— Слушаю, — раздался немного удивленный голос Тамары.
— Здравствуй. Ты одна? — спросил он, и она услышала в его вопросе нотку ревности.
— Почему ты задал такой вопрос?
Он сразу сообразил, что ее задело. Сказал в ответ:
— Это не вопрос. Это утверждение. Если меня нет рядом, значит, ты одна.
— Ты в самом деле веришь в то, что сказал?
— В самом. Ничего не желаю больше, чем оказаться сейчас рядом с тобой.
— И что же? Как всякий современный мужчина, ты этого не можешь сделать в силу сложившихся обстоятельств?
— Оставь обобщения. Я совсем несовременный мужчина.
— Откровенное признание.
— Ты все шутишь, а меня все еще гонят, как зайца.
— Неужели это еще не кончилось? — спросила она, и в ее голосе он услышал искреннюю теплоту. — Нужна моя помощь?
— Боюсь даже просить.
— Говори.
— Мне необходимо попасть в Кумкалу, на аэродром. Вылет в три пятнадцать. Надо быть там хотя бы за полчаса до вылета.
— Ты где?
— Это неважно. Я буду ждать там, где Федор Иванович прошлый раз покупал кислое молоко.
— Я сейчас же ему позвоню. Подъедем на «скорой», тебя устроит?
— Нет. Пусть подъедет он один.
— Что так? — спросила она обиженно. — Не хочешь видеть?
— Просто боюсь за тебя. Люди, с которыми я связался, страшные и безжалостные. Такие не щадят.
— Ладно, я ни в чем тебя не упрекаю. Ты нуждаешься во мне, и это самое убедительное твое оправдание. Тебе трудно понять, как редко мужчина нуждается в женщине и сколь приятно ей чувствовать это.
— Ты хороший врач, — сказал он, — в тебе нуждаются многие.
— Верно, нуждаются. Пока у них переломаны ноги и разбиты головы. Даже благодарят, когда выписываются. Но уже через день, встретив на улице, никто даже виду не подаст, что мы когда-то встречались. — В ее голосе дрожали близкие слезы. — Все, вешай трубку. Буду звонить Федору Ивановичу…
18
В аэропорту Кумкалы в это раннее утро все было спокойно. Сюда не докатилась еще волна милицейской суматохи, которая в тот же час яростно плескалась в Акжаре.
Войдя в телефонную будку, Таштемир огляделся.
Все вокруг дышало сонным покоем, все были побужены в утомленное ожидание предстоявших отлетов.
Он снял трубку, набрал номер. Ответил вялый голос:
— Слушаю…
— Иван Васильевич? Ковров? — спросил Таштемир. — Это вас Юсупов беспокоит. Родственник Розы Садыковны…
— Здравствуйте, товарищ Юсупов! — Голос говорившего мгновенно ожил, стал энергичным, твердым. — Я думал, вы объявитесь раньше.
— Старался, Иван Васильевич. К сожалению, сломалась машина. — Таштемир — на всякий случай — говорил с нарочитой беспечностью, как человек, привыкший к неприятностям и умевший их переносить, не теряя равновесия. — То колесо полетело, то валик… С трудом добрался.
— Теперь все в порядке?
— Думаю, да.
— Когда собираетесь уехать? — спросил Ковров. — С поездами сейчас крайне трудно.
— Хотел уехать вчера, Иван Васильевич. Вы же сами догадываетесь.
— Хорошо. Я сейчас приеду. Ждите меня, Юсупов, в скверике на скамейке. У киоска «Союзпечати».
Долго ждать Таштемиру не пришлось. Ковров был в аэрофлотовской форме, загорелый, подтянутый крепыш. В руке он держал черный вместительный атташе-кейс.
— Вы Ирташев? — спросил авиатор и протянул руку. — О вас я знаю все…
Таштемир рефлекторно сунул левую руку в карман, спросил настороженно:
— И верите, что все это натворил я? Что и Бакалова…
Ковров напрягся, сдвинул белесые, выцветшие брови.
— Николай был моим старым и верным другом. Золотой человек был, умница… Да выньте вы руку из кармана! За кого вы меня принимаете, право… Коля меня предупредил, что всех собак повесят на вас. Он рассказал мне и о деле, которое он вам доверил. Поэтому и согласился помочь…
— Момент наступил, Иван Васильевич. Мне сегодня нужно вылететь в Москву. Завтра уже будет поздно. К тому же я на пределе…
— Улетите, — кивнул Ковров. — Что обещано Николаю — свято. Оружие при вас? Значит, проведу прямо в салон. Держите, это кейс с документами. Именно из-за них сложил голову Николай… Теперь следуйте за мной.
19
Место Таштемира оказалось у иллюминатора. Он сел, положил кейс на колени, поудобнее пристроил пистолет, чтобы в случае чего он был под рукой.
Салон быстро заполнялся. Возникла обычная предполетная толчея. Таштемир, не снимая руки с пистолета, внимательно следил за происходящим.
Одного из пассажиров он выделил сразу, назвав его влиятельным господином. Высокий, уверенный в движениях, одетый в легкий серый костюм, сидевший на нем, как на манекене. Из-под рукавов выглядывали ослепительно белые манжеты. В одной руке влиятельный господин держал широкополую техасскую шляпу из тонкого серого велюра, в другой — плоский, исключительно для деловых бумаг, чемоданчик, обтянутый дорогой золотистой кожей. На лацкане его пиджака скромно и непритязательно светился рубиновой эмалью значок депутата.
Оглядевшись, влиятельный господин остановил свой взгляд на Иргашеве. Мгновение раздумывал и вдруг решительно шагнул в его сторону. Подошел, поставил чемоданчик на соседнее сиденье, а шляпу аккуратно положил на багажную сетку.
— Сяду рядом, — сказал депутат и, не дожидаясь ответа, опустился в кресло. — Давайте знакомиться. Я Саидходжаев. А вы не представляйтесь, вас я знаю. Таштемир Иргашев? Верно?
— А если нет? — спросил Таштемир, ощущая противный холодок в груди. Быстро же его вычислили!
— Ошибки быть не может, — сказал Саидхаджаев самоуверенно. Он вынул из кармана и положил на кейс Таштемира его увеличенную фотографию. — Ну, убедились? Вы ловкий, Иргашев. Всех обвели. Стратег! Никто вас здесь и не ждал.
Таштемир вздохнул с облегчением. Если их встреча случайна, то главное — держать профессора на коротком поводке. Он наверняка попробует передать новость о встрече на землю через экипаж. Как-никак — депутат!
Засветилось табло «Не курить. Пристегнуть ремни». Тонко заныл двигатель.
— И много моих портретов уже гуляет? — спросил Таштемир.
— Достаточно, — ухмыльнулся депутат. — Руководить — значит предвидеть. Излюбленное выражение Сталина. И в этом он был прав.
Саидходжаев взял фото, сложил его вдвое и порвал на мелкие кусочки, затем небрежно сунул обрывки в карман.
В надсадном реве двигателей самолет сорвался с места и рванулся вперед. Пассажиров вжало в спинки кресел.
— Предпочитаю иметь дело с оригиналом, — сказал Саидходжаев, вполне дружески наклонясь к Таштемиру. — Мне невероятно повезло. У нас есть возможность откровенно поговорить.
— О чем?
— Разве у нас не найдется темы для доброй беседы? Скажем, о времени, о себе, о взглядах на жизнь. О перестройке, в конце концов.
— О перестройке? — спросил Таштемир с удивлением. — О ней-то с какой стати?
— С той, что вам, Иргашев, надо начать перестраиваться с себя. Только и всего. Это не пожелание, а веление времени.
— Спасибо за совет.
— Смотрите, капитан, не опоздайте. Сейчас вы еще можете найти сочувствующих. Завтра у власти будут другие. И тогда вас вышвырнут вон вместе со всеми, кто стоит поперек дороги прогресса. И не потому, что вы коммунист. Не потому, что считаете себя единственно честным на этой земле. Просто порядки станут иными, и вы окажетесь никому не нужным, и, прежде всего демократам.
— По-вашему, демократия это строй, при котором Караханов и Рахимбаев получат возможность воровать в открытую? При котором можно купить и содержать на жалованье районного прокурора?
— Вы так ничего и не поняли, Иргашев. Для таких, как я, все ваши Карахановы и Рахимбаевы или как их там — пешки со всеми их масштабами и аппетитами. Купить и сделать ручным прокурора — не стоящая труда мелочь. Игра идет не на тех клетках, которые вы имеете в виду. Между прочим, люди дела избавятся от клейма, когда производство и торговля перейдут в их руки.
— Вы думаете, это обрадует народ, и он станет им рукоплескать?
— Народ уже обрадован, Иргашев. Он жаждет перемен. Его мало интересует, какими они окажутся. Так что не ищите поддержки у народа. Если на то пошло, коммунисты правильно объяснили мир, да вот дальше объяснений пойти не сумели. На всех перекрестках кричали, что опираются на рабочий класс, но ничего для него практически не делали. Поэтому, когда правящей партии потребовалась поддержка, этот самый гегемон шарахнулся в сторону. Так что, Иргашев, ничего у вас не получится. Править в стране станут люди состоятельные. Правительству не придется искать опоры в народных массах. Мы, деловые люди, окажемся той опорой и сами станем определять, какое нам нужно правительство.
— Вы думаете, народ позволит крутить собой вам, людям состоятельным?
Саидходжаев засмеялся.
— Какой народ? О ком вы? Я-то думал, извините, вы умнее. Вам приходилось бывать в новых кварталах, построенных для ударников и передовиков труда? Все стены домов исписаны похабщиной, лифты засраны, лестницы заплеваны… И после этого вы считаете, что люди достойны, чтобы кто-то для них строил дома, выдавал бесплатные квартиры, которые тут же будут загажены? Нет, Иргашев. По мне пусть каждый имеет то, что заработает. Это высшая социальная справедливость. Одним по душе трущобы. Пусть в них живут, ради аллаха. Другим они не по нраву. Так пусть выбираются из дерьма и царапаются наверх! Вылезут — их счастье. Короче, коли способен — живи во дворце. Нет — сиди в канаве.
— Вы-то уж, конечно, построите дворец?
— Почему построю? — Саидходжаев пожал плечами. — Он у меня уже есть. Только вот вы, как я понимаю, стараетесь сделать так, чтобы его не стало. Верно?
— Демагог вы, Саидходжаев. — Таштемир презрительно прищурил глаза. — Послушать вас, во всем виноват я, простой коммунист. А ведь виноваты вы! И не кривите лицо, вы виноваты. Сколько лет вы писали речи первому секретарю, «отцу нации» Шарафову? Все знают сегодня, что он был великий пройдоха. Вы и другие прихлебатели видели, знали, что он подонок, но таскали из огня каштаны сиятельному беку. Подстилались! Чем глубже он нагружался в грязь, тем старательнее вы подрисовывали ему ангельские крылья. Если честно, я видел Шарафова всего раз в жизни, рядом с Брежневым. На трибуне, в ста метрах от себя. А вы ездили с ним в одной машине… А правда ли рассказывают, что однажды, когда он подпортил воздух и все очумели от вони, вы ловко вышли из положения, спросив: «Каким одеколоном вы душитесь, наш повелитель?»
— Вы… — побагровел профессор. — Что вы себе позволяете?
— Заткнись! — оборвал его Таштемир. — И слушай, что я говорю.
Саидходжаев сумел подавить негодование и ярость.
Вздохнул, взглянул на часы. Сказал, улыбнувшись:
— Скоро Москва. Мы почти прилетели, капитан…
Он оперся крепкими ладонями о подлокотники и хотел встать. Таштемир вскинул руку, схватил профессора за локоть, дернул вниз, посадив на место.
— Что вы себе…
— Сидеть! — приказал Таштемир и показал из-под полы ствол пистолета, направленный на соседа. — Тебя такой аргумент устроит?
— Как вы проникли на борт с оружием? — возмущенно спросил Саидходжаев.
— Уберите сейчас же!
— Ха, — сказал Таштемир.
— На ваши плечи и так повешены одиннадцать трупов. Не лучше ли подумать, как спасти жизнь и сохранить честь?
— Ценю вашу заботу о моей скромной персоне, Саидходжаев. Только не понимаю, как в такой ситуации можно сохранить честь?
— Какая вам до того забота, капитан? Вас объявят невиновным. Какое-то время посидите в Крыму или на Кавказе. Отдохнете на курорте, потом вернетесь к нормальной жизни на новом месте, в новой должности. Я дам вам прекрасное место. На верхних этажах этого несправедливого мира. Такое устроит?
— Какие гарантии?
— Мое слово, Иргашев. Слово Саидходжаева.
— Почему я вам должен верить? Сколько раз в жизни вы врали ради своей выгоды?
Таштемир чувствовал, что разговаривать с этим типом стоит в той же жесткой и предельно откровенной манере, в какой старается вести с ним беседу сам Саидходжаев. Такого рода люди только то воспринимают всерьез, в чем видят свое отражение с обратным математическим знаком и ощущают жесткое сопротивление.
— Я требую…
— Тихо, де-пу-тат! Ведите себя скромнее. Ваше всемогущество окончилось, едва вы сели со мной рядом. Да, кстати, вы можете спасти свой балаган, пожертвовав жизнью. Рискните, попробуйте меня обезоружить. Но предупреждаю: вот здесь, — Таштемир погладил ласковым движением крышку кейса, — немного нукающего снадобья. Взрыв будет негромким, и мы испытаем состояние невесомости. Вы никогда не летали вне самолета? А я был десантником. Летал. Это приятно-пугающее ощущение…
Даже природная смуглость не могла скрыть бледности, внезапно разлившейся по лицу Саидходжаева.
Заметив это, Таштемир улыбнулся.
— Не пугайтесь! Вы же не настолько глупы, верно? Да и не получится у вас ничего — кишка тонка!
У самого Таштемира, жившего последнее время в постоянном напряжении, ощущение страха притупилось и сохранялось только в подсознании. Его собственное поведение определяли теперь лишь разум и воля. Может быть, поэтому, увидев испуг Саидходжаева, он подумал совершенно о другом, о том, что люди станут полностью свободными лишь тогда, когда избавятся от страха и прекратят создавать себе кумиров из посредственностей со звучными титулами и именами, когда перестанут верить словам и будут судить о людях по их делам.
— А теперь, Саидходжаев, сидеть! И тихо! Одно слово, и… — Таштемир шевельнул пистолетом.
— Это невежливо, Иргашев! В конце концов, я верил, что вы интеллигентный человек.
— Сударыня! — подняв руку, позвал Таштемир стюардессу. — Подойдите к нам!
Вызывающе покачивая точеными бедрами, высокая смуглая красавица «Аэрофлота» подошла к ним.
— Слушаю вас.
— У меня здесь, — Таштемир пистолетом ткнул в чемоданчик, — взрывчатка. Одно движение… Думаю, вам объяснять не нужно. Вас учат, как вести себя в таких случаях, верно? Вот и действуйте. Пройдите в кабину пилотов и скажите: в салоне угонщик. Требует изменить курс на Иран. Рядом со мной сидит народный депутат. Обратите на него внимание. Он такой же подонок, как и сам Горбачев, поэтому со временем может стать нашим президентом. Так вот, он подтвердит, что я человек серьезный и не шучу.
Саидходжаев закивал головой.
— Девушка, он не шутит!
— Вперед, сударыня! Ставки сделаны! — бросил Таштемир и махнул пистолетом в сторону кабины. — Идите!
20

«Особо срочно. Серия „Угон“. Борт 25360. Рейс Кумкала — Москва. Вооруженный террорист на борту требует изменения маршрута на Тегеран. Пассажир, народный депутат Саидходжаев, подтверждает серьезность намерений угонщика. В его ручной клади — чемоданчик типа атташе-кейс, — по словам депутата, находится взрывчатка. Пистолет Макарова обнаруживается визуально. После переговоров угонщик дал согласие на дозаправку в Москве. Требует личной встречи с руководителем группы по борьбе с терроризмом. Прибытие по расписанию. Антонов».
«Депутатская. Особо срочно. Начальнику аэропорта. Позвоните Москва 152-14-48 Холматову. Борт 25360 захвачен террористом. Необходимо поставить в известность министра Хамдамова. Просит депутат Саидходжаев. Передал Антонов».
21
Тень незримой тревоги нависла над аэропортом.
Взгляд опытного пассажира легко замечал суету милиции в зале касс и ожидания. Строгой чередой по летному полю промчалось несколько автобусов, из которых дружно высыпали ладные парни в касках и бронежилетах. Только что приземлившийся лайнер не стал рулить к зданию аэровокзала, а ушел на отдаленную от него полосу и одиноко застыл на ней.
Никто не произносил слов «захват», «угон», но они уже властно определяли скрытую от посторонних глаз жизнь аэропорта.
Внутри лайнера все дышало гнетущей напряженностью и страхом. Ни разговоров, ни радостной толчеи, возникающей после благополучного прибытия к месту назначения. Пассажиры оставались на своих местах, цепенея под грузом суровой угрозы.
— Командир! — позвал Таштемир.
Первый пилот в рубахе с расстегнутым воротом и мрачным выражением лица подошел по пустому проходу к угонщику.
— Стойте спокойно, — предложил Таштемир, не повышая голоса. — Я не собираюсь палить без разбора. И взрыва просто так не устрою. Главное, чтобы группа захвата пока воздержалась от сюрпризов.
— Мы же об этом договорились.
— Попросите подняться на борт начальника спецкоманды. Для разговора. И предупредите, чтобы без лишних движений, без оружия, без бронежилета. Безопасность я гарантирую. Предупредите также, что я профессионал.
Офицер с погонами майора на летней форменной рубашке, держа руки на уровне груди ладонями вперед, вошел в салон лайнера.
— Садитесь, — предложил Таштемир и указал стволом пистолета на кресло рядом с собой.
Офицер опустился на сиденье, где до того располагался Саидходжаев, и оно жалобно скрипнуло под тяжелым, ладно сбитым телом.
— Теперь расслабьтесь, майор. Я не псих и не террорист. Ни взрыва, ни стрельбы не будет. А вот разговор предстоит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14