Он выглянул в коридор и осмотрелся. Все купе были закрыты, похоже, что его попутчики либо спали, либо были заняты своими делами. Он вернулся к себе и старательно прикрыл дипломат подушкой, потом, закрыв дверь на ключ и, ежесекундно оглядываясь, пошел к купе проводника. Тот что-то читал. Голубев оглянулся – в коридоре по-прежнему никого не было.– Извините, – сказал он, стукнув костяшками пальцев по стенке, чтобы привлечь внимание проводника, – у вас есть что-нибудь почитать?– А что вас интересует?Голубев снова повернулся и взглянул на безлюдный проход.– Газеты, журналы, книги – что угодно.– Выбирайте, – проводник кивнул на полку.Только тут Голубев увидел, что на ней лежит стопа потертых газет и журналов. Сначала он потянул все, потом, постеснявшись, стремительно перебрал печатную продукцию, похоже, копившуюся тут несколько лет и взял несколько «Огоньков» и пару «Литературок».Журналист поблагодарил проводника, вернулся к своему купе, сунул ключ и похолодел – дверь была открыта. Сердце скакнуло и гулко ударило в ребра. Он точно помнил, что, прежде чем отойти от своей двери, закрыл ее. Секунду поколебавшись, Голубев потянул дверь и сразу увидел лежащую на другом диване свою подушку. Дипломата в купе не было. Он кинулся назад, к проводнику, потом пробежал в другую сторону – к тамбуру. Коридор вагона, как и тамбур, были пусты. * * * Через три часа дипломат с копиями документов, добытых подполковником Эсеновым, лег на стол Леонида Федоровича Чабанова.Он открыл замочек и, подняв глаза на Боляско, спросил:– В этот раз много было стрельбы?– Все было тихо.– А этот журналист?Боляско пожал плечами:– Он даже не знает что здесь лежит. Его попросили привезти чемоданчик в Москву.– А наши соперники, ты выяснил откуда они?Начальник СБ опустил глаза:– Все было так жестко, что взять живьем никого не удалось. Я знаю наверняка только одно – помимо людей этого генерала, там были офицеры комитета госбезопасности, но они работали против него и едва не угробили всех пассажиров самолета, на котором этот журналист должен был лететь в Москву.Леонид Федорович кивком поблагодарил Сергея и углубился в чтение документов, с таким трудом перехваченных его людьми. Он перебирал бумаги, смотрел фотографии, копии расписок, пробежал глазами длинный список людей, так или иначе продававших должности, Родину, честь или больше работавших на себя, чем на свой покорный и неприхотливый народ. Его радовало то, что среди них почти не было тех, кто хоть каким-то образом был связан с его Организацией. У него на столе лежал не просто компрамат, практически, на все руководство Туркмении с выходами на Кремль, в ЦК и правительства других республик, это была удавка, с помощью которой можно было заставить работать на себя чуть ли ни половину чиновничьего Союза. Она была интересна еще и тем, что среди документов были и номера секретных счетов, названий банков и кодовых слов, позволявших немедленно управлять этими деньгами.– Жалко списывать в запас такого боевого генерала, – он поднял глаза и посмотрел в сереющие за окном сумерки, – но придется убирать его с этого поста и отзывать в Москву. Пусть поработает с бумажками, подумает над бренностью жизни, оценит «щедрость и доброту» родной власти, а там, может быть, мы с ним встретимся и он поймет, что поставил на не ту лошадь. Мне такие люди нужны. ГЛАВА 17 Москва врастала в перестройку.Это было ужасно. Город стремительно превращался в громадный азиатский базар, где торговые ряды чередовались с помойками. Все автобусные остановки, тратуары, подходы к станциям метро были забиты торгующей публикой. Прямо на тратуарах лежали газеты, листы бумаги, клеенка, полиэтилен, на которых были выставлены товары. Здесь было все: хлеб, печенья, торты, колбасы, обувь, одежда, электроника, запчасти к автомобилям и мотоциклам, книги…Тут же, присев под ноги пешеходов, в импровизированных закусочных, можно было купить и съесть порцию пельменей, вареников или горячие котлеты. Любой желающий мог тут выпить спиртного, подаваемого в залапанном жирными руками и облизанном сотнями губ стакане. Водка пахла керосином и была синеватой на вид, но зато стоила почти в два раза дешевле государственной и за ней не надо было выстаивать громадную очередь.Поев, люди тут же бросали обрывки бумаги, использовавшиеся, как тарелки, огрызки, окурки. Мусор летал под ногами прохожих, поднимался порывами ветра и снова ложился на тратуары. Здесь все было, как всегда – пакостили, где ели и спали, где пили.Чабанов шел по Москве и не узнавал этого прекрасного и гордого, по его мнению города. Он помнил и любил тихие, светлые улочки Замоскворечья, по которым гулял молодым человеком. Огромные площади и широкие проспекты центра. Утреннюю свежесть только что умытых улиц и густоту вечернего воздуха, пропахшего пылью и выхлопными газами. Леонид Федорович помнил, как однажды, много лет назад решил встретить рассвет на Красной площади и поразился тому как много здесь было молодежи. Со всех сторон бренчали гитары, сотни молодых людей пели песни, пили шампанское и целовались. И только когда одна из юных шалуний с разбегу прыгнула к нему на грудь и наградила его горячим поцелуем, он вспомнил, что сегодня во всех школах страны «Последний звонок»…Москва-а-а-а! Даже в этом слове для него было что-то величественное и зовущее вздохнуть полной грудью.Ему вдруг стало жалко себя. Он дошел до Тверского бульвара, нашел скамейку, стоявшую под старой липой, где наметил встречу с Приходько, уселся и принялся раздумывать над тем, что произошло с ним, с этим городом, с его мечтами. Каждый день он становился богаче и могущественнее, но при этом каждый день терял что-то доброе, щемившее душу и делавшее его жизнь интереснее. Кажется совсем недавно Чабанов радовался первому лучу солнца, утренней прохладе, улыбке ребенка. Он мог часами рассматривать юную розу и, как с живыми, разговаривать с росинками, гревшимися в потаенных уголках цветка. Еще вчера Леонид Федорович мог случайно поймать адресованную ему лукавинку, вылетевшую из-под ресниц улыбку прохожей незнакомки, и греться в ее лучах весь день. А теперь…Он горько усмехнулся над собой и вспомнил как молодым человеком мечтал пройтись по Парижу и посмотреть на бразильский карнавал. Недавно он провел целый месяц во Франции и приобрел виллу на Канарских островах и это были обычная страна и обычный дом, от которых в его душе осталось так же пусто, как и до того, как он все это увидел и купил. И это была не старость. Это было что-то другое… Может быть, бог, а он последнее время все чаще задумывался над сутью религии и ему казалось, что в его сознание приходит вера, давая человеку власть и деньги, взамен отнимает цвет жизни, которым щедро одаривает бедных и простых людей. Сейчас все прелести мира, которым он жил раньше объединились в его душе в одно – борьбу за власть. Только в этой борьбе и смертельном риске, связанном с ней, он находил удовольствие. Как-то раз он даже пожалел, что пристрелил Беспалова. Если бы тот был жив и охотился на Чабанова, жизнь была бы намного интереснее. Ведь в целом свете не осталось человека, который бы так хорошо знал Леонида Федоровича.Прошло уже несколько лет с того дня, а ему все время кажется, что если бы он в тот злополучный день не дал бы волю своей ярости, то Беспалов повинился бы и вернулся к нем. Тогда было бы еще интереснее. Как это было ни странно, но Чабанов, в долгих ночных раздумьях и спорах с самим собой, понял, что за всю жизнь у него было только два близких ему человека – Аннушка и Беспалов. И обоих он убил своей рукой… Они не приходили к нему во снах, но он постоянно чувствовал их рядом с собой. Иногда ему казалось, что, если бы мог, то он отдал бы за их оживление все свои богатства, всю свою власть.Тяжелые листья зашумели над его головой. Чабанов поднял глаза и долго смотрел в пыльную зелень. Действительно, в нынешней жизни ему не хватало только этих двоих людей.– Прошу прощения, – прошелестел рядом с ним голос Приходько, – я не опаздал?Чабанов опустил голову и понял, что Станислав Николаевич, с которым он собирался тут встретиться, давно стоит рядом и не решается нарушить его раздумья.– Что же вы, – Леонид Федорович встал и пожал ему руку, – стоите, поди, давно, а одернуть старика не желаете? Присаживайтесь.Бывший разведчик сел рядом с Чабановым и внимательно посмотрел на него. Леонид Федорович увидел, что в глазах Приходько появилось что-то жесткое, он чуть-чуть сощурился:– Шутите?Чабанов некоторое время смотрел на своего помощника, потом положил руку на его острое колено:– Скажите, вам не жалко Москву? Смотрите во что она превратилась.Приходько приподнял брови.– Это проходяще. Город, как человек, переживает переходный период. Только, если мы, старея, не можем вернуть себе молодость и былую силу, то Москва, поверьте мне, скоро сбросит с себя эти рубища умирающего социализма и оденется в самый модный и дорогой наряд. Умрем мы, мостодонты уходящей эпохи, придут новые люди, как уже бывало сотни раз, и наша Москва станет, как всегда прекрасной и молодой царицей городов русских. Я много видел в этом мире и пришел к выводу, что все древние города имеют странную и необъяснимую способность с каждым новым поколением своих жителей молодеть. Может быть, люди отдают им часть своих сил, а, может, природа дарит им весну, помня о вековых страданиях, выпавших на долю этих городов. Париж, Вена, Берлин, Варшава… Вот Нью-Йорк, к примеру, не таков. Он, при всей своей красоте, вызывает у меня чувство чего-то искусственного, парадного, что ли.Чабанов хмыкнул и снова вспомнил Беспалова. Сейчас рядом с ним сидел умный, образованный человек, с неординарным мышлением, но разговоры с ним походили на медицинскую операцию в стерильном блоке.«Интересно, что он ответит, если спросить его сейчас, – Леонид Федорович хмыкнул себе под нос, – о том что он станет делать, если сейчас мы бы оказались в дремучем лесу, а я был бы ранен? Костя, не задумываясь ответил бы – взвалил бы на плечи и потащил к людям. А он – наверное бы пристрелил, чтобы не оставлять живого свидетеля и не мучиться, спасая меня?»Чабанов искоса взглянул на своего собеседника. Тот сидел рядом с ним и спокойно наблюдал за проходящими мимо них людьми. Его лицо было спокойным и приветливым.«Нет, услышав этот вопрос он, как всякий нормальный человек, решит, что я немного не в себе.»– Итак, – Леонид Федорович закинул ногу на ногу и повернулся к соседу, – что наши бараны?– Что-то около десяти процентов оставляют в стране. Похоже, генсек понял, что надо не только готовить тихую заводь далеко от распадающейся родины, но и здесь что-то разместить. Деньги уже вложили в только что организованные банки, предприятия, превратили в золото и драгоценности. В основной массе, это средства, бывшие в поле зрения республиканских ЦК, обкомов, горкомов… Основная же масса того, что можно назвать остатком партийных денег, ускорено перебрасывается за рубеж. С большим трудом нам удалось выснить только несколько имен тех, кто непосредственно занимается размещением сокровищ за границей. Во-первых, – сам Николай Дружина и несколько особо преданных ему людей. К их услугам банки, работавшие с нашими еще с двадцатых-тридцатых годов. Некоторые из них принадлежат, на мой взгляд, так или иначе завербованным людям. Не агентам, в прямом смысле этого слова, а бизнесменам, которые каким-то образом попали в поле зрения наших спецслужб или решили, что тайные операции с большевиками выгоднее, чем обычное предпринимательство. Таким образом, часть средств ложится по старым адресам, часть вкладывается в совершенно новые и, вроде бы, не запачканные сотрудничеством с нами фирмы. Из своего опыта знаю, что документов о переброске, практически, не оставляют. Или их так мало и информация в них такова, что разобраться в ней могут только люди, посвященные в эти секреты. Конечно, их хранят в таких тайниках…Чабанов задумчиво чертил что-то на земле:– А люди, тот же Дружина или его ближайшее окружение?– Туда, где на них лежит компромат, мы проникнуть не смогли. Но мне удалось выяснить, что его просто нет. Он всегда был скромен и честен. Тем и понравился Брежневу и досидел до нынешних времен.– Жена, дети, родственники, – Чабанов отбросил в сторону веточку и заровнял подошвой свой рисунок, – не может же быть, чтобы люди не имели пороков, пристрастий, любви, наконец. Вы неограничены в средствах – тратьте столько, сколько посчитаете нужным.Приходько поднял голову и посмотрел Чабанову прямо в глаза.– Там ничего нет. Все они нормальные люди и с рождения пользовались всеми благами, дававшимися ответственным работникам ЦК КПСС. Среди их семей нет ни наркоманов, ни гомосексуалистов, ни собирателей драгоценностей, ни убийц. Это просто честные люди.– А деньги? – Леонид Федорович дернул плечом, – им что деньги не нужны?– Они у них есть. Кроме того, ни сам Дружина, ни его семья не страдают клептоманией и сундуки сокровищами не наполняют.Эти люди родились в сытых семьях, не страшаться остаться голодными и не страдают желанием делать запасы.– Украдите его детей, внуков, черт побери, есть же чем его взять за горло!Приходько покачал головой.– Я обдумал и просчитал все варианты. Во-первых, их хорошо охраняют. Во-вторых, любой неординарный случай засветит посторонний интерес и, а там тоже умные люди, они тут же уберут его с этой должности и сменят номера счетов.Чабанов встал и прошелся вдоль скамейки. По его лицу бродила легкая улыбка.– Убирать его нельзя, – негромко проговорил, глядя на Леонида Федоровича, Станислав Николаевич, – у них, неприменно, на этот случай есть запасной вариант, тоже не оставляющим нам ни одной возможности выигрыша.– Если мы снимем его с работы?– Он так ценен, что на это никто не пойдет. Сейчас у нас нет времеени для маневра, да и в любом случае мы проигрываем.– Чушь, – Чабанов чуть не взорвался, – он может получить инфаркт, попасть в аварию, наконец. А вот на его место мы должны посадить нашего человека, кристально чистого и честного, но нашего. Нам нельзя упускать такую возможность. Тем более, что в этом вселенском бардаке, похоже, мы единственная нормальная сила.– А время?– Но нового честнягу они будут вынуждены, хотя бы частично, но ввести в курс дел. Тут мы то же можем кое-что получить. А если посадим умного аналитика, то он сможет расшифровать их секреты, даже по тем крохам, как вы говорите, строго засекреченной информации. – прошептал Чабанов, почти вплотную склонившись к Приходько.– Хорошо, – кивнул головой тот, – завтра я доложу вам свои предложения, но у меня есть и другая информация.Станислав Николаевич задумчиво посмотрел вдаль. Легкая улыбка проползла по его тонким губам:– Похоже, среди части руководства страны, опирающейся на войска и службу безопасности, созрел заговор с целью сохранения Союза СССР.Леонид Федорович, уже севший рядом со своим собеседником, был вынужден почти прижаться к нему – так тихо звучал его голос.– Они хотят ввести военное положение в стране и осторожно перевешать особо ретивых демократов.– А что наш главный перестройщик?– Он в курсе дел, но, как всегда колеблется – головой кивает, но «да» вслух не говорит. Ему хочется и добрым быть, и государство с должностью не потерять.– Это серьезно?– Да.Чабанов встал:– Пройдемся немного.Они шли по Тверскому среди гуляющих людей и никто не догадывался, о чем думает Чабанов. А он лихорадочно прокручивал в голове варианты и не мог прийди к окончательному выводу, что ему сегодня выгоднее – капитализм или социализм. По большому счету сейчас ему было глубоко наплевать и на, и на другое – его собственное государство было уже создано и не только защищало и его, и себя, но и могло существовать в другом измерении. Сейчас перед ним встал другой вопрос. Он думал о родине, о своей многострадальной России. Дать возможность вернуть ее народ назад, это обречь его на новые муки. Ведь, чтобы снова сделать эту страну покорной, надо будет расстрелять тысячи и тысячи человек, построить новые концлагеря, перекроить сознание молодежи и вывернуть из их голов то, что уже вложено пятью годами перестройки и демократии. К доброте даже такого – полуоткрытого общества, привыкнуть просто, вернуться назад в тюрьму, которой все семьдесят лет была Советская Россия, трудно. Чабанов вдруг разозлился. Горбачеву, сидящему на троне так высоко, что ему даже не видно происходящее внизу, просто: захотел – и повел людей к горизонту мечты, расхотел – и бросил на полпути, отдав в руки палачей и подонков. Сам-то, небось, и деньги про запас заложил и самолет приготовил, да и друзья на Западе не оставят в беде. Войска, конечно, не пошлют, но обменять на пару вагонов золота или торговый договор смогут. А что он сделал, что он сделал для народа?! Сломал железный занавес, распахнул ворота в Европу, а порушенная, соженнная, изнасилованная советской властью душа русского народа, о ней он думал?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34