковородок.
Носик-кнопочка втянул воздух разок, другой... Потом она привстала ткнула в мою сторону толстым пальцем и сказала что-то такое, чего я не понял.
— Что-что? — спросил я по-французски.
Она повторила это снова. Я выпустил дым сигареты ей в лицо. Она сморщила нос. Мужчина из иммиграционной службы был теперь уже в трех рядах от меня. Женщина показала на табличку «Курить запрещается».
— Ах! — Я вскочил. — Пардон. Извините меня!
Она села на свое место, сложила руки на своей огромной груди и вздернула подбородок. А я закинул сумку за спину, воткнул «Голуаз» в рот и побрел вдоль вагона.
Мужчина из иммиграционной службы проверял паспорт у какого-то человека, кажется, араба. Я протолкнулся мимо него со своим: «Пардон». Он даже не обернулся. Я вышел из салона и встал на площадке, привалясь к стенке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35