Вероятно, именно поэтому, пока герцог Вандомский намеревался, коли удастся, втянуть принца Евгения в сражение, для чего и занимался диспозицией наших войск, чтобы атаковать Луццару, мы, к величайшему нашему изумлению, 15 июня 1702 года обнаружили перед собой всю императорскую армию, уже готовую к бою и наступавшую на нас форсированным маршем.
Наша армия двигалась им навстречу тем же боевым строем, какой соблюдала последние два дня, колонна за колонной; еще три дня назад наш герцог обнаружил, что генерал Висконти с тремя полками имперской кавалерии и одним драгунским полком расположился в Сан-Виктории, что на берегу Тичино, и решил атаковать их; этот план его выполнялся в такой секретности, что, хотя наша армия проходила всего в трех лье от них по другой дороге, мосье Висконти почти уже достиг герцогства Моденского, когда он совершенно неожиданно для себя оказался атакованным французскими драгунами и кавалерией в шесть тысяч всадников. Около часу он храбро защищался, но, увидев, что враг его одолевает и что под натиском противника ряды его вот-вот будут смяты, он дал сигнал к отступлению, однако не успели его конники развернуться и проскакать в обратном направлении каких-нибудь полчаса, как их со всех сторон окружил большой отряд инфантерии, отрезавший все пути к отступлению, кроме моста через Тичино, но их собственный обоз создал там такую толчею, что было не проехать ни туда, ни сюда, и они налетали и натыкались друг на друга, так что о сохранении строя нечего было и думать; многие попадали в реку и утонули, немало было убито, еще больше попало в плен. Одним словом, все три кавалерийских и один драгунский полк были разбиты наголову.
Принцу был нанесен тяжкий удар, потому что войска эти принадлежали к самым отборным в его армии. Мы взяли в плен около четырехсот человек со всем их имуществом и захватили восемьсот лошадей — добыча немалая. Эти войска, несомненно, очень пригодились бы противнику в битве, которая, как упоминалось, последовала пятнадцатого числа. Наша армия, о чем я писал выше, двигалась походным маршем на Луццару, когда вдруг появился немецкий кавалерийский отряд примерно в шестьсот сабель, а меньше чем через час — и вся вражеская армия в боевом порядке.
Наша армия немедленно перестроилась, и герцог размещал полки, по мере их приближения, настолько искусно, что принцу Евгению пришлось изменить дислокацию своих войск, причем он все же оказался в крайне невыгодном положении, так как был вынужден сражаться с превосходными силами противника, расположившегося на самых удобных позициях. Если бы он повременил всего один день, мы столкнулись бы с ним на полпути, но больно уж немецкие генералы уверены в себе и в доблести своих войск. Левый фланг королевской армии разместился у великой реки По, а на противоположном берегу стояла армия принца Водмона и вела орудийный огонь из окопов, вырытых императорскими войсками у Боргофорте. Чувствуя, что предстоит генеральная баталия, принц отрядил двенадцать батальонов и около тысячи конников для подкрепления королевской армии; все они успели соединиться с нашей армией, вселив в нас бодрость и уверенность, а принц Евгений все перестраивал свои войска, готовясь к наступлению. Однако именно передвижение наших войск заставило принца Евгения решиться вступить в бой, чтобы помешать нам дойти до цели, но соображения его оказались несостоятельными, а отказаться от боя он уже не мог и совершил таким образом ошибку, исправить которую было поздно.
Ему удалось ввести в бой все свои войска только к пяти часам вечера, после чего нас в течение получаса тщетно обстреливали из орудий, а затем его правый фланг под командованием принца Коммерси яростно атаковал наш левый. Наши части отражали наступление так искусно и оказывали друг другу поддержку столь своевременно, что противник понес огромные потери, а так как принц Коммерси, к их великому горю, был убит в самом начале боя, полки противника, потрясенные гибелью великого военачальника, не получая приказов, отступили в полном беспорядке, а одна бригада была целиком уничтожена.
Однако продвижение второго эшелона их войск под водительством генерала Эрбвиля восстановило первоначальное положение: подоспевшие войска противника смело бросились во вторую атаку и, получая подкрепление от главных сил, вынудили наших солдат, в свою очередь, отступить к каналу, протекавшему по левому флангу между их позициями и рекой По, где они и сосредоточились. Обе стороны, к которым непрерывно поступали свежие пехотные и кавалерийские части, сражались с таким упорством, храбростью и умением, что трудно было предсказать, кто вышел бы победителем, если бы они смогли довести бой до конца.
На правом фланге королевской армии располагался цвет французской кавалерии — гвардейцы, королевские карабинеры, конница ее величества и еще четыреста кавалеристов, а рядом с ними стояли пехотные части, среди которых был и наш полк. Первыми в атаку бросились кавалеристы с саблями наголо; они приняли на себя огонь двух императорских кирасирских полков и без единого выстрела прорвали их ряды, которые, когда кони стали теснить и топтать их, пришли в полное смятение. Передовая шеренга нашей пехоты вступила на поле боя, очищенное кавалерией от противника.
В первой атаке был убит маркиз де Креки — командующий правым флангом. Эта потеря была для нас не менее тяжелой, чем гибель принца де Коммерси для противника. После того как мы оттеснили описанным выше образом вражескую кавалерию, войска неприятеля, благодаря искусству и находчивости командования, сосредоточились и, получив поддержку трех императорских пехотных полков, вновь пошли в наступление с такой яростью, что невозможно было им противостоять. В результате два ирландских полка были разбиты, и погибло огромное множество солдат. В этой битве не повезло и мне — выстрелом из мушкета у меня была перебита правая рука, но мало этого, меня еще сшиб с ног огромный, как и все немцы, солдат и, решив, что я мертв, наступил на меня, но тут же пал бездыханный от выстрела одного из наших, а я со своей раненой рукой оказался в весьма бедственном положении, потому что этот парень, громадный, как лошадь, был так тяжел, что я не мог даже пошевелиться.
Вскоре наши войска были оттеснены со своих позиций, и я остался во власти противника, но не попал в плен, то есть меня не нашли до следующего утра, когда группа солдат с врачами во главе вышла, как это принято, на поиски раненых и обнаружила меня почти задохнувшимся под грудой убитых — своих и чужих. Надо отдать врагам должное — обращались они со мной по-человечески, они весьма умело подлечили мне руку, а через четыре или пять дней дали мне возможность под честное слово отправиться в Парму.
Обе армии продолжали сражаться, особенно рьяно на нашем левом фланге, до тех пор, пока из-за темноты солдаты не перестали понимать, в кого стреляют, а генералы — что происходит. Тогда стрельба стала утихать, и ночь, как говорится, разлучила их.
Обе стороны объявили себя победителями и по возможности скрывали свои потери, но нет сомнения в том, что никогда еще ни в одном бою не было проявлено столько мужества и упорства, как в этом, и что, если бы не наступила ночь, обе стороны, безусловно, потеряли бы убитыми еще много тысяч людей.
Немцы имели право считать себя победителями только потому, что они, как я уже говорил, заставили наш левый фланг отступить к каналу и к высокому берегу реки По или, вернее, к холмам, возвышающимся за ним. Однако это отступление оказалось нам очень выгодным, так как оттуда можно было стрелять в самую гущу вражеских войск, а вытеснить нас с этих позиций было невозможно.
Лучшим и наиболее убедительным доказательством победы королевских войск было то, что через два дня после описанной битвы они захватили Гуасталлу, которую немецкая армия уже считала своей, заставили ее гарнизон сложить оружие и поклясться не участвовать в военных действиях в течение шести месяцев. Хотя немцы понесли значительный ущерб, так как гарнизон состоял из тысячи пятисот человек, принц Евгений не пришел ему на помощь. После этого они еще несколько раз при нашем приближении оставляли свои позиции, ибо провести еще одно сражение в том году были не в состоянии.
Мое участие в кампании на этом кончилось, и хотя я вышел из нее с увечьем, все же отделался гораздо легче, чем многие другие офицеры, ведь в этой кровавой бойне мы потеряли более четырехсот убитыми и ранеными, причем трое среди них были генералы.
Военные действия продолжались до декабря; за это время герцог Вандомский захватил Боргофорте и несколько других пунктов, занятых неприятелем, который с каждым днем терял свои позиции в Италии.
Я долго пробыл в плену, но поскольку соглашение о пленных еще не было заключено, принц Евгений приказал отправить французов в Венгрию, что было проявлением неоправданной жестокости к ним. Многим удалось, однако, по дороге удрать к туркам, которые приняли их очень любезно, а посол Франции в Константинополе позаботился о них и по распоряжению короля переправил морем обратно в Италию.
Но к этому времени герцог Вандомский взял в плен так много немцев, что принц Евгений не мог уже заниматься отправкой пленных в Венгрию и был вынужден дать приказ о возвращении тех, кто там уже находился, и начать переговоры о всеобщем обмене военнопленными.
Как я уже говорил, мне разрешили под честное слово уехать на некоторое время в Парму, где я в течение сорока дней залечивал рану и сломанную руку, а потом вынужден был явиться к военному коменданту Феррары, откуда, по прибытии туда принца Евгения, был отправлен с несколькими другими военнопленными в герцогство Миланское, где нам предстояло ждать обмена.
Почти восемь месяцев я прожил в Тренте; человек, в доме которого меня поместили, относился ко мне на редкость любезно, всячески меня опекал, так что жилось мне у него беспечно. Но тут я, сам того не чая, вступил в связь с дочерью моего хозяина, а потом, не знаю, какой черт дернул меня, взял да женился на ней. С моей стороны это было благородным поступком, который, честно говоря, я вовсе не собирался совершать. Но девушка оказалась очень ловкой, ей удалось напоить меня вином сверх меры, и хотя я оставался в полном рассудке и сознавал, что совершаю, веселье взыграло во мне, и я дал себя оженить. Это неразумное проявление благородства причинило мне много неприятностей, так как я понятия не имел, что делать с этим новым грузом, который я на себя навьючил. Я не мог ни оставаться с женой, ни взять ее с собой и находился в совершенной растерянности.
Вскоре меня соответственно с договором об обмене пленными освободили, и я был обязан вернуться в свой полк, расквартированный тогда в герцогстве Миланском. Там я получил разрешение поехать в Париж, пообещав набрать в Англии, куда изредка писал, рекрутов для ирландских полков. Располагая, таким образом, согласием на поездку в Париж, я получил у противника пропуск для проезда в Трент, кружным путем прибыл туда, тщательно упаковал свое имущество, взял жену и все прочее, проехал через Тироль в Баварию, потом через Швабию и Шварцвальд в Эльзас, а оттуда добрался до Лотарингии и, наконец, до Парижа.
Я имел тайное намерение бросить армию, потому что был сыт войной по горло, но поступить так, пока армия находится в походе, считалось столь позорным, что я не мог на это решиться. Однако непредвиденные обстоятельства облегчили мою задачу. Дело в том, что между Францией, с одной стороны, и Англией и Голландией, с другой, вновь начались военные действия. Французский король, вознамерившись провести маневр, чтобы отвлечь внимание англичан, снарядил в Дюнкерке мощную эскадру военных судов и фрегатов, на борт которых погрузил войсковые части, насчитывавшие около шести тысяч пятисот человек, не считая добровольцев. Новый король, как мы его называли, хотя вообще-то он был известен под именем Кавалера ордена святого Георга, отправился вместе с ними в Шотландию.
Я делал вид, что отношусь к этой затее с большим рвением, и заявил, что если мне разрешат продать чин командира роты, входящей в ирландский полк, в котором я состоял, и получить от Кавалера чин полковника за то, что я наберу для него войска в Великобритании, то после его прибытия я сяду на корабль в качестве добровольца и буду нести расходы по службе сам. Такой уговор был мне весьма выгоден, так как я становился лицом почтенным и пользующимся значительным влиянием у себя на родине. Итак, мне дали разрешение продать мой чин, и я, получив через Голландию кругленькую сумму из Лондона, собрал прекрасное снаряжение и отправился в Дюнкерк, чтобы сесть там на корабль.
Кавалер принял меня вполне благосклонно, так как был уже осведомлен, что я офицер ирландского полка, служил в Италии и, следовательно, — бывалый солдат. Все это в сочетании с моей прежней характеристикой питало его ко мне расположение. Между тем я вовсе не испытывал особой привязанности ни к Кавалеру лично, ни к его делу, да, по правде говоря, я не очень разбирался в причинах, столкнувших между собой воюющие стороны, иначе я бы не стал столь легкомысленно рисковать не только жизнью, но и имуществом, которое с этого момента находилось в распоряжении английского правительства и могло быть конфисковано им в любую минуту. Однако, получив из Лондона почтовый перевод на триста фунтов стерлингов и продав мой офицерский чин в ирландском полку почти за такую же сумму, я не только оказался невольно втянутым в эту нелепую затею, но даже стал добровольцем и, рискуя всем, отправился с ними в путь. История этой бесплодной экспедиции имеет весьма малое касательство к моему рассказу, поэтому считаю нужным сказать лишь, что английский флот, значительно превосходивший по силе флот французский, гнался за нами неудержимо, находясь в опасной близости от наших судов, а то, что мы от него ускользнули, спасло меня от виселицы.
К счастью для себя, французы проскочили мимо порта, к которому сначала стремились, и, направляясь к заливу Ферт-оф-Форт, или, как его называют, Эдинбургскому заливу, пристали к берегу у места под названием Монтроз, где не собирались швартоваться, а оттуда вынуждены были вернуться к заливу Ферт-оф-Форт, подошли к входу в него и стали на якорь в ожидании прилива. Однако эта задержка дала возможность англичанам под командованием сэра Джорджа Бинга подойти к Ферт-оф-Форту, стать, подобно нам, на якорь и ждать подъема воды, чтобы войти в залив.
Если бы мы не проскочили, как я уже говорил, мимо порта, вся наша эскадра могла бы быть уничтожена в течение двух дней, и единственное, что мы успели бы сделать, это войти на малых фрегатах в гавань Лита и сбросить там войска и снаряжение, но нам пришлось бы поджечь свои военные суда, так как английская эскадра находилась от нас на расстоянии, для преодоления которого требовалось не больше суток.
Эти неожиданные обстоятельства заставили французского адмирала вывести суда из северной части залива, где они стояли. Летя на всех парусах к северу, мы опередили английский флот и ускользнули от него, потеряв лишь один корабль, который не сумел уйти, так как находился позади всех. Когда мы убедились, а это произошло лишь на третью ночь, что английские суда больше не преследуют нас, мы изменили курс и, потеряв их из виду, направились к побережью Норвегии; двигаясь этим курсом до самого Балтийского моря, мы бросили в нем якорь и выслали два разведывательных судна, чтобы изучить обстановку и убедиться в том, что в море не видно ничего подозрительного. Удостоверившись, что противник нас больше не преследует, мы поплыли назад, убавив паруса, и в целости и сохранности вернулись в Дюнкерк. Я был несказанно счастлив, когда ступил на берег, ибо во время нашего спасительного бегства я испытывал невообразимый ужас, ощущая уже как бы петлю на шее, ведь если бы меня схватили, то, несомненно, повесили бы.
Но опасность миновала, я получил увольнение из армии, и, заручившись разрешением Кавалера, помчался в Париж. Неожиданность моего появления дома позволила мне, к несчастью, сделать открытие относительно моей жены, которое меня отнюдь не порадовало. Я обнаружил, что ее милость водила компанию, неподходящую, как я имел основания считать, для порядочной женщины; и так как я на собственном опыте испытал, каков ее нрав, меня охватили ревность и тревога. Должен признаться, что все это задело меня весьма глубоко, ибо во мне воскресло непреодолимое влечение к ней, а манеры ее стали весьма привлекательны, особенно после того, как я привез ее во Францию. При свойственном ей легкомыслии она не могла вести себя иначе, да еще находясь в таком средоточии любовных утех, как Париж.
Обидно было и то, что мне выпало на долю быть рогоносцем как на чужбине, так и дома, и я приходил порою из-за этого в такую ярость, что терял самообладание при одной мысли о своей судьбе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39