– Недели две.– Договорились – четырнадцать дней. ГЛАВА 15 Душанбе походил на кипящий котел. Площадь имени Ленина от главпочтамта до самого здания ЦК компартии Таджикистана была покрыта сотнями демонстрантов. Стороннему наблюдателю было непонятно чего же хотят эти люди. Те, кто стоял вблизи ступеней в правительственный комплекс, жаждали отставки нынешнего руководства страны и демократизации жизни. Группа молодежи в зеленых повязках на головах , групировавшаяся около почтамта, скандировала националистические лозунги, требовала участия духовенства в управлении государством и высылки русских из пределов республики. Люди, стоявшие ближе к кинотеатру «Джами», говорили о притеснении сексуальных меньшинств, произволе милиции, моральном давлении со стороны КГБ. Все эти группы не смешивались между собой, хотя между ними и среди них постоянно сновали крепкие, широкоплечие парни, казавшиеся братьями. У них были похожие лица, манеры и походка. В одном месте они что-то кричали, в другом – раздавали бутылки с водкой, в третьем – сигареты, набитые анашой. Толпа заходилась от крика и с каждой минутой распалялась все сильнее. Особенно ее волновал жидкий строй милиции, стоявший перед входом в здание.– Русские прихвостни!– Кричали одни.– Пособники убийц!– Заходились другие.– Душители свободы! – Вопили третьи.Милиции было немного. В основном, в строю голубых рубашек преобладали мужчины среднего возраста. Их форма была пятниста от пота, а с лиц не сходили тоскливые и безисходные выражения. По всему видно, что сотрудники правопорядка не видят возможности успокоить толпу, но и не решаются оставить пост.Это странное состояние, когда долг, вроде бы, заставляет выполнять задание, но душа требует от него отказаться, потому что из сознания исчезло все, во что верил, чему поклонялся – делали храбрых – трусами, шкурников – мерзавцами, а подонков – преступниками.В здании царило похожее состояние. Центральный комитет, вроде бы, еще работал, но это все походило на маскарад призраков, надевших чьи-то личины. Они метались по этажам и коридорам, но от этого даже воздух не двигался. Они беспристанно крутили диски телефонов, но все оставалось на местах. Они говорили о будущем, но в глазах у них была смерть. Их вождь сидел в комнате прямой связи с Кремлем. Он что-то у кого-то просил, от кого-то требовал, кого-то убеждал, но, похоже, это был разговор глухих.Где-то в Москве невысокий полноватый человек с отметиной на лысоватой голове прикидывался лидером огромного государства и считал, что контролирует положение по всей стране. Отсюда же, из здания уже больше недели, почти окруженного беснующейся толпой, он казался мультипликационным злодеем, который грозит убить, но этому не веришь. Он кричит о добре и человечности, но это напоминает удары палкой в пустой медный таз, которые зрители должны принимать за проходящую у горизонта грозу. Он клянется о помощи, но в его голосе звучит ложь.Набиев, в очередной раз выслушав прозвучавший из уст руководителя КПСС призыв выйти и поговорить с советскими людьми, которые все поймут и привычно сказав «хоп», положил мокрую от его пота трубку и вышел из комнаты. Его помощники и секретари старательно отводили глаза. В приемной сидел министр внутренних дел, а председатель КГБ не появлялся здесь уже третий день, отговариваясь неотложными делами. Но какие могли быть дела, когда столица была на грани бунта и кровопролития. А он, первый секретарь ЦК, еще вчера, казалось, всесильный человек, ничего не мог сделать.Руководитель республики прошел в свой кабинет и, не садясь за стол, поднял трубку прямого телефона с командиром корпуса.– Генерал, только вы можете удержать эту толпу. У них уже появилось оружие. Разгромив здание ЦК, они пойдут в город и, поверьте мне, первыми падут семьи русских, возьмите город под свой контроль, помогите спасти людей, – Набиев даже не просил, он умолял о помощи.– Я говорил с Москвой, – в голосе генерала звучала усталая обреченность, – они требуют не провоцировать население. Там считают, что если солдаты выйдут на улицы, но взрыв неминуем и кивают на зарубежное общественное мнение. Я ничего не могу сделать без письменного приказа министра.Первый секретарь не клал трубку и чего-то ждал. Генерал слышал его тяжелое дыхание и жалел не только этого немолодого человека, но и себя. Он сам не мог даже привезти в военный городок семьи своих офицеров, потому что это было бы нарушением приказа. Несколько дней назад он посоветовал своим подчиненным отправить жен и детей из Таджикистана, но этому совету многие не вняли.– Тогда, прощайте, – генерал услышал в голосе собеседника смертельную тоску, – я оставляю свой пост и уезжаю на родину, в Ленинабад.– Все дороги забиты беснующимися, полупьяными молодчиками.– У нас то же самое.– Я дам вам охрану, броневики…– Не надо, прощайте.Набиев положил трубку и генерал громко выругался. Он понимал этого человека, потому что и сам был предан Москвой и брошен на произвол судьбы. Он был уверен, что если сейчас же не бросить войска на улицы, в Душанбе начнутся кровавые беспорядки, а через день – два в республике заполыхает гражданская война. Но при этом он знал, что стоит ему отдать приказ, которого требует обстановка, как его объявят преступником и палачом. Кроме этого, его разведка донесла, что людей подстрекают не только фундаменталисты, националисты, демократы, но и сотрудники республиканского КГБ. Последнее особенно озадачило командира корпуса. Он попросил начальника разведки связаться по этому поводу со своим начальством. Тот отправил радиограмму, но уже третий день столица молчала. Генерал был военным человеком и понимал, что значит создать благоприятную обстановку для удара. Может быть, бесконечная демонстрация, уже потрясающая оружием, задумана столицей и призвана стать поводом для успокоения всей страны. Он думал над этим. Ему хотелось верить, что еще не поздно остановить распад Союза. Ему хотелось верить в то, что в Кремле, наконец, одумаются и поймут, что ведут страну к гибели.В дверь стукнули и через порог шагнул начальник разведки корпуса. Он был одет в камуфляж, а на поясе висел тяжелый офицерский пистолет.– Он только что, почти без охраны, покинул здание ЦК.Генерал встал из-за стола и отошел к окну. Через стекло он видел пустынный плац и пыльный ствол карагача, в тени которого стоял часовой в полной боевой выкладке.– Они разорвут его по дороге.– Я думаю – не посмеют, кроме того, у них какие-то другие задачи.– Какие?!– Если бы я знал, – начальник разведки пожал плечами. – Может быть, переведем семьи сюда, в штаб, они там в любой момент могут начать резню?– Приготовь машины и людей и если толпа двинется с площади, тогда будем вывозить женщин и детей.Командир корпуса отвел глаза и начальник разведки негромно щелкнул каблуками:– Есть.* * *Здание комитета государственной безопасности походило на огромный корабль, плывущий среди зелени деревьев. Только парадный вход, выходивший короткой мраморной лестницей на небольшую площадь, как-то не вписывался в общий ансабль. И, тем не менее, тут не было слышно ни звука автомобилей, медленно ползущих по проспекту Ленина, ни рева толпы, окружавшей здание ЦК. Человек, попавший сюда, невольно втягивал голову в плечи и тревожно оглядывался – безлюдность площади и кажущаяся слепота огромных окон многоэтажного здания, заставляли любого поверить в ирреальность окружаюшей обстановки.Полковник Рахимов промчался на большой скорости почти к самым ступеням здания и резко затормозил свой старенький «Жигуль», чуть не врезавшись в мрамор ограждения. Он выскочил из машины, одним махом взлетел к парадному подъезду, привычно рванул тяжелую деревянную дверь и на мгновенье замер, почти ослепший и оглохший от прохладного полумрака и тишины, царящих в вестибюле.– Ваши документы, – он чуть не отшатнулся от прозвучавшего, казалось, прямо в голове резкого голоса дежурного.Полковник тряхнул головой и, достав из заднего кармана брюк толстое, малиновое удостоверение, показал его открытой частью старшему лейтенанту, стоявшему перед ним. Тот, почему-то, взял его и, отойдя к стеклянной будке, сверил с каким-то списком. Только после этого дежурный повернулся к офицеру и, вернув документ, козырнул:– Проходите.Рахимов шагнул в сторону лестницы, ведущей на второй этаж и только тут увидел, что около каждого окна стоят вооруженные солдаты, одетые в бронежилеты, а на некоторых подоконниках стоят пулеметы с заправленными лентами или пристегнутыми дисками. Вестибюль оказался полон вооруженными людьми, а на первой лестничной площадке было сооружено пулеметное гнездо. Оно было сложено из небольших мешков с песком, дополнительно прикрытых бронещитами.Полковник взбежал по ступеням и, «отбросив» взглядом поднявшегося ему навстречу помощника, стремительно вошел к кабинет председателя КГБ республики.– Что ты делаешь? – Почти крикнул он, в несколько шагов преодолев громадный кабинет своего начальника, – если они начнут стрелять, то их уже ничто не остановит!Генерал поднял голову и отложил в сторону папку с бумагами, которые только что изучал. Он выглядел усталым и больным. Вокруг глаз чернели круги, гладко выбритые щеки так обтянули скулы, что казалось вот-вот кожа не выдержит напряжения и порвется.– Я делаю? – Его голос походил на скрип несмазанной телеги, – разве я создал это государство на крови и костях миллионов? Разве я разработал полную лицемирия и мерзости операцию по переброске опия в Европу и Америку, чтобы подорвать мощь нашего противника?– Это твои люди дестабилизоровали обстановку в городе. Они уже раздают оружие. С их подачи толпа уже взяла на вооружение лозунг: «Русские, убирайтесь в Россию!» Мы на грани межнациональной резни!– Ты ошибаешься – самой историей предопределено, чтобы мы, таджики, вернули своему народу, своей земле былую мощь, былую независимость, – генерал встал и прошелся по кабинету.– О чем ты говоришь? – Рахимов едва сдерживался от крика. Ему казалось, что они говорят на разных языках и, тем не менее, он надеялся, что его боевой товарищ еще в состоянии услышать голос разума. – Когда сюда пришли русские, нашего государства уже давно не было. Наш народ жил в Хивинском, Бухарском и Кокандском ханствах. Это русские войска спасли нас от уничтожения. Вспомни, что сделали узбеки в Самаркандской области. Заставив всех таджиков записаться узбеками, они на государственном уровне провели политику ассимиляции нашего народа. А сейчас, сейчас ты ввергнешь Таджикистан в гражданскую войну и вообще ставишь на грань гибели все государство. Узбеки Ленинабада потянутся в Узбекистан, киргизы Джергатала и Мургаба – в Киргизию, а вблизи границ бродит наш с тобой старый афганский знакомый Шах Масуд. Едва рухнет граница Союза, как он со своими душманами войдет в Душанбе, чтобы объединить нашу и афганскую части и стать царем великого Таджикистана.Генерал глухо хохотнул:– А почему он, почему не мы с тобой? Почему мы не можем создать действительно великий Таджикистан, вернув нашему народу былое величие. Ведь всемирно известные Рудаки и Фирдоуси, Улугбек и Навои, которых советская история объявила узбеками, это наши таджикские ученые и поэты. Почему в этом ряду не может быть объединителей и создателей нового государства с нашими именами?!– Ты болен. О чем ты говоришь? Разве можно создать государство на крови и горе десятков тысяч людей?– А на чем их создавали – на улыбках, добре и поцелуях? Но ты и тут не прав – я ведь честно предложил Москве заключить равноправдый договор. Я не хотел кровопролития. Я хотел равного партнерства, но русским нужны только рабы. Они держат нас на ролях мальчиков на побегушках, способных только на то, чтобы таскать для них каштаны из огня.– Ты генерал, советский, русский генерал. Ты кончил русскую школу, ты учился в Москве, у тебя русская жена. Что скажут твои дети, когда увидят руки отца, залитые кровью своего народа?– Хватит демагогии, – генерал что есть силы хватил кулаком по столу, – в чем у нас с тобой руки? Мы всю свою жизнь были жандармами советской власти – хватали и убивали ее врагов. А потом – резали своих единокровных братьев в Афганистане, чтобы только, как преданные псы Кремля, получить очередную жестянку на шею. В чем у тебя руки? Ты отправил семью в подмосковную деревню и думаешь они там в безопасности? Горбачев, вместе с твоими московскими друзьями, бросает на прозвол судьбы миллионы русских в Прибалтике, Средней Азии, на Кавказе.Он подбежал к своему креслу, выхватил из папки листок и швырнул его в лицо Рахимову:– У меня перехват – командир корпуса со своим начальником разведки уже третий день просят санкции Кремля на вывод войск на улицы города. Москва молчит, бросая на произвол судьбы тысячи русских горожан, своих солдат, семьи офицеров…На белом лице полковника появился синеватый оттенок. Казалось, что ему не хватает воздуха.Генерал швырнул ему второй листок, упавший, вслед за первым, на толстый ковер, покрывавший пол кабинета.– А это просьбы нашего партийного лидера. Москва, словно издеваясь, предлагает ему выйти на улицу, к людям, чтобы поговорить о путях перестройки и новом мышлении. Жаль только, не посоветовали жену с собой взять.Рахимов ничего не успел ответить. Сзади стукнула дверь и в кабинет вошел помощник:– Товарищ генерал, – проговорил он, осуждающе взглянув на полковника, – первый секретарь выехал из ЦК и направляется в аэропорт.– Охрана?– С ним только пять наших. Едут на трех машинах. Он отказался даже от милицейского сопровождения. За ним идут несколько машин с журналистами.Генерал кивнул головой и помощник вышел, осторожно притворив за собой дверь.– У меня к тебе один вопрос, как к старому боевому товарищу – ты все взвесил и твердо намерен ввергнуть страну в хаос гражданской войны? – Рахимов ищуще посмотрел в глаза своего начальника. Он все еще на что-то надеялся.Полноватые губы генерала раздвинулись то ли в улыбке, то ли в гримасе.– Тогда, – поворачиваясь к двери, проговорил Рахимов, – я буду драться против тебя.Он выскочил из кабинета, не глядя по сторонам, спустился с лестницы и вышел на улицу. Все это время полковник ожидал окрика, ареста или выстрела в спину, но в его сторону даже никто и не взглянул…* * *В двух километрах от душанбинского аэропорта машины первого секретаря ЦК компартии Таджикистана были вынуждены остановиться. Они просто увязли в беснующейся толпе. Люди кричали, плевали в стекла, бросали в них огрызки, но когда Набиев открыл дверцу, перед ним образовалась пустота. Он вышел и, откинув с потного лба густые пряди седых волос, шагнул в сторону летного поля. Почти в ту же секунду вокруг него сгрудилась охрана. Набиев смотрел куда-то вдаль и, казалось, ничего не видел. Он шел внутри живого кольца своих людей, которые с трудом продирались сквозь толпу, прикрывая своими телами лидера и на его лице не отражалось ни страха , ни волнения. Может быть, он уже похоронил себя, а, может, у него, как у всякого человека в минуты смертельной опасности, вообще не было никаких мыслей. Невысокий, грузноватый, усталый человек шел сквозь толпу людей, еще вчера, хотя бы на словах, славивших его. Он мог быть учителем, председателем колхоза, инженером, но судьба распорядилась так, что он был руководителем республики и сейчас шел, проклинаемый и оскорбляемый десятками глоток. Что он мог сказать им в ответ? Что среди винтиков-людей системы, созданной Лениным и Сталиным, смог, из-за своей политической гибкости и умения угадывать желание хозяина, подняться до размеров небольшой шестеренки, что слепо выполнял все решения Кремля и что сегодня, в силу той же бесхребетности и неумения самостоятельно принимать решения, даже не смог защитить себя. Об этом говорили, об этом писали, об этом думали тысячи людей, так или иначе составлявшие не только его окружение, элиту республики, но и сердцевину общества – интеллигенцию и рабочих.Его же желание в этот критический для республики момент уехать на свою малую родину, в область, где большая часть жителей, так или иначе составляет его родню, было продиктовано не столько обычным инстинктом самосохранения, сколько нежеланием развязывать в республике гражданскую войну. Несмотря на бездеятельность руководства комитета государственной безопасности и частей советской армии, ему подчинялись все силы МВД. Его приближенные просили от него разрешения начать вооружение преданных людей, предлагали организовать рабочие отряды и раздать им оружие со складов военкоматов. Его уговаривали, опираясь на систему гражданской обороны, полк и штаб ГО, в которых было достаточно солдат и преданных ему офицеров, объявить в республике чрезвычайное положение, но он не пошел на это. Может быть, сегодняшний день был вершиной всего того, что составляло его личность?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34