Смиту необходимо было это выяснить. Он направился в маленькую комнату, выделенную Чиуну в Белом Доме.
Смит никогда не знал, когда Чиун спит, а когда нет. Он никогда не спал в какие-то определенные часы, и Смиту неоднократно доводилось видеть, как он и Римо проводят без сна больше времени, чем может вынести человеческий организм.
Он постучал в дверь.
— Пора? — спросил Чиун.
— Нет еще, Мастер Синанджу. Я бы хотел поговорить с вами.
— Входите.
Чиун, облаченный в темно-серое кимоно, сидел в позе лотоса, спрятав свои длинные пальцы под складками одежды.
— Можно мне сесть?
— Императору не надо спрашивать, — ответил Чиун.
— Я хочу знать, какая часть подготовки Римо находится в его сознании.
— О всемилостивейший! Вы никогда не задавали вопросов о подготовке Римо. Что-то случилось?
— Вы сказали, что он не достиг пика формы.
— Его формы более чем достаточно для исполнения тех мелких заданий, которые ему поручают.
— Простите мне мое любопытство, — сказал, садясь, Смит. — Если, как вы говорите, я император, то меня как императора очень интересует все, что касается моего лучшего слуги, о Мастер Синанджу.
— Президент умер случайно? — в ужасе воскликнул Чиун.
— Нет, — успокоил его Смит. — Я хочу знать, какая часть подготовки находится в сознании.
— Она вся у него в сознании, — ответил Чиун.
— Значит, если вещество достигнет мозга, то Римо все забудет?
— Я не сказал, что его подготовка у него в мозгу.
— Вы сказали, в сознании.
— Мозг — это лишь часть сознания. Сознание — это то, что тело знает и помнит, сознание — это прихожая человеческой личности, а сама личность находится дальше и занимает больше пространства. Даже первый вздох новорожденного ребенка — это уже сознание.
— Что вы такое говорите? — не понял Смит.
— Я не мог бы выразиться яснее, — заметил Чиун.
— Предположим, что Римо подвергся бы воздействию этого вещества, которое мы ищем и которое отнимает у человека память. Какая часть того, чему вы его обучили, сохранится у него?
— Та часть, которая содержится не в мозгу, а в сознании — том, которое является прихожей для человеческой личности. Понимаете? — спросил Чиун.
Он говорил очень медленно, чтобы Смит не упустил ничего, хоть то, что он говорил, было и так очевидно.
— Нет. Давайте я скажу более конкретно. До того, как вы начали тренировать Римо, он был полицейским в Ньюарке, Нью-Джерси. Может он забыть это? Что он будет помнить?
— Он будет помнить все, что ему надо, но он не будет знать, что он это помнит, — заявил Чиун. — Ну так как, не пришла ли пора вам стать полноправным императором, а Синанджу — выйти в свет в полном сиянии своей славы?
— Нет. Пока нет. А есть ли какая-нибудь возможность того, что Римо вернется к своему прошлому окружению, если его поразит потеря памяти?
— Это зависит от того, в каком окружении он вырос и был воспитан.
— Почему?
— Потому что некоторые меридианы Вселенной влияют на его сознание сильнее, чем другие. Он — Синанджу.
— Ньюарк, Нью-Джерси.
— Второе “Нью” — это штат?
— Да, Нью-Джерси — это штат.
— И он там работал каким-то охранником?
— Да, он был полицейским. А это имеет значение?
— Все имеет значение, — заметил Чиун, и это была правда.
Но он очень рассчитывал, что Смит поймет это неправильно, как это обычно бывает с белыми.
Все имело значение. Но тот факт, что Римо когда-то служил полицейским в Ньюарке, Нью-Джерси, не имел никакого значения для его сознания. Смит сообщил Чиуну все, что тому нужно было знать для того, чтобы понять, что происходит.
Чиун знал то, чего не знал Смит, а именно то, что в мире всегда было полно императоров, и тиранов, и королей, и того, что американцы называли президентами. Они были повсюду. Но Римо был всего один. И он принадлежал Чиуну. И Чиун никогда не позволит ему уйти.
Капитану Эдвину Полищуку оставалось две недели до ухода на пенсию, и он уже считал дни и минуты, как некогда раньше считал месяцы, дни и минуты, как вдруг произошел кошмар. А случилось это тогда, когда он направился к “Туллио”, в бар-ресторан, где подавались сверхтолстые сэндвичи с ростбифом. Капитану Полищуку не только никогда не приходилось платить там по счету, но наоборот — хозяин заведения платил ему чаевые.
Хозяин оставлял чаевые в белом конверте каждую неделю, начиная-с того дня, как Полищук возглавил участок. Потом капитан Полищук обычно шел в другие заведения на территории своего участка, а в конце дня встречался с людьми, состоявшими у него на содержании и оказывавшими ему особые услуги. Возможно, это было проявлением тщательно скрываемой ненависти к самому себе, но капитан Эд Полищук находил особое удовольствие в том, чтобы превратить молодых новобранцев в коммивояжеров вроде себя.
Честным полицейским поручались самые гнусные задания. Полищук пользовался дурной славой в Ньюарке, Нью-Джерси, но в то же время чувствовал себя в полной безопасности. Эд Полищук умел тратить деньги, а если и совершал ошибки, то всегда мог купить необходимую ему информацию. Против него трижды выдвигались обвинения, и трижды ему удавалось сорваться с крючка, несмотря на негодующий рев мэра и половины муниципалитета. Эд Полищук относился к тем полицейским, до которых никому не добраться.
Но в эту пятницу, когда с жареного мяса стекал соус на мягкий итальянский хлеб с поджаренной корочкой, Эд Полищук понял, что пришло время расплатиться за все. Он даже не успел откусить ни кусочка.
— Эд! Это ты, Эд?
Молодой человек — лет двадцати с чем-то, максимум тридцати — схватил Полищука за руки. Запястья у парня были очень широкие. А в мире так мало было вещей более приятных, чем ростбиф от Туллио.
— Меня зовут капитан Полищук.
— Ага. Эд, это ты. Послушай, почему ты обедаешь у Туллио? Это же притон, где проворачиваются все сделки с игрой в “номера”. На следующей неделе будет облава. 6й, нет! Не на следующей неделе. У меня возникли трудности со временем, Эд. Это и в самом деле ты? Не могу поверить. Ты прибавил фунтов тридцать. Лицо твое обрюзгло, но это ты — Эд Полищук.
— Сынок, я тебя не знаю, но если ты не отпустишь мои руки, я тебя впечатаю в стену.
— Ты не сможешь этого сделать. У тебя закупорены артерии. Ты недостаточно хорошо двигаешься.
Эд Полищук собрал воедино все свои двести тридцать фунтов мышц и резко дернул руками, чтобы высвободить их.
Руки его не шелохнулись. Сэндвич упал ему на колени, но руки остались там, где были. Полищук вложил в это движение столько силы, сколько вложил бы в удар в челюсть, но дернулись только плечи. И после этого он стал ощущать в плечах сильную боль. Вывих.
— Кто ты? — спросил капитан Полищук.
— Эд, мы же с тобой работали в паре. Помнишь? Мы ходили по городу. Пеший патруль. Ты всегда называл меня “Простота-тра-та-та”.
— Я очень много кого так называл, — сказал Полищук.
— Да, но помнишь те психологические тесты, которые все сдавали, и по ним вышло, что я — “непреклонный патриот” или что-то в этом роде. Ты еще сказал, что не сомневался, что Тра-та-та окажется лучшим во всей стране. Я же никогда не брал бесплатно даже пачки сигарет.
Эд Полищук повнимательнее вгляделся в сидящего перед ним парня. В его лице было что-то знакомое. Темные глаза и высокие скулы кого-то напоминали. Но все остальное в лице принадлежало кому-то совершенно незнакомому.
— Мне кажется, я тебя припоминаю. Кажется, да.
— Римо. Римо Уильямс.
— Точно. Ага. Кажется, так. Верно. Римо.
И вдруг Эд Полищук подскочил на стуле.
— Римо, ты умер! А что случилось с твоим лицом? У тебя совсем другой нос и рот. Ты умер, Римо. Нет, ты не умер. Ты не Римо.
— Помнишь тот киоск, который ты хотел раскрутить на несколько пачек сигарет, а я пригрозил, что доложу об этом начальству, Эд?
— Простота — ты и есть простота. Римо. Римо Уильямс! — закричал Полищук.
И все посетители бара-ресторана обернулись на крик. Эд Полищук понизил голос.
— Так что же, черт побери, с тобой приключилось, Римо?
— Не знаю. Я, кажется, сошел с ума. Я постоянно вижу перед собой лицо какого-то старого азиата. Я свободно говорю по-корейски. Я могу вытворять со своим телом такое, что ты никогда не поверишь. А ты, Эд, ты постарел на двадцать лет.
— А ты нет. И это самое странное.
— Я знаю.
— Римо, — прошептал Полищук, — ты умер около двадцати лет тому назад.
Римо отпустил запястья Полищука. И ущипнул себя за руку. Он почувствовал боль. И это, и еще больше — его собственное дыхание убедило его в том, что он жив.
— Я не умер, Эд.
— Вижу. Вижу. Здесь что-то кроется.
— Что?
— Не знаю, Римо. Не знаю. Я помню, как тебя казнили на электрическом стуле. Ты пристрелил какого-то парня. Я тогда подумал: так ему и надо, пусть не будет такой простотой. Честность не приносит денег, Римо. Ты этому так никогда и не научился.
— Я сам не знаю, чему я научился. Ты когда-нибудь слышал о Синанджу?
— Нет. Но давай лучше отсюда уйдем. Слушай, а ты похудел. И выглядишь даже моложе, чем тогда. Ты, мать твою, выглядишь гораздо моложе. Как тебе это удалось?
— Не знаю.
— Тебя казнили на электрическом стуле, это ты знаешь? Ты помнишь процесс? Все дело было, — Эд понизил голос, — в ниггерах. Они теперь заправляют веем. Ньюарк провалился к черту в ад. Все выставлено на продажу. Ниггеры.
— Но ты всегда был выставлен на продажу, Эд. При чем тут негры? Ты всегда был продажным. Что это за пухлый конверт у тебя в кармане? Значит, теперь ты уже промышляешь не сигаретами. В ход пошли наличные деньги.
— Я пытаюсь вести себя с тобой по-дружески. Я и забыл, что с такими простаками, как ты, дружеские отношения не получаются. Так что отвали. Ниггеры крадут. А я совсем наоборот — я пытаюсь обеспечить себе спокойную пенсию. А быть честным — это совсем бесполезно. Ради чего? Ради ниггеров?
— Ты не был честным даже тогда, когда большинство населения в Ньюарке составляли белые.
— А ты посмотри на себя, Римо. Посмотри на себя. Тебя подставили и со скоростью курьерского поезда отправили на электрический стул. Я знал, что ты не убивал того парня в аллее. Но они набрали целый ворох свидетелей. И к тому же, давление сверху. Так все говорили. Давление сверху. Им надо было показать, что белый полицейский может попасть на электрический стул за убийство негра. Вот чего они хотели добиться.
— Откуда ты знаешь, что я этого не делал?
— Потому что ты никогда не пользовался оружием в нарушение правил. Ты был совершенно невыносим. Слушай, я не могу поверить — ты так молодо выглядишь. Ты умер. Я знаю, что ты умер.
Когда они вышли на улицу, Римо подобрал с земли жестянку из-под пива.
— Если я умер, то как у меня получается вот это? — спросил он и сдавил жестянку пальцами.
— Послушай, банки нынче делают мягкие. Это не фокус — каждый может раздавить банку.
Римо разжал ладонь и показал Полищуку маленький блестящий шарик.
— Ты расплавил эту штуковину!
— Я это умею. Я обнаружил это, когда летел в самолете и попытался засунуть пепельницу на ее место в подлокотнике кресла. Но это еще пустяки. Знаешь, сколько денег я мог бы заработать, играя в бейсбол?
В переулке Римо подобрал камень и швырнул его в нарисованный на стене квадрат — мишень для мальчишек, игравших здесь в мяч. Камень вонзился в более мягкий кирпич, из которого была сложена стена, раздался грохот, напоминающий небольшой взрыв, и в стене образовалась дыра, а за ней — склад. О том, что за стеной именно склад, они узнали потому, что за стеной были люди. Люди стали в изумлении озираться по сторонам. Дыра получилась довольно большая.
— Ни-и фига себе! — протянул капитан Эд Полищук. — Где ты этому научился? Где ты был все это время?
— Наверное, в Синанджу, — ответил Римо.
— А где это?
— Не знаю, но я родом еще и оттуда. Как это может быть?
Эд Полищук сказал дежурному сержанту, что он будет занят весь остаток дня. Он не собрал сегодня свою обычную дань — отчасти из-за пережитого шока, отчасти потому, что если это и в самом деле Простота Римо Уильямс, то не стоит раскрывать ему весь маршрут — от борделей до подпольных букмекерских контор.
И еще Эд Полищук твердо решил не выпускать Римо из поля зрения. Оказавшись у себя в кабинете, он тут же позвонил в отдел по связям с общественностью и затребовал себе подборку газетных статей о полиции за время, прошедшее со дня казни Римо.
— Я ничего этого не помню, — сказал Римо.
— Конечно, не помнишь. Ты был мертв. Римо прочитал статьи о самом себе. Больше всего его тронул отзыв сестры Марии-Елизаветы, которая помнила его как “хорошего мальчика”.
Он узнал, что до самого конца процесса продолжал утверждать, что он невиновен. Но самого процесса он не помнил. Случилось ли с ним что-то такое, что в одну прекрасную ночь у него отказала память? Потому что последнее, что он помнил, было звездное небо. И Полищук был рядом с ним. Патрульный Эд Полищук.
— Я помню, как я посмотрел на звездное небо и подумал, что я звезда. Какая-то безумная идея о вечности и о том, что я из себя представляю, — сказал Римо.
— Ты всегда был сумасшедшим, но не в таком роде, — заметил Полищук. — Ты никогда не чувствовал ни поэзию, ни музыку, не питал никакого интереса к тем маленьким радостям, которые не могут возбраняться патрульным полицейским, учитывая размер их оклада. Ничего такого.
— Но все-таки почему моя память остановилась именно так? Смотри — видишь?
— Что?
— Азиат. Он говорит по-корейски.
— Римо, ты окончательно спятил.
— Может быть, — не стал спорить Римо.
— Ты вернулся в ту ночь, — объяснил азиат на языке, который Римо знал, — потому что это была та единственная ночь, когда ты наконец понял, пусть даже и на короткое время, кто ты есть и кем тебе предстоит стать.
И тут в сознании Римо всплыло имя Шива. Он слышал слова о том, что Шива есть Дестроер — разрушитель миров, и что надо умереть для того, чтобы родиться вновь и стать чем-то совсем новым. Капитан Полищук решил, что речь идет о какой-то новой секте, проповедующей воскрешение на земле. Он также решил провести кое-какое расследование для Римо, который отказался покидать его кабинет.
Оказалось, что Синанджу — это небольшой городок в Северной Корее на западном побережье. Исторические свидетельства утверждали, что этот городок каким-то образом связан с императорскими дворами Европы, Средиземноморья и Азии. Из Синанджу происходили какие-то особые придворные советники. Римо не помнил, чтобы он кому-нибудь что-нибудь советовал. Он вообще не знал, как это делается. И тем не менее, Синанджу в его сознании занимало не меньшее место, чем сиротский приют, в котором он вырос и который считал своим родным домом.
Шива, как оказалось, — это какой-то азиатский бог. Эта нить не привела никуда. Но было еще кое-что, что капитан Эд Полищук мог сделать и что могло привести их к самой сути происшедшего. Он мог доказать раз и навсегда всем и каждому, а особенно ФБР и средствам массовой информации, которые он собирался созвать на пресс-конференцию, что Римо Уильямс был тем самым Римо Уильямсом, которого казнили на электрическом стуле в тюрьме Трентон. Если ему удастся это сделать, тогда свет гласности и мастерство ФБР приведут к раскрытию тайны того, что за липовая казнь произошла в тюрьме Трентон.
— Как ты это сделаешь?
— Мы же полицейские, так?
— Так мне казалось, — заметил Римо.
— Тогда все просто. Дай мне твои отпечатки пальцев, Помнишь, как это делается? Обмакни подушечки пальцев в чернила. Вот, возьми подушечку для печатей, — сказал Полищук, протягивая Римо пропитанную чернилами подушечку и лист белой бумаги. Потом он позвонил в городское управление полиции.
— Мне нужны отпечатки пальцев патрульного Римо Уильямса.
— У нас нет никакого Римо Уильямса, капитан, — ответил ему сотрудник, ведающий картотекой отпечатков пальцев.
— Посмотрите среди мертвых, — сказал капитан Полищук.
— Зачем вам отпечатки мертвеца?
— Нужны, — коротко ответил Полищук. Сотруднику понадобилось двадцать минут, чтобы найти карточку Римо. Она сохранилась еще с тех времен, когда никаких компьютеров не было, и приходилось печатать имена и прочие сведения на машинке, а потом хранить эти карточки в специальных картотеках. Часть информации даже заносилась вручную, чернилами. И нельзя было просто нажать кнопку и сразу получить нужную информацию. Карточка Римо, к тому же, оказалась пыльной.
Посыльный доставил отпечатки пальцев из городского управления в участок Полищука. Полищук лично встретил посыльного в дверях и, забрав отпечатки, сразу же захлопнул дверь. Он положил отпечатки на стол и велел Римо приложить измазанные чернилами пальцы к листу белой бумаги.
Потом капитан Полищук внимательно изучил изгибы и узоры линий, обратив внимание даже на крохотный шрам на указательном пальце.
— Боже мой долбанный! Это ты, Римо. Ты! В самом деле ты.
— Созовешь пресс-конференцию?
— Созову всех кого можно. Кто-то где-то провернул грязную операцию в отношении нашей страны, а заодно и в отношении тебя, Римо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30