А тем, кого боитесь
, замки ваши не помеха.
Ломая потихоньку ригель у последнего, особенно злостного замка, я придум
ал нехитрую шутку: богатые любят замки, а бедные Ч замки.
Жалобно хрустнула пружина убогого запора, я распахнул дверь на лестницу
, и плотный клуб вони в легких, который там, в комнатушке девушки-штукатур
а, считался воздухом, выволок, вышвырнул, вознес меня на улицу.
***
Им даже воздуха нормального не полагается. И это, наверное, правильно.
Мир маленький. Всего в нем мало.
Хорошо бы понять, где я нахожусь. На моей «Омеге» почему-то осталась одна
стрелка, уткнувшаяся между шестеркой и семеркой. Долго смотрел под фонар
ем на странный циферблат-инвалид, пока не появилась вторая стрелка. Она м
едленно, застенчиво выползала из-под первой. Сука. Они совокуплялись. Они
плодили секунды. Они это делали на моей руке, как насекомые.
Секунды, не успев родиться, быстро росли в минуты. Минуты круглились и опу
хали в часы. Те беременели днями. Свалявшись в рыхлый мятый ком, они повора
чивали в квадратном окошке календаря название месяца.
***
Но Истопник сказал вчера, что мне не увидеть следующего месяца. Разве так
ое может быть? Чушь собачья. Ведь этого же никак не может быть!
Ах, если б ты попался мне сейчас, противная свинская крыса! Как раз когда я
застукал на месте свои стрелки жизни. Я бы тебе яйца на уши бубенцами натя
нул! Дерьмо такое.
Но Истопника не было. Была плохо освещенная улица, заснеженная, состояща
я из одинаковых бело-серых с черным крапом домов. Они были безликие и пуга
юще неотличимые. Бело-серые с черным крапом, как тифозные вши.
И людей почти не видно. Где-то вдали, на другой стороне, торопливо сновали
серые озябшие тени, но я боялся им кричать, я не решался остановить их, что
бы они не исчезли, не рассыпались. Самый страшный сон Ч прерванный.
Но ведь сейчас я не спал! Я уже проснулся в никелированной кровати штукат
ура, я вырвался на улицу, и эти скользкие заснеженные тротуары были из яви
. Туфли тонули в снегу, я с тоской вспомнил о пропавших навсегда дворниках
-татарах. Давно, во времена Пахана, дворники в Москве почему-то были татар
ы, которые без всякой техники, одними скребками и метлами поддерживали н
а улицах чистоту. Но татары постепенно исчезли, оставив Москве снег, жидк
ую грязь и печальные последствия своего татаро-монгольского ига.
Честно говоря, сколько я ни раздумывал об этом, других последствий пресл
овутого ига, кроме безобразий на улицах да приятной скуластости наших ба
б, я обнаружить не мог.
О татарском иге вчера говорил Истопник.
Он вообще говорил свободно, хорошо. В его речах была завлекающая раскова
нность провокатора. Он сказал, что любит нашу идеологию за простоту раз д
ля преступности у нас нет корней, значит, она порождается буржуазным вли
янием и наследием татаро-монгольского ига. А то, что татары у нас уже пять
сот лет только дворниками служат, Ч не важно. А то, что только за попытку п
одвергнуться буржуазному влиянию путем знакомства с фирмовым иностран
цем сразу загремишь в КОНТОРУ, Ч и это не важно…
***
Я жил один на необитаемой заснеженной улице мертвого города из страшног
о сна. Улице не было конца Ч только где-то далеко мерцал на перекрестке с
ветофор-мигалка, желтым серным огнем слабо вспыхивал, манил, обещал, гасн
ул, снова манил. На плоских неживых фасадах домов слепо кровянели редкие
окна, воспаленные плафонами.
Нигде ни деревца. Новостройка. Заборы. Вздыбленные плиты, брошенные поло
манные соты огромных тюбингов, навал труб, космические чудища торчащих б
алок, устрашающе застывшие стрелы заиндевевших, укрытых снегом кранов и
экскаваторов. Ни деревца.
Летом Ч если лето сюда приходит Ч здесь должно быть страшнее.
Может бы быть я попал на Марс?
Ч Але, мужик, это место как называется? Ч закричал я навстречу скользящ
ей тени. Тень летела низко над землей в тяжелом сивушном облаке.
Ч Как-как! Известно как Ч Лианозово…
ЕЧ кэ-лэ-мэ-нэ! Как же это меня занесло сюда? Вот те и штукатур!
Впрочем, дело не в ней. Это все проклятый Истопник.
Это он гонит меня сейчас по ужасной улице, замерзшего, с тошнотой под самы
м горлом, в стыде и страхе, без галстука и без кальсон.
Как он вырос вчера за нашим столом, незаметно и прочно! Сначала я думал, чт
о он знакомый какой-то из наших баб. Я не обращал на него внимания, всерьез
его не принимал. Он был ничтожный. Такими бывают беспризорные собаки в да
чных по-селках. Трусливые и наглые.
Как он выглядел? Какое у него лицо? Не помню. Не могу вспомнить. Может, у него
не было лица? Истопник адской котельной, какое у тебя лицо?
Не помню.
Осталось только в памяти, что был он белобрысый, длинный, изгибистый и вес
ь сальный, как выдавленный из носа угорь. Он тихо сидел поначалу, извивалс
я на конце стола. Потом стал подавать реплики. Потом сказал: «А вы знаете э
тот старый анекдот?»
Почему даже истопники рассказывают только старые анекдоты? А бывают ане
кдоты когда-нибудь новыми? Свежими? Молодыми?
Наверное, у анекдотов судьба, как у мужчин: чтобы состояться, стать, остать
ся анекдотом, надо выжить. Анекдоту, как мужику, как коньяку, нужен срок, вы
держка.
Анекдоты никуда не бывают такими, как вчерашняя девочка Люсинда. Она сид
ела рядом, прижимаясь к моему плечу, Ч молодая, загорелая, сладкая, хруст
ящая, как вафельная трубочка с кремом.
Почему же ты, болван, не поехал ночевать к Люсинде?
Почему не лег спать с нею? От ее кожи струятся легкие волны сухого жара. Он
а покусывает меня за плечи, за грудь Ч коротко, жадно, жарко, как ласка.
Проклятый Истопник увел. Втерся за стол, как опытный стукач из КОНТОРЫ.
Как агент мирового сионизма Ч незаметно, неотвратимо, навсегда. Потом р
азозлил, разволновал, навел на скандал, напоил водкой, виски, шампанским и
пивом вперемешку, куда-то незаметно увел Люсинду, всех собутыльников со
гнал прочь и приволок в Лианозово Ч к одноглазому штукатуру, в блевотин
у, душную вонь комнатенки, безнадежность «Кармен», прелой кожи, копеечно
го мыла и селедки, в тяжелую давиловку раскаленных ляжек, на жуткое, казал
ось, навсегда забытое успение Великого Пахана.
Асфальтовая чернота безвидной улицы стала медленно размываться неувер
енной синевой. Тьма холодного воздуха становилась густо-фиолетовой, вла
жной, сочная сиреневость неспешно вымывала из ночи серость и угольный мр
ак. Начался редкий крупный снег. Огромные снежинки, ненатуральные, будто
куски мороженого, опускались отвесно на стылую улицу. На меня, измученно
го.
Зеленая падучая звезда, пронзительная, яростная, летела через улицу.
Она летела мне навстречу. Прямо на меня.
В нефтяном блике лобового стекла зашарпанной желтой «Волги». Такси.
Спасительный корабль, присланный за мной на этот Марс, населенный тенями
и одноглазым штукатуром. Новостройка обреченных.
Ч Такси, такси! Ше-еф!! Ч заорал я истошно, выбегая на проезжую часть, и гор
ло держал спазм, и лопалась от боли башка, и медленно плыла машина Ч будто
страшный сон продолжался. Ч Стой! Я живой! Все погибли, я остался один…
Я дергал ручку притормозившего такси, но дверь была заперта, и шофер разг
оваривал со мной, лишь приоткрыв окно. Может быть, он знал. что здесь все по
гибли, и принимал меня за привидение? Или боялся, что я ограблю его выручку
, а самого убью?
Не бойся, дурачок! Я уже давно никою не убиваю, мне это не нужно, и деньги я з
арабатываю совсем по-другому!
Он бубнил что-то про конец смены, про не по пути, про то, что он не лошадь… Ко
нечно, дурачок, ты не лошадь, это сразу видно. Ты ленивый осел.
Ч Двойной тариф! Ч предложил я и решил: если он откажется, вышвырну его и
з машины, доеду на ней до центра и там брошу. Я не могу больше искать такси. М
еня тошнит, болит голова, меня бьет дрожь, я без галстука и без кальсон. У ме
ня тяжелое похмелье. Я вчера ужасно напился, а потом долго безрадостно тр
удился над толстозадым циклопом. У меня не осталось сил. Их у меня ровно ст
олько, чтобы мгновенно всунуть руку в окошко и пережать этому ослу сонну
ю артерию. Полежит маленько на снегу, не счищенном исчезнувшими татаро-м
онголами, и придет в себя. А я уже буду дома.
Ч Поехали, Ч согласился он, избавив себя от неудобств и лишнего перепуг
а. Он бы ведь потом не смог вспомнить мое лицо, как я не могу вспомнить Исто
пника.
Распахнулась дверца, и я нырнул в тугой теплый пузырь бензино-резино-мас
ляного смрада старой раздрызганной машины. От тепла, механической вони,
ровного покачивания, урчащего гула мотора сразу заклонило меня в вязкий
сон, и я уже почти задремал…
Но вынырнул снова Истопник, сказал тонким злым голосом:"А вы знаете этот с
тарый анекдот?…"
И фиолетовая смерь дремоты изболталась, исчезла в цементной серости нас
тупающего утра. Истопник не пропал, в подбирающемся свете дня он не истая
л, а становился все плотнее, осязаемее, памятнее.
Беспород. Моя мать называла таких ничтожных, невыразительных людишек «б
еспородами».
Из сизой клубящейся мглы похмелья все яснее проступало худосочное вытя
нутое лицо Истопника с тяжелой блямбой носа. У него лицо было, как трефовы
й туз.
Рот Ч подпятник трефового листа Ч растягивался, змеился тонкими губам
и посреди паскудных шуточек и грязных анекдотов, вдруг трагически опуск
ался углами вниз, и тогда казалось, что он сейчас заплачет. Но заплакал он
потом.
В самом конце. Заплакал по-настоящему. И захохотал одновременно Ч радос
тно и освобождение. Будто выполнил ту миссию, нелегкую и опасную задачу, с
которой его прислали ко мне.
Теперь я это вспомнил отчетливо. Значит, ты был, проклятый Истопник!
Машина с рокотом взлетала на распластанный горб путепровода, проскакив
ала под грохочущими арками мостов, обгоняла желтые урчащие коробки авто
бусов Ч консервные банки, плотно набитые несвежей человечиной.
Через красивый вздор нелепых гостиничных трущоб Владыкина с неоновой р
екламой, вспыхивающей загадочно и непристойно: «…ХЕРСКАЯ», сквозь аркти
ческое попыхивание голубовато-синих Марфинских оранжерей, мимо угрожа
ющей черноты останкинской дубравы, в заснеженности и зарешеченности св
оей похожей на брошенное кладбище, под выспренним громадным кукишем тел
евизионной башни, просевшей от нестерпимой тяжести ночи и туч, сожравших
с макушки маячные огни.
Домой, скорее домой!
Лечь в кровать. Нет, сначала в душ. Мне нужна горячая вода почти кипяток. Пр
авда, и он ничего не отмоет, болячек не отмочит.
Ведь его не кипятил в своей котельной адский Истопник?
Он рассказал анекдот. Даже не анекдот, а старую историю, быль. А может быть.
все-таки анекдот Ч кто теперь разберет, что придумали и что было на самом
деле. На смену человеческой беспамятности, ретроградной амнезии пришла
прогрессивная памятливость. Не помним, что было вчера, но помним все, чего
никогда не было.
Рассказал:
… Главный архитектор Москвы Посохин показывал Сталину проект реконстр
укции Красной площади. Он объяснил, что ложноклассическое здание Истори
ческого музея надо будет снести, потом снял с макета торговые ряды ГУМа, н
а месте которых будут воздвигнуты трибуны. Когда архитектор ухватил за к
упол храм Василия Блаженного, желая показать, куда необходимо передвину
ть этот собор. Сталин заревел: «Постав на мэсто, сабака!» Ч и архитектора
унесли с сердечным приступом.
Все за нашим столом хохотали. Истопник, довольный эффектом, холуйски улы
бался и суетливо потирал свои длинные синие, наверняка влажно-холодные
ладони. На нем почему-то была школьная форменная курточка. А я, хоть и не зн
ал, что он Истопник, но все равно удивлялся, почему немолодой человек ходи
т в школьной форме. Может, от бедности? Может быть, это куртка сына? Сын ходи
т в ней утром в школу, вечером папанька Ч в ресторан Дома кино. Почему?
Непорядок.
Из рукавов лезли длинные худые запястья, шершавые, мосластые, а из ворота
вырастал картофельно-бледный росток кадыкастой шеи. Сверху Ч туз треф.
Ч Ха-ха-ха! «Постав на мэсто, сабака!» Ха-ха-ха!…
История, довольно глупая, всем понравилась. Особенно веселился Цезарь Со
леный, сын пролетарского поэта Макса Соленого. которому, судя по псевдон
иму, не давали покоя лавры Горького. Но имя, какое отмусолил этот еврей сво
ему сыночку, говорило о том, что имперской идеи он тоже не чурался.
Цезарь, веселый бабоукладчик, микроскопический писатель, добродушный с
тукачек-любитель, был моим старым другом и помощником.
Мы с ним Ч особое творческое содружество.
Рак-отшельник и актиния.
Я не отшельник. Я рак-общественник. А Цезарь Ч актиния.
Хохочущая крючконосая Актиния кричала через стол его преподобию архим
андриту отцу Александру:
Ч Ты слышишь, отец святой, ничего сказано: «Постав на мэсто!»? А знаешь, как
Сталин пришел в Малый театр после пятилетнего ремонта? Нет? Ну, значит, пр
овожает его на цырлах в императорскую ложу директор театра Шаповалов Ч
редкий прохвост, половину стройматериалов к себе на дачу свез.
Да-а. Сталин берется за ручку ложи и… О ужас! Ручка отрывается и остается в
руке вождя! У всех паралич мгновенный. Сталин протягивает ручку двери Ша
повалову и, не говоря ни слова, поворачивается и уходит. В ту же ночь Шапов
алову Ч палкой по жопе! Большой привет…
ХаЧ ха-ха. Хо-хо-хо. Хи-хи-хи.
Вранье. Сталин никогда не открывал двери сам. У него была мания, что в двер
и может быть запрятан самострел.
Истопник змеился, вился за концом стола, его белесая головка сального уг
ря гнула, беспорядочно перевешивала вялый росток кадыкастой шеи. Разгов
оры о Пахане будто давали ему жизнь, питали его незримой злой энергией.
***
Отец Александр, похожий на румяную бородатую корову, лучился складочкам
и своегоякобыпростодушного лица.Бесхитростный доверчиво-задумчиный л
ик профессионала-фармазонщика. Поглаживая белой ладошкой бороду, сказа
л поэтессе Лиде Розановой, нашей литературной командирше, лауреатке и од
новременно страшной «левачке»:
Ч Помнится мне, была такая смешная история: Сталин узнал, что в Москве на
ходится грузинский епископ преосвященный Ираклий, с которым они вместе
учились в семинарии. За епископом послали, и отец Ираклий, опасаясь рассе
рдить вождя, поехал в гости не в епископском облачении, а в партикулярном
костюме…
Ч Вот как вы сейчас! Ч радостно возник пронзительным голосом Истопник,
тыча мосластой тощей рукой в элегантную финскую тройку попа.
Я радостно захохотал, и все покатились. Поп Александр, решив поучаствова
ть в светской беседе, нарушил закон своего воздержания Ч обязательного
условия трудной жизни лжеца и мистификатора, который всегда должен помн
ить все версии и ипостаси своей многоликой жизни.
Только любимка Цезаря Ч голубоглазая бессмысленная блядушечка Ч нич
его не поняла и беспокойно крутила во все стороны своим легким пластмасс
овым шариком для пинг-понга. Я опасался, что шарик может сорваться у нее с
плеч и закатиться под чужой стол. Иди сыщи его здесь в этом как бы интимном
полумраке!
А она, бедняжка, беспокоилась. Нутром маленького корыстного животного чу
вствовала, что мимо ее нейлоновых губок пронесли кусок удовольствия.
Отсмеялся свое, вынужденное, отец Александр над собой вроде подтрунил, п
омотал своей расчесанной надушенной волосней и закончил историю:
Ч …встретил Сталин отца Ираклия душевно, вспоминали прошлое, пили груз
инское вино, пели песни свои, а уж когда расставались, Сталин подергал епи
скопа за лацкан серого пиджачка и сказал: «Мэня боишься… А Его нэ боишься?
» Ч и показал рукой на небеса…
Ха-ха-ха.
Взвился Истопник, уже изготовился, что-то он хотел сказать или выкрикнут
ь, и сидел он уже не в конце стола, а где-то от меня неподалеку, но Цезарева л
юбимка с безупречной быстротой идиоток сказала отцу Александру:
Ч Говорят, люди носят бороду, если у них какой-то дефект лица. У вас, навер
но, тоже?…
Она, видимо, хотела наверстать незаслуженно упущенное удовольствие. И ар
химандрит ей помог.
Скорбно сказал, сочувственно глядя на нее:
Ч Да. У меня грыжа.
Ч Не может быть! Ч с ужасом и восторгом воскликнула девка под общий хох
от.
Воистину, блядушка Цезаря вне подозрений.
Ч Где ты взял ее. Цезарь? Такую нежную? Ч крикнул я ему.
Ч Внизу, в баре. Там еще есть. Сходить?
Ч Пока не надо, Ч сказал я, обнимая Люсинду, уже хмельной и благостный.
Цезарь принялся за очередной анекдот, а его любимка наклонились ко мне, и
в вырезе платья я увидел круглые и твердые, как гири груди. Не нужен ей ум. А
она шепнула почти обиженно:
Ч Что вы его все Ч цезарь да цезарь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
, замки ваши не помеха.
Ломая потихоньку ригель у последнего, особенно злостного замка, я придум
ал нехитрую шутку: богатые любят замки, а бедные Ч замки.
Жалобно хрустнула пружина убогого запора, я распахнул дверь на лестницу
, и плотный клуб вони в легких, который там, в комнатушке девушки-штукатур
а, считался воздухом, выволок, вышвырнул, вознес меня на улицу.
***
Им даже воздуха нормального не полагается. И это, наверное, правильно.
Мир маленький. Всего в нем мало.
Хорошо бы понять, где я нахожусь. На моей «Омеге» почему-то осталась одна
стрелка, уткнувшаяся между шестеркой и семеркой. Долго смотрел под фонар
ем на странный циферблат-инвалид, пока не появилась вторая стрелка. Она м
едленно, застенчиво выползала из-под первой. Сука. Они совокуплялись. Они
плодили секунды. Они это делали на моей руке, как насекомые.
Секунды, не успев родиться, быстро росли в минуты. Минуты круглились и опу
хали в часы. Те беременели днями. Свалявшись в рыхлый мятый ком, они повора
чивали в квадратном окошке календаря название месяца.
***
Но Истопник сказал вчера, что мне не увидеть следующего месяца. Разве так
ое может быть? Чушь собачья. Ведь этого же никак не может быть!
Ах, если б ты попался мне сейчас, противная свинская крыса! Как раз когда я
застукал на месте свои стрелки жизни. Я бы тебе яйца на уши бубенцами натя
нул! Дерьмо такое.
Но Истопника не было. Была плохо освещенная улица, заснеженная, состояща
я из одинаковых бело-серых с черным крапом домов. Они были безликие и пуга
юще неотличимые. Бело-серые с черным крапом, как тифозные вши.
И людей почти не видно. Где-то вдали, на другой стороне, торопливо сновали
серые озябшие тени, но я боялся им кричать, я не решался остановить их, что
бы они не исчезли, не рассыпались. Самый страшный сон Ч прерванный.
Но ведь сейчас я не спал! Я уже проснулся в никелированной кровати штукат
ура, я вырвался на улицу, и эти скользкие заснеженные тротуары были из яви
. Туфли тонули в снегу, я с тоской вспомнил о пропавших навсегда дворниках
-татарах. Давно, во времена Пахана, дворники в Москве почему-то были татар
ы, которые без всякой техники, одними скребками и метлами поддерживали н
а улицах чистоту. Но татары постепенно исчезли, оставив Москве снег, жидк
ую грязь и печальные последствия своего татаро-монгольского ига.
Честно говоря, сколько я ни раздумывал об этом, других последствий пресл
овутого ига, кроме безобразий на улицах да приятной скуластости наших ба
б, я обнаружить не мог.
О татарском иге вчера говорил Истопник.
Он вообще говорил свободно, хорошо. В его речах была завлекающая раскова
нность провокатора. Он сказал, что любит нашу идеологию за простоту раз д
ля преступности у нас нет корней, значит, она порождается буржуазным вли
янием и наследием татаро-монгольского ига. А то, что татары у нас уже пять
сот лет только дворниками служат, Ч не важно. А то, что только за попытку п
одвергнуться буржуазному влиянию путем знакомства с фирмовым иностран
цем сразу загремишь в КОНТОРУ, Ч и это не важно…
***
Я жил один на необитаемой заснеженной улице мертвого города из страшног
о сна. Улице не было конца Ч только где-то далеко мерцал на перекрестке с
ветофор-мигалка, желтым серным огнем слабо вспыхивал, манил, обещал, гасн
ул, снова манил. На плоских неживых фасадах домов слепо кровянели редкие
окна, воспаленные плафонами.
Нигде ни деревца. Новостройка. Заборы. Вздыбленные плиты, брошенные поло
манные соты огромных тюбингов, навал труб, космические чудища торчащих б
алок, устрашающе застывшие стрелы заиндевевших, укрытых снегом кранов и
экскаваторов. Ни деревца.
Летом Ч если лето сюда приходит Ч здесь должно быть страшнее.
Может бы быть я попал на Марс?
Ч Але, мужик, это место как называется? Ч закричал я навстречу скользящ
ей тени. Тень летела низко над землей в тяжелом сивушном облаке.
Ч Как-как! Известно как Ч Лианозово…
ЕЧ кэ-лэ-мэ-нэ! Как же это меня занесло сюда? Вот те и штукатур!
Впрочем, дело не в ней. Это все проклятый Истопник.
Это он гонит меня сейчас по ужасной улице, замерзшего, с тошнотой под самы
м горлом, в стыде и страхе, без галстука и без кальсон.
Как он вырос вчера за нашим столом, незаметно и прочно! Сначала я думал, чт
о он знакомый какой-то из наших баб. Я не обращал на него внимания, всерьез
его не принимал. Он был ничтожный. Такими бывают беспризорные собаки в да
чных по-селках. Трусливые и наглые.
Как он выглядел? Какое у него лицо? Не помню. Не могу вспомнить. Может, у него
не было лица? Истопник адской котельной, какое у тебя лицо?
Не помню.
Осталось только в памяти, что был он белобрысый, длинный, изгибистый и вес
ь сальный, как выдавленный из носа угорь. Он тихо сидел поначалу, извивалс
я на конце стола. Потом стал подавать реплики. Потом сказал: «А вы знаете э
тот старый анекдот?»
Почему даже истопники рассказывают только старые анекдоты? А бывают ане
кдоты когда-нибудь новыми? Свежими? Молодыми?
Наверное, у анекдотов судьба, как у мужчин: чтобы состояться, стать, остать
ся анекдотом, надо выжить. Анекдоту, как мужику, как коньяку, нужен срок, вы
держка.
Анекдоты никуда не бывают такими, как вчерашняя девочка Люсинда. Она сид
ела рядом, прижимаясь к моему плечу, Ч молодая, загорелая, сладкая, хруст
ящая, как вафельная трубочка с кремом.
Почему же ты, болван, не поехал ночевать к Люсинде?
Почему не лег спать с нею? От ее кожи струятся легкие волны сухого жара. Он
а покусывает меня за плечи, за грудь Ч коротко, жадно, жарко, как ласка.
Проклятый Истопник увел. Втерся за стол, как опытный стукач из КОНТОРЫ.
Как агент мирового сионизма Ч незаметно, неотвратимо, навсегда. Потом р
азозлил, разволновал, навел на скандал, напоил водкой, виски, шампанским и
пивом вперемешку, куда-то незаметно увел Люсинду, всех собутыльников со
гнал прочь и приволок в Лианозово Ч к одноглазому штукатуру, в блевотин
у, душную вонь комнатенки, безнадежность «Кармен», прелой кожи, копеечно
го мыла и селедки, в тяжелую давиловку раскаленных ляжек, на жуткое, казал
ось, навсегда забытое успение Великого Пахана.
Асфальтовая чернота безвидной улицы стала медленно размываться неувер
енной синевой. Тьма холодного воздуха становилась густо-фиолетовой, вла
жной, сочная сиреневость неспешно вымывала из ночи серость и угольный мр
ак. Начался редкий крупный снег. Огромные снежинки, ненатуральные, будто
куски мороженого, опускались отвесно на стылую улицу. На меня, измученно
го.
Зеленая падучая звезда, пронзительная, яростная, летела через улицу.
Она летела мне навстречу. Прямо на меня.
В нефтяном блике лобового стекла зашарпанной желтой «Волги». Такси.
Спасительный корабль, присланный за мной на этот Марс, населенный тенями
и одноглазым штукатуром. Новостройка обреченных.
Ч Такси, такси! Ше-еф!! Ч заорал я истошно, выбегая на проезжую часть, и гор
ло держал спазм, и лопалась от боли башка, и медленно плыла машина Ч будто
страшный сон продолжался. Ч Стой! Я живой! Все погибли, я остался один…
Я дергал ручку притормозившего такси, но дверь была заперта, и шофер разг
оваривал со мной, лишь приоткрыв окно. Может быть, он знал. что здесь все по
гибли, и принимал меня за привидение? Или боялся, что я ограблю его выручку
, а самого убью?
Не бойся, дурачок! Я уже давно никою не убиваю, мне это не нужно, и деньги я з
арабатываю совсем по-другому!
Он бубнил что-то про конец смены, про не по пути, про то, что он не лошадь… Ко
нечно, дурачок, ты не лошадь, это сразу видно. Ты ленивый осел.
Ч Двойной тариф! Ч предложил я и решил: если он откажется, вышвырну его и
з машины, доеду на ней до центра и там брошу. Я не могу больше искать такси. М
еня тошнит, болит голова, меня бьет дрожь, я без галстука и без кальсон. У ме
ня тяжелое похмелье. Я вчера ужасно напился, а потом долго безрадостно тр
удился над толстозадым циклопом. У меня не осталось сил. Их у меня ровно ст
олько, чтобы мгновенно всунуть руку в окошко и пережать этому ослу сонну
ю артерию. Полежит маленько на снегу, не счищенном исчезнувшими татаро-м
онголами, и придет в себя. А я уже буду дома.
Ч Поехали, Ч согласился он, избавив себя от неудобств и лишнего перепуг
а. Он бы ведь потом не смог вспомнить мое лицо, как я не могу вспомнить Исто
пника.
Распахнулась дверца, и я нырнул в тугой теплый пузырь бензино-резино-мас
ляного смрада старой раздрызганной машины. От тепла, механической вони,
ровного покачивания, урчащего гула мотора сразу заклонило меня в вязкий
сон, и я уже почти задремал…
Но вынырнул снова Истопник, сказал тонким злым голосом:"А вы знаете этот с
тарый анекдот?…"
И фиолетовая смерь дремоты изболталась, исчезла в цементной серости нас
тупающего утра. Истопник не пропал, в подбирающемся свете дня он не истая
л, а становился все плотнее, осязаемее, памятнее.
Беспород. Моя мать называла таких ничтожных, невыразительных людишек «б
еспородами».
Из сизой клубящейся мглы похмелья все яснее проступало худосочное вытя
нутое лицо Истопника с тяжелой блямбой носа. У него лицо было, как трефовы
й туз.
Рот Ч подпятник трефового листа Ч растягивался, змеился тонкими губам
и посреди паскудных шуточек и грязных анекдотов, вдруг трагически опуск
ался углами вниз, и тогда казалось, что он сейчас заплачет. Но заплакал он
потом.
В самом конце. Заплакал по-настоящему. И захохотал одновременно Ч радос
тно и освобождение. Будто выполнил ту миссию, нелегкую и опасную задачу, с
которой его прислали ко мне.
Теперь я это вспомнил отчетливо. Значит, ты был, проклятый Истопник!
Машина с рокотом взлетала на распластанный горб путепровода, проскакив
ала под грохочущими арками мостов, обгоняла желтые урчащие коробки авто
бусов Ч консервные банки, плотно набитые несвежей человечиной.
Через красивый вздор нелепых гостиничных трущоб Владыкина с неоновой р
екламой, вспыхивающей загадочно и непристойно: «…ХЕРСКАЯ», сквозь аркти
ческое попыхивание голубовато-синих Марфинских оранжерей, мимо угрожа
ющей черноты останкинской дубравы, в заснеженности и зарешеченности св
оей похожей на брошенное кладбище, под выспренним громадным кукишем тел
евизионной башни, просевшей от нестерпимой тяжести ночи и туч, сожравших
с макушки маячные огни.
Домой, скорее домой!
Лечь в кровать. Нет, сначала в душ. Мне нужна горячая вода почти кипяток. Пр
авда, и он ничего не отмоет, болячек не отмочит.
Ведь его не кипятил в своей котельной адский Истопник?
Он рассказал анекдот. Даже не анекдот, а старую историю, быль. А может быть.
все-таки анекдот Ч кто теперь разберет, что придумали и что было на самом
деле. На смену человеческой беспамятности, ретроградной амнезии пришла
прогрессивная памятливость. Не помним, что было вчера, но помним все, чего
никогда не было.
Рассказал:
… Главный архитектор Москвы Посохин показывал Сталину проект реконстр
укции Красной площади. Он объяснил, что ложноклассическое здание Истори
ческого музея надо будет снести, потом снял с макета торговые ряды ГУМа, н
а месте которых будут воздвигнуты трибуны. Когда архитектор ухватил за к
упол храм Василия Блаженного, желая показать, куда необходимо передвину
ть этот собор. Сталин заревел: «Постав на мэсто, сабака!» Ч и архитектора
унесли с сердечным приступом.
Все за нашим столом хохотали. Истопник, довольный эффектом, холуйски улы
бался и суетливо потирал свои длинные синие, наверняка влажно-холодные
ладони. На нем почему-то была школьная форменная курточка. А я, хоть и не зн
ал, что он Истопник, но все равно удивлялся, почему немолодой человек ходи
т в школьной форме. Может, от бедности? Может быть, это куртка сына? Сын ходи
т в ней утром в школу, вечером папанька Ч в ресторан Дома кино. Почему?
Непорядок.
Из рукавов лезли длинные худые запястья, шершавые, мосластые, а из ворота
вырастал картофельно-бледный росток кадыкастой шеи. Сверху Ч туз треф.
Ч Ха-ха-ха! «Постав на мэсто, сабака!» Ха-ха-ха!…
История, довольно глупая, всем понравилась. Особенно веселился Цезарь Со
леный, сын пролетарского поэта Макса Соленого. которому, судя по псевдон
иму, не давали покоя лавры Горького. Но имя, какое отмусолил этот еврей сво
ему сыночку, говорило о том, что имперской идеи он тоже не чурался.
Цезарь, веселый бабоукладчик, микроскопический писатель, добродушный с
тукачек-любитель, был моим старым другом и помощником.
Мы с ним Ч особое творческое содружество.
Рак-отшельник и актиния.
Я не отшельник. Я рак-общественник. А Цезарь Ч актиния.
Хохочущая крючконосая Актиния кричала через стол его преподобию архим
андриту отцу Александру:
Ч Ты слышишь, отец святой, ничего сказано: «Постав на мэсто!»? А знаешь, как
Сталин пришел в Малый театр после пятилетнего ремонта? Нет? Ну, значит, пр
овожает его на цырлах в императорскую ложу директор театра Шаповалов Ч
редкий прохвост, половину стройматериалов к себе на дачу свез.
Да-а. Сталин берется за ручку ложи и… О ужас! Ручка отрывается и остается в
руке вождя! У всех паралич мгновенный. Сталин протягивает ручку двери Ша
повалову и, не говоря ни слова, поворачивается и уходит. В ту же ночь Шапов
алову Ч палкой по жопе! Большой привет…
ХаЧ ха-ха. Хо-хо-хо. Хи-хи-хи.
Вранье. Сталин никогда не открывал двери сам. У него была мания, что в двер
и может быть запрятан самострел.
Истопник змеился, вился за концом стола, его белесая головка сального уг
ря гнула, беспорядочно перевешивала вялый росток кадыкастой шеи. Разгов
оры о Пахане будто давали ему жизнь, питали его незримой злой энергией.
***
Отец Александр, похожий на румяную бородатую корову, лучился складочкам
и своегоякобыпростодушного лица.Бесхитростный доверчиво-задумчиный л
ик профессионала-фармазонщика. Поглаживая белой ладошкой бороду, сказа
л поэтессе Лиде Розановой, нашей литературной командирше, лауреатке и од
новременно страшной «левачке»:
Ч Помнится мне, была такая смешная история: Сталин узнал, что в Москве на
ходится грузинский епископ преосвященный Ираклий, с которым они вместе
учились в семинарии. За епископом послали, и отец Ираклий, опасаясь рассе
рдить вождя, поехал в гости не в епископском облачении, а в партикулярном
костюме…
Ч Вот как вы сейчас! Ч радостно возник пронзительным голосом Истопник,
тыча мосластой тощей рукой в элегантную финскую тройку попа.
Я радостно захохотал, и все покатились. Поп Александр, решив поучаствова
ть в светской беседе, нарушил закон своего воздержания Ч обязательного
условия трудной жизни лжеца и мистификатора, который всегда должен помн
ить все версии и ипостаси своей многоликой жизни.
Только любимка Цезаря Ч голубоглазая бессмысленная блядушечка Ч нич
его не поняла и беспокойно крутила во все стороны своим легким пластмасс
овым шариком для пинг-понга. Я опасался, что шарик может сорваться у нее с
плеч и закатиться под чужой стол. Иди сыщи его здесь в этом как бы интимном
полумраке!
А она, бедняжка, беспокоилась. Нутром маленького корыстного животного чу
вствовала, что мимо ее нейлоновых губок пронесли кусок удовольствия.
Отсмеялся свое, вынужденное, отец Александр над собой вроде подтрунил, п
омотал своей расчесанной надушенной волосней и закончил историю:
Ч …встретил Сталин отца Ираклия душевно, вспоминали прошлое, пили груз
инское вино, пели песни свои, а уж когда расставались, Сталин подергал епи
скопа за лацкан серого пиджачка и сказал: «Мэня боишься… А Его нэ боишься?
» Ч и показал рукой на небеса…
Ха-ха-ха.
Взвился Истопник, уже изготовился, что-то он хотел сказать или выкрикнут
ь, и сидел он уже не в конце стола, а где-то от меня неподалеку, но Цезарева л
юбимка с безупречной быстротой идиоток сказала отцу Александру:
Ч Говорят, люди носят бороду, если у них какой-то дефект лица. У вас, навер
но, тоже?…
Она, видимо, хотела наверстать незаслуженно упущенное удовольствие. И ар
химандрит ей помог.
Скорбно сказал, сочувственно глядя на нее:
Ч Да. У меня грыжа.
Ч Не может быть! Ч с ужасом и восторгом воскликнула девка под общий хох
от.
Воистину, блядушка Цезаря вне подозрений.
Ч Где ты взял ее. Цезарь? Такую нежную? Ч крикнул я ему.
Ч Внизу, в баре. Там еще есть. Сходить?
Ч Пока не надо, Ч сказал я, обнимая Люсинду, уже хмельной и благостный.
Цезарь принялся за очередной анекдот, а его любимка наклонились ко мне, и
в вырезе платья я увидел круглые и твердые, как гири груди. Не нужен ей ум. А
она шепнула почти обиженно:
Ч Что вы его все Ч цезарь да цезарь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10