А Рагнхильд вновь перебиралась в рабскую избу.
Гюда редко видела Гутхорма — обычно бледного, молчаливого, совсем не похожего на того мальчишку, которого она знала как сына Сигурда. За эти месяцы мальчик вытянулся, похудел и повзрослел, светлые волосы он теперь заплетал по бокам в косички, а в ясных голубых глазах появилась тихая грусть. Гюда жалела его, но не подходила к нему. Да и что она могла бы ему сказать? Что ей жаль? Что ее брат… Хотя Гут-хорм ведь знал, что случилось с ее братом, когда-то он даже завидовал участи Остюга…
— Кого ты называешь хвити? — отвлекаясь от собственных невеселых дум, спросила Гюда. Она знала — «хвити» по-словенски означает «белая».
Старик хихикнул, поправил волосы, хитро прищурился:
— Белую женщину. Ту, которая ищет.
Ночь была длинной и ветреной, спать не хотелось. Гюде казалось, что старик не против поболтать. В усадьбе шептались, будто старый раб знает множество интересных историй и будто он живет на свете так долго, что даже видел инеистых великанов. Оставалось только разговорить его.
Гюда поднялась, на цыпочках, чтоб никого не разбудить, прокралась к полакам в углу, сняла плотно заткнутый деревяшкой кувшин с пряным медом. Зубами вырвала крышку из узкого горлышка, плеснула немного янтарного пойла в глиняную плошку, поднесла старику. Отказываться Финн не стал — обхватил плошку за круглые края, одним махом опрокинул ее содержимое в беззубый рот. Поставил плошку на землю у своих ног, утер губы:
— Храни тебя Хлин, девочка. Тебя и твоего сына. «Значит, у меня будет сын», — мельком отметила Гюда, присела около старика.
— Люди говорили, что Хлин уже хранит меня.
— Почему? — удивился Финн.
Наверное, Гюда давно ждала подобного вопроса. И неважно, кто бы его задал, просто все накопившееся просилось наружу, хотелось выговориться хоть кому-нибудь. Помешивая едва тлеющие уголья и оглядываясь на посапывающих во сне рабов, она рассказала старику об Альдоге, об Орме, о скале, о том, как она оказалась в усадьбе Сигурда, как обнаружила, что ждет ребенка, как на усадьбу напал Хаки и даже о том, что видела в амбаре Айшу и слышала, как она поет…
Лучшего слушателя трудно было бы пожелать — Финн ни разу не перебил княжну, причмокивая губами то сочувственно, то огорченно, то восхищенно. Упоминание об Айше заставило его издать невнятный возглас. Гюда осеклась. Вдруг стало стыдно и страшно. Вывалив из души все накопленное, она будто оголила себя и осталась пред незнакомым стариком совсем нагая, кутаясь лишь в слабый дымок очага.
— Хвити может унять ярость берсерка, — не замечая ее стыда, сказал старик. Пояснил: — Та, которую ты зовешь Айша, в моей земле зовется хвити, Белая женщина. Ты видела — какая у нее кожа? У обычной женщины не бывает такой кожи. Ни у одного человека не может быть такой кожи. А ее глаза? У нее в глазах — темнота. Ничего нет, только тьма. Я боюсь ее глаз. Я не ведаю сказов Гарды, но в Саами я знавал много легенд. Иногда мне их рассказывали старые люди, иногда мудрые женщины…
«Старейшины и ведьмы», — про себя уточнила Гюда.
— Я слышал сказание про Белую женщину, — продолжил старик. Сцепил пальцы перед собой, вытянул их над огнем, шепотом монотонно запел:
— Белая женщина, хвити, — неживая женщина. Она выходит в мир людей лишь однажды. Она родится на пороге дня и ночи, на краю жилища, у обычной женщины. И она умирает совсем ребенком, не дойдя до своего срока, приняв смерть от рук своей матери. Но, очутившись меж живыми и мертвыми, хвити нигде не находится места, ибо в мире живых она умерла, а в мире мертвых еще не приходит срок отворять для нее Ворота Последних Вздохов. И она плывет через Реку Мертвых то туда, то обратно, колеблясь и не ведая, к какому берегу она может пристать. Ее воспитывают колдуны и ведьмы, учат духи и призраки, друзьями становятся звери и камни. Но иногда случается так, что хвити обретает новую плоть и выходит из Реки Мертвых. Однако ее душа все равно остается в мире теней.
«На кромке, меж кромешников», — перевела для себя Гюда, поинтересовалась:
— А почему ты сказал: хвити — «та, которая ищет»?
Старик захихикал:
— А как же? Она ищет свой мир, пристанище, ищет людскую душу, за которую может зацепиться, чтоб вместе с нею примкнуть к Берегу Мертвых. Она ищет вечного покоя. Но у всех людей за левым плечом стоит своя Белая, своя смерть, данная при рождении, которая в должный срок препровождает душу в иной мир. Поэтому хвити ищет назначенного, того, чью Белую она сумеет одолеть. Старые люди говорят, что страшна не сама хвити, а ее искания. Любой, заступивший ей дорогу, всякий, случайно прервавший ее поиск, — умирает.
— А если она не найдет назначенного?
— Тогда на ее пути умрут очень-очень многие. И будут, умирать, пока она ищет… А она может искать вечно.
Ветер ударил в двери, будто подтверждая рассказ старика, Гюда вздрогнула, обернулась. От услышанного ей стало жутковато — пальцы зябли, по спине полз неприятный холодок страха. А что, если Айша вправду хвити, о которой болтал старый знахарь? Ведь убила же она Орма. А теперь умирал Хаки… А ее рассказы, ее песни? И ее белая кожа…
— Ты думаешь, что Айша — хвити? — испуганным шепотом поинтересовалась княжна у старика.
— Я долго боялся спросить. Но однажды отважился и заговорил с ней об этом. — Финн поежился, пододвинулся к очагу. Зацепил ногой забытую на полу плошку. Негромко брякнув, плошка опрокинулась на бок, крутнулась. Гюда поймала ее пальцами, чтоб не гремела.
Проследив за ее движением, Финн продолжил:
— Она не знала о легенде. Когда услышала — заплакала. А потом задала лишь один вопрос: «А тот, кого полюбит хвити, тоже умирает? Даже если не будет видеть ее?» Я не знал, об этом в легенде не говорилось. Я сказал, что не знаю.
— А она? — Огонь почти угас, но Гюде было все равно. Совсем рядом, в соседней избе сидела нежить, неведомая и загадочная хвити-смерть, помощница ледяной Морены.
— Она кивнула.
— Кивнула и все?
— Да. А потом ее позвал херсир. Он хотел услышать от нее новую сказку. Она рассказала очень забавную сказку! — Припомнив что-то, Финн тихо засмеялся. — Кажется, про умелого плотника, который выстругал из деревяшки ребенка. Ребенок ожил и принес плотнику немало хлопот. А когда плотник стал старым и перестал работать, мальчик бросил его. Ведь, как бы ни был хорошо выструган мальчик и как бы ни любил его создатель, деревяшка никогда не станет человеком… Может, в этой сказке она говорила и о себе…
Старик вновь замолчал.
Уперев подбородок в ладони, Гюда размышляла над его рассказом. Еще в усадьбе Сигурда, едва увидев незнакомку с короткими темными волосами и певучим голосом, княжна почуяла в ней что-то нечеловеческое. И потом, когда АЙша подошла к ней у ворот разграбленной усадьбы, — тоже. А затем ощущение стерлось…
Княжна часто видела Айшу у избы Хаки — темноволосая сидела возле дверей, толкла в ступе какие-то свои травы и грибы. Однажды натолкнулась на нее у озера, когда купалась. Было рано и холодно. От воды поднимался пар. Айша появилась на берегу, постояла, молча разглядывая бултыхающуюся в воде княжну, и исчезла, скрывшись за полосой тумана, из которой и появилась…
— А ты рассказал о ней Хаки? — Гюда вернулась мыслями в остывшую избу, вспомнила о сидящем рядом знахаре.
— О чем?
— Что она — хвити.
— Ты не понимаешь, — Финн покачал головой, будто удивляясь Гюдиной глупости. — Нынче перевелись истинные звери Одина, берсерками называют наученных дару, а не рожденных с даром, как в старину. Одни становятся ими, с малолетства вкушая ядовитые траву и грибы, другие — сызмальства истязая свое тело. Но Хаки — наделен силой Одина от рождения. Он единственный настоящий берсерк во всей стране урман. Поэтому он не раз бывал меж жизнью и смертью, там, где была и хвити. Они слишком хорошо чувствуют друг друга. Мне незачем говорить херсиру то, что он знает сам.
— — И он не боится, что она убьет его?
— Я же сказал, что она никого не убивает! — старик стал раздражаться. Его голос повысился, задребезжал. Похоже, он уже сожалел, что чересчур разболтался с бестолковой словенкой. — Она просто ищет!
Он разрумянился — то ли от гнева, то ли от выпитого меда. Хмурился, жевал губы. Но Гюду захватил разговор. Отступать княжна не привыкла. Помолчав для виду, полезла с очередным вопросом:
— То есть она никого не может убить?
Старик в сердцах стиснул кулаки, встал, зашагал к выходу. Надевая шубу, ногой отбросил подпирающий дверь кол, обернулся:
— Что ты можешь, то и она сможет!
Вышел, оставив в избе тяжелую тишину. От его громкого возгласа и впущенного им холодного ветра, снующего по углам, проснулась Рагнхильд. Приподнялась, опершись на локоть, мутно посмотрела на княжну:
— Что шумишь? Ночь на дворе!
— Ничего, — шепнула Гюда, — Ничего…
Глава девятая
БРАТ
Хаки Берсерк оставил за собой лишь разграбленную и выжженную усадьбу, где тихими тенями бродили перепуганные, чудом выжившие люди. Бьерн решил не преследовать Берсерка. Сказал, что в лесу звериное логово Хаки найти будет столь же сложно, сколь сыскать иголку в стоге сена. Избежавший смерти узкоглазый двоюродный братец Тюррни, со странным именем Халль, упросил Бьерна и Избора остаться в разграбленной усадьбе до зимы. Елозил на коленках перед Бьерном, умоляюще хватал за руки Избора.
Он же и рассказал, что Остюга в усадьбе никогда не видел, а Гюду увел с собой Хаки Берсерк.
«Нынче сезон дождей, через лес не пройти, дороги поразвезло, — бормотал он. — Все одно, Хаки не сыщете. А вот к зиме я тинг созову, потребую, чтоб Хаки признали ниддингом. Там и узнает, где он скрывается. Про Гюду и Остюга тоже прознаем! »
Подумав, Бьерн решил остаться в усадьбе, помочь наново отстроить сгоревшие дома, наладить запасы дров и сена на зиму. С его решением никто не спорил.
Наравне со всеми Избор таскал на плечах бревна, рубил деревья, валил камни у городьбы. С первым снегом с сеттеров вернулись отары. Княжичу было приятно видеть, как мертвый двор наливался новой жизнью, как, невесть откуда, в нем появлялись новые люди, приходящие кто издалека, услышав про работу, а кто из ближних усадеб — помочь по дружбе.
Вместе с людьми приходили новости о Хальфдане, собирающем в Хейдмерке большое войско для похода на детей Гендальва — Черный конунг не собирался оставаться побежденным. А еще гости принесли весть о смерти Орма Белоголового. Услышав об этом, люди Орма — Кьетви и другие — спустя день поспешили принести клятву верности Бьерну.
Приходили также слухи об Асе — мол, она собирается отослать к сыну много своих людей, чтоб помочь ему в битве. Говорили, что к Черному конунгу придут люди из Согна, от Атли Гауларца, и даже обычно не ввязывающийся в драки брата Олав, конунг Вестфольда, собирается отправить в Хейдмерк своих воинов.
Ничего нового или интересного для себя Избор в этих вестях не находил, зато Бьерн слушал их внимательно, будто раскладывая по невидимым полочкам в голове. Узнав о смерти Белоголового, он ушел из усадьбы. Никого не взял с собой, ничего не сказал. Просто ушел, а вернулся только к утру — осунувшийся, усталый и молчаливый. Никому и в голову не пришло спрашивать — где он был. Избору тоже…
Тем утром снег щедро укрыл землю, оставив на виду лишь небольшие темные проплешины, где из-под пороши вылезали редкие, примятые временем и старостью, жухлые травины. До первого петушиного крика Избор отправился проверять посты — после случившегося Халль опасался новых нападений. Первый пост — у реки — был Тортлава.
Скальд не спал — восседал на очищенном от снега пеньке, старательно выскабливал на островерхом, стоящем перед ним камне какие-то руны. Вместо ножа Тортлав использовал короткую заостренную железную палку. Медленно передвигая ее по боку камня, постукивал по ее тупому краю обухом топора, старательно пыхтел, высовывал язык.
Подкравшись сзади, Избор сильно стукнул его по плечу.
— Чего дерешься? — не отрываясь от работы, заявил Тортлав. — Вишь, из-за тебя чуть все не попортил.
Что скальд заметил его гораздо раньше, а он, как полный дурак, крался, стараясь ступать бесшумно, чтоб не выдать себя, разочаровало и обидело Избора. Он давно привык, что никто больше не зовет его князем, а обычно обращаются просто по имени, но насмешек не выносил по-прежнему.
Фыркнул, сдерживая злость. Присел на корточки у камня, глянул на руны.
— Чего это?
— Это на курган к Сигурду. — Тортлав осторожно передвинул железку вправо, тюкнул по ней, подул на камень. От его дуновения в лицо Избору полетела серая пыль. Княжич отряхнулся, зло покосился на Тортлава. Тот его злости не заметил, тюкнул еще раз, довольно прочитал:
— «Сей камень воздвигли Бьерн сын Горма, и люди его, и Халль с его людьми, и Избор из Гарды по Сигурду Оленю, красивейшему и сильнейшему из конунгов этой земли». Хорошо сказано?
— Неплохо, — согласился Избор. — Бьерн видел?
— Видел, — Тортлав перестал стучать по железке, откинулся назад, любуясь работой, довольно причмокнул. — Он велел еще приписать про Тюррни. Чтоб было «по Сигурду Оленю, красивейшему и сильнейшему из конунгов этой земли, и жене его Тюррни». Но про Тюррни я еще не успел.
— А про Белоголового ничего не велел написать? — съязвил Избор.
Миролюбиво настроенный Тортлав помрачнел. Оторвался от работы, положил острую железку на расстеленную под ногой тряпочку.
— Не надо бы тебе так говорить про Орма, — произнес с угрозой. — Особенно при Бьерне.
Ссориться Избору не хотелось. Он не ожидал, что шутка будет принята с обидой. Смутившись, пояснил:
— Шучу. Просто я слыхал, что они с Бьерном не в большой дружбе…
Не завершив фразы, княжич осекся. Слышать-то он слышал, да только не ему о том говорилось. Не признаваться же, что подслушал чужой разговор…
Признаваться не пришлось. Обиженный за хевдинга Тортлав хмуро забурчал:
— Может, и не в дружбе, только братья они.
— Братья? — опешил Избор. Позабыв о снеге, плюхнулся подле камня на задницу.
— Ну да, — Тортлав был отходчив, долго сердиться не умел. Успокоившись, вновь взялся за железку, приладил ее острием к камню, прикусил высунутый язык, резко и сильно нанес удар. Выдохнул, договорил: — С вами, словенами, всегда так — звон-то вы слышите, а где он — не ведаете. Братья они, кровно-названые. Кровью побратались, еще в детстве…
— Но…
— Но не но, а не наше это дело, — коротко ответил Тортлав и вдруг насторожился, замерев в нелепой позе с поднятым вверх топором.
— Ты… — начал было Избор, но, перебивая его, Тортлав зашипел:
— Тш-ш-ш-ш…
Нагнулся за каменюку, медленно положил топор на снег, вытащил из-за пояса два метательных кинжала — узких и длинных, с тяжелой, для лучшего вращения и дальности лета, рукоятью и трехгранным острием. Объяснил пригнувшемуся йзбору:
— Снег…
Теперь Избор и сам слышал негромкий, почти неуловимый, скрип снега под чьими-то ногами. Неведомые и пока невидимые находники приближались к усадьбе из лесной чащи, с юга. «А еще говорят, будто с юга дурных вестей не приходит… » — почему-то подумалось Избору. Одновременно с глупыми мыслями забухало в груди сердце, мышцы напряглись, а рука принялась ощупывать пояс в поисках оружия.
— Стой! — Нож Тортлава свистнул в воздухе, вонзился острием в ствол березы над головой невысокого крепкого мужика в короткой шубе и меховых сапогах. Мужик крякнул, остановился, поднял вверх раскрытую ладонь, то ли призывая остановиться тех, кто следовал за ним, то ли заклиная Тортлава повременить с нападением.
— Я Гримли, сын Дана, хевдинг этого хирда, — негромко сказал он. — Мы идем с миром.
— Ха! — Тортлав высунулся из-за камня. — С миром или с мечом?
Скальд показал на пояс Гримли, где, рядом с тяжелым мечом в узорных ножнах, покачивались топор и шишкастая дубинка.
— Мы идем в Хейдмерк к Хальфдану Черному. Нас послал его брат, Олав Гейрстадира, конунг Вест-фольда.
Об этом Избор уже не раз слышал от приходивших в усадьбу работников. Многие говорили, будто Хальфдан собирает войско и брат намеревается ему помочь. Теперь слухи подтвердились.
Избор вылез из-за камня, выпрямился. Приняв его появление за добрый знак, Гримли махнул рукой стоящим за спиной, под укрытием деревьев, воинам. Один за другим они стали выходить на поляну, поворачивая висящие за спиной круглые щиты белой стороной к Тортлаву и Избору. Последним из-за деревьев вышел худой маленький воин, еще совсем мальчик. Теплая шапка закрывала его лицо почти до самого носа. Но, едва увидев его, Избор почуял боль в груди и сухость в глотке. Невольно, подчиняясь пока еще неясному чувству, он шагнул вперед.
— Остюг… — прошептал он. Затем повторил, уже гораздо громче, почти выкрикнул: — Остюг?!
Мальчишка забросил за спину достающий ему до колен щит, приподнял шапку. На Избора глянули светлые глаза — родные и чужие одновременно.
— Меня называют Рюрик, — хрипло произнес мальчишка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Гюда редко видела Гутхорма — обычно бледного, молчаливого, совсем не похожего на того мальчишку, которого она знала как сына Сигурда. За эти месяцы мальчик вытянулся, похудел и повзрослел, светлые волосы он теперь заплетал по бокам в косички, а в ясных голубых глазах появилась тихая грусть. Гюда жалела его, но не подходила к нему. Да и что она могла бы ему сказать? Что ей жаль? Что ее брат… Хотя Гут-хорм ведь знал, что случилось с ее братом, когда-то он даже завидовал участи Остюга…
— Кого ты называешь хвити? — отвлекаясь от собственных невеселых дум, спросила Гюда. Она знала — «хвити» по-словенски означает «белая».
Старик хихикнул, поправил волосы, хитро прищурился:
— Белую женщину. Ту, которая ищет.
Ночь была длинной и ветреной, спать не хотелось. Гюде казалось, что старик не против поболтать. В усадьбе шептались, будто старый раб знает множество интересных историй и будто он живет на свете так долго, что даже видел инеистых великанов. Оставалось только разговорить его.
Гюда поднялась, на цыпочках, чтоб никого не разбудить, прокралась к полакам в углу, сняла плотно заткнутый деревяшкой кувшин с пряным медом. Зубами вырвала крышку из узкого горлышка, плеснула немного янтарного пойла в глиняную плошку, поднесла старику. Отказываться Финн не стал — обхватил плошку за круглые края, одним махом опрокинул ее содержимое в беззубый рот. Поставил плошку на землю у своих ног, утер губы:
— Храни тебя Хлин, девочка. Тебя и твоего сына. «Значит, у меня будет сын», — мельком отметила Гюда, присела около старика.
— Люди говорили, что Хлин уже хранит меня.
— Почему? — удивился Финн.
Наверное, Гюда давно ждала подобного вопроса. И неважно, кто бы его задал, просто все накопившееся просилось наружу, хотелось выговориться хоть кому-нибудь. Помешивая едва тлеющие уголья и оглядываясь на посапывающих во сне рабов, она рассказала старику об Альдоге, об Орме, о скале, о том, как она оказалась в усадьбе Сигурда, как обнаружила, что ждет ребенка, как на усадьбу напал Хаки и даже о том, что видела в амбаре Айшу и слышала, как она поет…
Лучшего слушателя трудно было бы пожелать — Финн ни разу не перебил княжну, причмокивая губами то сочувственно, то огорченно, то восхищенно. Упоминание об Айше заставило его издать невнятный возглас. Гюда осеклась. Вдруг стало стыдно и страшно. Вывалив из души все накопленное, она будто оголила себя и осталась пред незнакомым стариком совсем нагая, кутаясь лишь в слабый дымок очага.
— Хвити может унять ярость берсерка, — не замечая ее стыда, сказал старик. Пояснил: — Та, которую ты зовешь Айша, в моей земле зовется хвити, Белая женщина. Ты видела — какая у нее кожа? У обычной женщины не бывает такой кожи. Ни у одного человека не может быть такой кожи. А ее глаза? У нее в глазах — темнота. Ничего нет, только тьма. Я боюсь ее глаз. Я не ведаю сказов Гарды, но в Саами я знавал много легенд. Иногда мне их рассказывали старые люди, иногда мудрые женщины…
«Старейшины и ведьмы», — про себя уточнила Гюда.
— Я слышал сказание про Белую женщину, — продолжил старик. Сцепил пальцы перед собой, вытянул их над огнем, шепотом монотонно запел:
— Белая женщина, хвити, — неживая женщина. Она выходит в мир людей лишь однажды. Она родится на пороге дня и ночи, на краю жилища, у обычной женщины. И она умирает совсем ребенком, не дойдя до своего срока, приняв смерть от рук своей матери. Но, очутившись меж живыми и мертвыми, хвити нигде не находится места, ибо в мире живых она умерла, а в мире мертвых еще не приходит срок отворять для нее Ворота Последних Вздохов. И она плывет через Реку Мертвых то туда, то обратно, колеблясь и не ведая, к какому берегу она может пристать. Ее воспитывают колдуны и ведьмы, учат духи и призраки, друзьями становятся звери и камни. Но иногда случается так, что хвити обретает новую плоть и выходит из Реки Мертвых. Однако ее душа все равно остается в мире теней.
«На кромке, меж кромешников», — перевела для себя Гюда, поинтересовалась:
— А почему ты сказал: хвити — «та, которая ищет»?
Старик захихикал:
— А как же? Она ищет свой мир, пристанище, ищет людскую душу, за которую может зацепиться, чтоб вместе с нею примкнуть к Берегу Мертвых. Она ищет вечного покоя. Но у всех людей за левым плечом стоит своя Белая, своя смерть, данная при рождении, которая в должный срок препровождает душу в иной мир. Поэтому хвити ищет назначенного, того, чью Белую она сумеет одолеть. Старые люди говорят, что страшна не сама хвити, а ее искания. Любой, заступивший ей дорогу, всякий, случайно прервавший ее поиск, — умирает.
— А если она не найдет назначенного?
— Тогда на ее пути умрут очень-очень многие. И будут, умирать, пока она ищет… А она может искать вечно.
Ветер ударил в двери, будто подтверждая рассказ старика, Гюда вздрогнула, обернулась. От услышанного ей стало жутковато — пальцы зябли, по спине полз неприятный холодок страха. А что, если Айша вправду хвити, о которой болтал старый знахарь? Ведь убила же она Орма. А теперь умирал Хаки… А ее рассказы, ее песни? И ее белая кожа…
— Ты думаешь, что Айша — хвити? — испуганным шепотом поинтересовалась княжна у старика.
— Я долго боялся спросить. Но однажды отважился и заговорил с ней об этом. — Финн поежился, пододвинулся к очагу. Зацепил ногой забытую на полу плошку. Негромко брякнув, плошка опрокинулась на бок, крутнулась. Гюда поймала ее пальцами, чтоб не гремела.
Проследив за ее движением, Финн продолжил:
— Она не знала о легенде. Когда услышала — заплакала. А потом задала лишь один вопрос: «А тот, кого полюбит хвити, тоже умирает? Даже если не будет видеть ее?» Я не знал, об этом в легенде не говорилось. Я сказал, что не знаю.
— А она? — Огонь почти угас, но Гюде было все равно. Совсем рядом, в соседней избе сидела нежить, неведомая и загадочная хвити-смерть, помощница ледяной Морены.
— Она кивнула.
— Кивнула и все?
— Да. А потом ее позвал херсир. Он хотел услышать от нее новую сказку. Она рассказала очень забавную сказку! — Припомнив что-то, Финн тихо засмеялся. — Кажется, про умелого плотника, который выстругал из деревяшки ребенка. Ребенок ожил и принес плотнику немало хлопот. А когда плотник стал старым и перестал работать, мальчик бросил его. Ведь, как бы ни был хорошо выструган мальчик и как бы ни любил его создатель, деревяшка никогда не станет человеком… Может, в этой сказке она говорила и о себе…
Старик вновь замолчал.
Уперев подбородок в ладони, Гюда размышляла над его рассказом. Еще в усадьбе Сигурда, едва увидев незнакомку с короткими темными волосами и певучим голосом, княжна почуяла в ней что-то нечеловеческое. И потом, когда АЙша подошла к ней у ворот разграбленной усадьбы, — тоже. А затем ощущение стерлось…
Княжна часто видела Айшу у избы Хаки — темноволосая сидела возле дверей, толкла в ступе какие-то свои травы и грибы. Однажды натолкнулась на нее у озера, когда купалась. Было рано и холодно. От воды поднимался пар. Айша появилась на берегу, постояла, молча разглядывая бултыхающуюся в воде княжну, и исчезла, скрывшись за полосой тумана, из которой и появилась…
— А ты рассказал о ней Хаки? — Гюда вернулась мыслями в остывшую избу, вспомнила о сидящем рядом знахаре.
— О чем?
— Что она — хвити.
— Ты не понимаешь, — Финн покачал головой, будто удивляясь Гюдиной глупости. — Нынче перевелись истинные звери Одина, берсерками называют наученных дару, а не рожденных с даром, как в старину. Одни становятся ими, с малолетства вкушая ядовитые траву и грибы, другие — сызмальства истязая свое тело. Но Хаки — наделен силой Одина от рождения. Он единственный настоящий берсерк во всей стране урман. Поэтому он не раз бывал меж жизнью и смертью, там, где была и хвити. Они слишком хорошо чувствуют друг друга. Мне незачем говорить херсиру то, что он знает сам.
— — И он не боится, что она убьет его?
— Я же сказал, что она никого не убивает! — старик стал раздражаться. Его голос повысился, задребезжал. Похоже, он уже сожалел, что чересчур разболтался с бестолковой словенкой. — Она просто ищет!
Он разрумянился — то ли от гнева, то ли от выпитого меда. Хмурился, жевал губы. Но Гюду захватил разговор. Отступать княжна не привыкла. Помолчав для виду, полезла с очередным вопросом:
— То есть она никого не может убить?
Старик в сердцах стиснул кулаки, встал, зашагал к выходу. Надевая шубу, ногой отбросил подпирающий дверь кол, обернулся:
— Что ты можешь, то и она сможет!
Вышел, оставив в избе тяжелую тишину. От его громкого возгласа и впущенного им холодного ветра, снующего по углам, проснулась Рагнхильд. Приподнялась, опершись на локоть, мутно посмотрела на княжну:
— Что шумишь? Ночь на дворе!
— Ничего, — шепнула Гюда, — Ничего…
Глава девятая
БРАТ
Хаки Берсерк оставил за собой лишь разграбленную и выжженную усадьбу, где тихими тенями бродили перепуганные, чудом выжившие люди. Бьерн решил не преследовать Берсерка. Сказал, что в лесу звериное логово Хаки найти будет столь же сложно, сколь сыскать иголку в стоге сена. Избежавший смерти узкоглазый двоюродный братец Тюррни, со странным именем Халль, упросил Бьерна и Избора остаться в разграбленной усадьбе до зимы. Елозил на коленках перед Бьерном, умоляюще хватал за руки Избора.
Он же и рассказал, что Остюга в усадьбе никогда не видел, а Гюду увел с собой Хаки Берсерк.
«Нынче сезон дождей, через лес не пройти, дороги поразвезло, — бормотал он. — Все одно, Хаки не сыщете. А вот к зиме я тинг созову, потребую, чтоб Хаки признали ниддингом. Там и узнает, где он скрывается. Про Гюду и Остюга тоже прознаем! »
Подумав, Бьерн решил остаться в усадьбе, помочь наново отстроить сгоревшие дома, наладить запасы дров и сена на зиму. С его решением никто не спорил.
Наравне со всеми Избор таскал на плечах бревна, рубил деревья, валил камни у городьбы. С первым снегом с сеттеров вернулись отары. Княжичу было приятно видеть, как мертвый двор наливался новой жизнью, как, невесть откуда, в нем появлялись новые люди, приходящие кто издалека, услышав про работу, а кто из ближних усадеб — помочь по дружбе.
Вместе с людьми приходили новости о Хальфдане, собирающем в Хейдмерке большое войско для похода на детей Гендальва — Черный конунг не собирался оставаться побежденным. А еще гости принесли весть о смерти Орма Белоголового. Услышав об этом, люди Орма — Кьетви и другие — спустя день поспешили принести клятву верности Бьерну.
Приходили также слухи об Асе — мол, она собирается отослать к сыну много своих людей, чтоб помочь ему в битве. Говорили, что к Черному конунгу придут люди из Согна, от Атли Гауларца, и даже обычно не ввязывающийся в драки брата Олав, конунг Вестфольда, собирается отправить в Хейдмерк своих воинов.
Ничего нового или интересного для себя Избор в этих вестях не находил, зато Бьерн слушал их внимательно, будто раскладывая по невидимым полочкам в голове. Узнав о смерти Белоголового, он ушел из усадьбы. Никого не взял с собой, ничего не сказал. Просто ушел, а вернулся только к утру — осунувшийся, усталый и молчаливый. Никому и в голову не пришло спрашивать — где он был. Избору тоже…
Тем утром снег щедро укрыл землю, оставив на виду лишь небольшие темные проплешины, где из-под пороши вылезали редкие, примятые временем и старостью, жухлые травины. До первого петушиного крика Избор отправился проверять посты — после случившегося Халль опасался новых нападений. Первый пост — у реки — был Тортлава.
Скальд не спал — восседал на очищенном от снега пеньке, старательно выскабливал на островерхом, стоящем перед ним камне какие-то руны. Вместо ножа Тортлав использовал короткую заостренную железную палку. Медленно передвигая ее по боку камня, постукивал по ее тупому краю обухом топора, старательно пыхтел, высовывал язык.
Подкравшись сзади, Избор сильно стукнул его по плечу.
— Чего дерешься? — не отрываясь от работы, заявил Тортлав. — Вишь, из-за тебя чуть все не попортил.
Что скальд заметил его гораздо раньше, а он, как полный дурак, крался, стараясь ступать бесшумно, чтоб не выдать себя, разочаровало и обидело Избора. Он давно привык, что никто больше не зовет его князем, а обычно обращаются просто по имени, но насмешек не выносил по-прежнему.
Фыркнул, сдерживая злость. Присел на корточки у камня, глянул на руны.
— Чего это?
— Это на курган к Сигурду. — Тортлав осторожно передвинул железку вправо, тюкнул по ней, подул на камень. От его дуновения в лицо Избору полетела серая пыль. Княжич отряхнулся, зло покосился на Тортлава. Тот его злости не заметил, тюкнул еще раз, довольно прочитал:
— «Сей камень воздвигли Бьерн сын Горма, и люди его, и Халль с его людьми, и Избор из Гарды по Сигурду Оленю, красивейшему и сильнейшему из конунгов этой земли». Хорошо сказано?
— Неплохо, — согласился Избор. — Бьерн видел?
— Видел, — Тортлав перестал стучать по железке, откинулся назад, любуясь работой, довольно причмокнул. — Он велел еще приписать про Тюррни. Чтоб было «по Сигурду Оленю, красивейшему и сильнейшему из конунгов этой земли, и жене его Тюррни». Но про Тюррни я еще не успел.
— А про Белоголового ничего не велел написать? — съязвил Избор.
Миролюбиво настроенный Тортлав помрачнел. Оторвался от работы, положил острую железку на расстеленную под ногой тряпочку.
— Не надо бы тебе так говорить про Орма, — произнес с угрозой. — Особенно при Бьерне.
Ссориться Избору не хотелось. Он не ожидал, что шутка будет принята с обидой. Смутившись, пояснил:
— Шучу. Просто я слыхал, что они с Бьерном не в большой дружбе…
Не завершив фразы, княжич осекся. Слышать-то он слышал, да только не ему о том говорилось. Не признаваться же, что подслушал чужой разговор…
Признаваться не пришлось. Обиженный за хевдинга Тортлав хмуро забурчал:
— Может, и не в дружбе, только братья они.
— Братья? — опешил Избор. Позабыв о снеге, плюхнулся подле камня на задницу.
— Ну да, — Тортлав был отходчив, долго сердиться не умел. Успокоившись, вновь взялся за железку, приладил ее острием к камню, прикусил высунутый язык, резко и сильно нанес удар. Выдохнул, договорил: — С вами, словенами, всегда так — звон-то вы слышите, а где он — не ведаете. Братья они, кровно-названые. Кровью побратались, еще в детстве…
— Но…
— Но не но, а не наше это дело, — коротко ответил Тортлав и вдруг насторожился, замерев в нелепой позе с поднятым вверх топором.
— Ты… — начал было Избор, но, перебивая его, Тортлав зашипел:
— Тш-ш-ш-ш…
Нагнулся за каменюку, медленно положил топор на снег, вытащил из-за пояса два метательных кинжала — узких и длинных, с тяжелой, для лучшего вращения и дальности лета, рукоятью и трехгранным острием. Объяснил пригнувшемуся йзбору:
— Снег…
Теперь Избор и сам слышал негромкий, почти неуловимый, скрип снега под чьими-то ногами. Неведомые и пока невидимые находники приближались к усадьбе из лесной чащи, с юга. «А еще говорят, будто с юга дурных вестей не приходит… » — почему-то подумалось Избору. Одновременно с глупыми мыслями забухало в груди сердце, мышцы напряглись, а рука принялась ощупывать пояс в поисках оружия.
— Стой! — Нож Тортлава свистнул в воздухе, вонзился острием в ствол березы над головой невысокого крепкого мужика в короткой шубе и меховых сапогах. Мужик крякнул, остановился, поднял вверх раскрытую ладонь, то ли призывая остановиться тех, кто следовал за ним, то ли заклиная Тортлава повременить с нападением.
— Я Гримли, сын Дана, хевдинг этого хирда, — негромко сказал он. — Мы идем с миром.
— Ха! — Тортлав высунулся из-за камня. — С миром или с мечом?
Скальд показал на пояс Гримли, где, рядом с тяжелым мечом в узорных ножнах, покачивались топор и шишкастая дубинка.
— Мы идем в Хейдмерк к Хальфдану Черному. Нас послал его брат, Олав Гейрстадира, конунг Вест-фольда.
Об этом Избор уже не раз слышал от приходивших в усадьбу работников. Многие говорили, будто Хальфдан собирает войско и брат намеревается ему помочь. Теперь слухи подтвердились.
Избор вылез из-за камня, выпрямился. Приняв его появление за добрый знак, Гримли махнул рукой стоящим за спиной, под укрытием деревьев, воинам. Один за другим они стали выходить на поляну, поворачивая висящие за спиной круглые щиты белой стороной к Тортлаву и Избору. Последним из-за деревьев вышел худой маленький воин, еще совсем мальчик. Теплая шапка закрывала его лицо почти до самого носа. Но, едва увидев его, Избор почуял боль в груди и сухость в глотке. Невольно, подчиняясь пока еще неясному чувству, он шагнул вперед.
— Остюг… — прошептал он. Затем повторил, уже гораздо громче, почти выкрикнул: — Остюг?!
Мальчишка забросил за спину достающий ему до колен щит, приподнял шапку. На Избора глянули светлые глаза — родные и чужие одновременно.
— Меня называют Рюрик, — хрипло произнес мальчишка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37