— Заходите.
Наблюдая, как Скотт достает из коробки на столе и аккуратно раскладывает около большого зеленого пресс-папье утреннюю порцию сигар, Кейси не мог не восхититься своим шефом. Несмотря на свои пятьдесят восемь лет, Скотт оставался военным с головы до ног. Чуть загорелое, почти без морщин, если не считать паутинки в уголках глаз, лицо. Рост футов шесть с лишним, вес около двухсот фунтов. Никто бы не назвал его изнеженным человеком. Очень густые с проседью волосы были аккуратно зачесаны набок. Твердый подбородок и резко обозначенные скулы делали его лицо волевым и запоминающимся.
Кейси разделял мнение тех, кто считал Скотта наиболее популярным военачальником после Дуайта Д.Эйзенхауэра. Почти тридцать лет журналисты превозносили его — и как летчика-истребителя в годы второй мировой войны, сбившего в течение дня несколько «мессершмиттов», и как одного из первых асов реактивной авиации во время событий в Корее, и как блестящего командира ВВС в Иране, изобретательно применившего новую тактику авиационного прикрытия войск, что в какой-то мере восполняло недостаточную боеспособность наземных частей.
В журнальных статьях часто утверждалось, что в Скотте сочетаются лучшие качества Эйзенхауэра и Макартура. Он обладает, говорилось в них, теплотой и добродушной улыбкой первого и в то же время суровым патриотизмом, блестящим умом и некоторой склонностью к позированию — второго. Вместе с тем Кейси знал кое-что такое, чего не знало большинство журналистов. Скотт был наделен чувством политической интуиции и обладал широким кругозором. Кейси знал также, что Скотт пока не допустил ни одной сколько-нибудь крупной ошибки военного или политического характера. Осуждая отношение правительства к войне в Корее, и в частности запрещение совершать бомбардировочные рейды за Ялуцзян, он ухитрялся выражать свой протест в такой форме, что не нажил неприятностей, так пагубно отразившихся на карьере Макартура. Соответствующие рекомендации Скотта, направленные по команде, не получали огласки до тех пор, пока кто-то (Кейси предполагал, что Мердок) несколько месяцев назад не разболтал о них журналистам газетного концерна «Скриппс-Говард». Скотт категорически возражал против решения президента Фрейзиера добиваться мира в Иране и не подвергаться риску ядерной войны, но и тут соблюдал необходимую осторожность. Никогда не переходил он границ дозволенного и во всем, что касалось договора о разоружении, хотя в качестве председателя комитета начальников штабов мог бы действовать открыто.
Углубившись в работу, Скотт быстро просматривал справочные материалы, временами смачивая большой палец и листая страницы.
— На этот раз англичане предлагают больше, чем просят, — наконец заметил он. — Что вы думаете об их предложении перебросить на Окинаву в наше распоряжение воздушно-десантный полк?
— Мне оно нравится, сэр. Шотландцы — первоклассные солдаты, а их командир — большой друг генерала Фарадея. Они быстро поймут друг друга.
— Верно. Я упустил это из виду. По-моему, предложение дельное. Спасибо, Джигс. Пожалуй, теперь я полностью в курсе дела.
Кейси уже шел к двери, когда Скотт добавил:
— Между прочим, передайте офицерам, составлявшим эти документы, что, по моему мнению, они отлично справились со своей задачей.
«Нет, вы только подумайте: такой прямой человек и так солгал мне несколько часов назад!» — Кейси осторожно закрыл за собой дверь. Скотт погрузился в чтение кипы подготовленных для него бумаг. Рабочий день председателя комитета начальников штабов начался.
За рекой, в Белом доме, рабочий день тоже был в разгаре. Президент Джордан Лимен, как и его главный военный советник генерал Скотт, начал пораньше и к половине девятого уже успел поработать около часа. Разница состояла в том, что Лимен все еще не встал с кровати. Вокруг него валялись развернутые газеты. Лимен просматривал воскресные газеты потому, что по воскресеньям они публиковали много читательских писем и более подробные передовые статьи.
Просмотрев пачку газет, он пришел к выводу, что настроение в стране никак нельзя назвать радужным. Например, в передовице газеты «Конститьюшн», издававшейся в городе Атланте, говорилось:
«…По мере приближения первого этапа разоружения усиливается наш скептицизм в отношении России… Мы, конечно, надеемся, что доверие президента Лимена к Москве оправдается, но…»
«Нью-Йорк таймс» в передовой, написанной в обычном для нее похоронном тоне, заявляла:
«…рискованную авантюру с ядерным разоружением мы поддерживали с очень серьезными оговорками. Эти оговорки вовсе не были излишними, если судить по последним сообщениям официального органа Коммунистической партии Советского Союза „Правды“…»
«Боже милосердный, — подумал Лимен, — можно подумать, что во всей Америке очень серьезные оговорки имелись только у авторов передовых статей!» Он встал с кровати, прошел в большой, овальной формы кабинет и налил чашку кофе из только что принесенного кофейника.
Через высокие окна, выходившие на южную сторону, Джордан Лимен мог видеть непрерывно катившийся по Конститьюшн-авеню утренний поток машин. «Забавно, — подумал он. — Люди, которые едут в этих автомашинах, работают, как и я, в правительственных учреждениях. Я могу поручать им любое дело, придумать для них должности или, наоборот, ликвидировать их. И, однако, они обладают властью погубить все, что сделано мною, — по ошибке, из-за халатности или даже умышленно».
Он был президент и знаменитость, а они всего лишь жалкие, никому не известные чиновники. Но именно в результате своей неизвестности они чувствовали себя в безопасности и имели массу друзей, а он благодаря своей славе был уязвим и одинок.
Лимен прочитал достаточно книг по истории США и прекрасно сознавал, какое одиночество ждет его, едва он принесет присягу и переедет в Белый дом. Однако до вступления на пост президента его опасения на этот счет носили отвлеченный характер, поскольку основывались лишь на мемуарах и легендах. Ни чтение книг, ни советы предшественников не могли подготовить его к тяжкому бремени президентства. Джордан Лимен до сих пор не забыл, как он был потрясен и подавлен, когда его подробно ознакомили с тем механизмом, при помощи которого президент мог в роковой момент открыть шлюзы ядерной войны.
— Довольно, Лимен! — вслух сказал он себе и отхлебнул глоток горячего кофе. — Расхныкался!
Он взял с подноса утреннюю газету — слуга каждое утро оставлял ее рядом с кофейником. Взглянув на первую страницу, он сразу увидел заголовок, который, как он и предполагал, должен был рано или поздно появиться: «ПОПУЛЯРНОСТЬ ЛИМЕНА УПАЛА ДО САМОГО НИЗШЕГО УРОВНЯ ЗА ВСЮ ИСТОРИЮ ПРОВЕДЕНИЯ ОПРОСОВ».
В этом не было для него ничего неожиданного. Ожесточенный характер дебатов в сенате во время ратификации договора много раз подчеркивался в газетах, что не могло не повредить ему в общественном мнении. Но цифры, которые еще вчера вечером сообщил секретарь, застали его врасплох, «Да, на этот раз мы получаем основательную взбучку, — подумал он. — Мы? Не увиливай от самого себя: ты. Ты!»
Лимен вернулся в спальню, снял и бросил на пол пижаму и направился в ванную комнату — купаться и бриться. Он позволил себе еще раз на минуту задуматься над результатами проклятого опроса и снова вслух с иронией произнес:
— Не унывай, мировой лидер! Не забудь, что в свое время, судя по результатам опроса «Литерери дайджест», президентом должны были избрать Элфа Лендона, а он провалился, да еще с треском.
Минут через десять Лимен пошел завтракать. Пересекая большой холл, он кивнул пехотному уорент-офицеру , сидевшему у двери его комнаты:
— Доброе утро.
— Доброе утро, господин президент.
Ничто в заведенном распорядке дня так сильно не угнетало Лимена, как обмен утренними приветствиями с этими военными. Их было пятеро, и каждую ночь, пока Лимен спал, один из них дежурил у его двери. В течение всей ночи на коленях у него лежал портфель, а в нем небольшая черная шкатулка со сложными шифрами, которые были необходимы президенту при объявлении ядерной войны.
По утрам, едва взглянув на свою «атомную тень», как Лимен называл молчаливых и незаметных уорент-офицеров, он сразу возвращался к своим президентским будням, чувствуя себя так, словно нагим бросался в ледяную воду. Однако со временем Лимен смирился с этим постоянным напоминанием о ядерном кошмаре и обращал на него не больше внимания, чем на трехдюймовые бронированные стекла кабинета, способные защитить его от пули любого сумасшедшего со снайперской винтовкой. Лимен завтракал в маленькой семейной столовой, отделанной белыми панелями, и теперь был озабочен только тем, как научить этих болванов на кухне по-настоящему готовить грейпфрутовый сок. Кто-то постучал в дверь.
— Я работаю для института Гэллапа, — заговорил посетитель, подчеркивая своим южным произношением, что он уроженец Джорджии, — и пришел узнать, что вы думаете о Джордане Лимене. Есть же кто-то, кому он нравится… Привет, господин президент!
Реймонд Кларк улыбался такой же широкой, как и вся его физиономия, улыбкой; казалось, он улыбался даже складками кожи под подбородком. Лимен громко рассмеялся. Как всегда, настроение у него улучшилось при одном только появлении младшего сенатора от штата Джорджия — его частого компаньона во время завтрака.
— Запишите, что я еще не решил, — в тон ему ответил Лимен. — А что вы сами думаете?
— Я? По-моему, он умный старик, но несколько опережает свою эпоху, вот и все. — И тут же уже обычным, без южного акцента голосом добавил: — Но ничего, Джорди, все обойдется.
Официант подал яичницу с беконом, подсушенный хлеб и свежий кофе, и они принялись за еду. Лимен мысленно спросил себя, понимает ли Кларк, как много значит для него их дружба. Среди всех друзей Лимена в Вашингтоне Кларк занимал особое место, их тесная дружба была прежде всего личной, а уж потом — по стечению обстоятельств — политической.
Широкая публика знала Рея Кларка как политического антрепренера Джордана Лимена и человека, заключившего сделку с губернатором штата Нью-Йорк Винсентом Джианелли. Убедившись, что у него нет дальнейших шансов быть выставленным на пост президента, Джианелли согласился дать команду всем своим сторонникам поддержать Лимена. И действительно, кандидатура Лимена была принята в Чикаго уже после третьего тура голосования.
Но никто не знал, что лет за двадцать до этого Кларк преподнес Джордану Лимену куда более ценный подарок.
Произошло это в Корее, где оба они, офицеры, призванные в 1951 году из резерва, командовали расположенными плечом к плечу пехотными взводами. Однажды туманным утром, когда они, получив инструктаж перед наступлением, только что вернулись в траншею, Лимен вдруг сдал: зубы у него стучали от озноба, в глазах стояли слезы беспомощности, он впал в состояние полной физической и моральной прострации.
Кларк слегка подтолкнул его:
— Возьми себя в руки, мой мальчик янки. — Он назвал своего дружка из Огайо так, как южане уже давно называли северян. — Пошли-ка!
Лимен даже не шевельнулся.
— Черт побери, Джорди, довольно! — решительно, но тихо, чтобы не услышали солдаты, сказал Кларк.
И снова ни звука, ни движения.
Кларк встал между Лименом и солдатами, заставил его войти в блиндаж и раза четыре с силой ударил по щекам. С полминуты они стояли нос к носу, пожирая друг друга взглядами.
— Ну, теперь ты пришел в себя, Джорди? — спросил Кларк.
— Да, Рей. Пошли.
В тот день Кларк был ранен в руку осколком мины; это произошло почти сразу после того, как Лимен лично подавил гранатами два пулемета противника и обеспечил обоим подразделениям успех атаки. При первой же возможности Лимен разыскал полевой госпиталь, куда эвакуировали Кларка.
— Рей, — заговорил он, — я хочу поблагодарить тебя за то, что ты сделал для меня вчера утром. Ты вздул меня и тем самым спас не только жизнь, но и еще кое-что поважнее.
— Знаешь, Джорди, — ответил Кларк, волнуясь и понижая голос, так как госпитальная палатка была переполнена, — что касается меня, то я ничего не видел и не слышал. С тобой произошло то же, что происходит с миллионами других, и если ты действительно умен, в чем я не сомневаюсь, то начисто выбросишь из головы все, что случилось. Я никогда не заикнусь об этом — ни тебе, ни другим.
И Кларк сдержал слово. Больше того, всякий раз, когда Лимен начинал вспоминать тот инцидент, Кларк переводил разговор на другую тему. О чем бы ни шла речь, он старательно избегал выражений, которые могли бы напомнить Лимену то утро, и никогда больше не называл его «мальчик янки».
Однако сам Лимен, несмотря на все свои старания, не выполнил совета Кларка все забыть. Случай на фронте еще долго преследовал его во сне. Даже сейчас раз или два в год он снова переживал все случившееся в своих сновидениях. Ни тесная политическая связь с Кларком, ни их постоянное дружеское общение не помогли ему забыть прошлое. Всегда в самые острые политические моменты под руками был Кларк — и когда Лимен баллотировался на пост губернатора штата Огайо и надо было произнести решающую речь, и когда его выдвинули кандидатом в президенты, и в тот зимний вечер прошлого года, когда Лимен решил уломать несговорчивый сенат и заставить его утвердить договор о разоружении. Лимен не признавался даже самому себе, как он, Кларк, нужен ему. Всякий раз, обращаясь к своему другу за помощью, он находил для этого все новые причины: то способность Кларка принимать правильные решения, то его заразительный юмор, то его здравый смысл, то его общительность. Как бы то ни было, в нужное время Кларк всегда оказывался на месте.
Президент стряхнул с пальцев крошки хлеба и возобновил разговор.
— Я солгал бы тебе, Рей, если бы сказал, что мне безразличны результаты опроса. Это не так. Однако я уверен, что заключение договора было разумным делом. Посмотрим, что покажет опрос осенью этого года.
— Не спорю, господин президент… Джорди… сэр. Если нас попытаются обмануть, мы снова начнем делать бомбы. В любом случае к осени ваше положение упрочится, — ответил Кларк, умышленно произнося отдельные слова с южным акцентом.
— А знаешь, Рей, если бы я не знал тебя так хорошо, то решил бы, что Джордж Бернард Шоу писал свою Элизу Дулитл с тебя. Как ты определяешь, когда нужно и когда не нужно употреблять этот жаргон бродяг?
— Человек должен все время практиковаться в своем искусстве, господин президент, — с ленивой улыбкой протянул Кларк. — У себя в Джорджии я — простой деревенский парень, отчаянно пытающийся не допустить возвращения Шермана. А в Вашингтоне — воспитанник юридического факультета Гарвардского университета, практикующийся в искусстве управлять государством.
— Ну хорошо, хорошо, профессор. Может, теперь ты прочитаешь мне коротенькую лекцию о настроениях в сенате, имея в виду мою программу?
— Я пока еще не вполне уверен, господин президент, но, по-моему, положение довольно щекотливое. Пожалуй, было бы целесообразнее отложить крупные законопроекты в области внутренней политики до следующего года. Я понимаю, что надвигаются выборы, но мы, сенаторы Соединенных Штатов, несколько обижены бесцеремонным обращением с нами во время конфликта из-за договора.
— Сказано, как и подобает настоящему сенатору, Рей. Но разве ты-то сам не несешь никакой ответственности за это бесцеремонное обращение?
— Не помню, господин президент. Возможно, я и просветил немножко кое-кого из своих коллег, но не больше. Во всяком случае, начинаются двухнедельные каникулы, и никакой особенной работы в Капитолии не предвидится. Я тоже буду свободен с завтрашнего дня, после заседания комиссии по делам вооруженных сил, где выяснится, останется ли что-нибудь от нашей обороны, когда вы лишите страну ядерных бомб.
— Скотт тоже там будет?
— Да, сэр. Джентльмен Джим сделает общий доклад, а затем выступит представитель военно-морских сил.
— Ну, если Прентис даст Скотту повод снова критиковать договор, внимательно послушай его. Если он скажет что-нибудь интересное, позвони мне.
— Конечно позвоню, — пообещал Кларк, вставая из-за стола. — Между прочим, что слышно от Дорис и Лиз?
— Дорис вчера вечером звонила из Луисвилла. Лиз ждет ребенка через день-другой, и уж безусловно на этой неделе. Будущие деды. Рей, уже волнуются.
Элизабет, единственная дочь Лименов, вышла замуж за неделю до вступления отца на пост президента.
— А малыш появится весьма кстати, — заметил Кларк. — Зачем нам упускать возможность, которую можно использовать для повышения вашей популярности в стране?
— Лиз — замечательный маленький политик, — с нежностью сказал Лимен. — Она неплохо рассчитала время рождения ребенка.
— Передайте Дорис и Элизабет мой привет.
Друзья направились в западное крыло здания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Наблюдая, как Скотт достает из коробки на столе и аккуратно раскладывает около большого зеленого пресс-папье утреннюю порцию сигар, Кейси не мог не восхититься своим шефом. Несмотря на свои пятьдесят восемь лет, Скотт оставался военным с головы до ног. Чуть загорелое, почти без морщин, если не считать паутинки в уголках глаз, лицо. Рост футов шесть с лишним, вес около двухсот фунтов. Никто бы не назвал его изнеженным человеком. Очень густые с проседью волосы были аккуратно зачесаны набок. Твердый подбородок и резко обозначенные скулы делали его лицо волевым и запоминающимся.
Кейси разделял мнение тех, кто считал Скотта наиболее популярным военачальником после Дуайта Д.Эйзенхауэра. Почти тридцать лет журналисты превозносили его — и как летчика-истребителя в годы второй мировой войны, сбившего в течение дня несколько «мессершмиттов», и как одного из первых асов реактивной авиации во время событий в Корее, и как блестящего командира ВВС в Иране, изобретательно применившего новую тактику авиационного прикрытия войск, что в какой-то мере восполняло недостаточную боеспособность наземных частей.
В журнальных статьях часто утверждалось, что в Скотте сочетаются лучшие качества Эйзенхауэра и Макартура. Он обладает, говорилось в них, теплотой и добродушной улыбкой первого и в то же время суровым патриотизмом, блестящим умом и некоторой склонностью к позированию — второго. Вместе с тем Кейси знал кое-что такое, чего не знало большинство журналистов. Скотт был наделен чувством политической интуиции и обладал широким кругозором. Кейси знал также, что Скотт пока не допустил ни одной сколько-нибудь крупной ошибки военного или политического характера. Осуждая отношение правительства к войне в Корее, и в частности запрещение совершать бомбардировочные рейды за Ялуцзян, он ухитрялся выражать свой протест в такой форме, что не нажил неприятностей, так пагубно отразившихся на карьере Макартура. Соответствующие рекомендации Скотта, направленные по команде, не получали огласки до тех пор, пока кто-то (Кейси предполагал, что Мердок) несколько месяцев назад не разболтал о них журналистам газетного концерна «Скриппс-Говард». Скотт категорически возражал против решения президента Фрейзиера добиваться мира в Иране и не подвергаться риску ядерной войны, но и тут соблюдал необходимую осторожность. Никогда не переходил он границ дозволенного и во всем, что касалось договора о разоружении, хотя в качестве председателя комитета начальников штабов мог бы действовать открыто.
Углубившись в работу, Скотт быстро просматривал справочные материалы, временами смачивая большой палец и листая страницы.
— На этот раз англичане предлагают больше, чем просят, — наконец заметил он. — Что вы думаете об их предложении перебросить на Окинаву в наше распоряжение воздушно-десантный полк?
— Мне оно нравится, сэр. Шотландцы — первоклассные солдаты, а их командир — большой друг генерала Фарадея. Они быстро поймут друг друга.
— Верно. Я упустил это из виду. По-моему, предложение дельное. Спасибо, Джигс. Пожалуй, теперь я полностью в курсе дела.
Кейси уже шел к двери, когда Скотт добавил:
— Между прочим, передайте офицерам, составлявшим эти документы, что, по моему мнению, они отлично справились со своей задачей.
«Нет, вы только подумайте: такой прямой человек и так солгал мне несколько часов назад!» — Кейси осторожно закрыл за собой дверь. Скотт погрузился в чтение кипы подготовленных для него бумаг. Рабочий день председателя комитета начальников штабов начался.
За рекой, в Белом доме, рабочий день тоже был в разгаре. Президент Джордан Лимен, как и его главный военный советник генерал Скотт, начал пораньше и к половине девятого уже успел поработать около часа. Разница состояла в том, что Лимен все еще не встал с кровати. Вокруг него валялись развернутые газеты. Лимен просматривал воскресные газеты потому, что по воскресеньям они публиковали много читательских писем и более подробные передовые статьи.
Просмотрев пачку газет, он пришел к выводу, что настроение в стране никак нельзя назвать радужным. Например, в передовице газеты «Конститьюшн», издававшейся в городе Атланте, говорилось:
«…По мере приближения первого этапа разоружения усиливается наш скептицизм в отношении России… Мы, конечно, надеемся, что доверие президента Лимена к Москве оправдается, но…»
«Нью-Йорк таймс» в передовой, написанной в обычном для нее похоронном тоне, заявляла:
«…рискованную авантюру с ядерным разоружением мы поддерживали с очень серьезными оговорками. Эти оговорки вовсе не были излишними, если судить по последним сообщениям официального органа Коммунистической партии Советского Союза „Правды“…»
«Боже милосердный, — подумал Лимен, — можно подумать, что во всей Америке очень серьезные оговорки имелись только у авторов передовых статей!» Он встал с кровати, прошел в большой, овальной формы кабинет и налил чашку кофе из только что принесенного кофейника.
Через высокие окна, выходившие на южную сторону, Джордан Лимен мог видеть непрерывно катившийся по Конститьюшн-авеню утренний поток машин. «Забавно, — подумал он. — Люди, которые едут в этих автомашинах, работают, как и я, в правительственных учреждениях. Я могу поручать им любое дело, придумать для них должности или, наоборот, ликвидировать их. И, однако, они обладают властью погубить все, что сделано мною, — по ошибке, из-за халатности или даже умышленно».
Он был президент и знаменитость, а они всего лишь жалкие, никому не известные чиновники. Но именно в результате своей неизвестности они чувствовали себя в безопасности и имели массу друзей, а он благодаря своей славе был уязвим и одинок.
Лимен прочитал достаточно книг по истории США и прекрасно сознавал, какое одиночество ждет его, едва он принесет присягу и переедет в Белый дом. Однако до вступления на пост президента его опасения на этот счет носили отвлеченный характер, поскольку основывались лишь на мемуарах и легендах. Ни чтение книг, ни советы предшественников не могли подготовить его к тяжкому бремени президентства. Джордан Лимен до сих пор не забыл, как он был потрясен и подавлен, когда его подробно ознакомили с тем механизмом, при помощи которого президент мог в роковой момент открыть шлюзы ядерной войны.
— Довольно, Лимен! — вслух сказал он себе и отхлебнул глоток горячего кофе. — Расхныкался!
Он взял с подноса утреннюю газету — слуга каждое утро оставлял ее рядом с кофейником. Взглянув на первую страницу, он сразу увидел заголовок, который, как он и предполагал, должен был рано или поздно появиться: «ПОПУЛЯРНОСТЬ ЛИМЕНА УПАЛА ДО САМОГО НИЗШЕГО УРОВНЯ ЗА ВСЮ ИСТОРИЮ ПРОВЕДЕНИЯ ОПРОСОВ».
В этом не было для него ничего неожиданного. Ожесточенный характер дебатов в сенате во время ратификации договора много раз подчеркивался в газетах, что не могло не повредить ему в общественном мнении. Но цифры, которые еще вчера вечером сообщил секретарь, застали его врасплох, «Да, на этот раз мы получаем основательную взбучку, — подумал он. — Мы? Не увиливай от самого себя: ты. Ты!»
Лимен вернулся в спальню, снял и бросил на пол пижаму и направился в ванную комнату — купаться и бриться. Он позволил себе еще раз на минуту задуматься над результатами проклятого опроса и снова вслух с иронией произнес:
— Не унывай, мировой лидер! Не забудь, что в свое время, судя по результатам опроса «Литерери дайджест», президентом должны были избрать Элфа Лендона, а он провалился, да еще с треском.
Минут через десять Лимен пошел завтракать. Пересекая большой холл, он кивнул пехотному уорент-офицеру , сидевшему у двери его комнаты:
— Доброе утро.
— Доброе утро, господин президент.
Ничто в заведенном распорядке дня так сильно не угнетало Лимена, как обмен утренними приветствиями с этими военными. Их было пятеро, и каждую ночь, пока Лимен спал, один из них дежурил у его двери. В течение всей ночи на коленях у него лежал портфель, а в нем небольшая черная шкатулка со сложными шифрами, которые были необходимы президенту при объявлении ядерной войны.
По утрам, едва взглянув на свою «атомную тень», как Лимен называл молчаливых и незаметных уорент-офицеров, он сразу возвращался к своим президентским будням, чувствуя себя так, словно нагим бросался в ледяную воду. Однако со временем Лимен смирился с этим постоянным напоминанием о ядерном кошмаре и обращал на него не больше внимания, чем на трехдюймовые бронированные стекла кабинета, способные защитить его от пули любого сумасшедшего со снайперской винтовкой. Лимен завтракал в маленькой семейной столовой, отделанной белыми панелями, и теперь был озабочен только тем, как научить этих болванов на кухне по-настоящему готовить грейпфрутовый сок. Кто-то постучал в дверь.
— Я работаю для института Гэллапа, — заговорил посетитель, подчеркивая своим южным произношением, что он уроженец Джорджии, — и пришел узнать, что вы думаете о Джордане Лимене. Есть же кто-то, кому он нравится… Привет, господин президент!
Реймонд Кларк улыбался такой же широкой, как и вся его физиономия, улыбкой; казалось, он улыбался даже складками кожи под подбородком. Лимен громко рассмеялся. Как всегда, настроение у него улучшилось при одном только появлении младшего сенатора от штата Джорджия — его частого компаньона во время завтрака.
— Запишите, что я еще не решил, — в тон ему ответил Лимен. — А что вы сами думаете?
— Я? По-моему, он умный старик, но несколько опережает свою эпоху, вот и все. — И тут же уже обычным, без южного акцента голосом добавил: — Но ничего, Джорди, все обойдется.
Официант подал яичницу с беконом, подсушенный хлеб и свежий кофе, и они принялись за еду. Лимен мысленно спросил себя, понимает ли Кларк, как много значит для него их дружба. Среди всех друзей Лимена в Вашингтоне Кларк занимал особое место, их тесная дружба была прежде всего личной, а уж потом — по стечению обстоятельств — политической.
Широкая публика знала Рея Кларка как политического антрепренера Джордана Лимена и человека, заключившего сделку с губернатором штата Нью-Йорк Винсентом Джианелли. Убедившись, что у него нет дальнейших шансов быть выставленным на пост президента, Джианелли согласился дать команду всем своим сторонникам поддержать Лимена. И действительно, кандидатура Лимена была принята в Чикаго уже после третьего тура голосования.
Но никто не знал, что лет за двадцать до этого Кларк преподнес Джордану Лимену куда более ценный подарок.
Произошло это в Корее, где оба они, офицеры, призванные в 1951 году из резерва, командовали расположенными плечом к плечу пехотными взводами. Однажды туманным утром, когда они, получив инструктаж перед наступлением, только что вернулись в траншею, Лимен вдруг сдал: зубы у него стучали от озноба, в глазах стояли слезы беспомощности, он впал в состояние полной физической и моральной прострации.
Кларк слегка подтолкнул его:
— Возьми себя в руки, мой мальчик янки. — Он назвал своего дружка из Огайо так, как южане уже давно называли северян. — Пошли-ка!
Лимен даже не шевельнулся.
— Черт побери, Джорди, довольно! — решительно, но тихо, чтобы не услышали солдаты, сказал Кларк.
И снова ни звука, ни движения.
Кларк встал между Лименом и солдатами, заставил его войти в блиндаж и раза четыре с силой ударил по щекам. С полминуты они стояли нос к носу, пожирая друг друга взглядами.
— Ну, теперь ты пришел в себя, Джорди? — спросил Кларк.
— Да, Рей. Пошли.
В тот день Кларк был ранен в руку осколком мины; это произошло почти сразу после того, как Лимен лично подавил гранатами два пулемета противника и обеспечил обоим подразделениям успех атаки. При первой же возможности Лимен разыскал полевой госпиталь, куда эвакуировали Кларка.
— Рей, — заговорил он, — я хочу поблагодарить тебя за то, что ты сделал для меня вчера утром. Ты вздул меня и тем самым спас не только жизнь, но и еще кое-что поважнее.
— Знаешь, Джорди, — ответил Кларк, волнуясь и понижая голос, так как госпитальная палатка была переполнена, — что касается меня, то я ничего не видел и не слышал. С тобой произошло то же, что происходит с миллионами других, и если ты действительно умен, в чем я не сомневаюсь, то начисто выбросишь из головы все, что случилось. Я никогда не заикнусь об этом — ни тебе, ни другим.
И Кларк сдержал слово. Больше того, всякий раз, когда Лимен начинал вспоминать тот инцидент, Кларк переводил разговор на другую тему. О чем бы ни шла речь, он старательно избегал выражений, которые могли бы напомнить Лимену то утро, и никогда больше не называл его «мальчик янки».
Однако сам Лимен, несмотря на все свои старания, не выполнил совета Кларка все забыть. Случай на фронте еще долго преследовал его во сне. Даже сейчас раз или два в год он снова переживал все случившееся в своих сновидениях. Ни тесная политическая связь с Кларком, ни их постоянное дружеское общение не помогли ему забыть прошлое. Всегда в самые острые политические моменты под руками был Кларк — и когда Лимен баллотировался на пост губернатора штата Огайо и надо было произнести решающую речь, и когда его выдвинули кандидатом в президенты, и в тот зимний вечер прошлого года, когда Лимен решил уломать несговорчивый сенат и заставить его утвердить договор о разоружении. Лимен не признавался даже самому себе, как он, Кларк, нужен ему. Всякий раз, обращаясь к своему другу за помощью, он находил для этого все новые причины: то способность Кларка принимать правильные решения, то его заразительный юмор, то его здравый смысл, то его общительность. Как бы то ни было, в нужное время Кларк всегда оказывался на месте.
Президент стряхнул с пальцев крошки хлеба и возобновил разговор.
— Я солгал бы тебе, Рей, если бы сказал, что мне безразличны результаты опроса. Это не так. Однако я уверен, что заключение договора было разумным делом. Посмотрим, что покажет опрос осенью этого года.
— Не спорю, господин президент… Джорди… сэр. Если нас попытаются обмануть, мы снова начнем делать бомбы. В любом случае к осени ваше положение упрочится, — ответил Кларк, умышленно произнося отдельные слова с южным акцентом.
— А знаешь, Рей, если бы я не знал тебя так хорошо, то решил бы, что Джордж Бернард Шоу писал свою Элизу Дулитл с тебя. Как ты определяешь, когда нужно и когда не нужно употреблять этот жаргон бродяг?
— Человек должен все время практиковаться в своем искусстве, господин президент, — с ленивой улыбкой протянул Кларк. — У себя в Джорджии я — простой деревенский парень, отчаянно пытающийся не допустить возвращения Шермана. А в Вашингтоне — воспитанник юридического факультета Гарвардского университета, практикующийся в искусстве управлять государством.
— Ну хорошо, хорошо, профессор. Может, теперь ты прочитаешь мне коротенькую лекцию о настроениях в сенате, имея в виду мою программу?
— Я пока еще не вполне уверен, господин президент, но, по-моему, положение довольно щекотливое. Пожалуй, было бы целесообразнее отложить крупные законопроекты в области внутренней политики до следующего года. Я понимаю, что надвигаются выборы, но мы, сенаторы Соединенных Штатов, несколько обижены бесцеремонным обращением с нами во время конфликта из-за договора.
— Сказано, как и подобает настоящему сенатору, Рей. Но разве ты-то сам не несешь никакой ответственности за это бесцеремонное обращение?
— Не помню, господин президент. Возможно, я и просветил немножко кое-кого из своих коллег, но не больше. Во всяком случае, начинаются двухнедельные каникулы, и никакой особенной работы в Капитолии не предвидится. Я тоже буду свободен с завтрашнего дня, после заседания комиссии по делам вооруженных сил, где выяснится, останется ли что-нибудь от нашей обороны, когда вы лишите страну ядерных бомб.
— Скотт тоже там будет?
— Да, сэр. Джентльмен Джим сделает общий доклад, а затем выступит представитель военно-морских сил.
— Ну, если Прентис даст Скотту повод снова критиковать договор, внимательно послушай его. Если он скажет что-нибудь интересное, позвони мне.
— Конечно позвоню, — пообещал Кларк, вставая из-за стола. — Между прочим, что слышно от Дорис и Лиз?
— Дорис вчера вечером звонила из Луисвилла. Лиз ждет ребенка через день-другой, и уж безусловно на этой неделе. Будущие деды. Рей, уже волнуются.
Элизабет, единственная дочь Лименов, вышла замуж за неделю до вступления отца на пост президента.
— А малыш появится весьма кстати, — заметил Кларк. — Зачем нам упускать возможность, которую можно использовать для повышения вашей популярности в стране?
— Лиз — замечательный маленький политик, — с нежностью сказал Лимен. — Она неплохо рассчитала время рождения ребенка.
— Передайте Дорис и Элизабет мой привет.
Друзья направились в западное крыло здания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39