— филин перевел дыхание, замолчал, спросил тихо, почти шепотом:— Или вы не готовы к работе, Валерий Эммануилович? — И уставился на молодого ледяным немигающим взглядом.— Я готов.— Кротов будет с вами активно взаимодействовать… Не так ли? — Теперь хозяин смотрел на крупного.— Да нет базара.— Вот и славно. Я хочу, чтобы завтра вы уже были на месте. Вместе со своими людьми.— Да, босс.— До свидания. Информируйте меня по основному каналу связи.Двое встали и без суеты покинули кабинет. Сухопарый посидел секунд тридцать, нажал кнопку на столе:— Панкратов, зайди.Мужчина лет шестидесяти появился из дверцы, скрытой декоративным стеллажом в дальнем конце кабинета.— Как тебе наши вьюноши?— Бодры, — пожал покатыми плечами Панкратов. — Но молодой, похоже, что-то подозревает.— Да бес с ним! Пусть побегает, расшевелит этот дремлющий муравейник, и тогда…— Как будем его убирать? — Реши сам.— Понял. А вот с Кротом я бы повременил.— Почему?— Братву без присмотра оставлять нельзя, пока не сформируется новый лидер.— Боишься, распояшутся?— Просто по глупости и недомыслию могут создать проблемы по основной операции. А маленькая проблема, если ее не решать, может превратиться в большую беду.— Возможно, ты прав. — Филин задумался, добавил:— С Кротовым тоже разберись сам, на месте. По ходу пьесы. — Он снова замолчал, потеребил подбородок. Спросил, но вовсе не о частностях, а о самом деле:— Справишься, Степан Ильич?— Обязательно. Если не будет неожиданностей.— Обойдись без них, ладно? Оч-ч-чень тебя прошу, — сузил глаза сухопарый.— Это да… Только, как известно, накладки всегда бывают… И из всех возможных неприятностей случается именно та, ущерб от которой больше.Сухопарый закаменел лицом и — смягчился, губы его растянулись в улыбке.— Не набивай себе цену, Ильич. Я ее знаю хорошо. Но помни: Москва ждать не любит.— И по чужим бедам не плачет…— Это точно. Нам нужно успеть на Москве, очень нужно. Полгода — срок только для кретинов. Времени у нас после Покровска будет три недели. От силы — месяц.Если нет, мы с тобой… Ну да ты и сам знаешь, Ильич.— Знаю. Мертвые молчат. Глава 3 Мэр Покровска Юрий Евгеньевич Клюев вышел из дому в прекрасном расположении духа. Машина, мощная «вольво», ожидала у подъезда. Чуть поодаль плелся Витек, здоровенный битюг, представительская охрана, потому как для другой не было у Клюева в Покровске никакой надобности. Как пелось в песенке времен перестройки с ускорением: «У нас все схвачено, за все заплачено…»Витек усадил босса, прикрыл дверцу, но не по-лакейски, а скорее как любимый и любящий затек, обошел авто, приоткрыл водительскую, готовясь сесть за руль.Откуда вынырнули эти два подпитых, он так и не сообразил, — бомжи не бомжи, но люди, крепко принимающие и зарплаты не видевшие уже месяцев пять, никак не меньше.— Во как живут слуги народные, — просипел один и икнул. — Такая тачка никак не меньше ста лимонов потянет, а, Колян?Колян, здоровенный бугай, стриженный под братка, но притом одетый в какую-то брезентуху, пахнущую соляром, никак не походил на делового, так, хулиган десятилетней давности, отупевший от водки, каракатицы-жены и полной безнадеги, попер вдруг рогом:— Хозяева жизни, мля… Эдик, а может, этому гладкому по рогам надавать?Витек задержался с дверцей, глянул вопросительно на босса.В намерения Клюева совершенно не входила стычка с пьяным «электоратом»; пусть все областные масс-медиа крошки клюют у него с руки или кормятся из губернаторской кормушки, а все же найдется в их стае запаршивевшая овца, способная сварганить матерьялец и в столицу его сунуть охочим до сенсаций энтэвэшникам… В столицах, особливо в администрации президентской, свои пасьянсы по столам ныне кладут: вдруг впору кому придется такая петрушка? И губернатор выдернет на коврик, поведет бровью, скажет, как в старые добрые:«Клади-ка, дорогой мэр Клюев, заявленьице на стол по состоянию здоровья, раз такие пироги…» Вместо партбилета, значит.— Поехали! — бросил мэр Витьку. Сейчас он из машины свяжется с генералом, выдаст золотопогонному звиздюлин — наряд прикандыбает шустро, скрутит этих пролетариев-гегемонов, накостыляет со зла по первое число и законопатят соколиков суток на сорок пять: три по пятнадцать. Так и будет!Витек пожал плечами, настроился занырнуть в машину, да не тут-то было: крупный Колян, подогретый, мнимым «бегством» противника и сивушными парами, шустро для его комплекции ринулся вперед, ногой заблокировал дверцу… Витек, с выражением тупого удивления на круглом детском лице, подал было огромное тело из авто, разобраться, да и запнулся, как на палку налетел: разошедшийся увалень-гегемон хлестнул коротким апперкотом в подбородок, и «водила-телохранила» рухнул подкошенно, кулем.Юрий Евгеньевич на секунду потерял дар речи. Беспомощно оглянулся на дверь подъезда. Как же! Ментовский сержант, что просиживал штаны попугаем-консьержкой, «отлучился»; тут на мэра нежданно-негаданно накатила самая натуральная злобность: забурели, холопы, от спокойной жизни! Ну ничего, будет вам, как только…— Вытряхивайся, толстопузый, покалякай с рабочим классом, — отвлек его от размышлений хриплый голос здоровяка. Всклокоченная голова «рабочего класса» просунулась в окно, наполнив салон перегаром какой-то на редкость сволочной сивухи и селедки.Вот тут «отец города» растерялся по-настоящему. Некстати вспомнился и анекдот про чуть оперившихся отморозков, стопорнувших подрезавший их «мерседес» и накативших на вынырнувшего из салона мужичка в кепке:«Ты кто, блин, такой борзый?»«Я — мэр Лужков!»«Вот у себя в Лужках и быкуй, а это Мос-ква-а-а!»И все же Юрий Евгеньевич сумел справиться с собой, спросил строго:— Что вам нужно?— Ну ты даешь, толстопятый! — искренне удивился Колян, запросто распахнул дверцу и ввалился на заднее сиденье, устроившись рядом с мэром. — Если слуга не идет к народу, то народ идет к слуге, — гыгыкнул здоровяк. Добавил:— Что нужно, говоришь? Да потолковать!У Клюева мелькнула было надежда, что этот дебил Витек все же оклемается вскорости, а потому есть смысл поддержать беседу…— И не думай, — осклабился пролетарий: видно, Клюев непроизвольно дернул взглядом в сторону отключившегося охоронца. — Твоего папконоса я приласкал основательно, без дураков… Пусть отдыхает… А надо — добавим! Десантура веников не вяжет! — гордо закончил он, икнул, осведомился:— У тебя водка имеется, лишенец?Растерянность Юрия Евгеньевича вдруг превратилась почти в панику, а в голову лезло допотопное ругательство: это ж хунвейбины какие-то! Сюрреализм происходящего подчеркивался тем, что за слегка тонированным стеклом авто все оставалось мирно и буднично: и двор элитного дома, и блестящие под утренним солнцем стекла в окнах верхних этажей… Казалось, сейчас кто-то выйдет из подъезда, и вся эта странная, похожая на затянувшийся дурной сон ситуация разом прекратится…Но ситуация если и изменилась, то только в самую неприятную сторону: на водительское сиденье влез мелкий, обозрел убранство салона, выдохнул:— Клевая тачка, а, Колян? Покатаемся?Колян пожал плечами, чувствительно ткнул Юрия Евгеньевича в бок и снова икнул:— Ты чего уши макаронами свернул, конь педальный? Водяра у тебя имеется в этой колымаге?— Послушайте, ребята… — быстро заговорил Клюев. — Я — мэр Покровска…— Да иди ты! — искренне удивился Колян, проблеял тоненько:— Мэ-э-эр…Слышь, Эдя, ты с мэрами когда-нибудь квасил? — спросил он напарника.— Я понимаю, у вас головы трещат после вчерашнего… — Клюев ловко слазил во внутренний карман, вынул бумажник, оттуда — сотенную, подал Коляну:— На опохмелку этого должно хватить.— Ну, мля… — протянул озадаченный Колян. Взял бумажку, посмотрел на свет.— Настоящая… — Поднял на «отца города» не замутненный излишним интеллектом взгляд, спросил:— Так ты, значится, и есть Клюв?Мэра передернуло. Он знал, что в городе его часто так и кличут, Клювом, добавляя немудреное присловье: «Курочка по зернышку клюет, а весь двор засирает».Вспышка ярости накатила сама собой; за свои сорок три года Клюев прошел все же немаленький путь «от сперматозоида до маршала», ну, пусть не до маршала, но чин у него — генеральский! И если уж говорить здраво, в последнее время положение его было таково, что, стоило ему только мигнуть, любой человечек, создававший ему проблемы, исчезал навсегда не только из его жизни, но и из жизни вообще. Позволить сейчас, чтобы какая-то задрюченная шпана…Глаза сузились в жестком прищуре, уголки губ опустились.— Вот что, ре-бя-та. Выметайтесь отсюда мигом. У вас есть минута. Или у вас появятся такие трудности… Работяга Колян отстранился озадаченно:— Во как запел, слуга народный? Грозисся? Да место твое у параши, ты уразумел, Плюев? — Колян осклабился, изо рта его стекла густая слюна — прямо на отутюженную брючину городского «головы».Юрий Евгеньевич отпрянул, схватился за ручку дверцы, рванул, и — голова от короткого, резкого удара поплыла куда-то в непроглядную темень…Малорослый напарник Коляна спокойно спросил:— Ну что?— Угомонился, — констатировал тот.— Поехали?— Ага.— А что с этим делать? — Малорослый кивнул на продолжающего «отдыхать»Витька.— Эдичка, да как обычно, — пожал плечами Колян. Напарник понятливо кивнул, наклонился к лежачему. Движение его маленьких рук было скорым и непринужденным: голова Витька вывернулась куда-то вбок и назад, в шейных позвонках что-то явственно хрустнуло, и водила затих навсегда. Эдичка заботливо отодвинул его от авто, прикрыл труп своей замусоленной штормовкой, сел за руль, хлопнул дверцей, запустил стартер. Ловко развернул машину, вышел, открыл багажник. Вдвоем с Коляном они забросили туда труп незадачливого Витька, вернулись в салон.— Ну что, с ветерком? — осведомился Эдик.— Валяй. Эту тачку вертухаи не стопорят.— Поехали! — Колян вынул из внутреннего кармана потертого пиджачишка дорогой мобильник, набрал несколько цифр, произнес:— Товар упакован.…Юрий Евгеньевич очнулся минут через тридцать. Недоуменно огляделся, повернулся неловко, охнул, почувствовав острую боль в селезенке. Рядом с ним сидел тот самый Колян, невозмутимо покуривая дорогую сигарету с золотым ободком.Машина неслась по шоссе, вокруг стеной стоял бор, все посты ГАИ давно миновали… В таком случае…На душе у Юрия Евгеньевича стало слезливо и мерзко. Но терять лицо было нельзя — эти ребята вовсе не шпана, а это означало, что…Клюев закаменел лицом, проговорил тихо:— Похоже, у меня неприятности…— Ты даже не представляешь себе, какие, — спокойно подтвердил Колян.И тут Юрию Евгеньевичу стало по-настоящему страшно. В голове не осталось ни единой мысли, только одно слово зудело в мозгу назойливо и монотонно, будто навозная муха в душной комнате: «Влетел». Глава 4 Вахтанг Шарикошвили облысел к двадцати пяти. К пятидесяти он обзавелся массивным животом, густыми усами и добродушными манерами преуспевающего бизнесмена из грузинских князей, радушного меценатствующего хлебосола и балагура. Таким его и знала покровская интеллигенция и творческая богема:Вахтанг Шалвович любил устроить в загородном особнячке увеселения с участием всяческих местных знаменитостей, которых за глаза называл обидным русским словом «хлебалово», но притом собирал с регулярностью на сходки, на которых сии высокообразованные и жутко высокомерные особи предавались дармовой выпивке, обжорству и всяким непотребствам вроде группового и неразборчивополого совокупления. Вахтангу Шалвовичу доставляло несказанное удовлетворение видеть всякий раз подтверждение собственным умозаключениям: людишки — существа жадные, недалекие и сластолюбивые, а людишки с образованием — еще и непомерно склочные и сволочные; приятно было раз за разом видеть, как бархатистый лоск умных слов и незнакомых ему понятий слетает с этой своры луковой шелухой, как превращаются они в одночасье в тех, кем являются в действительности: похотливых и грязных животных. У «хозяина» эти интеллектуалы заняли бы как раз то место, какое им положено по его понятиям: у параши.Сам же Вахтанг Шалвович был человеком авторитетным: занимал должность «смотрящего» по Покровску и в среде других крутых и уважаемых людей был известен под погонялом Шарик. То, что было в кликухе что-то собачье, никогда не приходило на ум ни самому Вахтангу Шалвовичу, ни его коллегам: погоняла прилипали ко всем в возрасте молодом, по первым ходкам, и нередко были, как у первоклассников, производными от фамилий: Фадей, Жук, Роман-маленький. Простота или даже уменьшительная ласкательность кликух никого не обманывала, да и, по правде сказать, произносились они теперь реденько, в запале базара. Именовать друг друга господа привыкли по имени-отчеству.По-русски Вахтанг Шалвович говорил абсолютно чисто, на исторической родине, где-то под Тбилисо, побывал впервые уже в позднем отрочестве и грузинский акцент «включал», только когда произносил тосты или желал понравиться дамам: Бог знает почему, но настоящий грузинский акцент весьма волнует хорошеньких женщин, особенно блондинок; а когда комплимент, приправленный этим самым акцентом, звучит из уст хорошо одетого благообразного джентльмена с благородной серебристой сединой на висках, а не от газетно-хрестоматийного «лица кавказской национальности», устоять перед ним решительно невозможно.Вахтанг Шалвович умел и любил ухаживать за женщинами, но, к сожалению, женщин, за которыми стоило ухаживать, становилось все меньше.В это утро Вахтанг Шалвович проснулся в самом распрекрасном расположении духа. Он был не стар, богат, у него была добрая преданная жена, его дочь училась в Англии, а что до дел… Дела были поставлены, отлажены хорошо и здраво, и никаких неожиданностей, кроме приятных, Шарикошвили в ближайшем и дальнем будущем не ждал.Вахтанг Шалвович вынул из коробки толстую сигару, аккуратно обрезал кончик, прикурил, чиркнув длинной спичкой, выпустил невесомую струйку ароматного голубоватого дыма. Оглядел комнату и остался доволен, очень доволен. Он любил роскошь. И мог себе ее позволить.Вчера он выпил несколько больше, чем нужно. Не беда. Вахтанг Шалвович знал, что нужно, чтобы избавиться от всех последствий похмелья. И конечно, это не баня. Он поднял трубку телефона и тихо сказал несколько слов по-грузински. Потом прикрыл глаза и выпустил струйку дыма. Ожидание было слегка волнующим и приятным.Дверь открылась неслышно. Вахтанг Шалвович лежал, не открывая глаз.Послышалось перешептывание, смех… Потом с него легонько стянули одеяло, он почувствовал запах шампуня, легких духов, мокрые волосы защекотали низ живота…И вот два язычка и две пары губ прилежно начали ласкать его восставшую плоть…Мужчина открыл глаза. Две девочки, лет тринадцати — четырнадцати, увлеченно занимались делом, он видел их шеи и затылки в мокрых завитках волос. Одна, почувствовав его взгляд, подняла глаза, спросила, облизав губы:— Мы правильно все делаем?Вахтанг кивнул. Девочки стали стараться с новой энергией. Мужчина почувствовал легкую испарину, с трудом удержал семя, похлопал одну из малолеток по щеке; она встала, аккуратно, двумя пальчиками, намазала мужскую гордость Вахтанга Шалвовича специальным гелем, забралась на постель и опустилась на его «прибор». Он прикрыл глаза, подождал, привыкая к ритму и чувствуя язычок другой у самого корня… Одним движением сбросил девчонку, притиснул грудью к кровати и вошел в нее сзади. Пацанка вскрикнула, зацеплялась ноготками за простыни, но он только оскалился, двигаясь часто и жестко… Девочка вскрикивала от боли, и это еще больше возбуждало мужчину… Он крепко сдавил ее тело и почувствовал, как всего его потрясла судорога наслаждения… Отшвырнув девчонку, он упал на спину и прикрыл глаза, ощущая, как нежные пальчики и язычок второй подружки продлевают удовольствие…Потом его прикрыли одеялом, дверь так же неслышно закрылась, и все стихло.Он лежал опустошенный и удовлетворенный, чувствуя, как приятная полудрема, полная грез, окутывает сознание…Никаким грешником себя Вахтанг Шалвович не считал. Вернее, в чем угодно, но только не в этом… Малолеток ему доставляли не с курсов кройки и шитья, математических олимпиад или конкурсов юных скрипачек — юные путанки в немереном количестве тусовались рядом со знаменитой городской дискотекой под простонародным названием «Подсолнух»: помимо зала для «скачек», там еще был выстроен круглый зал, похожий на шапито; новый русский владелец по фамилии Файнберг для красы покрыл зал модной ныне черепицей, но почему-то буро-желтого цвета; с его легкой руки развлекательный комплекс, включавший кинотеатр с тремя залами, ныне используемыми как магазины мебели, несколько баров, ресторан и тот самый дискоклуб, и получил нежное имя «Подсолнух». А тусовавшихся при нем девиц стали именовать сначала «подсолнушки», а потом — короче и точнее:
1 2 3 4 5 6 7 8 9