Для нее все это не так важно. Леди Экснер и Пенелопа не против того, чтобы пользоваться одним туалетом. Есть еще два туалета в другом крыле здания и еще два — на первом этаже, но функционирует фактически только этот. “Наша госпожа” наконец-то соизволила начать ремонтные работы в доме, но до их завершения, наверное, пройдет еще несколько месяцев.
Они вошли в комнату Пенелопы и остановились на пороге. Кровать была убрана. Багаж, который обитательница намеревалась взять с собой на корабль, лежал в одном из углов. Из платяного шкафа торчали кончики каких-то частей женского туалета. Ливингстону вдруг показалось, что он попал в брошенный магазинчик подарков: по всей комнате были раскиданы разных размеров и форм плюшевые мишки. С порога комнаты были прекрасно видны кровать и ночной столик рядом с ней.
Ливингстон сделал шаг обратно в коридор.
— Так вы говорите, что во время нашей здесь встречи с бывшими выпускниками колледжа, любой, кто пожелал бы сходить в туалет, должен был бы подняться сюда и идти в конец этого коридора? — Комиссар ткнул пальцем вправо от комнаты Пенелопы.
— Именно так, сэр. Смешно, не правда ли? Вы, наверное, знаете, как дорого стоит это имение. Одна гостиничная компания до сих пор упрашивает леди Экснер продать хотя бы половину дома. В общем, она заработала бы таким образом большие деньги, на которые можно было бы все тут отремонтировать должным образом и радоваться жизни в чистоте и уюте. Но ей этого не надо, как и Филиппу. Он такой же! Он только и думает о своем саде! Хотя, должна признать, что с годами Филипп все же начинает в большей степени осознавать необходимость комфорта.
— Что ж, в этом он прав. — Ливингстон вернулся на несколько шагов назад, потом пошел по коридору мимо комнаты Пенелопы так, точно он направлялся в сторону туалета. Комиссар давно знал, что проходящий мимо открытой двери человек, повинуясь инстинкту, неизменно заглядывает в эту дверь. А это значит, что все, кто были здесь в воскресенье, захотели вдруг пойти в туалет, могли видеть украденные Пенелопой “вкусняшки”, сложенные на ее ночном столике у кровати. Комиссар быстро осмотрел комнату и вернулся вниз. При этом он уже был абсолютно уверен в том, что знает, как все могло быть сделано. Однако это никак не продвинуло его к установлению причин происшедшего.
Когда Ливингстон вновь оказался на террасе в обществе Филиппа и Вэл, он тут же понял, что в его отсутствие они ссорились по какому-то поводу. Обычно бледное лицо Филиппа приобрело пурпурный оттенок, он страшно хмурился, что делало его лоб еще более морщинистым и подчеркивало и без того постоянно присутствовавшее на лице профессора выражение некоей научной сосредоточенности. “Правда, сейчас, — решил Ливингстон, — он похож, скорее, не на сосредоточенного, а на очень рассерженного научного работника. Или же просто таковым прикидывается”.
Валери Твайлер рассерженной не выглядела. Скорее была просто на взводе. Сидела она, подавшись всем телом вперед, сцепив руки, неотрывно глядя в глаза Уиткомба. Она как бы даже и не заметила возвращения комиссара и проговорила:
— Филипп, дорогой мой. Я представляю, насколько это должно быть ужасно и отвратительно для тебя, но ты должен все же признать, что все это вполне так могло и быть. Вместо того чтобы заставлять Ливингстона вести все эти бесперспективные поиски потенциального убийцы, мы должны просто-напросто покончить со всей этой чушью самым решительным и скорым образом.
— Но, Вэл, я д-д-думаю, что это будет нечестно. “Неужели никто из них так и не услышал звука моих шагов? — подумал Ливингстон. — Или же все это они сказали специально для того, чтобы я услышал. А, может, я все же ошибаюсь?”
— Я, наверное, должен был шагать громче, — сказал комиссар, заметив, что оба они теперь смотрели на него несколько смущенно и испуганно. — Я не мог не подслушать то, что вы сейчас сказали друг другу. И я настоятельно предлагаю вам следующее: если у вас есть сведения, которые могли бы пролить свет на совершенное преступление, ваш долг — сообщить их мне.
— Филипп. — Твайлер протянула руку и коснулась ею плеча жениха.
— Ладно, рассказывай, если считаешь нужным, но, инспектор… — Филипп поднялся и сунул руки глубоко в карманы брюк. — Вы должны будете сохранить все это между нами. Я имею в виду то, что вы не станете возбуждать уголовное дело против восьмидесятилетней женщины, не правда ли?
— Против восьмидесятилетней женщины? — Ливингстон не смог скрыть своего удивления.
— Э-э-э… — Филипп покачал головой. — Конечно, для нее это было нечто вроде шутки, в общем… Я д-д-даже не знаю.
— Филипп, позволь мне. — Вэл повернулась к Ливингстону. — Инспектор, как много мышьяка было найдено на этих “вкусняшках” и как много потом обнаружили в организме Пенелопы?
— Совсем немного, — сказал Ливингстон.
— Конечно же, не так много, чтобы убить ее.
— Убить? Ну, не знаю, это сложно определить. Вы не должны забывать, что мисс Этуотер — женщина весьма полная, которая не особо следит за своим здоровьем. У нее частые пищеварительные проблемы, повышенное артериальное давление, достаточно изношенное сердце, очень высокое содержание холестерина в крови. Так что даже от достаточно слабого отравления она смогла получить сердечный приступ, и в этом случае тот, кто добавил мышьяк в ее “вкусняшки”, вполне мог оказаться виновным в ее смерти. К счастью для этого человека, мисс Этуотер все-таки выздоровеет. Так что же вы хотели мне сообщить?
— Леди Экснер очень хотела поехать в это морское путешествие без Пенелопы. Честно признаться, Пенелопа в последнее время стала страшно действовать на нервы леди Экснер. В последнее время они много путешествовали вдвоем, и если в каких-то аспектах их компаньонство продолжало давать желаемые результаты, то в других — стало очевидным образом деградировать Пенелопа с годами начинает есть все больше и больше. За последние десять месяцев она поправилась килограммов на двенадцать. Вероника вообще говорит, что именем мисс Этуотер надо было бы назвать какой-нибудь агрегат по производству продуктов питания.
На прошлой неделе Вероника ходила с Филиппом в сарай, где у него теплица. Так вот у Филиппа там стоит баночка с мышьяком. На ней так и написано большими буквами: “Мышьяк”. Увидев ее, Вероника так и сказала, что в следующий раз, когда Пенелопа сделает эти свои “вкусняшки”, она, вполне возможно, добавит в них чуточку мышьяка. И тогда, бегая всю ночь в туалет и обратно, Пенелопа будет иметь время хорошенько подумать над своим поведением.
— Неужели вы действительно считаете, что…
— Конечно, нет. Все это ерунда, — вступил в разговор Филипп. — Она просто пошутила. Вэл, я и тебе обо всем этом рассказал, как о шутке. Вероника не могла серьезно подумывать о чем-либо подобном.
— Я знаю, что она шутила. Но в воскресенье утром, когда Пенелопа отправилась на службу в церковь, Вероника сказала, что для ее племянниц будет большим бременем общение с Пенелопой в течение целого месяца. И опять заговорила о том, чтобы отправить Пенелопу куда-нибудь в отпуск одну, а самой поехать в Штаты. Филипп и слышать об этом не хотел. А потом, когда Пенелопу срочно отправили в госпиталь, Вероника сказала что-то вроде того, дескать, очень расстроена по этому поводу, но все же в жизни, как говорится, нет худа без добра. Вот и сейчас, как она и желала, сможет отправиться в Нью-Йорк одна и при этом никого не обидит.
— Да, но ведь Пенелопу, благодаря вашей настойчивости, заменила Риган Рейли, — уточнил Ливингстон.
— Правильно, — согласился Филипп, — но против этого как раз моя тетушка совсем не возражала. Она считает Риган веселой, славной девушкой, с которой ей предстоит ехать всего лишь до Америки, так как потом заботу о тете примут на себя ее племянницы. Я, кстати, предупредил Риган, что в своем поведении тетушка может быть абсолютно непредсказуема, а потому и следить за ней необходимо, как за ребенком.
— Иными словами, как вы видите, Вероника добилась того, чего хотела, — настаивала на своем Вэл.
— Да, я понимаю. — Ливингстон подошел к перилам, ограждавшим края террасы, и оглядел открывающийся перед ним строгой формы сад. Его просто поразило то, что он увидел. И хотя комиссар не был любителем садов (более того, их вид наводил на него смертную тоску), он понимал, сколько сил и старания должно было уйти на достижение столь правильных, изысканных линий клумб. — Как говорится, плоды труда, вдохновленного любовью к природе. Для меня это очевидно, — сказал Ливингстон.
— У нас в год происходит три цветения, — сообщил Филипп, становясь рядом с инспектором. — Я очень люблю работать собственными руками, чувствовать землю под пальцами, видеть первые ростки своих посадок.
Ливингстон посмотрел на профессора, потом проследил за его взглядом. К своему удивлению, он отметил, что Филипп смотрел вовсе не на цветочные клумбы, а поверх них, туда, влево, где начинался лес и откуда доносились звуки стройки. Именно там и были обнаружены останки Атены Пополус.
Филипп почувствовал на себе оценивающий, внимательный взгляд комиссара и забеспокоился.
— Я не против того, чтобы выпить чашечку чая, — объявил он, — а как вы, инспектор?
Приглашение отведать чаю прозвучало не самым радушным образом, однако Ливингстон, не задумываясь, принял это приглашение. При этом он не мог не заметить, что его согласие не понравилось Филиппу.
— Я попрошу Эмму приготовить чай. — Вэл поднялась с дивана. Она явно разделяла недовольство Филиппа по поводу затянувшегося присутствия комиссара в их доме.
Когда Вэл ушла с террасы, Ливингстон сказал:
— Профессор Уиткомб, я кое-что должен у вас спросить и хотел бы сделать это в отсутствие мисс Твайлер. Мне опять сказали, что, по мнению некоторых, Атена Пополус была по-девичьи влюблена в вас. Прошу вас быть со мной предельно откровенным. Не преследовала ли она вас когда-либо и в какой бы то ни было форме, не пыталась ли вам открыться, признаться в своей любви?
Филипп покраснел.
— Н-н-никоим образом! Я бы п-п-просто ни за что бы на это не пошел.
— Все же она как-то выделяла вас из всех остальных? — быстро среагировал Ливингстон.
— Д-д-дело в том, что она постоянно ездила на велосипеде мимо нашего дома по в-в-воскресень-ям во второй половине дня. Она выбирала именно то время, когда я работал в саду. И это, признаюсь, здорово меня раздражало.
— А как часто она проезжала на велосипеде мимо вашего особняка? И часто ли останавливалась?
— Несколько раз это случалось. Я попытался п-п-прекратить это тотчас же. Мне ее было даже жалко. Она выглядела т-т-такой н-н-несчастной. Наверное, мне надо было бы вести себя с ней пожестче.
— Профессор, прошу вас, поймите. Мои вопросы имеют простую цель: выяснить, могла ли Атена Пополус довериться вам или попытаться довериться, рассказав вам о какой-нибудь несчастной любовной истории или проблеме, с которой могла столкнуться. Все это помогло бы нам найти ее убийцу.
Филипп нервно закусил губу.
— Когда ей удавалось зажать меня где-нибудь в углу, она неизменно начинала твердить про то, что никак не может п-п-пережить гибель своей тетушки. Естественно, я не мог не выслушать ее причитаний. Я ей говорил, что для нее лучше было бы побольше общаться с другими студентами… подружиться с кем-нибудь и именно ему доверить свои тайные переживания. Когда же я ей сказал, что нам неудобно будет встречаться вне стен колледжа, она просто проигнорировала мое замечание и в следующий раз явилась как ни в чем ни бывало. В общем и целом она так подлавливала меня раз пять или шесть, когда я работал в саду перед нашим домом.
— И последний раз вы видели ее?..
— В воскресенье н-н-накануне ее исчезновения.
— А почему вы не рассказали мне все это, когда в прошедшую субботу Клер Джеймс вдруг заявила, что Атена была в вас влюблена?
— Да потому что я-то совершенно не был влюблен в эту девушку, и вся эта история была мне страшно неприятна.
— Видите ли, неприятно вам что-то или нет, это не должно играть роли в расследовании убийства. Профессор, я бы хотел попросить вас попытаться припомнить хотя бы один из ваших разговоров с Атеной Пополус, в ходе которого она могла говорить вам о своих жизненных планах в тот момент. Я бы вам был за это весьма признателен. А вот мисс Твайлер и мисс Хорн с нашим чаем. Но, к сожалению, боюсь, что я уже не могу больше с вами оставаться.
Ливингстон принялся извиняться перед Вэл, прекрасно понимая, что извинения его были совсем не нужны. Уже в машине, подъезжая к воротам поместья, он еще раз взвесил свои дальнейшие шаги. Ему страшно хотелось заехать в лабораторию и выяснить, не появилось ли нечто интересное для следствия в результате исследования останков Атены. С другой стороны, надо было еще успеть поговорить с директором колледжа “Сент-Поликарп”.
В итоге разговор с директором “перевесил”
* * *
Ливингстон всегда считал, что Реджинальд Крейн обладал всеми необходимыми качествами директора колледжа. В конце концов, “Сент-Поликарп” был всего лишь колледжем с годичной программой обучения. Студенты приезжали сюда на какие-нибудь месяцы и потом уезжали навсегда. Некоторые из них буквально купались в созданной здесь культурной атмосфере. Другие же, как, например, Атена Пополус, приезжали сюда против своей воли и никогда особо не участвовали в жизни города, который окружал их учебное заведение Реджиналд Крейн был прекрасно осведомлен о недовольстве студентов узкими неудобными кроватями, протертыми одеялами и дряхлой мебелью колледжа. Все жалобы он гордо отметал.
— Надо учить жизни всех этих избалованных подростков, — доверительно сказал он однажды Ливингстону. — У меня и так бюджет невелик, так что лучше потрачу его на организацию для моих студентов дополнительных курсов обучения.
Другой человек, наверное, был бы удручен бесконечной сменой состава учеников колледжа и невозможностью из-за этого создать, воспитать у студентов хоть сколько-нибудь сильный корпоративный дух, наподобие того, что существует в колледжах или институтах с четырех — или более годичной программой образования. А вот Реджинальд Крейн не впадал в отчаяние, работал, и в результате многие из его студентов действительно приходили потом в колледж, чтобы поучаствовать в торжествах, например, по случаю десятилетия своего выпуска. Хотя никто их не заставлял этого делать. Когда бывшие ученики возвращались в колледж через десять лет после выпуска, они, безусловно, отпускали всякого рода колкости в адрес “Сент-Поликарпа”: дескать, более удобным, современным он так и не стал. При этом, видимо, все же большинство из них не могли не признать, что за год в этом колледже они приобрели некий новый жизненный опыт. Крейн сумел собрать в колледже действительно прекрасный преподавательский состав. И это — при отсутствии здесь достаточно высоких заработков.
Ливингстона провели в личный кабинет Крейна, обитую деревом комнату, заставленную книжными полками, что однозначно говорило об интеллектуальном, умственном труде хозяина.
Крейну только что стукнуло шестьдесят. Похож он был, как считали, на градусник: тонкая, словно карандаш, фигура, худое лицо и огромная шапка седых волос.
Ливингстон извинился за неожиданное вторжение.
— Не люблю вот так просто вламываться к людям без предупреждения, — начал объяснять он, устраиваясь в весьма удобном кресле рядом с рабочим столом Крейна. За годы своей работы в Оксфорде они с Крейном успели здорово подружиться.
— Разве вы вламываетесь, Найджел, — успокоил его Крейн, — просто вы заявляетесь без спросу и без телефонного звонка, а все потому, что занимаетесь делами, не терпящими отлагательств. Крейн откинулся на спинку стула и сцепил перед собой кисти рук, с длинными пальцами и синими взбухшими жилами. — Как выражаются мои американские студенты: “Чего надо?”
Ливингстон решил сходу перейти к делу безо всяких там преамбул.
— Я хочу, чтобы вы мне честно и совершенно конфиденциально изложили свою точку зрения на то, что представляет из себя Филипп Уиткомб.
Крейн немного пожал плечами.
— Совершенно конфиденциально?
— Конечно.
— Тогда должен сказать, — медленно протянул Крейн, — что так вот просто изложить свою точку зрения у меня не получится. Он хороший, даже очень хороший учитель. Знает предмет, любит его. Он просто становится другим человеком, когда начинает обсуждать поэзию или читать стихи. При этом вокруг него возникает некая аура. Ее даже, кажется, иногда видно, эту ауру. Что, наверное, не так уж и хорошо для учеников. Тем более, что поэты тоже были людьми смертными. Сомневаюсь, что они сами своим стихам придавали столько звучания, столько чувств, сколько придает им Филипп, когда читает. Но я знаю точно: некоторым студентам, которым едва доступны были поначалу элементарные рифмы детского сада, он сумел передать знание тех вещей, которые, собственно, и дают людям возможность понимать, почему одно произведение является классикой, а другое — нет Вот за это я весьма благодарен Филиппу и думаю, столь же благодарны должны быть ему и его студенты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Они вошли в комнату Пенелопы и остановились на пороге. Кровать была убрана. Багаж, который обитательница намеревалась взять с собой на корабль, лежал в одном из углов. Из платяного шкафа торчали кончики каких-то частей женского туалета. Ливингстону вдруг показалось, что он попал в брошенный магазинчик подарков: по всей комнате были раскиданы разных размеров и форм плюшевые мишки. С порога комнаты были прекрасно видны кровать и ночной столик рядом с ней.
Ливингстон сделал шаг обратно в коридор.
— Так вы говорите, что во время нашей здесь встречи с бывшими выпускниками колледжа, любой, кто пожелал бы сходить в туалет, должен был бы подняться сюда и идти в конец этого коридора? — Комиссар ткнул пальцем вправо от комнаты Пенелопы.
— Именно так, сэр. Смешно, не правда ли? Вы, наверное, знаете, как дорого стоит это имение. Одна гостиничная компания до сих пор упрашивает леди Экснер продать хотя бы половину дома. В общем, она заработала бы таким образом большие деньги, на которые можно было бы все тут отремонтировать должным образом и радоваться жизни в чистоте и уюте. Но ей этого не надо, как и Филиппу. Он такой же! Он только и думает о своем саде! Хотя, должна признать, что с годами Филипп все же начинает в большей степени осознавать необходимость комфорта.
— Что ж, в этом он прав. — Ливингстон вернулся на несколько шагов назад, потом пошел по коридору мимо комнаты Пенелопы так, точно он направлялся в сторону туалета. Комиссар давно знал, что проходящий мимо открытой двери человек, повинуясь инстинкту, неизменно заглядывает в эту дверь. А это значит, что все, кто были здесь в воскресенье, захотели вдруг пойти в туалет, могли видеть украденные Пенелопой “вкусняшки”, сложенные на ее ночном столике у кровати. Комиссар быстро осмотрел комнату и вернулся вниз. При этом он уже был абсолютно уверен в том, что знает, как все могло быть сделано. Однако это никак не продвинуло его к установлению причин происшедшего.
Когда Ливингстон вновь оказался на террасе в обществе Филиппа и Вэл, он тут же понял, что в его отсутствие они ссорились по какому-то поводу. Обычно бледное лицо Филиппа приобрело пурпурный оттенок, он страшно хмурился, что делало его лоб еще более морщинистым и подчеркивало и без того постоянно присутствовавшее на лице профессора выражение некоей научной сосредоточенности. “Правда, сейчас, — решил Ливингстон, — он похож, скорее, не на сосредоточенного, а на очень рассерженного научного работника. Или же просто таковым прикидывается”.
Валери Твайлер рассерженной не выглядела. Скорее была просто на взводе. Сидела она, подавшись всем телом вперед, сцепив руки, неотрывно глядя в глаза Уиткомба. Она как бы даже и не заметила возвращения комиссара и проговорила:
— Филипп, дорогой мой. Я представляю, насколько это должно быть ужасно и отвратительно для тебя, но ты должен все же признать, что все это вполне так могло и быть. Вместо того чтобы заставлять Ливингстона вести все эти бесперспективные поиски потенциального убийцы, мы должны просто-напросто покончить со всей этой чушью самым решительным и скорым образом.
— Но, Вэл, я д-д-думаю, что это будет нечестно. “Неужели никто из них так и не услышал звука моих шагов? — подумал Ливингстон. — Или же все это они сказали специально для того, чтобы я услышал. А, может, я все же ошибаюсь?”
— Я, наверное, должен был шагать громче, — сказал комиссар, заметив, что оба они теперь смотрели на него несколько смущенно и испуганно. — Я не мог не подслушать то, что вы сейчас сказали друг другу. И я настоятельно предлагаю вам следующее: если у вас есть сведения, которые могли бы пролить свет на совершенное преступление, ваш долг — сообщить их мне.
— Филипп. — Твайлер протянула руку и коснулась ею плеча жениха.
— Ладно, рассказывай, если считаешь нужным, но, инспектор… — Филипп поднялся и сунул руки глубоко в карманы брюк. — Вы должны будете сохранить все это между нами. Я имею в виду то, что вы не станете возбуждать уголовное дело против восьмидесятилетней женщины, не правда ли?
— Против восьмидесятилетней женщины? — Ливингстон не смог скрыть своего удивления.
— Э-э-э… — Филипп покачал головой. — Конечно, для нее это было нечто вроде шутки, в общем… Я д-д-даже не знаю.
— Филипп, позволь мне. — Вэл повернулась к Ливингстону. — Инспектор, как много мышьяка было найдено на этих “вкусняшках” и как много потом обнаружили в организме Пенелопы?
— Совсем немного, — сказал Ливингстон.
— Конечно же, не так много, чтобы убить ее.
— Убить? Ну, не знаю, это сложно определить. Вы не должны забывать, что мисс Этуотер — женщина весьма полная, которая не особо следит за своим здоровьем. У нее частые пищеварительные проблемы, повышенное артериальное давление, достаточно изношенное сердце, очень высокое содержание холестерина в крови. Так что даже от достаточно слабого отравления она смогла получить сердечный приступ, и в этом случае тот, кто добавил мышьяк в ее “вкусняшки”, вполне мог оказаться виновным в ее смерти. К счастью для этого человека, мисс Этуотер все-таки выздоровеет. Так что же вы хотели мне сообщить?
— Леди Экснер очень хотела поехать в это морское путешествие без Пенелопы. Честно признаться, Пенелопа в последнее время стала страшно действовать на нервы леди Экснер. В последнее время они много путешествовали вдвоем, и если в каких-то аспектах их компаньонство продолжало давать желаемые результаты, то в других — стало очевидным образом деградировать Пенелопа с годами начинает есть все больше и больше. За последние десять месяцев она поправилась килограммов на двенадцать. Вероника вообще говорит, что именем мисс Этуотер надо было бы назвать какой-нибудь агрегат по производству продуктов питания.
На прошлой неделе Вероника ходила с Филиппом в сарай, где у него теплица. Так вот у Филиппа там стоит баночка с мышьяком. На ней так и написано большими буквами: “Мышьяк”. Увидев ее, Вероника так и сказала, что в следующий раз, когда Пенелопа сделает эти свои “вкусняшки”, она, вполне возможно, добавит в них чуточку мышьяка. И тогда, бегая всю ночь в туалет и обратно, Пенелопа будет иметь время хорошенько подумать над своим поведением.
— Неужели вы действительно считаете, что…
— Конечно, нет. Все это ерунда, — вступил в разговор Филипп. — Она просто пошутила. Вэл, я и тебе обо всем этом рассказал, как о шутке. Вероника не могла серьезно подумывать о чем-либо подобном.
— Я знаю, что она шутила. Но в воскресенье утром, когда Пенелопа отправилась на службу в церковь, Вероника сказала, что для ее племянниц будет большим бременем общение с Пенелопой в течение целого месяца. И опять заговорила о том, чтобы отправить Пенелопу куда-нибудь в отпуск одну, а самой поехать в Штаты. Филипп и слышать об этом не хотел. А потом, когда Пенелопу срочно отправили в госпиталь, Вероника сказала что-то вроде того, дескать, очень расстроена по этому поводу, но все же в жизни, как говорится, нет худа без добра. Вот и сейчас, как она и желала, сможет отправиться в Нью-Йорк одна и при этом никого не обидит.
— Да, но ведь Пенелопу, благодаря вашей настойчивости, заменила Риган Рейли, — уточнил Ливингстон.
— Правильно, — согласился Филипп, — но против этого как раз моя тетушка совсем не возражала. Она считает Риган веселой, славной девушкой, с которой ей предстоит ехать всего лишь до Америки, так как потом заботу о тете примут на себя ее племянницы. Я, кстати, предупредил Риган, что в своем поведении тетушка может быть абсолютно непредсказуема, а потому и следить за ней необходимо, как за ребенком.
— Иными словами, как вы видите, Вероника добилась того, чего хотела, — настаивала на своем Вэл.
— Да, я понимаю. — Ливингстон подошел к перилам, ограждавшим края террасы, и оглядел открывающийся перед ним строгой формы сад. Его просто поразило то, что он увидел. И хотя комиссар не был любителем садов (более того, их вид наводил на него смертную тоску), он понимал, сколько сил и старания должно было уйти на достижение столь правильных, изысканных линий клумб. — Как говорится, плоды труда, вдохновленного любовью к природе. Для меня это очевидно, — сказал Ливингстон.
— У нас в год происходит три цветения, — сообщил Филипп, становясь рядом с инспектором. — Я очень люблю работать собственными руками, чувствовать землю под пальцами, видеть первые ростки своих посадок.
Ливингстон посмотрел на профессора, потом проследил за его взглядом. К своему удивлению, он отметил, что Филипп смотрел вовсе не на цветочные клумбы, а поверх них, туда, влево, где начинался лес и откуда доносились звуки стройки. Именно там и были обнаружены останки Атены Пополус.
Филипп почувствовал на себе оценивающий, внимательный взгляд комиссара и забеспокоился.
— Я не против того, чтобы выпить чашечку чая, — объявил он, — а как вы, инспектор?
Приглашение отведать чаю прозвучало не самым радушным образом, однако Ливингстон, не задумываясь, принял это приглашение. При этом он не мог не заметить, что его согласие не понравилось Филиппу.
— Я попрошу Эмму приготовить чай. — Вэл поднялась с дивана. Она явно разделяла недовольство Филиппа по поводу затянувшегося присутствия комиссара в их доме.
Когда Вэл ушла с террасы, Ливингстон сказал:
— Профессор Уиткомб, я кое-что должен у вас спросить и хотел бы сделать это в отсутствие мисс Твайлер. Мне опять сказали, что, по мнению некоторых, Атена Пополус была по-девичьи влюблена в вас. Прошу вас быть со мной предельно откровенным. Не преследовала ли она вас когда-либо и в какой бы то ни было форме, не пыталась ли вам открыться, признаться в своей любви?
Филипп покраснел.
— Н-н-никоим образом! Я бы п-п-просто ни за что бы на это не пошел.
— Все же она как-то выделяла вас из всех остальных? — быстро среагировал Ливингстон.
— Д-д-дело в том, что она постоянно ездила на велосипеде мимо нашего дома по в-в-воскресень-ям во второй половине дня. Она выбирала именно то время, когда я работал в саду. И это, признаюсь, здорово меня раздражало.
— А как часто она проезжала на велосипеде мимо вашего особняка? И часто ли останавливалась?
— Несколько раз это случалось. Я попытался п-п-прекратить это тотчас же. Мне ее было даже жалко. Она выглядела т-т-такой н-н-несчастной. Наверное, мне надо было бы вести себя с ней пожестче.
— Профессор, прошу вас, поймите. Мои вопросы имеют простую цель: выяснить, могла ли Атена Пополус довериться вам или попытаться довериться, рассказав вам о какой-нибудь несчастной любовной истории или проблеме, с которой могла столкнуться. Все это помогло бы нам найти ее убийцу.
Филипп нервно закусил губу.
— Когда ей удавалось зажать меня где-нибудь в углу, она неизменно начинала твердить про то, что никак не может п-п-пережить гибель своей тетушки. Естественно, я не мог не выслушать ее причитаний. Я ей говорил, что для нее лучше было бы побольше общаться с другими студентами… подружиться с кем-нибудь и именно ему доверить свои тайные переживания. Когда же я ей сказал, что нам неудобно будет встречаться вне стен колледжа, она просто проигнорировала мое замечание и в следующий раз явилась как ни в чем ни бывало. В общем и целом она так подлавливала меня раз пять или шесть, когда я работал в саду перед нашим домом.
— И последний раз вы видели ее?..
— В воскресенье н-н-накануне ее исчезновения.
— А почему вы не рассказали мне все это, когда в прошедшую субботу Клер Джеймс вдруг заявила, что Атена была в вас влюблена?
— Да потому что я-то совершенно не был влюблен в эту девушку, и вся эта история была мне страшно неприятна.
— Видите ли, неприятно вам что-то или нет, это не должно играть роли в расследовании убийства. Профессор, я бы хотел попросить вас попытаться припомнить хотя бы один из ваших разговоров с Атеной Пополус, в ходе которого она могла говорить вам о своих жизненных планах в тот момент. Я бы вам был за это весьма признателен. А вот мисс Твайлер и мисс Хорн с нашим чаем. Но, к сожалению, боюсь, что я уже не могу больше с вами оставаться.
Ливингстон принялся извиняться перед Вэл, прекрасно понимая, что извинения его были совсем не нужны. Уже в машине, подъезжая к воротам поместья, он еще раз взвесил свои дальнейшие шаги. Ему страшно хотелось заехать в лабораторию и выяснить, не появилось ли нечто интересное для следствия в результате исследования останков Атены. С другой стороны, надо было еще успеть поговорить с директором колледжа “Сент-Поликарп”.
В итоге разговор с директором “перевесил”
* * *
Ливингстон всегда считал, что Реджинальд Крейн обладал всеми необходимыми качествами директора колледжа. В конце концов, “Сент-Поликарп” был всего лишь колледжем с годичной программой обучения. Студенты приезжали сюда на какие-нибудь месяцы и потом уезжали навсегда. Некоторые из них буквально купались в созданной здесь культурной атмосфере. Другие же, как, например, Атена Пополус, приезжали сюда против своей воли и никогда особо не участвовали в жизни города, который окружал их учебное заведение Реджиналд Крейн был прекрасно осведомлен о недовольстве студентов узкими неудобными кроватями, протертыми одеялами и дряхлой мебелью колледжа. Все жалобы он гордо отметал.
— Надо учить жизни всех этих избалованных подростков, — доверительно сказал он однажды Ливингстону. — У меня и так бюджет невелик, так что лучше потрачу его на организацию для моих студентов дополнительных курсов обучения.
Другой человек, наверное, был бы удручен бесконечной сменой состава учеников колледжа и невозможностью из-за этого создать, воспитать у студентов хоть сколько-нибудь сильный корпоративный дух, наподобие того, что существует в колледжах или институтах с четырех — или более годичной программой образования. А вот Реджинальд Крейн не впадал в отчаяние, работал, и в результате многие из его студентов действительно приходили потом в колледж, чтобы поучаствовать в торжествах, например, по случаю десятилетия своего выпуска. Хотя никто их не заставлял этого делать. Когда бывшие ученики возвращались в колледж через десять лет после выпуска, они, безусловно, отпускали всякого рода колкости в адрес “Сент-Поликарпа”: дескать, более удобным, современным он так и не стал. При этом, видимо, все же большинство из них не могли не признать, что за год в этом колледже они приобрели некий новый жизненный опыт. Крейн сумел собрать в колледже действительно прекрасный преподавательский состав. И это — при отсутствии здесь достаточно высоких заработков.
Ливингстона провели в личный кабинет Крейна, обитую деревом комнату, заставленную книжными полками, что однозначно говорило об интеллектуальном, умственном труде хозяина.
Крейну только что стукнуло шестьдесят. Похож он был, как считали, на градусник: тонкая, словно карандаш, фигура, худое лицо и огромная шапка седых волос.
Ливингстон извинился за неожиданное вторжение.
— Не люблю вот так просто вламываться к людям без предупреждения, — начал объяснять он, устраиваясь в весьма удобном кресле рядом с рабочим столом Крейна. За годы своей работы в Оксфорде они с Крейном успели здорово подружиться.
— Разве вы вламываетесь, Найджел, — успокоил его Крейн, — просто вы заявляетесь без спросу и без телефонного звонка, а все потому, что занимаетесь делами, не терпящими отлагательств. Крейн откинулся на спинку стула и сцепил перед собой кисти рук, с длинными пальцами и синими взбухшими жилами. — Как выражаются мои американские студенты: “Чего надо?”
Ливингстон решил сходу перейти к делу безо всяких там преамбул.
— Я хочу, чтобы вы мне честно и совершенно конфиденциально изложили свою точку зрения на то, что представляет из себя Филипп Уиткомб.
Крейн немного пожал плечами.
— Совершенно конфиденциально?
— Конечно.
— Тогда должен сказать, — медленно протянул Крейн, — что так вот просто изложить свою точку зрения у меня не получится. Он хороший, даже очень хороший учитель. Знает предмет, любит его. Он просто становится другим человеком, когда начинает обсуждать поэзию или читать стихи. При этом вокруг него возникает некая аура. Ее даже, кажется, иногда видно, эту ауру. Что, наверное, не так уж и хорошо для учеников. Тем более, что поэты тоже были людьми смертными. Сомневаюсь, что они сами своим стихам придавали столько звучания, столько чувств, сколько придает им Филипп, когда читает. Но я знаю точно: некоторым студентам, которым едва доступны были поначалу элементарные рифмы детского сада, он сумел передать знание тех вещей, которые, собственно, и дают людям возможность понимать, почему одно произведение является классикой, а другое — нет Вот за это я весьма благодарен Филиппу и думаю, столь же благодарны должны быть ему и его студенты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28