«Святые угодники!» — подумала миссис Тьюмалти. Усатый отделил от пачки первую купюру. У миссис Тьюмалти разгорелись глаза. Две, три, четыре, пять...
Купюры были такие новенькие, свеженькие, так ладно ложились одна на другую! Рука снова принялась отсчитывать купюры. Шесть, семь, восемь, девять, десять. Неужели он никогда не остановится?
У миссис Тьюмалти помутилось в глазах от восторга. Когда на столе перед ней выросла стопка из двадцати хрустящих купюр, она испустила радостный вопль.
— А теперь окажите нам небольшую услугу, — сказал усатый.
— Все, что угодно! — пообещала миссис Тьюмалти, пребывавшая в расслабленном состоянии теперь, когда свежие хрустящие купюры перекочевали в ее сумочку.
— Прошу вас, наведайтесь вот по этому адресу. Там вы повстречаетесь с Джеймсом Галлаханом из Федерального бюро расследований. Вам ничего не угрожает. Просто расскажите ему то же самое, что рассказали мне.
— Непременно, — ответила она, в порыве благодарности вскочила со стула и поцеловала усатому руку, поскольку ей было известно, что у итальянцев так принято. Словно он кардинал или еще почище.
Она догадывалась, что для своего народа этот человек все равно, что кардинал. Лидер общины, уважаемый гражданин, которому она выказывает должное почтение.
Охрана прервала акт поклонения руке. Уходя, миссис Тьюмалти поклялась благодетелю в вечной преданности.
Так судьба свела ее с Сальваторе Бензини, по прозвищу «Бензин». Прозвищем он был обязан не только фамилии, но и тому обстоятельству, что любил устранять несправедливость и разрешать споры с помощью бензина. Он выливал его и поджигал. Иногда он поступал так с постройками, иногда — с людьми, отказывающимися от сотрудничества.
Впрочем, таким он был в молодости. Теперь ему редко приходилось подносить к кому-либо спичку или плескать бензином в салон машины. Теперь он стал разумным, уважаемым человеком.
Он позвонил в местное отделение ФБР, Джеймсу Галлахану. Он отлично знал, что телефон прослушивается. Ему доносили, что прослушивается любая контора ФБР. Кроме того, осторожность подсказывала ему, что эти люди записывают голоса звонящих.
— Так, — начал Сал Бензини разговор. — Мы нашли того, кто тебе нужен. Может, теперь немного ослабишь хватку?
— Ты уверен, что это он?
— У тебя скоро будет посетительница. Не знаю, у скольких человек в Бостоне разорвали за последнюю неделю животы и глотки, но этому парню здорово досталось, Галлахан. Так что теперь уйди с нашей дороги, о'кей?
— Если это он, то так и будет. Но мне нужно еще кое-что.
— Господи, Галлахан, что это с тобой творится? Мы не нарушали федеральных законов, а ты все равно с нас не слезаешь. Брось, Джим. Хорошенького понемножку.
— Еще одна просьба. Совсем маленькая.
— Какая? — спросил Бензини по кличке «Бензин».
— Ты знаешь Жирдяя Тони?
— Конечно, знаю. Кто же не знает Жирдяя Тони!
— Позади Альфред-стрит на Джамайка-Плейнс есть большой двор. Пришли его туда завтра в четыре утра.
— В четыре утра? Жирдяя Тони?
— Его. Парня с жирком, — подтвердил Джим Галлахан.
— Ладно, только Жирдяй Тони ничего не знает. Он просто на подхвате. Он ни с кем не связан.
— Все равно пришли.
— Идет.
Бензини повесил трубку и пожал плечами. «С жирком»? Так, кажется, говорят про бифштексы. Впрочем, какая разница? Весь мир сошел с ума. Хорошо хоть, что Норт-энд остается прежним. Здесь все пока в своем уме.
А остальные съехали с катушек. Сегодня ФБР подавай сведения об ученой-еврейке, которая, по их мнению, ест людей. Назавтра они ничего не хотят знать. А ведь он лично звонил Галлахану, чтобы убедить его перестать разыскивать одного человека, а искать по меньшей мере четверых-пятерых.
Это безумие с выгрызанием животов — дело рук (и зубов) нескольких человек. Слишком в разных концах города это происходило, и слишком близко по времени. Его версия — не меньше 4-5 человек.
А что ответили эти психи из ФБР? Да они слушать об этом не захотели, не сойти ему с места! Сегодня подавай им все, завтра — ничего. А потом давай ищи парня с разодранной глоткой... Или гони Жирдяя Тони в 4 утра на Джамайка-Плейнс. Джиму это все равно, что заказать ужин в ресторане.
«Мы так много работаем на федеральные власти, что впору получать за это зарплату», — говаривал Сал Бензини, хотя ему было вовсе не смешно.
Нужного ей человека миссис Тьюмалти увидела за рулем машины. Она и не думала беспокоиться за свою безопасность. Это была степенная, достойная черная машина, а управлял ей никто иной, как человек по фамилии Галлахан, а его все знают: его мать происходила из Керри, лучшего графства во всей Ирландии, хотя в отце было что-то от уроженца Корка. Но нельзя же ожидать от одного человека сразу всех достоинств!
Всем известно, что он проработал в ФБР много лет и достиг видного поста, из чего следует, что даже безбожники-протестанты, заправляющие в стране, не могут удержать внизу славного потомка выходцев из Керри.
— Только мы едем не в отделение ФБР.
— Дорогой мой, куда бы мы ни ехали, с сыном женщины из графства Керри я чувствую себя совершенно спокойно. О, вы просто не знаете, что творится в Бостоне из-за этих иностранцев! Даже в моем доме их уже двое. Один — китаец. А я сдаю ему квартиру, беру у него деньги. Он бы поступил со мной так же или еще хуже, если бы я попала в Китай, верно?
— Конечно, — ответил Джим Галлахан.
Он уже чувствовал запах жирного пряного соуса. Он узнал ее домашний адрес и получил полные объяснения насчет квартиры на верхнем этаже: куда выходят окна, где стоит кровать с раненым, что за дома вокруг и насколько шумный у нее район.
— Шум есть — от выходцев из Майо, — сказала она, имея в виду графство, не идущее ни в какое сравнение с графством Керри.
Славный ирландский парень действительно привез ее не в отделение ФБР, а на какой-то старый склад, где даже средь бела дня царил сумрак. Она поежилась, по коже у нее побежали мурашки. Он и впрямь облизывается или у него на губах лихорадка?
На складе она увидала людей, которые явно не имели отношения к федеральным властям. Она почувствовала себя первой христианкой, брошенной на глазах у публики на римскую арену. Наверное, здесь все страдают лихорадкой...
Пахло на складе странно, совсем как в хлеву в Керри. Она посмотрела на Галлахана, ища у него поддержки. Он беседовал с блондинкой с умопомрачительными грудями, в постыдном обтягивающем платье черно-желтой расцветки, напялить которое могла только еврейка. Видимо, с ней недавно произошел несчастный случай, потому что правая сторона ее лица была перевязана бинтом.
Миссис Тьюмалти прислушалась к негромким разговорам обступивших ее людей. Когда она разобралась, о чем идет речь, у нес отлегло от сердца.
Разве люди, обсуждающие обеденное меню, могут представлять опасность?
— Что Галлахан привез на обед? — спросил кто-то.
— Похоже, ирландское рагу, — был ответ.
— Все лучше, чем вчерашняя кошерная еда.
— А мне нравятся французы. Во французах есть тонкость?
— Только после ванны....
— Значит, французами тебе придется довольствоваться только два раза в год.
— А мне ежедневно подавай темное мясо.
— Оно ничем не сочнее белого...
— Нет ничего лучше грудки белой англо-саксонки, протестантки — БАСП.
Миссис Тьюмалти улыбалась. Она никогда не слышала про блюдо «грудка БАСП», но не сомневалась, что это вкуснятина в растопленном масле, без чеснока, из тех, что превращают человека в сексуального маньяка, если лакомиться ими регулярно.
Потом она увидела, как агент Галлахан отвесил женщине с роскошными формами поклон. Это был обыкновенный поклон, но в конце он подобострастно подставил ей шею.
Она удивилась такой покорности со стороны парня из Керри с ясными голубыми глазами, чей перебитый нос свидетельствовал, что его обладатель не отступал в свое время даже перед увесистым кулаком.
Он направился к ней, остальные встали кругом. Миссис Тьюмалти не сомневалась, что перед ней переодетые агенты, потому что у агентов в телепередаче об ограблении банка африканцами тоже были лучезарные башмаки, аккуратные костюмы и желтые плащи, а агенты в реальной жизни одеваются точно так же, как по телевизору.
Парень из Керри положил руку ей на плечо. Он улыбнулся, и миссис Тьюмалти улыбнулась ему в ответ. Парень из Керри опустил голову. Боже правый, что он делает?
Миссис Тьюмалти почувствовала у себя на груди его жесткие губы. Нет, парни из Керри так себя не ведут. Скорее, перед ней развратник-иностранец в гриме. Внезапно ее пронзила страшная боль. Колени подогнулись, дыхание прервалось.
Ее рвали на части, но она как бы наблюдала за этим со стороны. У нее было такое чувство, словно она спускается в огромную черную пещеру, заходит все глубже, в кромешную тьму. Это походило на ту тьму, из которой она вышла очень, очень давно. До нее донесся голос ее матери: мать наказывала ей не задерживаться...
В пещере она видела сон. Ей снилось, что она покидает собственное тело. Над ее телом стоял парень из Керри с испачканным кровью лицом; все остальные тоже насыщались ее старым, усталым телом, и лица у них были в крови, как у каннибалов. Блондинка с грудями присоединилась к едокам.
Миссис Тьюмалти возвращалась домой, к маме.
«Тут будут только люди из Керри? — спросила она мать. — Нет, дорогая, всякие. — Вот и хорошо, — сказала миссис Тьюмалти во сне».
Теперь, когда утратила значение плоть, происхождение добрых людей, с которыми ей предстояло встретиться, тоже не имело никакого значения. Они будут просто добрыми людьми. Все остальное было отныне неважно.
Когда лакомые кусочки ее тела были объедены до костей, кости вылизаны, а остальное — связки и сухожилия — брошено в зеленый мусорный бак, Шийла Файнберг обратилась к своей стае, занятой облизыванием морд.
— Джим нашел нужного мне самца человека. Я рожу от него, и наш вид возвысится благодаря гибридизации. Этот мужчина — лучший в своем виде, он даже сильнее нас. Джим его нашел. Однако поймать его будет нелегким делом.
— А мы его съедим? Ну, когда ты получишь его сперму?
Вопрос был задан бухгалтером из крупной страховой компании, который сейчас обсасывал ноготь. Чужой.
— Возможно, — ответила Шийла. — Но он — лучший среди людей. Даже поймать его будет очень непросто.
Галлахана осенило.
— Вдруг он — не просто человек? Вдруг он получен в результате эксперимента, как ты?
Шийла покачала головой.
— Нет. Я в курсе всех экспериментов. Такого никто никогда не делал.
— А в другой стране? — не унимался Галлахан. — Вдруг его сделали коммунисты, а он сбежал?
— Нет. Мы — единственные в своем роде.
На какое-то время на складе воцарилась печаль. Души присутствующих остались непоколебленными, однако до них словно донеслось эхо того, чего не будет никогда. Все молчали.
— Эй, друзья! — вспомнил Галлахан. — В четыре утра во дворе на Альфред-стрит нас ждет итальянский ужин. Парня зовут Жирдяй Тони. Уж очень хорош, с жирком!
Сообщение было встречено одобрительным смехом. Шийла сказала, что четыре часа утра — самое правильное время для охоты на человека.
— А как насчет китайца? — спросил бухгалтер.
Это вызвало новые шутки: откуда он — из Кантона или из Шанхая, ведь это разные китайские кухни. Однако Шийла, у которой было больше, чем у остальных, опыта как у особи нового вида, уловила в себе сильнейшее из чувств, доступных зверю.
Этим чувством был страх.
Инстинкт подсказывал Шийле, что человек, тонкокожее существо с дряблыми мускулами, человек прямоходящий, отличающийся медлительностью, живущий стаями и занимающийся строительством именно для того, чтобы оградить свою худосочность, стал властелином мира не по случайности, а благодаря своему превосходству.
Да, Шийла могла напасть со своей стаей на отдельную особь, но отдельные особи всегда подвержены нападению. Разве самки человека не слабее самцов? И дети до пятнадцати лет. Человек, переваливший через сорокалетний рубеж, начинает утрачивать даже прежнюю силу.
Однако люди правят миром, а звери сидят в клетках, чем доставляют удовольствие зевакам.
Нет, старик опасен. Все не так просто, как кажется Галлахану.
По какой-то причине — Шийла объясняла это инстинктом, унаследованным от тигра-людоеда, — она опасалась тщедушного старичка-азиата даже больше, чем молодого мужчину. Галлахан передал слова съеденной Тьюмалти о том, что азиат очень стар. Однако он запросто поднял молодого по лестнице.
Когда она думала о старике, ее охватывал страх, похожий на отдаленный рокот барабанов и еще какой-то шум.
После трансформации она не видела снов. Однако на складе, пока все ждали начала охоты в квартире миссис Тьюмалти, ей приснился сон, хотя она не засыпала.
Это походило на галлюцинацию. В ней были запахи и звуки. В конце длинной-предлинной долины стоял человечек, казавшийся лакомой добычей.
Однако он не был таковым. Он был спокойнее тех, кого они задрали. Он был самым совершенным из всех людей, посланным своим видом, чтобы покончить с Шийлой и ее породой.
Китайский обед? И думать забудьте!
Она все еще надеялась, что стае удастся сохранить одного из двоих хоть молодого, хоть старого — на развод. Однако она не исключала, что им придется отказаться от такой роскоши.
В квартире на верхнем этаже дома миссис Тьюмалти Чиун хлопнул Римо по руке. Темнело. Три вечера подряд Чиун наводил в комнате какай-то хитрый порядок.
— Не расчесывай раны, — сказал Чиун.
— Значит, я вообще не должен к себе прикасаться. Здорово мне досталось!
— Царапины! А болит потому, что заживает. Мертвые не ведают боли, в отличие от живых.
Чиун снова шлепнул пациента по руке.
— Чешется!
— Отвратительно! — скривился Чиун. — Стыд-позор!
Римо знал, что Чиун имеет в виду не то, что у него чешутся раны. Последние семь часов, те есть все время с тех пор, как у Римо восстановилась способность соображать и верно понимать звуки и слова, Чиун без устали твердил ему, какой это позор для человека, имеющего отношение к Синанджу, — получить этакую трепку.
По словам Чиуна, ему самому было непонятно, зачем он так старается поставить Римо на ноги.
— Чтобы ты опять меня опозорил? Знаешь ли ты, что едва не позволил себя убить? Тебе это известно? Мы не теряли Мастера на протяжении девятисот лет? Тебе все равно, что будет с моей репутацией?
Римо пытался возразить, что столкнулся с небывалым противником, однако Чиун ничего не хотел слышать.
— Ты хотел погибнуть? Хотел сыграть со мной злую шутку? Почему? Я скажу тебе, почему...
— Но, папочка... — слабо отбивался Римо.
— Тихо, — оборвал его Чиун. — Ты хотел так поступить со мной из-за моего снисходительного характера. Я согласился расстаться с центрифугой, которую мечтал привезти домой, в Синанджу, как образец волшебства белых. Раз я согласился, причем с готовностью, ты вообразил, что можешь умереть и тем нанести мне сокрушительный удар. Кому какое дело? Пускай ласковый, щедрый, любящий, достойный глупец Чиун войдет в историю как «Тот, кто потерял ученика».
— Но...
— Я проявлял излишнюю снисходительность. Излишнее благородство. Я был готов отдать все без остатка. А взамен получаю беспечное отношение к плодам своих усилий. А все почему, почему? Потому, что я слишком щедр.
Выражаясь твоим языком, я — слабохарактерный человек. Безвольный! Славный Чиун, ласковый Чиун, милый Чиун! А окружающий мир только того и ждет, чтобы воспользоваться его мягкотелостью.
Чиун в очередной раз шлепнул Римо по руке, готовившейся расчесывать рану, и умолк. Римо знал, что гнев разобрал Чиуна только после того, как он, Римо, пришел в сознание и смог говорить. Он помнил ласковые, утешительные речи, доносившиеся до него в бреду, пока Чиун лечил его травами.
Его спасли самые умелые руки из всех, способных убивать или исцелять.
Западным докторам было неведомо то, что знали в Синанджу: убивает не столько сама рана, сколько внезапность ее нанесения или множественность ран. Человеческий организм обладает способностью к самовосстановлению.
Одна болезнь или повреждение одного органа устраняется самим организмом, если у него хватает времени, чтобы отреагировать.
Лезвие, проникающее в мозг, убивает. Однако если это проникновение займет целый год, то мозг успеет образовать вокруг лезвия оболочку, он примет лезвие, попытается либо отторгнуть его, либо сжиться с посторонним телом. Если чудесному человеческому организму приходится отзываться на травму слишком быстро, то дело обстоит худо. С двумя вторжениями одновременно организм тоже не справится. Вот почему вскрытия показывают то, что Синанджу известно и без них: для того, чтобы умереть, человек должен получить множественные ранения или поражения нескольких органов. Это знание лежало в основе медицины Синанджу. Лечение состояло в том, чтобы позволить организму справляться со своими бедами по очереди. На это был нацелен каждый сеанс массажа, каждый травяной отвар.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
Купюры были такие новенькие, свеженькие, так ладно ложились одна на другую! Рука снова принялась отсчитывать купюры. Шесть, семь, восемь, девять, десять. Неужели он никогда не остановится?
У миссис Тьюмалти помутилось в глазах от восторга. Когда на столе перед ней выросла стопка из двадцати хрустящих купюр, она испустила радостный вопль.
— А теперь окажите нам небольшую услугу, — сказал усатый.
— Все, что угодно! — пообещала миссис Тьюмалти, пребывавшая в расслабленном состоянии теперь, когда свежие хрустящие купюры перекочевали в ее сумочку.
— Прошу вас, наведайтесь вот по этому адресу. Там вы повстречаетесь с Джеймсом Галлаханом из Федерального бюро расследований. Вам ничего не угрожает. Просто расскажите ему то же самое, что рассказали мне.
— Непременно, — ответила она, в порыве благодарности вскочила со стула и поцеловала усатому руку, поскольку ей было известно, что у итальянцев так принято. Словно он кардинал или еще почище.
Она догадывалась, что для своего народа этот человек все равно, что кардинал. Лидер общины, уважаемый гражданин, которому она выказывает должное почтение.
Охрана прервала акт поклонения руке. Уходя, миссис Тьюмалти поклялась благодетелю в вечной преданности.
Так судьба свела ее с Сальваторе Бензини, по прозвищу «Бензин». Прозвищем он был обязан не только фамилии, но и тому обстоятельству, что любил устранять несправедливость и разрешать споры с помощью бензина. Он выливал его и поджигал. Иногда он поступал так с постройками, иногда — с людьми, отказывающимися от сотрудничества.
Впрочем, таким он был в молодости. Теперь ему редко приходилось подносить к кому-либо спичку или плескать бензином в салон машины. Теперь он стал разумным, уважаемым человеком.
Он позвонил в местное отделение ФБР, Джеймсу Галлахану. Он отлично знал, что телефон прослушивается. Ему доносили, что прослушивается любая контора ФБР. Кроме того, осторожность подсказывала ему, что эти люди записывают голоса звонящих.
— Так, — начал Сал Бензини разговор. — Мы нашли того, кто тебе нужен. Может, теперь немного ослабишь хватку?
— Ты уверен, что это он?
— У тебя скоро будет посетительница. Не знаю, у скольких человек в Бостоне разорвали за последнюю неделю животы и глотки, но этому парню здорово досталось, Галлахан. Так что теперь уйди с нашей дороги, о'кей?
— Если это он, то так и будет. Но мне нужно еще кое-что.
— Господи, Галлахан, что это с тобой творится? Мы не нарушали федеральных законов, а ты все равно с нас не слезаешь. Брось, Джим. Хорошенького понемножку.
— Еще одна просьба. Совсем маленькая.
— Какая? — спросил Бензини по кличке «Бензин».
— Ты знаешь Жирдяя Тони?
— Конечно, знаю. Кто же не знает Жирдяя Тони!
— Позади Альфред-стрит на Джамайка-Плейнс есть большой двор. Пришли его туда завтра в четыре утра.
— В четыре утра? Жирдяя Тони?
— Его. Парня с жирком, — подтвердил Джим Галлахан.
— Ладно, только Жирдяй Тони ничего не знает. Он просто на подхвате. Он ни с кем не связан.
— Все равно пришли.
— Идет.
Бензини повесил трубку и пожал плечами. «С жирком»? Так, кажется, говорят про бифштексы. Впрочем, какая разница? Весь мир сошел с ума. Хорошо хоть, что Норт-энд остается прежним. Здесь все пока в своем уме.
А остальные съехали с катушек. Сегодня ФБР подавай сведения об ученой-еврейке, которая, по их мнению, ест людей. Назавтра они ничего не хотят знать. А ведь он лично звонил Галлахану, чтобы убедить его перестать разыскивать одного человека, а искать по меньшей мере четверых-пятерых.
Это безумие с выгрызанием животов — дело рук (и зубов) нескольких человек. Слишком в разных концах города это происходило, и слишком близко по времени. Его версия — не меньше 4-5 человек.
А что ответили эти психи из ФБР? Да они слушать об этом не захотели, не сойти ему с места! Сегодня подавай им все, завтра — ничего. А потом давай ищи парня с разодранной глоткой... Или гони Жирдяя Тони в 4 утра на Джамайка-Плейнс. Джиму это все равно, что заказать ужин в ресторане.
«Мы так много работаем на федеральные власти, что впору получать за это зарплату», — говаривал Сал Бензини, хотя ему было вовсе не смешно.
Нужного ей человека миссис Тьюмалти увидела за рулем машины. Она и не думала беспокоиться за свою безопасность. Это была степенная, достойная черная машина, а управлял ей никто иной, как человек по фамилии Галлахан, а его все знают: его мать происходила из Керри, лучшего графства во всей Ирландии, хотя в отце было что-то от уроженца Корка. Но нельзя же ожидать от одного человека сразу всех достоинств!
Всем известно, что он проработал в ФБР много лет и достиг видного поста, из чего следует, что даже безбожники-протестанты, заправляющие в стране, не могут удержать внизу славного потомка выходцев из Керри.
— Только мы едем не в отделение ФБР.
— Дорогой мой, куда бы мы ни ехали, с сыном женщины из графства Керри я чувствую себя совершенно спокойно. О, вы просто не знаете, что творится в Бостоне из-за этих иностранцев! Даже в моем доме их уже двое. Один — китаец. А я сдаю ему квартиру, беру у него деньги. Он бы поступил со мной так же или еще хуже, если бы я попала в Китай, верно?
— Конечно, — ответил Джим Галлахан.
Он уже чувствовал запах жирного пряного соуса. Он узнал ее домашний адрес и получил полные объяснения насчет квартиры на верхнем этаже: куда выходят окна, где стоит кровать с раненым, что за дома вокруг и насколько шумный у нее район.
— Шум есть — от выходцев из Майо, — сказала она, имея в виду графство, не идущее ни в какое сравнение с графством Керри.
Славный ирландский парень действительно привез ее не в отделение ФБР, а на какой-то старый склад, где даже средь бела дня царил сумрак. Она поежилась, по коже у нее побежали мурашки. Он и впрямь облизывается или у него на губах лихорадка?
На складе она увидала людей, которые явно не имели отношения к федеральным властям. Она почувствовала себя первой христианкой, брошенной на глазах у публики на римскую арену. Наверное, здесь все страдают лихорадкой...
Пахло на складе странно, совсем как в хлеву в Керри. Она посмотрела на Галлахана, ища у него поддержки. Он беседовал с блондинкой с умопомрачительными грудями, в постыдном обтягивающем платье черно-желтой расцветки, напялить которое могла только еврейка. Видимо, с ней недавно произошел несчастный случай, потому что правая сторона ее лица была перевязана бинтом.
Миссис Тьюмалти прислушалась к негромким разговорам обступивших ее людей. Когда она разобралась, о чем идет речь, у нес отлегло от сердца.
Разве люди, обсуждающие обеденное меню, могут представлять опасность?
— Что Галлахан привез на обед? — спросил кто-то.
— Похоже, ирландское рагу, — был ответ.
— Все лучше, чем вчерашняя кошерная еда.
— А мне нравятся французы. Во французах есть тонкость?
— Только после ванны....
— Значит, французами тебе придется довольствоваться только два раза в год.
— А мне ежедневно подавай темное мясо.
— Оно ничем не сочнее белого...
— Нет ничего лучше грудки белой англо-саксонки, протестантки — БАСП.
Миссис Тьюмалти улыбалась. Она никогда не слышала про блюдо «грудка БАСП», но не сомневалась, что это вкуснятина в растопленном масле, без чеснока, из тех, что превращают человека в сексуального маньяка, если лакомиться ими регулярно.
Потом она увидела, как агент Галлахан отвесил женщине с роскошными формами поклон. Это был обыкновенный поклон, но в конце он подобострастно подставил ей шею.
Она удивилась такой покорности со стороны парня из Керри с ясными голубыми глазами, чей перебитый нос свидетельствовал, что его обладатель не отступал в свое время даже перед увесистым кулаком.
Он направился к ней, остальные встали кругом. Миссис Тьюмалти не сомневалась, что перед ней переодетые агенты, потому что у агентов в телепередаче об ограблении банка африканцами тоже были лучезарные башмаки, аккуратные костюмы и желтые плащи, а агенты в реальной жизни одеваются точно так же, как по телевизору.
Парень из Керри положил руку ей на плечо. Он улыбнулся, и миссис Тьюмалти улыбнулась ему в ответ. Парень из Керри опустил голову. Боже правый, что он делает?
Миссис Тьюмалти почувствовала у себя на груди его жесткие губы. Нет, парни из Керри так себя не ведут. Скорее, перед ней развратник-иностранец в гриме. Внезапно ее пронзила страшная боль. Колени подогнулись, дыхание прервалось.
Ее рвали на части, но она как бы наблюдала за этим со стороны. У нее было такое чувство, словно она спускается в огромную черную пещеру, заходит все глубже, в кромешную тьму. Это походило на ту тьму, из которой она вышла очень, очень давно. До нее донесся голос ее матери: мать наказывала ей не задерживаться...
В пещере она видела сон. Ей снилось, что она покидает собственное тело. Над ее телом стоял парень из Керри с испачканным кровью лицом; все остальные тоже насыщались ее старым, усталым телом, и лица у них были в крови, как у каннибалов. Блондинка с грудями присоединилась к едокам.
Миссис Тьюмалти возвращалась домой, к маме.
«Тут будут только люди из Керри? — спросила она мать. — Нет, дорогая, всякие. — Вот и хорошо, — сказала миссис Тьюмалти во сне».
Теперь, когда утратила значение плоть, происхождение добрых людей, с которыми ей предстояло встретиться, тоже не имело никакого значения. Они будут просто добрыми людьми. Все остальное было отныне неважно.
Когда лакомые кусочки ее тела были объедены до костей, кости вылизаны, а остальное — связки и сухожилия — брошено в зеленый мусорный бак, Шийла Файнберг обратилась к своей стае, занятой облизыванием морд.
— Джим нашел нужного мне самца человека. Я рожу от него, и наш вид возвысится благодаря гибридизации. Этот мужчина — лучший в своем виде, он даже сильнее нас. Джим его нашел. Однако поймать его будет нелегким делом.
— А мы его съедим? Ну, когда ты получишь его сперму?
Вопрос был задан бухгалтером из крупной страховой компании, который сейчас обсасывал ноготь. Чужой.
— Возможно, — ответила Шийла. — Но он — лучший среди людей. Даже поймать его будет очень непросто.
Галлахана осенило.
— Вдруг он — не просто человек? Вдруг он получен в результате эксперимента, как ты?
Шийла покачала головой.
— Нет. Я в курсе всех экспериментов. Такого никто никогда не делал.
— А в другой стране? — не унимался Галлахан. — Вдруг его сделали коммунисты, а он сбежал?
— Нет. Мы — единственные в своем роде.
На какое-то время на складе воцарилась печаль. Души присутствующих остались непоколебленными, однако до них словно донеслось эхо того, чего не будет никогда. Все молчали.
— Эй, друзья! — вспомнил Галлахан. — В четыре утра во дворе на Альфред-стрит нас ждет итальянский ужин. Парня зовут Жирдяй Тони. Уж очень хорош, с жирком!
Сообщение было встречено одобрительным смехом. Шийла сказала, что четыре часа утра — самое правильное время для охоты на человека.
— А как насчет китайца? — спросил бухгалтер.
Это вызвало новые шутки: откуда он — из Кантона или из Шанхая, ведь это разные китайские кухни. Однако Шийла, у которой было больше, чем у остальных, опыта как у особи нового вида, уловила в себе сильнейшее из чувств, доступных зверю.
Этим чувством был страх.
Инстинкт подсказывал Шийле, что человек, тонкокожее существо с дряблыми мускулами, человек прямоходящий, отличающийся медлительностью, живущий стаями и занимающийся строительством именно для того, чтобы оградить свою худосочность, стал властелином мира не по случайности, а благодаря своему превосходству.
Да, Шийла могла напасть со своей стаей на отдельную особь, но отдельные особи всегда подвержены нападению. Разве самки человека не слабее самцов? И дети до пятнадцати лет. Человек, переваливший через сорокалетний рубеж, начинает утрачивать даже прежнюю силу.
Однако люди правят миром, а звери сидят в клетках, чем доставляют удовольствие зевакам.
Нет, старик опасен. Все не так просто, как кажется Галлахану.
По какой-то причине — Шийла объясняла это инстинктом, унаследованным от тигра-людоеда, — она опасалась тщедушного старичка-азиата даже больше, чем молодого мужчину. Галлахан передал слова съеденной Тьюмалти о том, что азиат очень стар. Однако он запросто поднял молодого по лестнице.
Когда она думала о старике, ее охватывал страх, похожий на отдаленный рокот барабанов и еще какой-то шум.
После трансформации она не видела снов. Однако на складе, пока все ждали начала охоты в квартире миссис Тьюмалти, ей приснился сон, хотя она не засыпала.
Это походило на галлюцинацию. В ней были запахи и звуки. В конце длинной-предлинной долины стоял человечек, казавшийся лакомой добычей.
Однако он не был таковым. Он был спокойнее тех, кого они задрали. Он был самым совершенным из всех людей, посланным своим видом, чтобы покончить с Шийлой и ее породой.
Китайский обед? И думать забудьте!
Она все еще надеялась, что стае удастся сохранить одного из двоих хоть молодого, хоть старого — на развод. Однако она не исключала, что им придется отказаться от такой роскоши.
В квартире на верхнем этаже дома миссис Тьюмалти Чиун хлопнул Римо по руке. Темнело. Три вечера подряд Чиун наводил в комнате какай-то хитрый порядок.
— Не расчесывай раны, — сказал Чиун.
— Значит, я вообще не должен к себе прикасаться. Здорово мне досталось!
— Царапины! А болит потому, что заживает. Мертвые не ведают боли, в отличие от живых.
Чиун снова шлепнул пациента по руке.
— Чешется!
— Отвратительно! — скривился Чиун. — Стыд-позор!
Римо знал, что Чиун имеет в виду не то, что у него чешутся раны. Последние семь часов, те есть все время с тех пор, как у Римо восстановилась способность соображать и верно понимать звуки и слова, Чиун без устали твердил ему, какой это позор для человека, имеющего отношение к Синанджу, — получить этакую трепку.
По словам Чиуна, ему самому было непонятно, зачем он так старается поставить Римо на ноги.
— Чтобы ты опять меня опозорил? Знаешь ли ты, что едва не позволил себя убить? Тебе это известно? Мы не теряли Мастера на протяжении девятисот лет? Тебе все равно, что будет с моей репутацией?
Римо пытался возразить, что столкнулся с небывалым противником, однако Чиун ничего не хотел слышать.
— Ты хотел погибнуть? Хотел сыграть со мной злую шутку? Почему? Я скажу тебе, почему...
— Но, папочка... — слабо отбивался Римо.
— Тихо, — оборвал его Чиун. — Ты хотел так поступить со мной из-за моего снисходительного характера. Я согласился расстаться с центрифугой, которую мечтал привезти домой, в Синанджу, как образец волшебства белых. Раз я согласился, причем с готовностью, ты вообразил, что можешь умереть и тем нанести мне сокрушительный удар. Кому какое дело? Пускай ласковый, щедрый, любящий, достойный глупец Чиун войдет в историю как «Тот, кто потерял ученика».
— Но...
— Я проявлял излишнюю снисходительность. Излишнее благородство. Я был готов отдать все без остатка. А взамен получаю беспечное отношение к плодам своих усилий. А все почему, почему? Потому, что я слишком щедр.
Выражаясь твоим языком, я — слабохарактерный человек. Безвольный! Славный Чиун, ласковый Чиун, милый Чиун! А окружающий мир только того и ждет, чтобы воспользоваться его мягкотелостью.
Чиун в очередной раз шлепнул Римо по руке, готовившейся расчесывать рану, и умолк. Римо знал, что гнев разобрал Чиуна только после того, как он, Римо, пришел в сознание и смог говорить. Он помнил ласковые, утешительные речи, доносившиеся до него в бреду, пока Чиун лечил его травами.
Его спасли самые умелые руки из всех, способных убивать или исцелять.
Западным докторам было неведомо то, что знали в Синанджу: убивает не столько сама рана, сколько внезапность ее нанесения или множественность ран. Человеческий организм обладает способностью к самовосстановлению.
Одна болезнь или повреждение одного органа устраняется самим организмом, если у него хватает времени, чтобы отреагировать.
Лезвие, проникающее в мозг, убивает. Однако если это проникновение займет целый год, то мозг успеет образовать вокруг лезвия оболочку, он примет лезвие, попытается либо отторгнуть его, либо сжиться с посторонним телом. Если чудесному человеческому организму приходится отзываться на травму слишком быстро, то дело обстоит худо. С двумя вторжениями одновременно организм тоже не справится. Вот почему вскрытия показывают то, что Синанджу известно и без них: для того, чтобы умереть, человек должен получить множественные ранения или поражения нескольких органов. Это знание лежало в основе медицины Синанджу. Лечение состояло в том, чтобы позволить организму справляться со своими бедами по очереди. На это был нацелен каждый сеанс массажа, каждый травяной отвар.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17