Немедленно уйти из комнаты, важничающей и гордящейся тем, что она — аудитория. Штампики… Уйти и больше никогда не вернуться, потому что его ждут.— Правильно? — громко спросил мальчик у двух иероглифов, у двух знаков на желтой повязке, и знаки вдруг осыпались веселыми небесно-голубыми искорками. И это показалось? Мальчика ждут, и поэтому пора уходить. Двери нужны для того, чтобы их открывать. Там, за ними, Мир неизмеримо больше, там другие звуки, и там ждет нечто чудесное. Двери нужны для того, чтобы уходить. Мальчик поднялся со своего места, он еще раз посмотрел на два знака — их надо было хорошо запомнить. Потом взгляд его упал на большой фломастер, ярко-красный маркер — это вполне подходящий цвет. Багряный, полыхающий закат, и два знака, которые надо запомнить. Мальчик протянул руку и быстро взял фломастер. Вполне возможно, что в его движении было нечто необычное — раздались легкие смешки (шарики за ролики?). Но это сейчас не важно. Абсолютно не важно. Двери нужны для того, чтобы уходить. Потому что все настоящее начинается там, за ними, а не в этой скорлупе аудитории, где уже все, тихонечко похихикивая, подумывают о шариках, заехавших за ролики. Мальчик двинулся между партами к выходу. Живая радость просвечивала сквозь его улыбку, и о чем-то рассказывающий учитель вдруг замолчал, остались лишь легкий смех и слова «Конечно, правильно! Кинг-Конг уже вылез!» Маши Кудряшовой. Снова смех, какая-то реплика учителя — что-то вроде «Костик, что с тобой? Куда ты?», но все это сейчас не важно. Мальчик быстро прошел через дверь и закрыл ее за собой. Аудитория взорвалась новым приступом смеха, вот и прекрасно, значит, он их повеселил. Мальчик сделал еще несколько шагов, его обступила тишина школьного коридора. Потом он увидел те же веселые небесно-голубые искорки, бегающие по двери в кабинет рукоделия.ЭТО ОН? ВЫХОД ИЗ ЛАБИРИНТА?Сейчас, сейчас мальчик откроет эту дверь и увидит человека с серыми глазами. Или папа окликнет его. Избавление, заждавшаяся его радость!Мальчик толкнул дверь и зажмурился. Солнце может ослепить, а сердце в его груди сейчас может взорваться. Сейчас он откроет глаза — и увидит выход из Лабиринта, увидит человека, которого он ищет, долгожданное избавление…Вместо этого он увидел катушку ниток.Он открыл глаза и увидел пустой кабинет рукоделия и прямо перед собой огромную катушку белых ниток, установленную на автоматической швейной машинке. Здесь чему-то учат наших девочек? Его опять обманули? Глупости! Он прекрасно знает, что нет. Катушка ниток, и веселые искорки бегают сейчас именно по ней. Мальчик сделал несколько шагов, ощущая, что все вокруг: столы, швейные машинки, оверлоки, стены кабинета, увешанные симпатичными плакатиками, — все расплывается, оставляя его один на один с катушкой белых ниток. Мальчик протянул руку, взялся за стержень бобины, снял катушку, пристально глядя на нее, сердце его продолжало бешено колотиться, а руки, наверное, сами знали, что делать. Ярко-красный фломастер, маркер, багряный полыхающий закат и эти два знака, два иероглифа, их надо соединить. «Священный ветер»… Мальчик держал вертикально перед собой катушку, а потом, с силой нажимая фломастер, нанес на нее два ярко-красных знака:
«Священный ветер»…И в это же мгновение небесно-голубые искорки стали пульсирующим сиянием, а притихший, словно испуганный кабинет рукоделия начал наполняться звуками — чужими, опасными и мощными. Стены, привыкшие лишь к милому щебетанию и писку швейных машинок, услышали голоса людей, умеющих смеяться, и рев авиационных двигателей, а катушка вспыхнула ослепительным светом. Мальчик уже больше не зажмуривался, он не отводя глаз смотрел на то, что держал в руках — живой пульсирующий СВЕТ, тело РАДОСТИ, проникшей в каждую клеточку его существования. Он словно чувствовал струи солнечного ветра, входящие в него веселыми вибрациями. Радость умыла его до чистоты сияния, не оставляя места ночным страхам, где Мир выстраивался в Лабиринт, а потом мальчик ощутил, что находится за гранью восторга. СВЕТ… Это был свет солнца, полыхающий внутри его, маленького мальчика, и свет солнца, живущего в небе. В какой-то момент ему показалось, что он не сможет вынести этого света, что он растворится в нем и что он очень бы этого хотел. Живой СВЕТ, лицевая сторона Мира, ВЕЧНОЕ УТВЕРЖДЕНИЕ, дорога чести… Мальчик вдруг понял, что плачет и что этими слезами он мог бы проплакать вечность, отпущенную всему живому в этом мире солнечных мостов, а потом голос, позвавший его сюда, прозвучал где-то глубоко внутри, там, где живет солнце: «Это случится в небе…» Этот голос словно распахнул все заколоченные в мире двери, и мальчик увидел, как на самом деле громадно небо, и понял, что за этим Миром находится еще множество миров.Что? Что случится в небе?!И тогда словно прогремело:— Костик…Мальчик вздрогнул, и все кончилось, все внезапно прошло. Растворилось. Исчезло.— Да что с тобой сегодня такое?Все прошло. У него в руках лишь обычная катушка белых ниток с двумя ярко-красными иероглифами, и вокруг лишь притихший кабинет рукоделия. Почему все прошло? Что у него отнимают? Ведь только сейчас было. Совсем рядом. Мальчик обернулся — перед ним стоял учитель японского языка.— Что с тобой такое, малыш? — проговорил он мягко.От неожиданности мальчик выронил катушку, она упала на пол и размоталась. Дмитрий Михайлович ничего не слышал и не видел никакого сияния, и это хорошо, только сейчас он смотрит в растерянные глаза мальчика, все еще полные слез, и, наверное, о чем-то догадывается.— Ну что ты? — учитель с беспокойством посмотрел на мальчика, а потом вдруг глубоко вздохнул и улыбнулся (чудной улыбкой, но только у него нет серо-голубых глаз). — Ну, как ты, уже в порядке?— Да. — Мальчик благодарно кивнул. — Да-да… — И неожиданно без всяких переходов:— Дмитрий Михайлович, а что это значит — «Священный ветер»?..Учитель пристально посмотрел на него, потом перевел взгляд на упавшую катушку — верхний слой с иероглифами размотался, и катушка снова стала белой, а на убегающей по полу нити остались лишь ярко-красные пятна.— Именно это ты написал на ней?Мальчик кивнул.— Я видел. У тебя скоро день рождения?— Да. — Мальчик еще раз кивнул. — Только я очень не люблю дни своего рождения…— Я знаю, знаю, малыш. — Дмитрий Михайлович подошел ближе и мягко обнял мальчика за плечи. — И я знаю, что ты очень тоскуешь…Какое-то время они стояли молча, а потом мальчик отстранился и уже окрепшим голосом повторил свой вопрос:— Что это значит? «Священный ветер»?Учитель смотрел на него — все слезы уже высохли, эти быстрые детские слезы. Учитель улыбнулся:— Для тебя это действительно так важно?— Мне кажется, что да…— Ну, хорошо. — Учитель, как бы соглашаясь с ним, прислонился к краю стола. Он почти уселся на стол, и мальчик отметил, что в другой ситуации этого никогда бы не произошло. — Во времена императора Хирохито, — тихо проговорил учитель, — во времена Второй мировой войны, в японской армии существовали особые летчики. Летчики-смертники, живые бомбы. Они назывались камикадзе. Так вот, эти два иероглифа с желтой повязки — «Священный ветер»… Таким был знак камикадзе… Мне неоднократно предлагали убрать повязку, но это часть истории, часть взгляда японца на Мир, такая же равноправная, как спокойствие чайной церемонии или стихи замечательного поэта Басе… Мы еще поговорим об этом, если захочешь…— Значит, «Священный ветер» — это камикадзе? — Мальчик поглядел на учителя широко раскрытыми глазами.Учитель кивнул. Мальчик, чувствуя неизъяснимый страх, перевел взгляд на нить. На размотавшуюся нить. Если катушку смотать, то на ее поверхности снова появятся два иероглифа. А пока с этой нитью что-то не так. С ней надо быть крайне осторожным, потому что там притаился какой-то обман. Крайне осторожным. Она может вывести из Лабиринта, если ее смотать, но может и обмануть. С удовольствием обманет. Мальчик снова посмотрел на нить. «Ну что ты? — как бы ухмыльнулась нить в ответ. — Все в порядке. Ты уже почти обо всем догадался». Нить надо просто смотать.Но за этой улыбкой таилось что-то очень опасное. И нечестное, как фига в кармане. Или как нож в перчатке. Скорее как нож.— Значит, ты хочешь, чтобы я стал камикадзе, — прошептал мальчик, все еще не в силах оторвать взгляда от нити, — или не я?! Кто-то другой?Нить продолжала лежать на полу. Только что ВСЕ было совсем другим, таким чудесным (свет, живая радость), и вот снова Мир превращался в Лабиринт, и вот снова… Нить продолжала лежать на полу, и мальчик был уверен, что зловещая ухмылка вовсе не исчезла. * * * Вот так о его проблемах стали догадываться окружающие. Дмитрий Михайлович, конечно, никому ничего не рассказал, но тут не о чем особо рассказывать — мальчик, разговаривающий сам с собой (Кинг-Конг уже вылез!), мальчик, молча отправляющийся куда-то посередине урока по каким-то очень важным делам, требующим его немедленно.Больше всех резвилась Маша Кудряшова:— Костик, можешь пообещать, что на следующем уроке не выпрыгнешь из окна? Даже если вылезет Терминатор?!Мальчику все же удалось отговориться:— Знаешь что, Машка, я так вел себя на спор и выиграл вот этот ножичек (он показал всем свой новый швейцарский перочинный нож), а ты такого никогда не выиграешь…Но какие-то подозрения остались, а вечером учитель звонил маме и долго беседовал с ней по телефону. Мальчик в этот момент находился в своей комнате. Он, как это уже бывало не раз, положил на колени свою двустволку, то самое пневматическое ружье, стреляющее разноцветными шариками, только сегодня он не просто думал о папе. Он пристально смотрел на ружье — Дмитрий Михайлович и мама очень беспокоятся о его шариках, которые могут заехать за ролики, но проблема совсем в другом — в том, что они сами ничего не понимают, они не чувствуют приближающееся Чудовище и совершенно не представляют, как важно решить эту загадку. Ярко-красные, цвета багряного полыхающего заката (или цвета огня?), иероглифы на катушке белых ниток (а нить-то надо смотать!) и детское пневматическое ружье (почему папа тогда сказал, что в Лабиринте ему может пригодиться ружье? Или обязательно пригодится?! Или будет необходимо?! Зачем?). Нить, знающая выход из Лабиринта, — где, где она эта нить?! — и ружье, стреляющее разноцветными шариками. Мальчик не может пустить все это на самотек, потому что к тому моменту, когда и мама, и Дмитрий Михайлович, и все остальные убедятся, что он был прав, может быть уже поздно. Загадка… Или загадки? Нить и ружье. Тревога и успокоенность. Наверное, это действительно не одна загадка. Потому что когда он держит на коленях ружье, свою великолепную двустволку, воспоминания о нити не выглядят такими пугающими. Напротив, мальчик убежден, что он отыщет нить, смотает ее в клубок и найдет выход из Лабиринта. Ружье возвращает спокойствие и… живую радость. Ружье действительно пригодится в Лабиринте. Нить и ружье. Мальчик чувствовал, что каким-то странным, непостижимым и тревожным образом эти вещи связаны. Загадки. И то, что случилось в кабинете рукоделия, что почти открыло ему… выход, и тем страшнее стало, когда дверь захлопнулась. Может, ружье знает тайну нити? Нет, это все уже полная чушь! Загадки. Ответ уже очень близко, и состязание вот-вот завершится, только от того, кто успеет первым, на этот раз зависит очень многое. Да нет, будем честны: зависит все! А потом в аэропорту, проходя с мамой таможенный и паспортный контроль, мальчик понял, что Чудовище настигло его. И теперь оно находилось здесь, с ними, в самолете. А ответ? Мальчику казалось, что он уже знает некоторые слова, ну многие еще не слова, а отдельные буквы ответа, и ему необходимо об этом поговорить. Он знает с кем. Это еще не тот человек с серо-голубыми глазами, но он как бы мостик к нему (солнечный мостик?) и одна из букв ответа. Потому что те, кто его окружает, тоже беспокоятся о шариках, которые, вполне возможно, заехали за ролики, и они тоже, разумеется, ничего не знают. При чем здесь шарики?! И ролики?! Просто некоторым людям иногда ближе других удается подойти к краю… Чего?! Еще одна из букв ответа?!И сейчас мальчик поднял солнцезащитную шторку на иллюминаторе и смотрел на Солнце. Таким оно было? В этом последнем сне о Чудовище, когда папа выстрелил из ружья? Таким или еще более красным? Букв становится все больше, и состязание вот-вот завершится. Может, ему самому стоит пройтись по самолету и найти этого человека, пока мама вышла в туалет… А если он ошибается?— Привет, парень.Мальчик поднял голову — Чип облокотился о спинку кресла и улыбался:— Любуешься картинкой в окошке?Мальчик кивнул, а потом сказал:— Здравствуйте!— Она не особо-то меняется? Я имею в виду картинку…Мальчик снова кивнул — нет, он не ошибается.— И мне кажется, что ты догадываешься почему. Я прав, парень?Мальчик посмотрел в смеющиеся шальные глаза Чипа и чуть слышно проговорил:— Оно скоро проснется.— Кто? — Смеющиеся глаза вдруг сразу стали серьезными.— Я не знаю… Я называю это Чудовищем.Чип какое-то время внимательно смотрел на мальчика, потом перевел взгляд на соседнее кресло:— Позволишь присесть?— Конечно. — Мальчик хотел что-то добавить про то, что это мамино место, но передумал. — Присаживайтесь.И тогда зажглись световые табло — самолет начал снижение. * * * А некоторое время назад Чип довольно весело выпивал в обществе братьев-телевизионщиков. Он уже давно понял, что происходит ЧТО-ТО не то и самолет вовсе не приближается к солнечной стране, которую Чип когда-то мечтал посетить, а потом посетил и не нашел там следов своих юношеских восторгов. Именно тогда Чип впервые почувствовал, что энтропия окружающего Мира переносится внутрь его, что Мир остывает и сокращается в размере, но в нем все же еще остались живые островки тепла. Один из таких островков Чип встретил на берегу моря, в некотором из бесчисленных белоснежных городков, окунувшихся в апельсиновые деревья и в звенящую синеву Средиземноморья. Городок этот располагался где-то между Валенсией и Аликанте, а островком был красивый семидесятипятилетний дед, сохранивший осанку тореадора, густоту волос, когда-то черных как смоль, а сейчас посеребренных, и коварную влюбленность в глазах, свойственную чародеям и великим поножовщикам. Когда-то в молодости дед был леваком, потом анархистом, участвовал в гражданской войне, но генералы, с ослепительными улыбками проливавшие кровь, как вино на веселой попойке, и умеющие умирать молодыми, уже давно не тревожили его душу, как и тени Франко, Гарсиа Лорки, Сальвадора Дали и многих других, великих и разных, встреченных им в жизни, давно не беспокоили его по ночам. Он владел небольшим чистым и светлым кафе, расположившимся на чудной, идущей вдоль бухты набережной, укрытой тяжелыми, шепчущими на ветру шапками высоченных пальм, и любил посидеть за столиком с поздним клиентом, посмотреть на море, за все его семьдесят пять лет так и не изменившее своего запаха, и поговорить о том о сем. Одним из таких поздних клиентов как-то оказался Чип — усталый и поссорившийся с шумной и пафосной тусовкой, с которой он отдыхал и снимал какой-то клип. Чип был зол и подумывал о том, что ему не мешает выпить пива, причем одну кружку он шарахнет сразу, а с другой посидит какое-то время в одиночестве.Чип зашел в кафе, бросил официанту:— Дос сербесса Два пива (исп.).
! — И пошел занимать самый дальний столик, куда осенью в ветреную погоду долетали брызги прибоя. Сейчас лето полностью вступило в свои права, и бархат ночного моря был неподвижен, как черные крылья огромных уснувших бабочек. Испанский Чипа ограничивался возможностью сделать заказ в ресторане, договориться с проституткой или гостиничным портье, но Чип знал, что эти люди ценили, когда к ним обращались на их родном языке, и они нравились Чипу больше пафосной и шумной тусовки, с которой он приехал в их страну. Он быстро выпил кружку ледяного пива, набрал полные легкие морского воздуха и подумал, что с удовольствием просидел бы за этим столиком остаток жизни. И тогда, словно сотворившись из ночи, появился этот Дед. Он с улыбкой гранда или предводителя контрабандистов, обнажившей ровный и все еще безупречной белизны ряд зубов, поинтересовался, не помешает ли. Чип вообще-то хотел посидеть в одиночестве, но Дед был уж очень колоритен, и Чип решил, что общение с таким персонажем действительно не помешает. Далее Дед поинтересовался у Чипа, не француз ли он.— Нихт, — ухмыльнулся Чип, а потом добавил, — нон…— Дойчлянд? Германия? (нем.)
— Дед посмотрел на Чипа и тут же отрицательно покачал головой. — Вэ ар ю фром? Откуда вы? (англ.)
.— Фром Раша? Из России (англ.).
— улыбнулся Чип. — Руссо…— Руссо?!!— Си, сеньор… Так точно…— Так точно, — повторил испанец. Казалось, он очень обрадовался. — Я немного говорю по-русски.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
«Священный ветер»…И в это же мгновение небесно-голубые искорки стали пульсирующим сиянием, а притихший, словно испуганный кабинет рукоделия начал наполняться звуками — чужими, опасными и мощными. Стены, привыкшие лишь к милому щебетанию и писку швейных машинок, услышали голоса людей, умеющих смеяться, и рев авиационных двигателей, а катушка вспыхнула ослепительным светом. Мальчик уже больше не зажмуривался, он не отводя глаз смотрел на то, что держал в руках — живой пульсирующий СВЕТ, тело РАДОСТИ, проникшей в каждую клеточку его существования. Он словно чувствовал струи солнечного ветра, входящие в него веселыми вибрациями. Радость умыла его до чистоты сияния, не оставляя места ночным страхам, где Мир выстраивался в Лабиринт, а потом мальчик ощутил, что находится за гранью восторга. СВЕТ… Это был свет солнца, полыхающий внутри его, маленького мальчика, и свет солнца, живущего в небе. В какой-то момент ему показалось, что он не сможет вынести этого света, что он растворится в нем и что он очень бы этого хотел. Живой СВЕТ, лицевая сторона Мира, ВЕЧНОЕ УТВЕРЖДЕНИЕ, дорога чести… Мальчик вдруг понял, что плачет и что этими слезами он мог бы проплакать вечность, отпущенную всему живому в этом мире солнечных мостов, а потом голос, позвавший его сюда, прозвучал где-то глубоко внутри, там, где живет солнце: «Это случится в небе…» Этот голос словно распахнул все заколоченные в мире двери, и мальчик увидел, как на самом деле громадно небо, и понял, что за этим Миром находится еще множество миров.Что? Что случится в небе?!И тогда словно прогремело:— Костик…Мальчик вздрогнул, и все кончилось, все внезапно прошло. Растворилось. Исчезло.— Да что с тобой сегодня такое?Все прошло. У него в руках лишь обычная катушка белых ниток с двумя ярко-красными иероглифами, и вокруг лишь притихший кабинет рукоделия. Почему все прошло? Что у него отнимают? Ведь только сейчас было. Совсем рядом. Мальчик обернулся — перед ним стоял учитель японского языка.— Что с тобой такое, малыш? — проговорил он мягко.От неожиданности мальчик выронил катушку, она упала на пол и размоталась. Дмитрий Михайлович ничего не слышал и не видел никакого сияния, и это хорошо, только сейчас он смотрит в растерянные глаза мальчика, все еще полные слез, и, наверное, о чем-то догадывается.— Ну что ты? — учитель с беспокойством посмотрел на мальчика, а потом вдруг глубоко вздохнул и улыбнулся (чудной улыбкой, но только у него нет серо-голубых глаз). — Ну, как ты, уже в порядке?— Да. — Мальчик благодарно кивнул. — Да-да… — И неожиданно без всяких переходов:— Дмитрий Михайлович, а что это значит — «Священный ветер»?..Учитель пристально посмотрел на него, потом перевел взгляд на упавшую катушку — верхний слой с иероглифами размотался, и катушка снова стала белой, а на убегающей по полу нити остались лишь ярко-красные пятна.— Именно это ты написал на ней?Мальчик кивнул.— Я видел. У тебя скоро день рождения?— Да. — Мальчик еще раз кивнул. — Только я очень не люблю дни своего рождения…— Я знаю, знаю, малыш. — Дмитрий Михайлович подошел ближе и мягко обнял мальчика за плечи. — И я знаю, что ты очень тоскуешь…Какое-то время они стояли молча, а потом мальчик отстранился и уже окрепшим голосом повторил свой вопрос:— Что это значит? «Священный ветер»?Учитель смотрел на него — все слезы уже высохли, эти быстрые детские слезы. Учитель улыбнулся:— Для тебя это действительно так важно?— Мне кажется, что да…— Ну, хорошо. — Учитель, как бы соглашаясь с ним, прислонился к краю стола. Он почти уселся на стол, и мальчик отметил, что в другой ситуации этого никогда бы не произошло. — Во времена императора Хирохито, — тихо проговорил учитель, — во времена Второй мировой войны, в японской армии существовали особые летчики. Летчики-смертники, живые бомбы. Они назывались камикадзе. Так вот, эти два иероглифа с желтой повязки — «Священный ветер»… Таким был знак камикадзе… Мне неоднократно предлагали убрать повязку, но это часть истории, часть взгляда японца на Мир, такая же равноправная, как спокойствие чайной церемонии или стихи замечательного поэта Басе… Мы еще поговорим об этом, если захочешь…— Значит, «Священный ветер» — это камикадзе? — Мальчик поглядел на учителя широко раскрытыми глазами.Учитель кивнул. Мальчик, чувствуя неизъяснимый страх, перевел взгляд на нить. На размотавшуюся нить. Если катушку смотать, то на ее поверхности снова появятся два иероглифа. А пока с этой нитью что-то не так. С ней надо быть крайне осторожным, потому что там притаился какой-то обман. Крайне осторожным. Она может вывести из Лабиринта, если ее смотать, но может и обмануть. С удовольствием обманет. Мальчик снова посмотрел на нить. «Ну что ты? — как бы ухмыльнулась нить в ответ. — Все в порядке. Ты уже почти обо всем догадался». Нить надо просто смотать.Но за этой улыбкой таилось что-то очень опасное. И нечестное, как фига в кармане. Или как нож в перчатке. Скорее как нож.— Значит, ты хочешь, чтобы я стал камикадзе, — прошептал мальчик, все еще не в силах оторвать взгляда от нити, — или не я?! Кто-то другой?Нить продолжала лежать на полу. Только что ВСЕ было совсем другим, таким чудесным (свет, живая радость), и вот снова Мир превращался в Лабиринт, и вот снова… Нить продолжала лежать на полу, и мальчик был уверен, что зловещая ухмылка вовсе не исчезла. * * * Вот так о его проблемах стали догадываться окружающие. Дмитрий Михайлович, конечно, никому ничего не рассказал, но тут не о чем особо рассказывать — мальчик, разговаривающий сам с собой (Кинг-Конг уже вылез!), мальчик, молча отправляющийся куда-то посередине урока по каким-то очень важным делам, требующим его немедленно.Больше всех резвилась Маша Кудряшова:— Костик, можешь пообещать, что на следующем уроке не выпрыгнешь из окна? Даже если вылезет Терминатор?!Мальчику все же удалось отговориться:— Знаешь что, Машка, я так вел себя на спор и выиграл вот этот ножичек (он показал всем свой новый швейцарский перочинный нож), а ты такого никогда не выиграешь…Но какие-то подозрения остались, а вечером учитель звонил маме и долго беседовал с ней по телефону. Мальчик в этот момент находился в своей комнате. Он, как это уже бывало не раз, положил на колени свою двустволку, то самое пневматическое ружье, стреляющее разноцветными шариками, только сегодня он не просто думал о папе. Он пристально смотрел на ружье — Дмитрий Михайлович и мама очень беспокоятся о его шариках, которые могут заехать за ролики, но проблема совсем в другом — в том, что они сами ничего не понимают, они не чувствуют приближающееся Чудовище и совершенно не представляют, как важно решить эту загадку. Ярко-красные, цвета багряного полыхающего заката (или цвета огня?), иероглифы на катушке белых ниток (а нить-то надо смотать!) и детское пневматическое ружье (почему папа тогда сказал, что в Лабиринте ему может пригодиться ружье? Или обязательно пригодится?! Или будет необходимо?! Зачем?). Нить, знающая выход из Лабиринта, — где, где она эта нить?! — и ружье, стреляющее разноцветными шариками. Мальчик не может пустить все это на самотек, потому что к тому моменту, когда и мама, и Дмитрий Михайлович, и все остальные убедятся, что он был прав, может быть уже поздно. Загадка… Или загадки? Нить и ружье. Тревога и успокоенность. Наверное, это действительно не одна загадка. Потому что когда он держит на коленях ружье, свою великолепную двустволку, воспоминания о нити не выглядят такими пугающими. Напротив, мальчик убежден, что он отыщет нить, смотает ее в клубок и найдет выход из Лабиринта. Ружье возвращает спокойствие и… живую радость. Ружье действительно пригодится в Лабиринте. Нить и ружье. Мальчик чувствовал, что каким-то странным, непостижимым и тревожным образом эти вещи связаны. Загадки. И то, что случилось в кабинете рукоделия, что почти открыло ему… выход, и тем страшнее стало, когда дверь захлопнулась. Может, ружье знает тайну нити? Нет, это все уже полная чушь! Загадки. Ответ уже очень близко, и состязание вот-вот завершится, только от того, кто успеет первым, на этот раз зависит очень многое. Да нет, будем честны: зависит все! А потом в аэропорту, проходя с мамой таможенный и паспортный контроль, мальчик понял, что Чудовище настигло его. И теперь оно находилось здесь, с ними, в самолете. А ответ? Мальчику казалось, что он уже знает некоторые слова, ну многие еще не слова, а отдельные буквы ответа, и ему необходимо об этом поговорить. Он знает с кем. Это еще не тот человек с серо-голубыми глазами, но он как бы мостик к нему (солнечный мостик?) и одна из букв ответа. Потому что те, кто его окружает, тоже беспокоятся о шариках, которые, вполне возможно, заехали за ролики, и они тоже, разумеется, ничего не знают. При чем здесь шарики?! И ролики?! Просто некоторым людям иногда ближе других удается подойти к краю… Чего?! Еще одна из букв ответа?!И сейчас мальчик поднял солнцезащитную шторку на иллюминаторе и смотрел на Солнце. Таким оно было? В этом последнем сне о Чудовище, когда папа выстрелил из ружья? Таким или еще более красным? Букв становится все больше, и состязание вот-вот завершится. Может, ему самому стоит пройтись по самолету и найти этого человека, пока мама вышла в туалет… А если он ошибается?— Привет, парень.Мальчик поднял голову — Чип облокотился о спинку кресла и улыбался:— Любуешься картинкой в окошке?Мальчик кивнул, а потом сказал:— Здравствуйте!— Она не особо-то меняется? Я имею в виду картинку…Мальчик снова кивнул — нет, он не ошибается.— И мне кажется, что ты догадываешься почему. Я прав, парень?Мальчик посмотрел в смеющиеся шальные глаза Чипа и чуть слышно проговорил:— Оно скоро проснется.— Кто? — Смеющиеся глаза вдруг сразу стали серьезными.— Я не знаю… Я называю это Чудовищем.Чип какое-то время внимательно смотрел на мальчика, потом перевел взгляд на соседнее кресло:— Позволишь присесть?— Конечно. — Мальчик хотел что-то добавить про то, что это мамино место, но передумал. — Присаживайтесь.И тогда зажглись световые табло — самолет начал снижение. * * * А некоторое время назад Чип довольно весело выпивал в обществе братьев-телевизионщиков. Он уже давно понял, что происходит ЧТО-ТО не то и самолет вовсе не приближается к солнечной стране, которую Чип когда-то мечтал посетить, а потом посетил и не нашел там следов своих юношеских восторгов. Именно тогда Чип впервые почувствовал, что энтропия окружающего Мира переносится внутрь его, что Мир остывает и сокращается в размере, но в нем все же еще остались живые островки тепла. Один из таких островков Чип встретил на берегу моря, в некотором из бесчисленных белоснежных городков, окунувшихся в апельсиновые деревья и в звенящую синеву Средиземноморья. Городок этот располагался где-то между Валенсией и Аликанте, а островком был красивый семидесятипятилетний дед, сохранивший осанку тореадора, густоту волос, когда-то черных как смоль, а сейчас посеребренных, и коварную влюбленность в глазах, свойственную чародеям и великим поножовщикам. Когда-то в молодости дед был леваком, потом анархистом, участвовал в гражданской войне, но генералы, с ослепительными улыбками проливавшие кровь, как вино на веселой попойке, и умеющие умирать молодыми, уже давно не тревожили его душу, как и тени Франко, Гарсиа Лорки, Сальвадора Дали и многих других, великих и разных, встреченных им в жизни, давно не беспокоили его по ночам. Он владел небольшим чистым и светлым кафе, расположившимся на чудной, идущей вдоль бухты набережной, укрытой тяжелыми, шепчущими на ветру шапками высоченных пальм, и любил посидеть за столиком с поздним клиентом, посмотреть на море, за все его семьдесят пять лет так и не изменившее своего запаха, и поговорить о том о сем. Одним из таких поздних клиентов как-то оказался Чип — усталый и поссорившийся с шумной и пафосной тусовкой, с которой он отдыхал и снимал какой-то клип. Чип был зол и подумывал о том, что ему не мешает выпить пива, причем одну кружку он шарахнет сразу, а с другой посидит какое-то время в одиночестве.Чип зашел в кафе, бросил официанту:— Дос сербесса Два пива (исп.).
! — И пошел занимать самый дальний столик, куда осенью в ветреную погоду долетали брызги прибоя. Сейчас лето полностью вступило в свои права, и бархат ночного моря был неподвижен, как черные крылья огромных уснувших бабочек. Испанский Чипа ограничивался возможностью сделать заказ в ресторане, договориться с проституткой или гостиничным портье, но Чип знал, что эти люди ценили, когда к ним обращались на их родном языке, и они нравились Чипу больше пафосной и шумной тусовки, с которой он приехал в их страну. Он быстро выпил кружку ледяного пива, набрал полные легкие морского воздуха и подумал, что с удовольствием просидел бы за этим столиком остаток жизни. И тогда, словно сотворившись из ночи, появился этот Дед. Он с улыбкой гранда или предводителя контрабандистов, обнажившей ровный и все еще безупречной белизны ряд зубов, поинтересовался, не помешает ли. Чип вообще-то хотел посидеть в одиночестве, но Дед был уж очень колоритен, и Чип решил, что общение с таким персонажем действительно не помешает. Далее Дед поинтересовался у Чипа, не француз ли он.— Нихт, — ухмыльнулся Чип, а потом добавил, — нон…— Дойчлянд? Германия? (нем.)
— Дед посмотрел на Чипа и тут же отрицательно покачал головой. — Вэ ар ю фром? Откуда вы? (англ.)
.— Фром Раша? Из России (англ.).
— улыбнулся Чип. — Руссо…— Руссо?!!— Си, сеньор… Так точно…— Так точно, — повторил испанец. Казалось, он очень обрадовался. — Я немного говорю по-русски.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33