— Кончилась.
— Потеряли?
— Только сейчас… Пулей фашист ударил… на кусочки. Отец дарил, жалеть наказывал.
— На кусочки? — неверяще переспросил генерал: — А я собирался попросить у вас трубку, другим показать. В кармане была?
— Гляди тогда, — выплюнул солдат на ладонь маленький сгусток крови. — Из зубов фашист выбил, пулей угодил в трубку, оглушил.
— Неужели? — удивился командир дивизии и встал. — Зубы целы? Голова болит, кружится? Вызовите врача! — крикнул он кому-то. —А я думал, что упали вы, о землю губы разбили… Эх, Номоконов, Номоконов, сибирский стрелок…
— Ничего, генерал, пустяки. Хорошо себя чувствую.
— Значит, с трубкой в зубах бьёте фашистов?
— Бывает и эдак. Щёлк, смотришь — готов. Однако дым при стрельбе не пускаю, так, для спокоя сосу.
После перевязки беседа продолжалась. Командир дивизии стал
расспрашивать Номоконова о далёком Нижнем Стане, об охоте в тайге, о поединках с немецкими снайперами, об отметках, которые ставил солдат на своей курительной трубке. Отворилась тяжёлая дверь командного пункта, вошёл лейтенант Репин и, вскинув руку к шапке, чётко доложил о прибытии. Этот маленький разгорячённый человек в поношенном полушубке, местами пробитом пулями и осколками, показался Номоконову дерзким соколом. Генерал разрешил солдату идти и о чём-то спокойно спросил лейтенанта.
Долго, со смутной тревогой ждал солдат своего командира взвода, а когда возле блиндажа послышались его торопливые шаги, вышел навстречу.
— Зачем сказывал? — хмуро произнёс Номоконов. — Я просил тебя, Иван Васильевич… Как теперь?
— Ничего, все будет в порядке. — Репин положил руку на плечо солдата. — Я — коммунист. Обязан об этом доложить! Пойдёмте в блиндаж, о немецком снайпере поговорим, ваш поединок разберём.
— Эх, лейтенант, — вздохнул Номоконов. — Однако ты совсем смелый человек. И чистый ещё… как родник.
В блиндаже рассмотрели винтовку гитлеровца, свалившегося с чердака. Обыкновенное заводское клеймо виднелось на патроннике: крошечный орёл держал в когтях круг с фашистской свастикой. И оптический прибор ничем не выделялся — уже несколько таких трофеев было в углу блиндажа. Приклад винтовки привлёк внимание. На затылке поблёскивала серебряная монограмма с фамилией владельца. Лейтенант Репин вынул из кармана какой-то предмет, подкинул, поймал на ладонь.
— Пауль Бауэр, сверхметкий стрелок. Награждён Железным крестом. Фашистская гадюка заползла на нашу землю и нашла свой конец на чердаке рыбацкой избушки… Много жизней было на совести гада.
А на другой день в блиндаж к снайперам зашёл щеголеватый лейтенант. Он спросил, кто из солдат — Номоконов, а когда ему ответили, подошёл и протянул небольшую чёрную шкатулку:
— От командира дивизии.
Номоконов раскрыл шкатулку и ахнул: в ней была трубка слоновой кости, перевитая у мундштука золотыми колечками.
— Эту трубку берег наш генерал, — сказал лейтенант. — Он получил её на память от своего командира полка. Давно, ещё в гражданскую войну, когда был рядовым красноармейцем… Можете продолжать учёт, товарищ Номоконов. Ставить точки, делать зарубки… В общем, командир дивизии просит вас курить из этой трубочки и почаще давать прикуривать немецко-фашистским захватчикам.
Щёлкнул лейтенант каблуками начищенных сапог, повернулся и вышел.
В тот же день выдали Номоконову «Памятную книжку снайпера». В ней записали, что стрелок имеет на своём счёту 76 убитых гитлеровских солдат и офицеров. Ниже — особая запись, скреплённая полковой печатью: «По данным разведки, 25 октября 1941 года С. Д. Номоконов уничтожил представителя гитлеровской ставки, инспектировавшего войска переднего края. Снайперу объявлена благодарность командира дивизии».
Все в порядке теперь, все на месте. Правильно, лейтенант! И новый командир полка нашёл время, чтобы прийти к снайперам, хорошенько с ними поговорить, узнать, как они живут, как воюют, в чём нуждаются. А потом человек с густым голосом кивнул Номоконову, попросил его проводить и в темноте у блиндажа руку протянул:
— Извиняюсь, товарищ Номоконов. Нервы у меня… Плохо мы тогда воевали, отступали… Много было в наших рядах паникёров, разболтанных людей.
— В машине не было эдаких, командир. На фронт люди двигались, воевать. Однако, о своей земле думали, защищать её встали. Догадался, почему обидел людей? Не за то, что гусем шли, не за то, что обмотки плохо крутили… Это как руки поднимать перед фашистами? Забыл?
— Ну, хорошо, хорошо, — зарокотал полковник. — Все ясно, молодец.
И ушёл.
С лёгким сердцем шёл в бой Номоконов. Укрывшись в яме за вывороченным пнём, вспоминал он события последних дней, мысленно благодарил своего командира взвода.
Первые километры освобождённой земли… Запомнилась Номоконову «частная наступательная операция» дивизии —лишь после третьего штурма цепи пехотинцев прорвали первую линию вражеской обороны. Пули Номоконова дырявили ожесточённо сопротивлявшихся врагов, настигали убегающих, останавливали офицеров. С высоты бил пулемёт, никому не давал подняться, и на глазах солдат, лежавших рядом с ним, Номоконов истребил весь расчёт.
На гребне высоты, отвоёванной у врага, остановился снайпер, оглянулся, осмотрел долину, так долго бывшую «ничейной». Как растревоженный муравейник, кипела теперь она. Среди сновавших серых фигурок появлялись вспышки пламени, сизые купола разрывов, клочья дыма. Фигурки падали, исчезали, вновь поднимались и упорно продвигались вперёд. Шла подмога. Цепи охватывали подножие горного кряжа, поднимались по склонам, исчезали в лесу. Хорошо виднелся и островок ельника— разгромленный вражеский опорный пункт. Возле него в день первого снега на старую звериную тропинку, на которую артиллеристы выкатывали теперь большую пушку, упал гитлеровский генерал. Добрая была охота! Понял Номоконов, что уже не вернётся в свой блиндаж. Последний рубеж, на котором осенью закрепилась отступавшая 34-я армия, оставался позади.
Номоконов обернулся и помахал рукой.
Прощайте, бугорки, пни, насквозь простреленные, переломанные ёлочки! Вы укрывали солдата, заслоняли от пуль, и он кланяется вам, шепчет слова благодарности.
И на запад долго смотрел Номоконов. Поодаль бугрились лысые тусклые холмы, виднелись низкорослые ели с обломанными сучьями, серо-зелёные валуны, овраги. Холодная, но своя земля. Закинул солдат винтовку за плечо и пошёл на звуки удаляющегося боя.
На новой позиции снайперы выбрали для жилья блиндаж, оставленный врагами. Солдаты подметали пол, мыли закопчённые стены, а лейтенант Репин подходил к ним и расспрашивал о результатах работы в наступательном бою. Видел Номоконов: в тот день после каждого его выстрела падали на снег немецкие солдаты.
Твёрдо сжимались губы таёжного зверобоя. «Если вы этого хотели, — мысленно говорил он, — получайте нашу землю…». Когда подошёл к нему лейтенант, он сказал:
— Запиши трех, пулемётчиками были… А так… Много я сегодня, лейтенант…
Солдат стоял у железной печки и подбрасывал в топку мусор, который сметали товарищи. Среди вороха бумаг мелькнула красочная обложка журнала. Номоконов подобрал её и стал рассматривать.
На всю жизнь запомнилась картина.
По улице большого города грозным строем шли немецкие солдаты. С балконов и тротуаров их приветствовали женщины, бросали охапки цветов.
— Кто так встречал фашистских захватчиков? Скажи, старший сержант.
— Не наши, — разъяснил старший сержант Юшманов. — Журнал немецкий, сфотографировано в Германии… «Берлин, август 1941 года, — читал он. — Солдаты уходят на Восточный фронт».
Видел Номоконов: молодые люди, шагавшие по улицам большого города, шли убивать, грабить его страну в полном согласии со своими матерями. Радовались женщины, шляпами махали, платочками. Немецкие матери бросали цветы под ноги солдат, шагавших на войну.
— Не встали на пути своих сыновей, — задумчиво проговорил Юшманов.
ПОТЕРЯ
Быстро росла известность Номоконова. Ему писали начинающие снайперы, его ученики и совсем незнакомые люди. Девушки, освобождённые из немецкой неволи, просили
отомстить за их страдания, за слезы и седые волосы. Виктор Якушин, горняк из Черемхово, наказывал земляку отомстить за троих его братьев, погибших на войне.
Эти просьбы ещё больше закаляли сердце солдата.
Человек из тайги не знал промахов.
О нем складывались легенды. Громкоговорящие радиоустановки врага изрыгали дикие угрозы и проклятия в адрес «сибирского шамана».
А вот что писали из дивизии в адрес Шилкинского райкома партии:
«В августе 1941 года уроженец вашего района, бывший колхозный охотник, сейчас рядовой Семён Данилович Номоконов объявил „дайн-тулугуй“. Он объясняет, что на языке тунгусов так называется беспощадная война с племенем грабителей и убийц, нарушившим мирную жизнь трудового племени.
Хотя теорию стрелкового дела Номоконов знает слабо, однако стреляет исключительно метко, ведёт борьбу на уничтожение, бьёт фашистских гадов по-таёжному, по-народному. Солдат обладает ценными качествами снайпера: несокрушимой стойкостью, несгибаемой волей, терпением, хитростью, огромным опытом. Многое переняли от него солдаты, многое он познал сам. В сердце таёжного человека кипит лютая ненависть к фашистским поработителям. Растёт и растёт боевое мастерство Номоконова — он становится грозным народным мстителем. Выяснилось, что на счёту таёжного зверобоя уже около девяноста фашистов.
Рядовой С. Д. Номоконов представлен к награде» [ 15 ].
Дайн-тулугуй!
На холодной, продуваемой свирепыми ветрами, снежной целине трещали выстрелы. Кряжистый пень или сноп пшеницы выбрасывали едва заметные дымки. С вершин деревьев и из камышей вылетала смерть. Уничтожала врагов знаменитая на весь Северо-Западный фронт снайперская пара Номоконов — Санжиев. Крепко подружились земляки и с каждым днём все увеличивали свой громкий счёт.
А вот и день — тяжёлый, памятный… На одном из участков фронта, отодвинувшегося на запад, серели валуны. Снайперы подползли к большим камням и ночью долго работали. Землю и щебень уносили в вещевых мешках, а неподалёку соорудили ложную огневую точку. К рассвету ячейка на двух человек, надёжно защищавшая от пуль и осколков, была готова. В ней можно было лежать, а если нагнуть голову, то и стоять на коленях. Маленькая амбразурка была обращена не к вражеской траншее, а вправо, где виднелся участок дороги. Здесь немецкие водители не раз появлялись на виду у наших артиллеристов. Неожиданно выскакивали из выемки тяжело нагруженные машины, на полной скорости проносились по открытому участку и скрывались за бугром.
— Метров шестьсот — семьсот было до дороги, — вспоминает Номоконов. — Две машины подбили артиллеристы и мы по одной.
Пришёл трактор-тягач, хотел расчистить дорогу, но угодил под снаряд и — пробка!.. Пули наших снайперов останавливали солдат, выползавших на дорогу. Вечерело. Низко над горой висел негреющий диск солнца. Враги нащупали позицию наших стрелков. Пули и осколки со звоном впивались в камни, пулемётные очереди сёкли ложную огневую точку. Дважды предупреждал друга Семён Номоконов, дважды мины разрывались совсем рядом. Приникал Та-гон к земле, выжидал, а потом снова поднимал винтовку.
— Погоди, ещё одного! Ещё один подполз…
Тесно прижавшись к плечу товарища, Номоконов уловил врага на острие перекрестия прицела, а Санжиев выстрелил. В это же мгновение возле гусениц трактора блеснул огонёк. Номоконов услышал хруст и тут же почувствовал, что ранен в плечо. Отшатнулся Санжиев от амбразуры, сник, из головы брызнула кровь. Что-то сказал Тагон по-бурятски о своём сыне и перестал дышать. Ощупал Номоконов товарища, приник к холодной земле.
— Конец Тагону, прощай, друг.
Немецкий снайпер мог поздравить себя с исключительно точным выстрелом по блеснувшему на солнце стёклышку. Вражеская пуля прошла через линзы снайперской винтовки Санжиева, пробила солдату переносицу, вышла в висок и застряла в плече Номоконова. Рванул свою гимнастёрку Номоконов, схватился за плечо и выдавил пулю — чёрную, тяжёлую, положил в карман. Окровавленным плечом он отодвинул в сторону убитого товарища, осторожно выглянул, стал целиться в чёрный просвет между гусеницами, откуда блеснула зловещая молния — там был враг, и, плавно нажав спусковой крючок, выстрелил.
С другой стороны трактора мигнул огонёк, пуля с треском ударила в самый краешек амбразуры, запорошила пылью глаза. Снова блеснула молния — уже с другого места. Номоконов чуть высунул руку и ощупал отметины на валуне: пули легли рядышком. Ушлый фашист пришёл, «профессор войны»! Солнце спускалось за гору, и немец торопился. Пули скалывали края амбразуры, рикошетили, со зловещим пением уходили в вышину. Номоконов отодвинулся в сторону, просунул винтовку в амбразуру и, не целясь, спустил курок.
«Мы живы, фашист! — сказал он выстрелом. — Ползая за железом, ты меняешь позицию — в этом твоё преимущество. Темнеет, не поймать на мушку твою голову. Не стало отца у бурятского парнишки, но этого ты, видать, не знаешь. Стреляй, только не возьмёшь меня, а сам наверняка живёшь последний день! Утром снова встретимся — поединок только начинается! Я не уйду. Отнесу убитого товарища и сразу же вернусь. Завтра вы опять услышите свист моих пуль, здесь же распрощается с жизнью не один фашист. Придёшь!».
Стемнело. Номоконов выбрался из-под валуна, подхватил Санжиева за холодные руки и поволок к своей траншее. Не дотащил — положил в воронку на нейтральной полосе. Надо было быстрее добраться до блиндажа, сообщить о беде, посоветоваться с лейтенантом Репиным. Созревал план поединка с немецким снайпером.
— Не уйдёшь, — успокаивал себя Номоконов.
Видно, меткому своему стрелку приказали немцы расправиться с русскими, взявшими на прицел участок важной дороги.
Сумерки помешали… Сейчас немец зарывается в землю, наверняка он выберет позицию среди груды камней, громоздящихся на обочине. Именно оттуда как на ладони видно поле, усеянное пнями и валунами. Надо взять с собой Поплутина, он поможет… Номоконов ляжет справа, поближе к дороге. Товарищ укроет его ветошью и залезет в старую ячейку. Обозлит, растревожит Мишка врагов, на себя отвлечёт внимание немецкого снайпера. Вот тогда и выстрелит Номоконов в голову фашиста, который убил друга.
В полночь, усталый, глубоко опечаленный потерей, подходил Номоконов к блиндажу. Не спал лейтенант Репин, издалека услышал осторожные шаги снайпера, окликнул:
— Это вы, Данилыч? Ну, все хорошо? А я что-то беспокоился за вас сегодня.
— Худо дело, лейтенант! — подбежал Номоконов. — Пропал Та-гон, убили! Недалеко лежит, не дотащил… Давай человека, надо думать-решать. Можно прикончить завтра фашиста, отомстить…
— Вот беда, — сказал Репин. — А я ведь уезжаю… Совсем.
— Как? — опешил Номоконов.
— Учиться посылают, — сказал Репин. — Уже все сдал, в полночь будет машина. Приехал новый командир… Осталось проститься с вами.
— Неправда, лейтенант, — растерянно проговорил Номоконов. —А как я теперь? Шутишь, Иван Васильевич?
— Нет, Данилыч…
Тихо и тоскливо было в блиндаже. Никто не спал. Что-то говорили снайперы, копошились на нарах, курили. У столика сидела синеглазая женщина в белом полушубке и тоже курила. Это и был новый командир взвода. Как во сне поздоровался Номоконов, отошёл в уголок, присел на краешек нар. Хотелось броситься на грудь командиру, годившемуся ему в сыновья, прижаться к нему, задержать. А лейтенант стоял возле женщины в белом полушубке и просил разрешения закончить начатое дело.
— Обстановка мне лучше известна. Так что давайте уж я последний раз распоряжусь.
— Не возражаю, — жёстко сказала она.
Не раздеваясь, доложил Номоконов, как погиб Санжиев, стал
рассказывать свой план борьбы с немецким снайпером. И загорелись глаза человека, уже сдавшего дела, засуетился он, заволновался:
— Правильно задумано! Эх, я бы сам сбегал… Обязательно возьмите товарища. Кого? Поплутина? Верно. Собирайтесь, Михаил.
— Есть, товарищ лейтенант!
— Действуйте осторожно, — распоряжался Репин. — Под пристрелянный валун не лезьте, выройте рядом новую ячейку. Сейчас я позвоню артиллеристам.. Под шумок, на рассвете — огонь по дороге, по солдатам, по машинам! И тогда он появится, придёт. Обязательно вызовут!
Лейтенант Репин решил проводить снайперов. Полез Номоконов под нары, нащупал свой вещевой мешок, закинул на плечо и вышел из блиндажа. Возле проволочного заграждения остановились трое, крепко обнялись.
— Берегите её, — сказал Репин. — Уважайте, слушайтесь… Тяжёлая судьба у вашего нового командира, не дай бог такую. На глазах у неё сына убили фашисты. С тех пор бьёт их, разит. Не один захватчик погиб от руки этой женщины. Закалённая сталь — вижу. Школу снайперов закончила… Ничего, привыкнете. Нелегко и мне… Уезжаю, а сердце здесь остаётся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
— Потеряли?
— Только сейчас… Пулей фашист ударил… на кусочки. Отец дарил, жалеть наказывал.
— На кусочки? — неверяще переспросил генерал: — А я собирался попросить у вас трубку, другим показать. В кармане была?
— Гляди тогда, — выплюнул солдат на ладонь маленький сгусток крови. — Из зубов фашист выбил, пулей угодил в трубку, оглушил.
— Неужели? — удивился командир дивизии и встал. — Зубы целы? Голова болит, кружится? Вызовите врача! — крикнул он кому-то. —А я думал, что упали вы, о землю губы разбили… Эх, Номоконов, Номоконов, сибирский стрелок…
— Ничего, генерал, пустяки. Хорошо себя чувствую.
— Значит, с трубкой в зубах бьёте фашистов?
— Бывает и эдак. Щёлк, смотришь — готов. Однако дым при стрельбе не пускаю, так, для спокоя сосу.
После перевязки беседа продолжалась. Командир дивизии стал
расспрашивать Номоконова о далёком Нижнем Стане, об охоте в тайге, о поединках с немецкими снайперами, об отметках, которые ставил солдат на своей курительной трубке. Отворилась тяжёлая дверь командного пункта, вошёл лейтенант Репин и, вскинув руку к шапке, чётко доложил о прибытии. Этот маленький разгорячённый человек в поношенном полушубке, местами пробитом пулями и осколками, показался Номоконову дерзким соколом. Генерал разрешил солдату идти и о чём-то спокойно спросил лейтенанта.
Долго, со смутной тревогой ждал солдат своего командира взвода, а когда возле блиндажа послышались его торопливые шаги, вышел навстречу.
— Зачем сказывал? — хмуро произнёс Номоконов. — Я просил тебя, Иван Васильевич… Как теперь?
— Ничего, все будет в порядке. — Репин положил руку на плечо солдата. — Я — коммунист. Обязан об этом доложить! Пойдёмте в блиндаж, о немецком снайпере поговорим, ваш поединок разберём.
— Эх, лейтенант, — вздохнул Номоконов. — Однако ты совсем смелый человек. И чистый ещё… как родник.
В блиндаже рассмотрели винтовку гитлеровца, свалившегося с чердака. Обыкновенное заводское клеймо виднелось на патроннике: крошечный орёл держал в когтях круг с фашистской свастикой. И оптический прибор ничем не выделялся — уже несколько таких трофеев было в углу блиндажа. Приклад винтовки привлёк внимание. На затылке поблёскивала серебряная монограмма с фамилией владельца. Лейтенант Репин вынул из кармана какой-то предмет, подкинул, поймал на ладонь.
— Пауль Бауэр, сверхметкий стрелок. Награждён Железным крестом. Фашистская гадюка заползла на нашу землю и нашла свой конец на чердаке рыбацкой избушки… Много жизней было на совести гада.
А на другой день в блиндаж к снайперам зашёл щеголеватый лейтенант. Он спросил, кто из солдат — Номоконов, а когда ему ответили, подошёл и протянул небольшую чёрную шкатулку:
— От командира дивизии.
Номоконов раскрыл шкатулку и ахнул: в ней была трубка слоновой кости, перевитая у мундштука золотыми колечками.
— Эту трубку берег наш генерал, — сказал лейтенант. — Он получил её на память от своего командира полка. Давно, ещё в гражданскую войну, когда был рядовым красноармейцем… Можете продолжать учёт, товарищ Номоконов. Ставить точки, делать зарубки… В общем, командир дивизии просит вас курить из этой трубочки и почаще давать прикуривать немецко-фашистским захватчикам.
Щёлкнул лейтенант каблуками начищенных сапог, повернулся и вышел.
В тот же день выдали Номоконову «Памятную книжку снайпера». В ней записали, что стрелок имеет на своём счёту 76 убитых гитлеровских солдат и офицеров. Ниже — особая запись, скреплённая полковой печатью: «По данным разведки, 25 октября 1941 года С. Д. Номоконов уничтожил представителя гитлеровской ставки, инспектировавшего войска переднего края. Снайперу объявлена благодарность командира дивизии».
Все в порядке теперь, все на месте. Правильно, лейтенант! И новый командир полка нашёл время, чтобы прийти к снайперам, хорошенько с ними поговорить, узнать, как они живут, как воюют, в чём нуждаются. А потом человек с густым голосом кивнул Номоконову, попросил его проводить и в темноте у блиндажа руку протянул:
— Извиняюсь, товарищ Номоконов. Нервы у меня… Плохо мы тогда воевали, отступали… Много было в наших рядах паникёров, разболтанных людей.
— В машине не было эдаких, командир. На фронт люди двигались, воевать. Однако, о своей земле думали, защищать её встали. Догадался, почему обидел людей? Не за то, что гусем шли, не за то, что обмотки плохо крутили… Это как руки поднимать перед фашистами? Забыл?
— Ну, хорошо, хорошо, — зарокотал полковник. — Все ясно, молодец.
И ушёл.
С лёгким сердцем шёл в бой Номоконов. Укрывшись в яме за вывороченным пнём, вспоминал он события последних дней, мысленно благодарил своего командира взвода.
Первые километры освобождённой земли… Запомнилась Номоконову «частная наступательная операция» дивизии —лишь после третьего штурма цепи пехотинцев прорвали первую линию вражеской обороны. Пули Номоконова дырявили ожесточённо сопротивлявшихся врагов, настигали убегающих, останавливали офицеров. С высоты бил пулемёт, никому не давал подняться, и на глазах солдат, лежавших рядом с ним, Номоконов истребил весь расчёт.
На гребне высоты, отвоёванной у врага, остановился снайпер, оглянулся, осмотрел долину, так долго бывшую «ничейной». Как растревоженный муравейник, кипела теперь она. Среди сновавших серых фигурок появлялись вспышки пламени, сизые купола разрывов, клочья дыма. Фигурки падали, исчезали, вновь поднимались и упорно продвигались вперёд. Шла подмога. Цепи охватывали подножие горного кряжа, поднимались по склонам, исчезали в лесу. Хорошо виднелся и островок ельника— разгромленный вражеский опорный пункт. Возле него в день первого снега на старую звериную тропинку, на которую артиллеристы выкатывали теперь большую пушку, упал гитлеровский генерал. Добрая была охота! Понял Номоконов, что уже не вернётся в свой блиндаж. Последний рубеж, на котором осенью закрепилась отступавшая 34-я армия, оставался позади.
Номоконов обернулся и помахал рукой.
Прощайте, бугорки, пни, насквозь простреленные, переломанные ёлочки! Вы укрывали солдата, заслоняли от пуль, и он кланяется вам, шепчет слова благодарности.
И на запад долго смотрел Номоконов. Поодаль бугрились лысые тусклые холмы, виднелись низкорослые ели с обломанными сучьями, серо-зелёные валуны, овраги. Холодная, но своя земля. Закинул солдат винтовку за плечо и пошёл на звуки удаляющегося боя.
На новой позиции снайперы выбрали для жилья блиндаж, оставленный врагами. Солдаты подметали пол, мыли закопчённые стены, а лейтенант Репин подходил к ним и расспрашивал о результатах работы в наступательном бою. Видел Номоконов: в тот день после каждого его выстрела падали на снег немецкие солдаты.
Твёрдо сжимались губы таёжного зверобоя. «Если вы этого хотели, — мысленно говорил он, — получайте нашу землю…». Когда подошёл к нему лейтенант, он сказал:
— Запиши трех, пулемётчиками были… А так… Много я сегодня, лейтенант…
Солдат стоял у железной печки и подбрасывал в топку мусор, который сметали товарищи. Среди вороха бумаг мелькнула красочная обложка журнала. Номоконов подобрал её и стал рассматривать.
На всю жизнь запомнилась картина.
По улице большого города грозным строем шли немецкие солдаты. С балконов и тротуаров их приветствовали женщины, бросали охапки цветов.
— Кто так встречал фашистских захватчиков? Скажи, старший сержант.
— Не наши, — разъяснил старший сержант Юшманов. — Журнал немецкий, сфотографировано в Германии… «Берлин, август 1941 года, — читал он. — Солдаты уходят на Восточный фронт».
Видел Номоконов: молодые люди, шагавшие по улицам большого города, шли убивать, грабить его страну в полном согласии со своими матерями. Радовались женщины, шляпами махали, платочками. Немецкие матери бросали цветы под ноги солдат, шагавших на войну.
— Не встали на пути своих сыновей, — задумчиво проговорил Юшманов.
ПОТЕРЯ
Быстро росла известность Номоконова. Ему писали начинающие снайперы, его ученики и совсем незнакомые люди. Девушки, освобождённые из немецкой неволи, просили
отомстить за их страдания, за слезы и седые волосы. Виктор Якушин, горняк из Черемхово, наказывал земляку отомстить за троих его братьев, погибших на войне.
Эти просьбы ещё больше закаляли сердце солдата.
Человек из тайги не знал промахов.
О нем складывались легенды. Громкоговорящие радиоустановки врага изрыгали дикие угрозы и проклятия в адрес «сибирского шамана».
А вот что писали из дивизии в адрес Шилкинского райкома партии:
«В августе 1941 года уроженец вашего района, бывший колхозный охотник, сейчас рядовой Семён Данилович Номоконов объявил „дайн-тулугуй“. Он объясняет, что на языке тунгусов так называется беспощадная война с племенем грабителей и убийц, нарушившим мирную жизнь трудового племени.
Хотя теорию стрелкового дела Номоконов знает слабо, однако стреляет исключительно метко, ведёт борьбу на уничтожение, бьёт фашистских гадов по-таёжному, по-народному. Солдат обладает ценными качествами снайпера: несокрушимой стойкостью, несгибаемой волей, терпением, хитростью, огромным опытом. Многое переняли от него солдаты, многое он познал сам. В сердце таёжного человека кипит лютая ненависть к фашистским поработителям. Растёт и растёт боевое мастерство Номоконова — он становится грозным народным мстителем. Выяснилось, что на счёту таёжного зверобоя уже около девяноста фашистов.
Рядовой С. Д. Номоконов представлен к награде» [ 15 ].
Дайн-тулугуй!
На холодной, продуваемой свирепыми ветрами, снежной целине трещали выстрелы. Кряжистый пень или сноп пшеницы выбрасывали едва заметные дымки. С вершин деревьев и из камышей вылетала смерть. Уничтожала врагов знаменитая на весь Северо-Западный фронт снайперская пара Номоконов — Санжиев. Крепко подружились земляки и с каждым днём все увеличивали свой громкий счёт.
А вот и день — тяжёлый, памятный… На одном из участков фронта, отодвинувшегося на запад, серели валуны. Снайперы подползли к большим камням и ночью долго работали. Землю и щебень уносили в вещевых мешках, а неподалёку соорудили ложную огневую точку. К рассвету ячейка на двух человек, надёжно защищавшая от пуль и осколков, была готова. В ней можно было лежать, а если нагнуть голову, то и стоять на коленях. Маленькая амбразурка была обращена не к вражеской траншее, а вправо, где виднелся участок дороги. Здесь немецкие водители не раз появлялись на виду у наших артиллеристов. Неожиданно выскакивали из выемки тяжело нагруженные машины, на полной скорости проносились по открытому участку и скрывались за бугром.
— Метров шестьсот — семьсот было до дороги, — вспоминает Номоконов. — Две машины подбили артиллеристы и мы по одной.
Пришёл трактор-тягач, хотел расчистить дорогу, но угодил под снаряд и — пробка!.. Пули наших снайперов останавливали солдат, выползавших на дорогу. Вечерело. Низко над горой висел негреющий диск солнца. Враги нащупали позицию наших стрелков. Пули и осколки со звоном впивались в камни, пулемётные очереди сёкли ложную огневую точку. Дважды предупреждал друга Семён Номоконов, дважды мины разрывались совсем рядом. Приникал Та-гон к земле, выжидал, а потом снова поднимал винтовку.
— Погоди, ещё одного! Ещё один подполз…
Тесно прижавшись к плечу товарища, Номоконов уловил врага на острие перекрестия прицела, а Санжиев выстрелил. В это же мгновение возле гусениц трактора блеснул огонёк. Номоконов услышал хруст и тут же почувствовал, что ранен в плечо. Отшатнулся Санжиев от амбразуры, сник, из головы брызнула кровь. Что-то сказал Тагон по-бурятски о своём сыне и перестал дышать. Ощупал Номоконов товарища, приник к холодной земле.
— Конец Тагону, прощай, друг.
Немецкий снайпер мог поздравить себя с исключительно точным выстрелом по блеснувшему на солнце стёклышку. Вражеская пуля прошла через линзы снайперской винтовки Санжиева, пробила солдату переносицу, вышла в висок и застряла в плече Номоконова. Рванул свою гимнастёрку Номоконов, схватился за плечо и выдавил пулю — чёрную, тяжёлую, положил в карман. Окровавленным плечом он отодвинул в сторону убитого товарища, осторожно выглянул, стал целиться в чёрный просвет между гусеницами, откуда блеснула зловещая молния — там был враг, и, плавно нажав спусковой крючок, выстрелил.
С другой стороны трактора мигнул огонёк, пуля с треском ударила в самый краешек амбразуры, запорошила пылью глаза. Снова блеснула молния — уже с другого места. Номоконов чуть высунул руку и ощупал отметины на валуне: пули легли рядышком. Ушлый фашист пришёл, «профессор войны»! Солнце спускалось за гору, и немец торопился. Пули скалывали края амбразуры, рикошетили, со зловещим пением уходили в вышину. Номоконов отодвинулся в сторону, просунул винтовку в амбразуру и, не целясь, спустил курок.
«Мы живы, фашист! — сказал он выстрелом. — Ползая за железом, ты меняешь позицию — в этом твоё преимущество. Темнеет, не поймать на мушку твою голову. Не стало отца у бурятского парнишки, но этого ты, видать, не знаешь. Стреляй, только не возьмёшь меня, а сам наверняка живёшь последний день! Утром снова встретимся — поединок только начинается! Я не уйду. Отнесу убитого товарища и сразу же вернусь. Завтра вы опять услышите свист моих пуль, здесь же распрощается с жизнью не один фашист. Придёшь!».
Стемнело. Номоконов выбрался из-под валуна, подхватил Санжиева за холодные руки и поволок к своей траншее. Не дотащил — положил в воронку на нейтральной полосе. Надо было быстрее добраться до блиндажа, сообщить о беде, посоветоваться с лейтенантом Репиным. Созревал план поединка с немецким снайпером.
— Не уйдёшь, — успокаивал себя Номоконов.
Видно, меткому своему стрелку приказали немцы расправиться с русскими, взявшими на прицел участок важной дороги.
Сумерки помешали… Сейчас немец зарывается в землю, наверняка он выберет позицию среди груды камней, громоздящихся на обочине. Именно оттуда как на ладони видно поле, усеянное пнями и валунами. Надо взять с собой Поплутина, он поможет… Номоконов ляжет справа, поближе к дороге. Товарищ укроет его ветошью и залезет в старую ячейку. Обозлит, растревожит Мишка врагов, на себя отвлечёт внимание немецкого снайпера. Вот тогда и выстрелит Номоконов в голову фашиста, который убил друга.
В полночь, усталый, глубоко опечаленный потерей, подходил Номоконов к блиндажу. Не спал лейтенант Репин, издалека услышал осторожные шаги снайпера, окликнул:
— Это вы, Данилыч? Ну, все хорошо? А я что-то беспокоился за вас сегодня.
— Худо дело, лейтенант! — подбежал Номоконов. — Пропал Та-гон, убили! Недалеко лежит, не дотащил… Давай человека, надо думать-решать. Можно прикончить завтра фашиста, отомстить…
— Вот беда, — сказал Репин. — А я ведь уезжаю… Совсем.
— Как? — опешил Номоконов.
— Учиться посылают, — сказал Репин. — Уже все сдал, в полночь будет машина. Приехал новый командир… Осталось проститься с вами.
— Неправда, лейтенант, — растерянно проговорил Номоконов. —А как я теперь? Шутишь, Иван Васильевич?
— Нет, Данилыч…
Тихо и тоскливо было в блиндаже. Никто не спал. Что-то говорили снайперы, копошились на нарах, курили. У столика сидела синеглазая женщина в белом полушубке и тоже курила. Это и был новый командир взвода. Как во сне поздоровался Номоконов, отошёл в уголок, присел на краешек нар. Хотелось броситься на грудь командиру, годившемуся ему в сыновья, прижаться к нему, задержать. А лейтенант стоял возле женщины в белом полушубке и просил разрешения закончить начатое дело.
— Обстановка мне лучше известна. Так что давайте уж я последний раз распоряжусь.
— Не возражаю, — жёстко сказала она.
Не раздеваясь, доложил Номоконов, как погиб Санжиев, стал
рассказывать свой план борьбы с немецким снайпером. И загорелись глаза человека, уже сдавшего дела, засуетился он, заволновался:
— Правильно задумано! Эх, я бы сам сбегал… Обязательно возьмите товарища. Кого? Поплутина? Верно. Собирайтесь, Михаил.
— Есть, товарищ лейтенант!
— Действуйте осторожно, — распоряжался Репин. — Под пристрелянный валун не лезьте, выройте рядом новую ячейку. Сейчас я позвоню артиллеристам.. Под шумок, на рассвете — огонь по дороге, по солдатам, по машинам! И тогда он появится, придёт. Обязательно вызовут!
Лейтенант Репин решил проводить снайперов. Полез Номоконов под нары, нащупал свой вещевой мешок, закинул на плечо и вышел из блиндажа. Возле проволочного заграждения остановились трое, крепко обнялись.
— Берегите её, — сказал Репин. — Уважайте, слушайтесь… Тяжёлая судьба у вашего нового командира, не дай бог такую. На глазах у неё сына убили фашисты. С тех пор бьёт их, разит. Не один захватчик погиб от руки этой женщины. Закалённая сталь — вижу. Школу снайперов закончила… Ничего, привыкнете. Нелегко и мне… Уезжаю, а сердце здесь остаётся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24