В самой Африке уже пять больших зоопарков. Наши предки удивились бы, узнав о таком парадоксальном явлении! Но и в Африке эти зоопарки возникли не там, где животные могут чувствовать себя привольно, а там, где больше людей, именно в крупных городах – Каире, Хартуме, Киншасе, Претории и Йоханнесбурге.
А крупные города всё разрастаются. В грядущие десятилетия и столетия люди наверняка не станут совершать путешествий, чтобы взглянуть на чудеса современной техники, у них появится желание бежать из угарной городской атмосферы в последние уголки живой природы с ее мирными обитателями. Страны, сумевшие сохранить к этому времени такие уголки, будут вызывать не только всеобщую благодарность и зависть, но получат от этого и немалый доход: в них ринутся потоки туристов. Ведь с природой и ее мирными обитателями дело обстоит совсем иначе, чем с дворцами, разрушенными войной: те можно вновь отстроить. А вот если уничтожат животный мир Серенгети, его уже никому и никакими силами не удастся создать вновь до самого конца существования человечества на нашей планете. Люди борются и умирают за то, чтобы передвинуть границы своего государства или обратить другие страны в свою веру. Так неужели же мы с Михаэлем не вправе, работая с риском для жизни, добиваться своей цели: сохранить Серенгети для будущих поколений?
Вот мы изловили браконьеров. Но что в этом толку? Ведь, в конце концов, африканцы, населяющие эти земли, охотились испокон веков. Им трудно понять, почему теперь в отдельных местах их родины это запрещается. Их самих сейчас стало втрое больше, изготовление проволочных петель позволяет без хлопот убивать сколько угодно животных, а на грузовиках мясо можно развозить на любое расстояние. Поэтому сегодня та же охота может привести к полному истреблению животных. Но ни один африканский крестьянин этого так быстро не осознает. И почему, собственно говоря, ему следует быть сознательнее наших европейских предков, живших несколько веков назад?
С помощью полиции и облав можно, конечно, ограничить браконьерство, возможно, даже и совсем пресечь его. Но настоящая победа наступит только тогда, когда местное население поймет смысл организации заповедников. В последнем годовом отчете национальных парков Кении можно прочесть: «То, что охрана природы – один из способов обеспечения благоденствия страны, – это еще должно дойти до сознания самих африканцев. Пока они уверены в том, что животных охраняют ради выгоды белых и их дружков, приезжающих охотиться из-за океана». Они ведь отлично видят, как зажиточные иностранцы отправляются со множеством проводников на охоту, а потом возвращаются через их деревни в машинах, доверху груженных трофеями. А местный охотник почему-то должен понести наказание, если вздумает отправиться на охоту.
В одном африканском государстве, которое мы посетили во время своего путешествия, приступили к строительству телевизионной студии. Разумеется, что в такой бедной стране телевизоры в состоянии приобрести только около 300 семей, принадлежащих к правящим кругам; значит, дорогостоящие телевизионные программы будут обслуживать только этих людей.
Впрочем, это объясняется отнюдь не неблагоразумием цветных народов, ведь наши европейские правители в течение сотен лет вели себя подобным же образом. Правящая каста африканцев просто повторяет то же самое, что прежде делали в их стране богатые европейцы. Ведь и наши предки в чем-то старались подражать римлянам и грекам. Разбогатевшие африканские вожди одеваются элегантно, по-европейски, разъезжают в роскошных американских машинах, строят себе красивые особняки, отправляются охотиться на слонов, если видят, что так делают богатые европейцы.
А нам, европейцам, следовало бы вести себя совсем иначе и подавать им совсем другой пример. Пока мы еще хоть что-то для них значим, мы должны постараться внушить им, что дикие животные – это их бесценное богатство и украшение страны, что это пример идеальной общественной собственности всего человечества наравне с собором Святого Петра, Лувром или Акрополем.
Кто бы сегодня ни правил в Греции, ни одному правительству не пришло бы в голову убрать «бесполезный» Акрополь и на его месте воздвигнуть дорогой универсальный магазин или большой отель. Несколько сот лет назад такие вещи с произведениями искусства и памятниками старины зачастую еще случались: римские храмы разбирали, а из их плит строили жилые дома. В наши дни любые правители отлично понимают, что все человечество возмутилось бы и заклеймило их позором как варваров, если бы они только позволили себе что-нибудь подобное.
Разумеется, кое-где при строительстве плотины какая-нибудь красивая старая часовенка или усадьба навсегда исчезает под водой. С этим приходится мириться. Но что бы было, если бы новоявленным богачам разрешили устраивать тир среди старинных картин и скульптур? Вот так же обстоит дело и с последними слонами, львами, стадами зебр и носорогами.
Конечно, они должны уступить людям место. Но наша обязанность – на их же родине сохранить для них несколько убежищ, где людям будет запрещено поселяться.
Может быть, кое-кому такое требование покажется несколько сумасбродным. Но через сотню, боюсь, что уже через 20 лет оно станет само собой разумеющимся.
Глава двенадцатая
ТАКОВЫ УЖ ЭТИ МАСАИ
Я нажимаю коленом на рычаг управления, и двенадцатиметровое полосатое крыло сразу же послушно накреняется. – Это овцы, Миха, ну конечно же овцы! Как только мы начали снижаться, животные стремительно сбежались со всех сторон и сбились в тесную кучу. Так поступают только домашние овцы и козы в отличие от крупного рогатого скота и всех диких животных. Поблизости стоят несколько пастухов. Это масаи. Но между прочим, здесь, в западном Серенгети, им делать абсолютно нечего!
Вот именно из-за этих масаев нам и пришлось научиться управлять самолетом, пересечь экватор и улететь так далеко от своего дома во Франкфурте; именно из-за них вот уже в течение долгих недель и даже месяцев мы должны подсчитывать здесь диких животных, ловить их, красить и так далее. Вот и сегодня мы вновь разыскиваем повсюду эти огромные стада, чтобы отметить их на своих картах. Ведь из-за масаев собираются на добрую треть уменьшить национальный парк, отрезать от него высокогорье с гигантским кратером Нгоронгоро.
Национальный парк – это кусок дикой, нетронутой природы, который должен всегда оставаться таким, каким он был в далекой древности. Люди жить в нем не должны. Правда, англичане в своих колониях вначале придерживались того мнения, что аборигены – это «часть живой природы», однако, к своему великому удивлению, они вскоре обнаружили, что эти «дикари», живущие посреди национального парка, обзавелись автомобилями и стали крыть свои хижины жестью, используя для этого бочки из-под бензина. К тому же они стали отказываться охотиться при помощи лука и стрел, стремясь освоить более современное оружие. Ведь людей, какого бы цвета ни была их кожа, нельзя заставлять оставаться «дикарями» или запретить им размножаться. Поэтому теперь повсюду пришли к выводу, что в национальном парке людям не место – ни европейцам, ни африканцам.
Что касается масаев, то они, пожалуй, единственные из местных племен, которые плюют на цивилизацию. Масай ни за что не наденет европейской шляпы и не купит автомобиля. Но зато он будет с безграничной ненасытностью разводить все больше и больше рогатого скота. По заключению лондонского профессора Пирселла, скота, принадлежащего масаям, развелось слишком много.
Масаи вырубают кустарники и деревья, чтобы во время кочевок строить все новые и новые жилища и сооружать колючие изгороди вокруг своих краалей для защиты от хищных животных. Таким образом, почва вокруг последних источников воды все больше оголяется и иссушается и источники постепенно иссякают. Кроме того, во время засухи масаи не подпускают диких животных к водопою. Любые скотоводы, африканские или европейские, никогда не считаются с почвой и растениями, не думают о будущем, лишь бы коровы были сыты. Это хорошо видно на примере обезлесенных гор Италии, Испании, Греции и недавно возникших пустынь Индии. А земли, находящиеся южнее экватора, разрушаются еще быстрее. При такой нагрузке в Серенгети сначала, безусловно, исчезнут дикие животные, но вслед за ними – неминуемо и домашний скот масаев, поэтому разумно было бы предоставить этим кочевникам-скотоводам земли для выпаса вне границ национального парка. Однако, по всей вероятности, будет принято другое решение: земли, на которых скотоводы имеют право выпасать свой скот, правительство собирается просто-напросто отрезать от заповедника. Что же касается профессора Пирселла, то он, не имея достаточно времени и средств для собственных более тщательных и длительных наблюдений за кочующими стадами диких копытных, был вынужден в своем весьма авторитетном и добросовестном заключении опираться в этом пункте лишь на рассказы живущих в Танганьике европейцев. Так, например, он пришел к выводу, что огромные стада из западного Серенгети в восточном вообще никогда не появляются. А все те гну и зебры, которых там можно встретить в сезон дождей, приходят туда якобы из кратера Нгоронгоро…
Но что бы там ни было, во всяком случае здесь, в западной части парка, масаям с их стадами появляться запрещено. А они все-таки появились.
Мы летим назад в свой «штаб» и держим «военный совет» с лесничими Тернером и Пульманом. Разумеется, «захватчиков» надо выдворить, да еще наложить на них штраф, чтобы другим неповадно было. Однако для этой цели лучше захватить с собой окружного комиссара. Такой комиссар здесь называется District Officer, или просто D. О. Это компетентное лицо для всех масаев данного района. Он их опекает и в то же время следит за тем, чтобы они соблюдали порядок. Между служащими, отвечающими за зебр, и служащими, опекающими масаев, легко могли бы возникнуть трения и бумажные войны, но в британской администрации этого не случается – отношения здесь, как правило, на редкость корректные.
Не долго думая, мы с Михаэлем отправляемся на другое утро в штаб-квартиру этого D. О. Он не мешкая садится к нам в самолет, чтобы лично навести порядок.
Несколько часов спустя мы уже подъезжаем на двух вездеходах прямо к тому месту, которое засекли вчера с самолета. Так оно и есть: семь масаев пасут стадо из 800 овец. Один из них довольно пожилой, видимо старейшина, несколько подростков и два молодых воина с длинными копьями. Волосы у воинов, как водится, заплетены во много тонких косичек, смазанных красным клеем. Эти красные шнуры собраны на затылке в настоящую косу наподобие тех, что заплетались на средневековых мужских париках. Обычно такая коса еще туго привязана к деревянной палочке. Сражается масай только копьем и коротким прямым «римским» мечом, висящим в кожаных ножнах у пояса; ядовитыми стрелами масай пренебрегает.
D. О. объясняет старшему масаю, что с него причитается штраф за незаконный выпас овец. Любой другой африканец начал бы спорить, доказывать свою правоту и наконец упрашивать, жалуясь на засуху (любой белый, между прочим, тоже). И правда, за весь сентябрь выпало только 0,8 миллиметра осадков, в десять раз меньше, чем в прошлом году. Но масаи не таковы. Старший ответил:
– Да, ваша правда. Я знаю, что это запрещено. Раз вы меня поймали, значит, я должен платить.
Штраф – 30 овец или коз. По этому поводу тоже не происходит никаких споров. Оба молодых воина почтительно молчат, когда говорит старший. Они стоят, опершись на свои копья, словно юные греческие боги. Терракотовое покрывало наподобие тоги перекинуто через одно плечо, другое остается обнаженным. Масаи – рослый и стройный народ; понятия о красоте у них сходны с нашими: узкие губы, никаких пышных форм у женщин и никаких слишком развитых мускулов у мужчин.
Масаи принимаются вылавливать овец, причем я замечаю, что одних баранов и козлов. «Молодые боги» сдирают с веток лыко, связывают им пойманных животных и грузят в нашу машину. «Может быть, за этот незаконный выпас и стоило заплатить 30 овец», – думаю я про себя. Во всяком случае, масаи на нас не рассердились, они даже смеются и протягивают нам на прощание руку.
– Вот таковы они! – говорит D. О. – Мы теперь открыли скотный базар и постепенно склоняем их к тому, чтобы они продавали лишний скот. В качестве сигнала, извещающего об открытии торгов, я придумал звонить в колокольчик. Этот колокольчик очень приглянулся одному молодому масаю; он взял его в руки, позвонил им и, отойдя на пару шагов, вдруг бросился с ним бежать. Мы его поймали и спросили:
– Какое наказание ты предпочтешь: отдать тебя под суд или выдрать здесь же на месте?
Тогда его отец, ни слова не говоря, срезал гибкий хлыст и принес его мне. Получив заслуженную трепку, парень пожал мне руку, и инцидент был исчерпан.
– Язык масаев очень труден для нас, – продолжал он, – я до сих пор его как следует не изучил. Когда я только приехал сюда, мне приходилось вершить суд с помощью переводчика, на суахили. Разбирая только третье дело, я уже натворил глупостей, обвинив, как потом выяснилось, невиновного. Человека, которого я незаслуженно осудил, охватил приступ ярости. Он метнул в меня копье, и оно насквозь прошило мне шляпу, к счастью не поранив меня. Вот она, эта шляпа с дыркой, я ношу ее с тех пор вот уже три года не снимая. Я не мог решиться наказать этого человека за покушение, ведь я сам был перед ним виноват. Кроме того, я не думаю, что он действительно хотел меня убить.
Удивительный народ эти масаи. Предки их были светлокожими и жили в Египте, их мумии и теперь еще можно найти в очень древних захоронениях. Откочевывая со своими стадами все южнее и южнее, они смешивались с народностями, населявшими верховья Нила. В Восточной Африке они полностью оккупировали обширную долину Большого африканского разлома, который тянется с севера на юг и проходит через Кению и Танзанию. Несмотря на всю свою воинственность, масаи не порабощали и не угнетали другие племена, как это делали родственные им народности, приходившие с севера Африки. Масаи жили обособленной жизнью скотоводов, выменивая скот на овощи и злаки у окрестных крестьян. Сомнительно, чтобы они когда-то были такими страшными грабителями, как им это приписывают в разных книжках, иначе соседние племена никогда не смогли бы стать столь могущественными и богатыми.
Правда, чужестранцев масаи не пропускали через принадлежащие им земли. По всей вероятности, именно это и сохранило свободу и жизнь народностям, живущим вокруг озера Виктория: арабские работорговцы не решались проходить через страну масаев. Первый караванный путь, проложенный от побережья в глубь материка, шел значительно южнее, в обход страны масаев, и поэтому подходил прямо к озеру Танганьика. Вскоре вокруг этого озера все оказалось опустошенным и разграбленным. Первыми европейцами, которым удалось проникнуть к масаям и вступить с ними в мирные переговоры, были два немецких миссионера – Крапф и Ребманн, о которых в этой книге уже было рассказано.
В конце прошлого века немцы и англичане с линейкой в руках поделили на карте Восточную Африку на британскую колонию – Кению и немецкую – Танганьику. При этом они разрезали страну масаев ровно пополам. Эта страна тянулась на 800 километров в длину и 170 – в ширину. Сегодняшняя столица Кении город Найроби до сих пор носит масайское название. «Найроби» означает просто «холодный».
Поскольку европейцам особенно пришлось по вкусу высокогорье вокруг Найроби, которое отличалось живительной прохладой, то масаям прежде всего пришлось уйти именно отсюда. В 1911 году их выдворили из всей северной части страны, где опять-таки поселились европейцы. Таким образом, они лишились лучших угодий своей родины, где во время засухи всегда можно было найти воду и пастбища. Они откочевали дальше к югу и сегодня выпасают свой скот на степном высокогорье Кении, граничащем с Танзанией, и на принадлежавших им ранее землях в самой Танзании. Многие семьи и целые роды по сей день еще носят названия по местностям, оставленным на их старой северной родине. Масаев в общей сложности должно быть около 140 тысяч, и им принадлежит свыше одного миллиона голов скота.
Здесь, в Танзании, во владения масаев входят не только Килиманджаро и гора Меру, но и высокогорье с гигантскими кратерами, включая Нгоронгоро и прилежащую к нему часть серенгетской степи.
Весь смысл жизни масаи видят в разведении скота. Дело доходит до того, что во время засухи пастухи часами тащат на себе телят до ближайшего водопоя. Еще задолго до прихода европейцев масаи изобрели прививку против чумы. Недавно я ознакомился с небольшой работой, написанной одним из немногих образованных масаев о быте и нравах своего народа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
А крупные города всё разрастаются. В грядущие десятилетия и столетия люди наверняка не станут совершать путешествий, чтобы взглянуть на чудеса современной техники, у них появится желание бежать из угарной городской атмосферы в последние уголки живой природы с ее мирными обитателями. Страны, сумевшие сохранить к этому времени такие уголки, будут вызывать не только всеобщую благодарность и зависть, но получат от этого и немалый доход: в них ринутся потоки туристов. Ведь с природой и ее мирными обитателями дело обстоит совсем иначе, чем с дворцами, разрушенными войной: те можно вновь отстроить. А вот если уничтожат животный мир Серенгети, его уже никому и никакими силами не удастся создать вновь до самого конца существования человечества на нашей планете. Люди борются и умирают за то, чтобы передвинуть границы своего государства или обратить другие страны в свою веру. Так неужели же мы с Михаэлем не вправе, работая с риском для жизни, добиваться своей цели: сохранить Серенгети для будущих поколений?
Вот мы изловили браконьеров. Но что в этом толку? Ведь, в конце концов, африканцы, населяющие эти земли, охотились испокон веков. Им трудно понять, почему теперь в отдельных местах их родины это запрещается. Их самих сейчас стало втрое больше, изготовление проволочных петель позволяет без хлопот убивать сколько угодно животных, а на грузовиках мясо можно развозить на любое расстояние. Поэтому сегодня та же охота может привести к полному истреблению животных. Но ни один африканский крестьянин этого так быстро не осознает. И почему, собственно говоря, ему следует быть сознательнее наших европейских предков, живших несколько веков назад?
С помощью полиции и облав можно, конечно, ограничить браконьерство, возможно, даже и совсем пресечь его. Но настоящая победа наступит только тогда, когда местное население поймет смысл организации заповедников. В последнем годовом отчете национальных парков Кении можно прочесть: «То, что охрана природы – один из способов обеспечения благоденствия страны, – это еще должно дойти до сознания самих африканцев. Пока они уверены в том, что животных охраняют ради выгоды белых и их дружков, приезжающих охотиться из-за океана». Они ведь отлично видят, как зажиточные иностранцы отправляются со множеством проводников на охоту, а потом возвращаются через их деревни в машинах, доверху груженных трофеями. А местный охотник почему-то должен понести наказание, если вздумает отправиться на охоту.
В одном африканском государстве, которое мы посетили во время своего путешествия, приступили к строительству телевизионной студии. Разумеется, что в такой бедной стране телевизоры в состоянии приобрести только около 300 семей, принадлежащих к правящим кругам; значит, дорогостоящие телевизионные программы будут обслуживать только этих людей.
Впрочем, это объясняется отнюдь не неблагоразумием цветных народов, ведь наши европейские правители в течение сотен лет вели себя подобным же образом. Правящая каста африканцев просто повторяет то же самое, что прежде делали в их стране богатые европейцы. Ведь и наши предки в чем-то старались подражать римлянам и грекам. Разбогатевшие африканские вожди одеваются элегантно, по-европейски, разъезжают в роскошных американских машинах, строят себе красивые особняки, отправляются охотиться на слонов, если видят, что так делают богатые европейцы.
А нам, европейцам, следовало бы вести себя совсем иначе и подавать им совсем другой пример. Пока мы еще хоть что-то для них значим, мы должны постараться внушить им, что дикие животные – это их бесценное богатство и украшение страны, что это пример идеальной общественной собственности всего человечества наравне с собором Святого Петра, Лувром или Акрополем.
Кто бы сегодня ни правил в Греции, ни одному правительству не пришло бы в голову убрать «бесполезный» Акрополь и на его месте воздвигнуть дорогой универсальный магазин или большой отель. Несколько сот лет назад такие вещи с произведениями искусства и памятниками старины зачастую еще случались: римские храмы разбирали, а из их плит строили жилые дома. В наши дни любые правители отлично понимают, что все человечество возмутилось бы и заклеймило их позором как варваров, если бы они только позволили себе что-нибудь подобное.
Разумеется, кое-где при строительстве плотины какая-нибудь красивая старая часовенка или усадьба навсегда исчезает под водой. С этим приходится мириться. Но что бы было, если бы новоявленным богачам разрешили устраивать тир среди старинных картин и скульптур? Вот так же обстоит дело и с последними слонами, львами, стадами зебр и носорогами.
Конечно, они должны уступить людям место. Но наша обязанность – на их же родине сохранить для них несколько убежищ, где людям будет запрещено поселяться.
Может быть, кое-кому такое требование покажется несколько сумасбродным. Но через сотню, боюсь, что уже через 20 лет оно станет само собой разумеющимся.
Глава двенадцатая
ТАКОВЫ УЖ ЭТИ МАСАИ
Я нажимаю коленом на рычаг управления, и двенадцатиметровое полосатое крыло сразу же послушно накреняется. – Это овцы, Миха, ну конечно же овцы! Как только мы начали снижаться, животные стремительно сбежались со всех сторон и сбились в тесную кучу. Так поступают только домашние овцы и козы в отличие от крупного рогатого скота и всех диких животных. Поблизости стоят несколько пастухов. Это масаи. Но между прочим, здесь, в западном Серенгети, им делать абсолютно нечего!
Вот именно из-за этих масаев нам и пришлось научиться управлять самолетом, пересечь экватор и улететь так далеко от своего дома во Франкфурте; именно из-за них вот уже в течение долгих недель и даже месяцев мы должны подсчитывать здесь диких животных, ловить их, красить и так далее. Вот и сегодня мы вновь разыскиваем повсюду эти огромные стада, чтобы отметить их на своих картах. Ведь из-за масаев собираются на добрую треть уменьшить национальный парк, отрезать от него высокогорье с гигантским кратером Нгоронгоро.
Национальный парк – это кусок дикой, нетронутой природы, который должен всегда оставаться таким, каким он был в далекой древности. Люди жить в нем не должны. Правда, англичане в своих колониях вначале придерживались того мнения, что аборигены – это «часть живой природы», однако, к своему великому удивлению, они вскоре обнаружили, что эти «дикари», живущие посреди национального парка, обзавелись автомобилями и стали крыть свои хижины жестью, используя для этого бочки из-под бензина. К тому же они стали отказываться охотиться при помощи лука и стрел, стремясь освоить более современное оружие. Ведь людей, какого бы цвета ни была их кожа, нельзя заставлять оставаться «дикарями» или запретить им размножаться. Поэтому теперь повсюду пришли к выводу, что в национальном парке людям не место – ни европейцам, ни африканцам.
Что касается масаев, то они, пожалуй, единственные из местных племен, которые плюют на цивилизацию. Масай ни за что не наденет европейской шляпы и не купит автомобиля. Но зато он будет с безграничной ненасытностью разводить все больше и больше рогатого скота. По заключению лондонского профессора Пирселла, скота, принадлежащего масаям, развелось слишком много.
Масаи вырубают кустарники и деревья, чтобы во время кочевок строить все новые и новые жилища и сооружать колючие изгороди вокруг своих краалей для защиты от хищных животных. Таким образом, почва вокруг последних источников воды все больше оголяется и иссушается и источники постепенно иссякают. Кроме того, во время засухи масаи не подпускают диких животных к водопою. Любые скотоводы, африканские или европейские, никогда не считаются с почвой и растениями, не думают о будущем, лишь бы коровы были сыты. Это хорошо видно на примере обезлесенных гор Италии, Испании, Греции и недавно возникших пустынь Индии. А земли, находящиеся южнее экватора, разрушаются еще быстрее. При такой нагрузке в Серенгети сначала, безусловно, исчезнут дикие животные, но вслед за ними – неминуемо и домашний скот масаев, поэтому разумно было бы предоставить этим кочевникам-скотоводам земли для выпаса вне границ национального парка. Однако, по всей вероятности, будет принято другое решение: земли, на которых скотоводы имеют право выпасать свой скот, правительство собирается просто-напросто отрезать от заповедника. Что же касается профессора Пирселла, то он, не имея достаточно времени и средств для собственных более тщательных и длительных наблюдений за кочующими стадами диких копытных, был вынужден в своем весьма авторитетном и добросовестном заключении опираться в этом пункте лишь на рассказы живущих в Танганьике европейцев. Так, например, он пришел к выводу, что огромные стада из западного Серенгети в восточном вообще никогда не появляются. А все те гну и зебры, которых там можно встретить в сезон дождей, приходят туда якобы из кратера Нгоронгоро…
Но что бы там ни было, во всяком случае здесь, в западной части парка, масаям с их стадами появляться запрещено. А они все-таки появились.
Мы летим назад в свой «штаб» и держим «военный совет» с лесничими Тернером и Пульманом. Разумеется, «захватчиков» надо выдворить, да еще наложить на них штраф, чтобы другим неповадно было. Однако для этой цели лучше захватить с собой окружного комиссара. Такой комиссар здесь называется District Officer, или просто D. О. Это компетентное лицо для всех масаев данного района. Он их опекает и в то же время следит за тем, чтобы они соблюдали порядок. Между служащими, отвечающими за зебр, и служащими, опекающими масаев, легко могли бы возникнуть трения и бумажные войны, но в британской администрации этого не случается – отношения здесь, как правило, на редкость корректные.
Не долго думая, мы с Михаэлем отправляемся на другое утро в штаб-квартиру этого D. О. Он не мешкая садится к нам в самолет, чтобы лично навести порядок.
Несколько часов спустя мы уже подъезжаем на двух вездеходах прямо к тому месту, которое засекли вчера с самолета. Так оно и есть: семь масаев пасут стадо из 800 овец. Один из них довольно пожилой, видимо старейшина, несколько подростков и два молодых воина с длинными копьями. Волосы у воинов, как водится, заплетены во много тонких косичек, смазанных красным клеем. Эти красные шнуры собраны на затылке в настоящую косу наподобие тех, что заплетались на средневековых мужских париках. Обычно такая коса еще туго привязана к деревянной палочке. Сражается масай только копьем и коротким прямым «римским» мечом, висящим в кожаных ножнах у пояса; ядовитыми стрелами масай пренебрегает.
D. О. объясняет старшему масаю, что с него причитается штраф за незаконный выпас овец. Любой другой африканец начал бы спорить, доказывать свою правоту и наконец упрашивать, жалуясь на засуху (любой белый, между прочим, тоже). И правда, за весь сентябрь выпало только 0,8 миллиметра осадков, в десять раз меньше, чем в прошлом году. Но масаи не таковы. Старший ответил:
– Да, ваша правда. Я знаю, что это запрещено. Раз вы меня поймали, значит, я должен платить.
Штраф – 30 овец или коз. По этому поводу тоже не происходит никаких споров. Оба молодых воина почтительно молчат, когда говорит старший. Они стоят, опершись на свои копья, словно юные греческие боги. Терракотовое покрывало наподобие тоги перекинуто через одно плечо, другое остается обнаженным. Масаи – рослый и стройный народ; понятия о красоте у них сходны с нашими: узкие губы, никаких пышных форм у женщин и никаких слишком развитых мускулов у мужчин.
Масаи принимаются вылавливать овец, причем я замечаю, что одних баранов и козлов. «Молодые боги» сдирают с веток лыко, связывают им пойманных животных и грузят в нашу машину. «Может быть, за этот незаконный выпас и стоило заплатить 30 овец», – думаю я про себя. Во всяком случае, масаи на нас не рассердились, они даже смеются и протягивают нам на прощание руку.
– Вот таковы они! – говорит D. О. – Мы теперь открыли скотный базар и постепенно склоняем их к тому, чтобы они продавали лишний скот. В качестве сигнала, извещающего об открытии торгов, я придумал звонить в колокольчик. Этот колокольчик очень приглянулся одному молодому масаю; он взял его в руки, позвонил им и, отойдя на пару шагов, вдруг бросился с ним бежать. Мы его поймали и спросили:
– Какое наказание ты предпочтешь: отдать тебя под суд или выдрать здесь же на месте?
Тогда его отец, ни слова не говоря, срезал гибкий хлыст и принес его мне. Получив заслуженную трепку, парень пожал мне руку, и инцидент был исчерпан.
– Язык масаев очень труден для нас, – продолжал он, – я до сих пор его как следует не изучил. Когда я только приехал сюда, мне приходилось вершить суд с помощью переводчика, на суахили. Разбирая только третье дело, я уже натворил глупостей, обвинив, как потом выяснилось, невиновного. Человека, которого я незаслуженно осудил, охватил приступ ярости. Он метнул в меня копье, и оно насквозь прошило мне шляпу, к счастью не поранив меня. Вот она, эта шляпа с дыркой, я ношу ее с тех пор вот уже три года не снимая. Я не мог решиться наказать этого человека за покушение, ведь я сам был перед ним виноват. Кроме того, я не думаю, что он действительно хотел меня убить.
Удивительный народ эти масаи. Предки их были светлокожими и жили в Египте, их мумии и теперь еще можно найти в очень древних захоронениях. Откочевывая со своими стадами все южнее и южнее, они смешивались с народностями, населявшими верховья Нила. В Восточной Африке они полностью оккупировали обширную долину Большого африканского разлома, который тянется с севера на юг и проходит через Кению и Танзанию. Несмотря на всю свою воинственность, масаи не порабощали и не угнетали другие племена, как это делали родственные им народности, приходившие с севера Африки. Масаи жили обособленной жизнью скотоводов, выменивая скот на овощи и злаки у окрестных крестьян. Сомнительно, чтобы они когда-то были такими страшными грабителями, как им это приписывают в разных книжках, иначе соседние племена никогда не смогли бы стать столь могущественными и богатыми.
Правда, чужестранцев масаи не пропускали через принадлежащие им земли. По всей вероятности, именно это и сохранило свободу и жизнь народностям, живущим вокруг озера Виктория: арабские работорговцы не решались проходить через страну масаев. Первый караванный путь, проложенный от побережья в глубь материка, шел значительно южнее, в обход страны масаев, и поэтому подходил прямо к озеру Танганьика. Вскоре вокруг этого озера все оказалось опустошенным и разграбленным. Первыми европейцами, которым удалось проникнуть к масаям и вступить с ними в мирные переговоры, были два немецких миссионера – Крапф и Ребманн, о которых в этой книге уже было рассказано.
В конце прошлого века немцы и англичане с линейкой в руках поделили на карте Восточную Африку на британскую колонию – Кению и немецкую – Танганьику. При этом они разрезали страну масаев ровно пополам. Эта страна тянулась на 800 километров в длину и 170 – в ширину. Сегодняшняя столица Кении город Найроби до сих пор носит масайское название. «Найроби» означает просто «холодный».
Поскольку европейцам особенно пришлось по вкусу высокогорье вокруг Найроби, которое отличалось живительной прохладой, то масаям прежде всего пришлось уйти именно отсюда. В 1911 году их выдворили из всей северной части страны, где опять-таки поселились европейцы. Таким образом, они лишились лучших угодий своей родины, где во время засухи всегда можно было найти воду и пастбища. Они откочевали дальше к югу и сегодня выпасают свой скот на степном высокогорье Кении, граничащем с Танзанией, и на принадлежавших им ранее землях в самой Танзании. Многие семьи и целые роды по сей день еще носят названия по местностям, оставленным на их старой северной родине. Масаев в общей сложности должно быть около 140 тысяч, и им принадлежит свыше одного миллиона голов скота.
Здесь, в Танзании, во владения масаев входят не только Килиманджаро и гора Меру, но и высокогорье с гигантскими кратерами, включая Нгоронгоро и прилежащую к нему часть серенгетской степи.
Весь смысл жизни масаи видят в разведении скота. Дело доходит до того, что во время засухи пастухи часами тащат на себе телят до ближайшего водопоя. Еще задолго до прихода европейцев масаи изобрели прививку против чумы. Недавно я ознакомился с небольшой работой, написанной одним из немногих образованных масаев о быте и нравах своего народа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31