Восхитительно! шепчет он, огонь и лед, лучшее от обоих миров, так похоже на вас двоих, — Анне остается только уйти, гости оттесняют ее, будто рады избавиться. Она ищет Мюриет, высматривает ее крохотную фигурку или узкое личико, берет еще один бокал с подноса, словно ей нужно за что-то держаться, но девочки не видно, и ей хочется дышать полной грудью, и вздох растет в груди, и наконец она не может больше оставаться в комнате.
Она идет к ближайшей двери. За дверью высокий холл без лестниц, стертая резьба по базальту. Она минует холл, и комнаты, где люди болтают о своей генеалогии, и любовных связях, и акульих зубах, и о том, что кого-то публично отвергли; комнаты, где говорят о бессмертных душах; комнаты, где танцуют в одиночку и парами; комнаты, где канделябры — словно охотничьи рога; комнаты со скульптурами в огнях иллюминации; комнату со скользящими дверями, неотличимыми от стекла вокруг, и за ними галерея с видом на гавань и реку, световые мозаики на воде, и ночной воздух пахнет порохом, который для Анны всегда был запахом перемен и листопада, переворота и падения, и после этой ночи навсегда им останется.
Дверь закрылась позади нее. Гомон мгновенно пропал. Словно толпа, сквозь которую Анна прошла, перестала существовать, словно зимний бал — это лишь акустика — смех, музыка и порочность, — и тишина может выключить его, как свет.
Глаза привыкают к темноте. Балконы, зиккурат террас, на всех ярусах каскады зелени. Каждая галерея обегает крыло и сворачивает к юго-востоку. По всей длине балконов ниши со скамейками, большинство пустые, только в самых уединенных темнеют фигуры. Негр в темном костюме стоит неподалеку в одиночестве, облокотившись на перила. Мигает огонек его сигареты или сигары. Она не видит Джона, если он вообще здесь.
Она закрывает глаза и глубоко вдыхает, будто вынырнув к воздуху. Снег уже перестал, призрачно-нереальный, но воздух холоднее после снегопада. Пол влажный от растаявших хлопьев.
— Как я выгляжу?
Она открывает глаза. Возле нее никого. Чревовещание какое-то. Негр стоит, смущая ее пристальным взглядом, не подавая вида, что разговаривал. Но других людей рядом нет. Или же этот кто-то наверху, или внизу, вне поля зрения.
— Простите, — говорит она мужчине у перил, — вы что-то сказали?
— Вы смотрели на меня. — На этот раз она замечает, как двигаются его губы. — И как я выгляжу? — Выговор густо-черный, лондонский, отточенный деньгами, образованием и чем-то африканским, остатками элегантности и богатства.
— С пьяных глаз симпатичный, — откровенно говорит она, поскольку все ее запасы вежливости истощились, и немедленно сожалеет, и благодарна мужчине, когда он улыбается и пьяно кивает.
— Моих пьяных или ваших?
— Я еще не пила, — лжет она.
— Значит, с моих, — говорит мужчина, и теперь, когда он повернулся к ней лицом, она может хорошенько его рассмотреть. Худой и нескладный, кожа очень темная. Волосы подсфижены чудно, неровно, торчат косматыми клочьями. Что-то в нем смутно знакомое, будто он из тех почти-знаменитостей. Под пристальным взглядом Анны он становится к ней одной щекой, потом другой, как во время бритья, и отворачивается.
— Хорошая ночь.
— Да.
— Может, тут все ночи хорошие.
— Может быть, — говорит Анна. Они стоят минуту — чужаки, вместе глядят ввысь, как туристы в кафедральном соборе. — Хотя я так не думаю.
— Чужой мед всегда слаще. Вы согласны? И звезды ярче. Знаете, — говорит он, — а я вас знаю.
— Неужели?
— Точно. Мы уже встречались.
— Вот как, — отвечает она, и он ухмыляется, мило флиртует.
— Думаете, не встречались?
— Простите, не…
— Не имели такого удовольствия?
— Да. — Теперь она тоже невольно улыбается. Он опирается на локоть и шарит в кармане пиджака.
— Вот, — говорит он, и Анна берет карточку, поворачивает медный прямоугольник к огням порта.
ТУНДЕ ФИНЧ ТРЭШ-ФЕЛЬДШЕР, СПЕЦИАЛИСТ ПО АНТИВИРУСАМ, КРИПТОГРАФ, ДИРЕКТОР ПОП
Мы работаем в темноте, мы даем то, что имеем,
Наши сомнения — наша страсть,
наша страсть — наша работа.
— Тунде Финч, — безразлично читает она.
— Тунде, пожалуйста.
— Тунде, — говорит она. — я слышала о вас.
— Хорошее, надеюсь?
— Мне говорили, вы искали меня.
— И вот я вас нашел, — отвечает он, — или мы нашли друг друга. В любом случае, лучше поздно, чем никогда. — Но Анна уже не слушает его. Она отматывает воспоминания далеко назад, потом вперед. Голос мужчины эхом возвращается к ней.
— Анна Мур, не так ли? Приятно познакомиться. Я прослушал, кого вы представляете…
— «СофтМарк», — говорит она, — октябрь.
— Точно.
— Вы были в зале — в зале, где деньги делаются без вмешательства человека, — на приеме для акционеров.
— И опять верно.
— Я не вспомнила вас, простите…
— Эй. Я привык. Но я вас помню.
— Вы работаете в «СофтМарк»?
— Нет! — Он смеется. — Я акционер, за грехи мои. Иногда это значит пробыть внутри хотя бы час, прежде чем меня проводят к дверям. Мое главное преимущество в том, что Лоу никогда не устраивают сцен, если могут их избежать. Если б они могли купить невидимость, вы знаете, я думаю, они бы так и поступили. Нет, я тот, кого вы назвали бы активистом.
— Вы говорили с Джоном. — Но Тунде смеется громче, заразительно, глубоким голосом, хаа-хаха.
— Нет, я никогда не разговаривал с мистером Лоу. Или, по крайней мере, он никогда не разговаривал со мной. Я с ним знакомился много раз, но нам все как-то не удавалось поговорить…
Его голос затихает. Тунде снова отворачивается от Анны, тревожно смотрит на освещенную гавань. Горячность не идет ему, хотя черты лица легко к ней приспосабливаются, словно тревога живет в нем долгие годы.
— Анна, — говорит она, и протягивает руку, так что Тунде Финч вытряхивает себя из задумчивости, пожимает ее.
— Анна Мур. Я знаю.
Она двумя пальцами протягивает ему карточку.
— Так вы криптограф? Сегодня вас тут много.
— Похоже на то. — Он не берет карточку. Анна прячет ее в карман.
— И трэш-фельдшер, что бы это ни значило. — Он снова смеется, добродушно, приятно.
— Трэш-фельдшер — это смесь двух терминов. Я лечу компьютеры, удаляю разные бесполезные данные — трэш, который перезагружает систему, наносит ущерб, ослабляет защиту. Я фельдшер, исцеляю повреждения и слабость. И, как написано на моей визитке, я примерно так же работаю с вирусами.
— Вы компьютерный хакер, — говорит она, и он улыбается, не разжимая губ.
— Хакер для друзей, кракер для врагов.
— И в чем разница?
— Кракер ломает систему за деньги или ради удовольствия. Хакер это делает, только чтобы найти слабые места. Я считаю себя профессиональным хакером.
— И вы хакер и есть?
— Иногда. Было время, когда я сам писал вирусы — как мистер Лоу, — и мне это нравилось. Но теперь компании, против которых я работал, приглашают меня работать на них. И я принимаю приглашения, когда меня устраивает цена.
— А в остальное время?
— А остальное время принадлежит мне, я глава интернет-сообщества профессионалов и любителей моего дела. Мы называем себя Профессионалы Обратного Программирования.
— ПОП. — Она допивает остатки в своем бокале. — Забавно. И это название я тоже знаю.
— Тогда примите мои поздравления, — говорит Тунде, улыбаясь, но невесело. — Вы одна из немногих.
— Я искала информацию о Джоне. Я почти навестила ваш сайт.
— Выходит, мистер Лоу свел нас не однажды. На нашем форуме часто обсуждают его работу.
— Профессионалы обратного программирования. Неплохое название. Мне должно быть страшно?
— Нет, пока у вас нет характерной фобии перетрудившихся и дистрофичных компьютерных программистов. — И добавляет неожиданно серьезно: — Но нам всем стоит бояться, раз уж вы спросили.
— Понятно, — говорит Анна, будто и впрямь понимает. Вспоминает слова Аннели: Они всегда каким-то образом сюда проползают, и всегда такие таинственные. Можно подумать, знают что-то, чего не знаем мы. — И что вы делаете со всей этой властью?
— Мы пытаемся расширить поле применения хакерской философии. Тестирование, исключение уязвимости и тем самым усиление защиты.
— Достаточно честно. Звучит неплохо. — Она опирается на перила рядом с ним. Террасы спускаются вниз гигантскими ступенями. — Не думаю, чтобы мне доводилось прежде сталкиваться с хакерами-философами. Или даже не философами.
— Вы встречались со мной.
— Я имею в виду по работе.
Он снова кивает, медленно, почти кланяется.
— Мы что-то вроде черного рынка.
До нее доходит медленнее, чем ей хотелось бы. Больше времени на ответ.
— Не помню, чтобы я говорила вам, чем я занимаюсь.
— Не говорили.
— И что еще вы обо мне знаете? — Он неловко покашливает.
— Простите, если я смутил вас. Моя работа заключается в том, чтобы быть в курсе дел мистера Лоу. Так получилось, что вы оказались связаны с ним. В «СофтМарк» я попытался выяснить, кто вы. К сожалению, меня попросили уйти, прежде чем я смог это сделать. Когда я узнал, что вы работаете в Налоговой, что вы, некоторым образом, власть, я подумал, что, возможно, вы сумели бы мне помочь. Я пытался связаться с вами, но вы ни разу не ответили — возможно, мой адрес не внушил вам доверия. Затем, когда я получил список гостей на сегодняшний вечер, я увидел там ваше имя. Я подумал, что, если смогу встретиться с вами, поговорить, если вы хотя бы выслушаете…
— Что я должна выслушать?
— То, что мы должны вам сказать.
— Мы?
— Профессионалы…
— Конечно. Вообще-то я не уверена…
— Анна, сколько времени вы потратили, размышляя о том, чем на самом деле занимается мистер Лоу? Криптографией?
— Очень много. Это значит — нет, спасибо, если для вас это одно и то же.
— Но это не одно и то же. Можно, прошу вас, можно я объясню?
— Мне кажется, вы в любом случае станете объяснять, — говорит она, и второй криптограф вздыхает, разглядывая ее, пока она не смеется, громко и принужденно, над его серьезностью.
— Криптография — прекрасная наука.
— Неужели?
— Да. Это наука сокрытия, а укрывательство бывает прекрасно. Криптография может взять алфавит и складывать его внутрь себя, снова и снова, как оригами, пока буквы не станут цифрами, а цифры — двоичным кодом. Она может спрятать чертеж оружия в разговоре о снеге, в пятнах света на поезде, в генетической структуре цветка. Но она может и раскрыть все это. Искусство прятать — это еще искусство раскрывать секреты. Это наука создателей кодов, но это и наша наука. Ответственность тех, кто коды ломает.
Он говорит тихо и быстро, его лицо мрачнеет от подступающего разочарования. Он не смотрит на Анну, словно, думает она, боится, что она его прервет. Будто поднимет глаза — и ее не окажется.
— Иногда эти профессии суть одно и то же. Кодеры и хакеры не всегда враждуют. Волей-неволей мы партнеры в процессе изобретения. И все потому, что единственный способ сделать код сильнее — узнать, в чем его слабость. И покуда код не взломан, нет другого способа узнать наверняка, где его слабое место. Это парадокс: единственный путь действительно проверить код — сломать его. Без нас, хакеров и взломщиков, может вообще не быть никаких кодов. Никто не станет создавать второй код, если не взломан первый. Но история криптографии говорит нам, что какова бы ни была слабость, всегда найдется кто-нибудь, кто ее отыщет. Вне зависимости от мотивации, кто-нибудь непременно попытается. И слабость всегда обнаружится.
Он смотрит на нее, серьезно и терпеливо, с надеждой, умоляюще, во мраке глаза кажутся белыми.
— Вы понимаете, о чем я говорю?
— Да, — говорит она. — Нет. Простите.
— Ничего страшного. Я говорю о первом законе криптографии, — говорит Тунде. — Первое правило: нет кода, который нельзя сломать. Нет такой вещи, как идеальный код…
— Анна? Анна-а-аа!
Детский голос переливается, отражаясь от террас сверху или снизу, трудно сказать в темноте. Тунде приходится умолкнуть. Он резко оглядывается — как нарушитель, успевает подумать Анна, — и она тянется к нему, алкоголь поет в ее крови.
— Постойте. Тунде — я слушаю. Я хочу понять. Объясните еще раз…
— Позвоните мне.
— Нет, подождите, не надо…
— Позвоните мне, — быстро повторяет он, отталкивает ее руку и быстро уходит прочь.
— Тунде!
— Вот вы где.
Она поднимает глаза. Над перилами вверху торчит голова Мюриет, без тела, смотрит вниз.
— Что вы тут делаете?
— Ничего, — говорит Анна, — разговариваю.
— С кем? — Острое любопытство. И, не успевает Анна ответить: — Как вы тут оказались?
— Не знаю.
Мюриет клацает зубами.
— Погодите. Я сейчас спущусь. — Ее лицо пропадает из виду. — Не двигайтесь!
— Не буду, — говорит она себе самой, поскольку ее больше никто не слышит и стоит неподвижно, алкоголь тупой болью отдается в затылке.
Она закрывает глаза, массирует веки и представляет, как отступает боль. В темноте она думает о холоде, медленно обнимающем стены Эрит-Рич. Скоро сюда опять вернется зима, как в тот раз, когда Анна впервые сюда попала. Гравий ворчит под колесами. Женщина у воды. Смех Натана.
Она так и не привыкла к тому, какой эффект оказывает на людей ее профессия. Ей никогда не было спокойно от беспокойства людей, в отличие от Карла или Дженет, которые наслаждались их ненавистью. Но теперь она тупо гадает, не она ли напугала Натана на пляже, и не было ли ее присутствие большей случайностью, чем ей казалось. Она складывает вместе то, что могло и должно было напугать его в тишине, пока он плыл к людям на берегу. Что-то общее между отцом и сыном. Секрет, состоящий из цифр. Непроизносимое, немыслимое.
Теперь ей кажется, что представить это совсем не трудно. Она спрашивает себя, знала ли с самого начала. Но ведь она медленно думает, Анна, она подходит для своей работы. Не блестящий мыслитель, всего лишь прилежный. Этот ее талант — не пропускать ничего — требует времени.
Ночные разговоры беспорядочно возвращаются к ней. Она щурится, пытаясь отвлечься, но голоса возвышаются в маленькой комнате, отражаются эхом, неразборчивые, невнятные, тянут, изводят ее, повторяют ее имя снова и снова.
— Анна. Анна? Анна…
— Что еще?
Она сама удивлена своей резкостью. Мюриет рядом, серьезная, захвачена врасплох. В руках у девочки разрисованная бамбуковая тарелка, покрытая салфеткой.
— Я принесла вам еду. Они отложили для вас. Они не хотели, но я их заставила. А когда вы ушли, я вас потеряла. Наверное, все еще холодное, — говорит она тихо, удрученно. — Вы можете не есть, если не хотите.
— Нет, — слабо говорит Анна, — я хочу.
— Ну, неважно. Держите. Вы хорошо себя чувствуете?
— Да.
— Хотите посидеть?
— Нет, нет.
— Вы на меня сердитесь?
— Нет. — Она берет тарелку. — Прости, милая. Ты тут ни при чем. Я слишком много выпила. И думала о ком-то другом.
— Неважно, — повторяет Мюриет. И потом любопытство тоненьким лезвием прорезается в ее голосе: — О ком?
— Ни о ком.
— Это не может быть никто, если вы сказали «кто-то».
Как будто это важно, думает она. Как будто важно, что я сказала. Инспектор, которому нечего инспектировать, годится только на то, чтобы слушать. Как ребенок; и слушать, кроме ребенка, некому.
Она снимает салфетку с тарелки, ест. Севиче холодные и тонкие, как снег, сладковатые, с уксусным привкусом.
— Я думала о Натане и его отце.
— А. Вы на них сердитесь?
— Не знаю.
— Как это вы не знаете, сердитесь или нет?
— Это долгая история. — И прежде чем девочка успевает спросить неизбежное, говорит: — Вкусно.
— Правда? — Мюриет сияет. — Натан сказал, они ядовитые.
Она радуется, что есть повод рассмеяться.
— Ну да. Ядовитые. И поэтому ты приберегла несколько штук специально для меня?
Мюриет пожимает плечами.
— Вы доели?
— Доела.
— Хорошо. Теперь смотрите. Правда, они красивые? — говорит Мюриет, и Анна следит за ее взглядом. В гавани дюжина кораблей неподвижно стоят на своих глубоководных стоянках, в редких огнях иллюминации. В полумраке сложно определить их размеры. Самые большие скорее корабли, чем яхты, ближайшая превышает в длину сотню футов от носа до кормы, главная мачта высотой в половину длины.
— Это яхта Натана, — говорит Мюриет — шепчет, словно яхты — лошади, которых можно спугнуть, — и сначала Анна не понимает, вопрос замирает у нее на губах, а потом до нее доходит, что ближайшая яхта принадлежит Лоу. Это как впервые увидеть Джона во плоти — так много об этом слышать и почти не поверить, увидев. Яхта с тридцатью семью каютами, и некоторые играют музыку, любую, какую попросишь. Только назови.
— Правда, красивые?
— Очень, — говорит Анна, но без убежденности. Мюриет начинает беспокоиться.
— Я думаю, они прекрасные.
— Конечно.
— Вот я чего хочу. Когда разбогатею, у меня будет такая.
— И что ты собираешься с ней делать?
— Я возьму Натана. Возьму его, и мы уплывем прочь отсюда, на запад. — Она декламирует фразу, как будто выучила наизусть. Будто слова написаны большими буквами: УПЛЫТЬ ПРОЧЬ.
— Я искала его, — говорит Анна, и Мюриет стонет:
— Вы всегда кого-то ищете.
— И что в этом плохого?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Она идет к ближайшей двери. За дверью высокий холл без лестниц, стертая резьба по базальту. Она минует холл, и комнаты, где люди болтают о своей генеалогии, и любовных связях, и акульих зубах, и о том, что кого-то публично отвергли; комнаты, где говорят о бессмертных душах; комнаты, где танцуют в одиночку и парами; комнаты, где канделябры — словно охотничьи рога; комнаты со скульптурами в огнях иллюминации; комнату со скользящими дверями, неотличимыми от стекла вокруг, и за ними галерея с видом на гавань и реку, световые мозаики на воде, и ночной воздух пахнет порохом, который для Анны всегда был запахом перемен и листопада, переворота и падения, и после этой ночи навсегда им останется.
Дверь закрылась позади нее. Гомон мгновенно пропал. Словно толпа, сквозь которую Анна прошла, перестала существовать, словно зимний бал — это лишь акустика — смех, музыка и порочность, — и тишина может выключить его, как свет.
Глаза привыкают к темноте. Балконы, зиккурат террас, на всех ярусах каскады зелени. Каждая галерея обегает крыло и сворачивает к юго-востоку. По всей длине балконов ниши со скамейками, большинство пустые, только в самых уединенных темнеют фигуры. Негр в темном костюме стоит неподалеку в одиночестве, облокотившись на перила. Мигает огонек его сигареты или сигары. Она не видит Джона, если он вообще здесь.
Она закрывает глаза и глубоко вдыхает, будто вынырнув к воздуху. Снег уже перестал, призрачно-нереальный, но воздух холоднее после снегопада. Пол влажный от растаявших хлопьев.
— Как я выгляжу?
Она открывает глаза. Возле нее никого. Чревовещание какое-то. Негр стоит, смущая ее пристальным взглядом, не подавая вида, что разговаривал. Но других людей рядом нет. Или же этот кто-то наверху, или внизу, вне поля зрения.
— Простите, — говорит она мужчине у перил, — вы что-то сказали?
— Вы смотрели на меня. — На этот раз она замечает, как двигаются его губы. — И как я выгляжу? — Выговор густо-черный, лондонский, отточенный деньгами, образованием и чем-то африканским, остатками элегантности и богатства.
— С пьяных глаз симпатичный, — откровенно говорит она, поскольку все ее запасы вежливости истощились, и немедленно сожалеет, и благодарна мужчине, когда он улыбается и пьяно кивает.
— Моих пьяных или ваших?
— Я еще не пила, — лжет она.
— Значит, с моих, — говорит мужчина, и теперь, когда он повернулся к ней лицом, она может хорошенько его рассмотреть. Худой и нескладный, кожа очень темная. Волосы подсфижены чудно, неровно, торчат косматыми клочьями. Что-то в нем смутно знакомое, будто он из тех почти-знаменитостей. Под пристальным взглядом Анны он становится к ней одной щекой, потом другой, как во время бритья, и отворачивается.
— Хорошая ночь.
— Да.
— Может, тут все ночи хорошие.
— Может быть, — говорит Анна. Они стоят минуту — чужаки, вместе глядят ввысь, как туристы в кафедральном соборе. — Хотя я так не думаю.
— Чужой мед всегда слаще. Вы согласны? И звезды ярче. Знаете, — говорит он, — а я вас знаю.
— Неужели?
— Точно. Мы уже встречались.
— Вот как, — отвечает она, и он ухмыляется, мило флиртует.
— Думаете, не встречались?
— Простите, не…
— Не имели такого удовольствия?
— Да. — Теперь она тоже невольно улыбается. Он опирается на локоть и шарит в кармане пиджака.
— Вот, — говорит он, и Анна берет карточку, поворачивает медный прямоугольник к огням порта.
ТУНДЕ ФИНЧ ТРЭШ-ФЕЛЬДШЕР, СПЕЦИАЛИСТ ПО АНТИВИРУСАМ, КРИПТОГРАФ, ДИРЕКТОР ПОП
Мы работаем в темноте, мы даем то, что имеем,
Наши сомнения — наша страсть,
наша страсть — наша работа.
— Тунде Финч, — безразлично читает она.
— Тунде, пожалуйста.
— Тунде, — говорит она. — я слышала о вас.
— Хорошее, надеюсь?
— Мне говорили, вы искали меня.
— И вот я вас нашел, — отвечает он, — или мы нашли друг друга. В любом случае, лучше поздно, чем никогда. — Но Анна уже не слушает его. Она отматывает воспоминания далеко назад, потом вперед. Голос мужчины эхом возвращается к ней.
— Анна Мур, не так ли? Приятно познакомиться. Я прослушал, кого вы представляете…
— «СофтМарк», — говорит она, — октябрь.
— Точно.
— Вы были в зале — в зале, где деньги делаются без вмешательства человека, — на приеме для акционеров.
— И опять верно.
— Я не вспомнила вас, простите…
— Эй. Я привык. Но я вас помню.
— Вы работаете в «СофтМарк»?
— Нет! — Он смеется. — Я акционер, за грехи мои. Иногда это значит пробыть внутри хотя бы час, прежде чем меня проводят к дверям. Мое главное преимущество в том, что Лоу никогда не устраивают сцен, если могут их избежать. Если б они могли купить невидимость, вы знаете, я думаю, они бы так и поступили. Нет, я тот, кого вы назвали бы активистом.
— Вы говорили с Джоном. — Но Тунде смеется громче, заразительно, глубоким голосом, хаа-хаха.
— Нет, я никогда не разговаривал с мистером Лоу. Или, по крайней мере, он никогда не разговаривал со мной. Я с ним знакомился много раз, но нам все как-то не удавалось поговорить…
Его голос затихает. Тунде снова отворачивается от Анны, тревожно смотрит на освещенную гавань. Горячность не идет ему, хотя черты лица легко к ней приспосабливаются, словно тревога живет в нем долгие годы.
— Анна, — говорит она, и протягивает руку, так что Тунде Финч вытряхивает себя из задумчивости, пожимает ее.
— Анна Мур. Я знаю.
Она двумя пальцами протягивает ему карточку.
— Так вы криптограф? Сегодня вас тут много.
— Похоже на то. — Он не берет карточку. Анна прячет ее в карман.
— И трэш-фельдшер, что бы это ни значило. — Он снова смеется, добродушно, приятно.
— Трэш-фельдшер — это смесь двух терминов. Я лечу компьютеры, удаляю разные бесполезные данные — трэш, который перезагружает систему, наносит ущерб, ослабляет защиту. Я фельдшер, исцеляю повреждения и слабость. И, как написано на моей визитке, я примерно так же работаю с вирусами.
— Вы компьютерный хакер, — говорит она, и он улыбается, не разжимая губ.
— Хакер для друзей, кракер для врагов.
— И в чем разница?
— Кракер ломает систему за деньги или ради удовольствия. Хакер это делает, только чтобы найти слабые места. Я считаю себя профессиональным хакером.
— И вы хакер и есть?
— Иногда. Было время, когда я сам писал вирусы — как мистер Лоу, — и мне это нравилось. Но теперь компании, против которых я работал, приглашают меня работать на них. И я принимаю приглашения, когда меня устраивает цена.
— А в остальное время?
— А остальное время принадлежит мне, я глава интернет-сообщества профессионалов и любителей моего дела. Мы называем себя Профессионалы Обратного Программирования.
— ПОП. — Она допивает остатки в своем бокале. — Забавно. И это название я тоже знаю.
— Тогда примите мои поздравления, — говорит Тунде, улыбаясь, но невесело. — Вы одна из немногих.
— Я искала информацию о Джоне. Я почти навестила ваш сайт.
— Выходит, мистер Лоу свел нас не однажды. На нашем форуме часто обсуждают его работу.
— Профессионалы обратного программирования. Неплохое название. Мне должно быть страшно?
— Нет, пока у вас нет характерной фобии перетрудившихся и дистрофичных компьютерных программистов. — И добавляет неожиданно серьезно: — Но нам всем стоит бояться, раз уж вы спросили.
— Понятно, — говорит Анна, будто и впрямь понимает. Вспоминает слова Аннели: Они всегда каким-то образом сюда проползают, и всегда такие таинственные. Можно подумать, знают что-то, чего не знаем мы. — И что вы делаете со всей этой властью?
— Мы пытаемся расширить поле применения хакерской философии. Тестирование, исключение уязвимости и тем самым усиление защиты.
— Достаточно честно. Звучит неплохо. — Она опирается на перила рядом с ним. Террасы спускаются вниз гигантскими ступенями. — Не думаю, чтобы мне доводилось прежде сталкиваться с хакерами-философами. Или даже не философами.
— Вы встречались со мной.
— Я имею в виду по работе.
Он снова кивает, медленно, почти кланяется.
— Мы что-то вроде черного рынка.
До нее доходит медленнее, чем ей хотелось бы. Больше времени на ответ.
— Не помню, чтобы я говорила вам, чем я занимаюсь.
— Не говорили.
— И что еще вы обо мне знаете? — Он неловко покашливает.
— Простите, если я смутил вас. Моя работа заключается в том, чтобы быть в курсе дел мистера Лоу. Так получилось, что вы оказались связаны с ним. В «СофтМарк» я попытался выяснить, кто вы. К сожалению, меня попросили уйти, прежде чем я смог это сделать. Когда я узнал, что вы работаете в Налоговой, что вы, некоторым образом, власть, я подумал, что, возможно, вы сумели бы мне помочь. Я пытался связаться с вами, но вы ни разу не ответили — возможно, мой адрес не внушил вам доверия. Затем, когда я получил список гостей на сегодняшний вечер, я увидел там ваше имя. Я подумал, что, если смогу встретиться с вами, поговорить, если вы хотя бы выслушаете…
— Что я должна выслушать?
— То, что мы должны вам сказать.
— Мы?
— Профессионалы…
— Конечно. Вообще-то я не уверена…
— Анна, сколько времени вы потратили, размышляя о том, чем на самом деле занимается мистер Лоу? Криптографией?
— Очень много. Это значит — нет, спасибо, если для вас это одно и то же.
— Но это не одно и то же. Можно, прошу вас, можно я объясню?
— Мне кажется, вы в любом случае станете объяснять, — говорит она, и второй криптограф вздыхает, разглядывая ее, пока она не смеется, громко и принужденно, над его серьезностью.
— Криптография — прекрасная наука.
— Неужели?
— Да. Это наука сокрытия, а укрывательство бывает прекрасно. Криптография может взять алфавит и складывать его внутрь себя, снова и снова, как оригами, пока буквы не станут цифрами, а цифры — двоичным кодом. Она может спрятать чертеж оружия в разговоре о снеге, в пятнах света на поезде, в генетической структуре цветка. Но она может и раскрыть все это. Искусство прятать — это еще искусство раскрывать секреты. Это наука создателей кодов, но это и наша наука. Ответственность тех, кто коды ломает.
Он говорит тихо и быстро, его лицо мрачнеет от подступающего разочарования. Он не смотрит на Анну, словно, думает она, боится, что она его прервет. Будто поднимет глаза — и ее не окажется.
— Иногда эти профессии суть одно и то же. Кодеры и хакеры не всегда враждуют. Волей-неволей мы партнеры в процессе изобретения. И все потому, что единственный способ сделать код сильнее — узнать, в чем его слабость. И покуда код не взломан, нет другого способа узнать наверняка, где его слабое место. Это парадокс: единственный путь действительно проверить код — сломать его. Без нас, хакеров и взломщиков, может вообще не быть никаких кодов. Никто не станет создавать второй код, если не взломан первый. Но история криптографии говорит нам, что какова бы ни была слабость, всегда найдется кто-нибудь, кто ее отыщет. Вне зависимости от мотивации, кто-нибудь непременно попытается. И слабость всегда обнаружится.
Он смотрит на нее, серьезно и терпеливо, с надеждой, умоляюще, во мраке глаза кажутся белыми.
— Вы понимаете, о чем я говорю?
— Да, — говорит она. — Нет. Простите.
— Ничего страшного. Я говорю о первом законе криптографии, — говорит Тунде. — Первое правило: нет кода, который нельзя сломать. Нет такой вещи, как идеальный код…
— Анна? Анна-а-аа!
Детский голос переливается, отражаясь от террас сверху или снизу, трудно сказать в темноте. Тунде приходится умолкнуть. Он резко оглядывается — как нарушитель, успевает подумать Анна, — и она тянется к нему, алкоголь поет в ее крови.
— Постойте. Тунде — я слушаю. Я хочу понять. Объясните еще раз…
— Позвоните мне.
— Нет, подождите, не надо…
— Позвоните мне, — быстро повторяет он, отталкивает ее руку и быстро уходит прочь.
— Тунде!
— Вот вы где.
Она поднимает глаза. Над перилами вверху торчит голова Мюриет, без тела, смотрит вниз.
— Что вы тут делаете?
— Ничего, — говорит Анна, — разговариваю.
— С кем? — Острое любопытство. И, не успевает Анна ответить: — Как вы тут оказались?
— Не знаю.
Мюриет клацает зубами.
— Погодите. Я сейчас спущусь. — Ее лицо пропадает из виду. — Не двигайтесь!
— Не буду, — говорит она себе самой, поскольку ее больше никто не слышит и стоит неподвижно, алкоголь тупой болью отдается в затылке.
Она закрывает глаза, массирует веки и представляет, как отступает боль. В темноте она думает о холоде, медленно обнимающем стены Эрит-Рич. Скоро сюда опять вернется зима, как в тот раз, когда Анна впервые сюда попала. Гравий ворчит под колесами. Женщина у воды. Смех Натана.
Она так и не привыкла к тому, какой эффект оказывает на людей ее профессия. Ей никогда не было спокойно от беспокойства людей, в отличие от Карла или Дженет, которые наслаждались их ненавистью. Но теперь она тупо гадает, не она ли напугала Натана на пляже, и не было ли ее присутствие большей случайностью, чем ей казалось. Она складывает вместе то, что могло и должно было напугать его в тишине, пока он плыл к людям на берегу. Что-то общее между отцом и сыном. Секрет, состоящий из цифр. Непроизносимое, немыслимое.
Теперь ей кажется, что представить это совсем не трудно. Она спрашивает себя, знала ли с самого начала. Но ведь она медленно думает, Анна, она подходит для своей работы. Не блестящий мыслитель, всего лишь прилежный. Этот ее талант — не пропускать ничего — требует времени.
Ночные разговоры беспорядочно возвращаются к ней. Она щурится, пытаясь отвлечься, но голоса возвышаются в маленькой комнате, отражаются эхом, неразборчивые, невнятные, тянут, изводят ее, повторяют ее имя снова и снова.
— Анна. Анна? Анна…
— Что еще?
Она сама удивлена своей резкостью. Мюриет рядом, серьезная, захвачена врасплох. В руках у девочки разрисованная бамбуковая тарелка, покрытая салфеткой.
— Я принесла вам еду. Они отложили для вас. Они не хотели, но я их заставила. А когда вы ушли, я вас потеряла. Наверное, все еще холодное, — говорит она тихо, удрученно. — Вы можете не есть, если не хотите.
— Нет, — слабо говорит Анна, — я хочу.
— Ну, неважно. Держите. Вы хорошо себя чувствуете?
— Да.
— Хотите посидеть?
— Нет, нет.
— Вы на меня сердитесь?
— Нет. — Она берет тарелку. — Прости, милая. Ты тут ни при чем. Я слишком много выпила. И думала о ком-то другом.
— Неважно, — повторяет Мюриет. И потом любопытство тоненьким лезвием прорезается в ее голосе: — О ком?
— Ни о ком.
— Это не может быть никто, если вы сказали «кто-то».
Как будто это важно, думает она. Как будто важно, что я сказала. Инспектор, которому нечего инспектировать, годится только на то, чтобы слушать. Как ребенок; и слушать, кроме ребенка, некому.
Она снимает салфетку с тарелки, ест. Севиче холодные и тонкие, как снег, сладковатые, с уксусным привкусом.
— Я думала о Натане и его отце.
— А. Вы на них сердитесь?
— Не знаю.
— Как это вы не знаете, сердитесь или нет?
— Это долгая история. — И прежде чем девочка успевает спросить неизбежное, говорит: — Вкусно.
— Правда? — Мюриет сияет. — Натан сказал, они ядовитые.
Она радуется, что есть повод рассмеяться.
— Ну да. Ядовитые. И поэтому ты приберегла несколько штук специально для меня?
Мюриет пожимает плечами.
— Вы доели?
— Доела.
— Хорошо. Теперь смотрите. Правда, они красивые? — говорит Мюриет, и Анна следит за ее взглядом. В гавани дюжина кораблей неподвижно стоят на своих глубоководных стоянках, в редких огнях иллюминации. В полумраке сложно определить их размеры. Самые большие скорее корабли, чем яхты, ближайшая превышает в длину сотню футов от носа до кормы, главная мачта высотой в половину длины.
— Это яхта Натана, — говорит Мюриет — шепчет, словно яхты — лошади, которых можно спугнуть, — и сначала Анна не понимает, вопрос замирает у нее на губах, а потом до нее доходит, что ближайшая яхта принадлежит Лоу. Это как впервые увидеть Джона во плоти — так много об этом слышать и почти не поверить, увидев. Яхта с тридцатью семью каютами, и некоторые играют музыку, любую, какую попросишь. Только назови.
— Правда, красивые?
— Очень, — говорит Анна, но без убежденности. Мюриет начинает беспокоиться.
— Я думаю, они прекрасные.
— Конечно.
— Вот я чего хочу. Когда разбогатею, у меня будет такая.
— И что ты собираешься с ней делать?
— Я возьму Натана. Возьму его, и мы уплывем прочь отсюда, на запад. — Она декламирует фразу, как будто выучила наизусть. Будто слова написаны большими буквами: УПЛЫТЬ ПРОЧЬ.
— Я искала его, — говорит Анна, и Мюриет стонет:
— Вы всегда кого-то ищете.
— И что в этом плохого?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26