Из этих выступлений следовало, что минутные вожди всех мастей были окружены, как мед мухами, неслыханными ранее всевозможными искушениями и постоянным соблазном. У нескольких заговорщиков имелись довольно большие бороды, которые, когда они с жаром говорили, гневно сотрясались, словно пустой мешок из-под овса, одетый на морду голодной лошади.
Все наперебой предлагали новые формы и образы правления, доселе никому не известные, при этом утверждая, что действуют от имени народа. Однако по легко угадываемым разрушительным последствиям их предложений было похоже, что население об этом не знало, но верило им, а посему допускало углубление общего «котлована» под строительство «светлого здания» будущих обещанных всем преобразований.
Каждый участник этого «слета» на свой лад прославлял задачу преобразования районов в плутократические территории, где под видом «демократического правления» стал бы безнадзорно и бесконтрольно праздновать победу и господствовать освобожденный от гнета законов жулик средней руки. Подобной или близкой к ней точкой зрения был зачат будущий лозунг, развешанный впоследствии пред взором уже ограбленного народа о том, что «нужны не единицы-миллионеры, а миллионы собственников».
Все речи заканчивались среди полного невнимания, но под бурные аплодисменты. Многие публично с трибуны признавались в каких-то денежных поборах, сильно смахивающих по технике исполнения на обычные вульгарные взятки, несмотря на заверение о необходимости получения их исключительно ради нужд района. Какой-то маленький, близорукий, взъерошенный человек в своем выступлении с неожиданным гневным пафосом заявил, что сами по себе небольшие размеры этих поборов лишают их получателей всякого оправдания в дальнейшем, ибо брать нужно зараз как можно больше. После этого он с мужеством, даваемым близорукостью, спокойно перенес презрительные взгляды из партера. Ему почему-то совсем не аплодировали. К этому следовало бы добавить, что эти «слуги народа» районного уровня вовсе не так уж обогащались, как принято считать сейчас. С тех пор, как ликвидировали старый центр по распределению привилегий, каждый новый чиновник стал брать ровно столько, сколько мог, но, будучи ограничен грабительством других себе подобных, естественно, был не в состоянии добиться относительно высокого дохода при таком «взаимном контроле». Этим, вероятно, и объясняется районная строгость нравов по сравнению с городскими аналогами.
К концу этого искреннего «шоу» какой-то пожилой блаженный меланхолического вида, вероятно, заподозрив во мне, скромно сидящем в уголке зала, антидемократического шпиона, стал привязываться с требованием представиться, после чего я, к удивлению опознавших, также вынужден был выступить со скрытыми пожеланиями скорейшего выздоровления всем присутствующим.
На следующий день я уже смело звал Собчака посетить в очередную субботу место, где собирается эта «высокочтимая» публика, привлекающая всех своими призывами к развитию разнообразных пороков в районном масштабе и расшатыванию последних, чудом уцелевших устоев государственности. На мой взгляд, подобные встречи «патрона» нужно было сделать регулярными, дабы удержать районных «реформаторов» в рамках всеобщей адаптации. Собчак со мной согласился и дал задание подготовиться к их очередной сходке, которая была намечена на ближайшую субботу.
Утром в день первой намеченной встречи, о чем я заблаговременно предупредил районных «робеспьеров», в приемной замельтешил Анатолий Моргунов. Мы с ним шапочно были знакомы давно. Этот тележурналист, с лицом бабы-яги бальзаковского возраста мне всегда был чем-то неуловимым определенно симпатичен. Если не ошибаюсь, то именно с его непосредственным участием родилась довольно популярная продолжительное время городская информационная программа «Телекурьер», где он был бессменным ведущим. Эта программа, как и любая другая, имея свой отведенный ей вниманием зрителей срок жизни, постепенно состарилась, но сделала Толю узнаваемым повсюду.
Послонявшись молча вокруг разных посетителей, топтавшихся в приемной в этот субботний нерабочий день, и, видимо, сориентировавшись в обстановке, Моргунов с решимостью литерного поезда попытался проскочить в кабинет «патрона», пристроившись в кильватер к приехавшему не знаю зачем Георгию Хиже. В результате неудавшейся попытки проникновения ему пришлось поведать мне о цели визита. Постоянно хватаясь за свои и так не собиравшиеся падать большие роговые очки, он рассказал, что какой-то предприимчивый человек, совладелец антикварного магазина или даже двух, собирается поделиться собственным коммерческим успехом и подарить Собчаку очень дорогую картину. Что касается самого Моргунова, то он хочет запечатлеть для сведения горожан сам этот «исторический» момент дарения.
Я расспросил Моргунова о дарителе, сильно усомнившись, что глава города захочет принять дорогой подарок, да еще публично, из неизвестно чьих рук. Моргунов на высказанное мною сомнение, имея ввиду «патрона», с подозрительной уверенностью заявил, что я плохо разбираюсь в людях. После чего стал настаивать на быстрейшем докладе об этом Собчаку, так как сам даритель картины с подрамником, оказывается, давно ждет своего часа у спуска к воде на Стрелке Васильевского острова — фоне, который, по мнению тележурналиста, будет очень выгодно оттенять на экране это событие. Таким образом, «невеста», выходит, была уже давно готова, оставалось только срочно и вне графика уговорить «графа Оболенского», как не совсем к месту пошутил Моргунов. Мое пояснение того, что у Собчака должна сейчас состояться очень важная встреча с главами районов, Толя слушать не стал и опять предпринял попытку ворваться в кабинет. Пришлось доложить об этом Собчаку, ничуть не сомневаясь в отказе. «Патрон», узнав про картину, к моему изумлению, сразу безоговорочно согласился принять дар в любом месте от кого угодно и даже вместо намеченной встречи, при этом очень заторопился, чтобы не упустить дарителя. Присутствующий здесь же мой коллега Павлов чуть не потерял дар речи от расторопной готовности Собчака стать публичным объектом для дарения неизвестно чего, от кого и за что.
К спуску мы подъехали на тогда еще неприметной белой «Волге» со специально не запоминающимися государственными номерами. Нева серебристой от ветра грудью, как и в старые времена, напирала на Стрелку острова, стремительно растекаясь на два рукава и наглядно доказывая, что в одну и ту же воду реки дважды вступить нельзя. Внизу у самой кромки диабазовой площадки стояла в подрамнике приличных размеров картина с изображением морской закатной глади на старинном фоне нашего города.
Я слабо разбираюсь в живописи и зачастую ориентируюсь простым визуальным восприятием, а тем более не знаю рыночной стоимости картин, поэтому с интересом выслушал встретившего Собчака дарителя, который Моргуновым был представлен как большой знаток цен всех без исключения произведений искусств. То, что это «спец» по антикварной части, вполне доказывалось его обликом — короткой борцовской стрижкой и роскошным, входящим в деловую моду двубортным костюмом с дорогими валютными туфлями. Сам его вид, как потом оказалось, произвел на «патрона» неприятное впечатление, полагаю, по причине отсутствия в ту пору у него самого подобного костюма и таких же штиблет, но картина привела его в трудно скрываемый восторг. Собчак тихонько, не для микрофона Моргунова, даже поинтересовался у дарителя, сколько она может стоить, если решить ее продать. Антиквар, потупив иглы пламенеющих глаз, объяснил «патрону», что сто тысяч ему не представляются большими деньгами (это была середина 1990 года), а потому дарит он ее «от чистого сердца». Говоря это, «даритель» больше смотрел в телекамеру, чем на Собчака. Сцена на Стрелке, в общем, получилась натянутой, даже с учетом радости немногочисленных зевак, случайно попавших в кулисы кадра. Картину в машину уложил сам «антиквар», но подрамник почему-то оставил себе.
Собчак сделал вид, что потерял интерес к происходящему. Когда мы прощались, счастливое лицо было только у Моргунова. По дороге «патрон» не проронил ни слова, сидел в машине нахохлившись, сбоку разглядывая подарок. Я попытался у него выяснить адрес стены, которую он собирается украсить. Видя его нерешительность высказать сокровенное, я стал мягко уверять в целесообразности — с учетом публичного принятия этого дара — повесить картину где-нибудь в Мариинском дворце. «Хотя бы на первое время», — пришлось уточнить мне, заметив, как он хмурится. Так и не выказав желания, «патрон» приказным тоном буркнул подобрать ей место в кабинете.
Тут уместно вспомнить, что над письменным столом, как уже описывалось, во всю кабинетную ширь, выше задрапированной золотистым штофом потайной двери, дающей возможность исчезнуть в любой момент не только из самого помещения, но и здания, висела огромная картина, изображавшая Ленина, шагавшего по набережной бурной Невы, на фоне Петропавловской крепости, по всей видимости, с точки зрения художника, олицетворявшей оплот царизма. Когда Собчак стал вдруг беспартийным, он велел эту картину немедленно убрать. Я пригласил в кабинет директора Русского музея Гусева, который долго ерошил свою бороду, соображая, чем из запасников вверенного ему музея он сможет ее заменить, чтобы закрыть большое, не выгоревшее пятно на стене. Кроме этого, над камином в приемной также висел в полный рост и, похоже, натуральный, портрет бывшего нашего вождя, который уже несколько раз вызывал раздражение порвавшего с прошлым перелицованного Собчака. Он потребовал заменить и его. Не знаю, по какой причине, но место от этого портрета так и осталось впоследствии пустым. Подаренную картину я решил водрузить над беломраморной плитой кабинетного камина, полагая, что там ее свободно смогут обнаружить все, кто заинтересуется продолжением виденной по телевидению трогательной сцены дарения. Изображенный на картине закат будет прекрасно, как мне казалось, сочетаться с обитой желтой тканью стеной. Кроме того, после привыкания к месту нахождения этой картины всех усомнившихся в порядочности «патрона», у него оставалась зарезервированной возможность, используя потайную дверь, найти подарку другое, более подходящее, на его взгляд, место. Это было сразу оценено Собчаком, когда на следующий день, войдя в кабинет, он скользнул глазами по стенам и, найдя картину для себя не потерянной, удовлетворенно улыбнулся, не заметив моего внимания... Теперь в его новой квартире подобных подлинников, надо полагать, множество.
Главы же районных Советов в тот день Собчака прождали напрасно, немало, наверное, удивившись во время очередного просмотра «Телекурьера» его «выступлению» на Стрелке вместо обещанной встречи с ними.
Глава 4
...И даже один порок у сидящего
на троне всегда гораздо опасней
всех пороков простых людей вместе
взятых...
Собчак, как уже говорилось, сильно разобиделся на депутатов, не захотевших заплатить даже 60 тысяч рублей из городской казны за его безопасность, давших тем самым понять, что жизнь «патрона» они ценят гораздо дешевле. А после того, как однажды, прямо в своем подъезде, Собчак наткнулся на поджидавшего его для «откровенной» беседы с обрезком водопроводной трубы в руке какого-то, вероятно, наиболее дальновидного избирателя, «патрон» решил вооружаться сам.
Мне стоило труда убедить Собчака не носить с собой пистолет, доказывая, что применение оружия, да еще неумелое, все равно исключено по соображениям нежелательности случайного убийства очередного соискателя личной встречи. Однако жена «патрона» продолжала сильно и перманентно драматизировать обстановку, вдруг ни с того ни с сего уверовав, что и на нее все хотят напасть. Поэтому мне пришлось для временного успокоения обоих подарить им по газовому баллончику и предложить иногда использовать как личную охрану специально подобранных офицеров-десантников — мастеров своего дела из военного Института физкультуры. При этом я ломал голову, раздумывая, как же со стороны будет выглядеть в кругу внушительных телохранителей еще пока любимый всеми Собчак. Ибо мне казалось, что защищать его от избирателей еще рановато, хотя встречаться с ними, как я видел, он уже давно не желал.
Давление жены становилось все более истеричным, поэтому в один из вечеров «патрон» сам решил посмотреть на этих «профи» из институтского центра рукопашного боя, а заодно попариться в тамошней бане.
Сообщив руководителю центра время нашего приезда, я порекомендовал ему заодно подготовить небольшую программу, на жаргоне десантников — «показуху».
К слову сказать, Собчак последнее время повадился париться в разных, так сейчас называемых «эксклюзивных» банях, после того как его крепко напугал профессор Кулик, к которому мы с Павловым обратились, чтобы он, специалист в области болезней сердца, осмотрел «патрона».
Чуть отвлекаясь, замечу: этот эскулап сам появился в Мариинском дворце и решительно остановил шагавшего по коридору Собчака — тогда это было еще возможно, ибо все демонстрировали пламенный «демократизм», полагая, что только в подобной доступности он весь и должен заключаться.
Профессор-кардиолог на ходу, бегло представившись, пытался поведать «патрону» о своем знакомом, каком-то южнокорейце, «приятеле президента Ро Дэ У», по имени доктор Юнг, который «дает» 300 миллионов долларов на строительство «центра передовых медицинских технологий» при клинике самого Кулика на Северном проспекте, в районе Поклонной горы, где профессор уже подобрал площадку, понравившуюся его юго-восточному компаньону. Такая новомодная, как правило, не соответствующая основной профессии, но по-кавалерийски лихая бесшабашность громадья частных инициатив уже перестала кого-либо удивлять, поэтому Собчак до двери своего кабинета делал вид, что внимательно слушает настырного лекаря, а затем, нырнув в тамбур, мгновенно забыл об авторе проекта, спихнув его на произвол помощников. К чести изобретательного Кулика, такое «гостеприимство» Собчака его вовсе не обескуражило. Полагаю, это была домашняя заготовка, ибо он мне тут же заявил, что внешний вид «патрона» заставляет желать лучшего, и, по его мнению, как специалиста, требуется срочное, тщательное обследование собчачьего сердца, какое возможно лишь в руководимой им клинике. Сделав такое заявление и понагнав еще какой-то кардиологической жути, доктор, уверенный в продолжении встреч с Собчаком, с достоинством удалился, сунув мне на прощание в руки свою красивую визитную карточку.
В тот же вечер, мысленно аплодируя сообразительности профессора, я с улыбкой доложил о его «открытии» Собчаку. «Патрон» неожиданно переполошился не на шутку и сразу дал указание срочно договориться обследоваться у Кулика в любое удобное для врача время. На другой день, осматривая «патрона», Кулик не только втолковал ему идеи и пожелания доктора Юнга, но и насмерть перепугал высокопоставленного пациента вкрадчивым, а, учитывая сверхмнительность Собчака, потому очень доходчивым разъяснением результатов обследования, предопределившим необходимость их следующих постоянных встреч и даже возможность операции на сердце в дальнейшем. Несмотря на уверения в несложности, этакой «косметичности» хирургического вмешательства, Кулик, видя жажду «патрона» как можно дольше хорошо пожить именно теперь, рекомендовал сделать эту операцию за границей, где она, по его словам, будет стоить пустяки — около 30 тысяч долларов, и более недели в постели Собчака не задержит. Стало заметно: «патрон» растерялся не только от приговора врача, но и от суммы за спасение, которую тогда достать ему еще было трудновато, поэтому откровенные намеки хитрющего эскулапа о способности доктора Юнга все устроить бесплатно принял благосклонно, так как считал, что не возвращаются лишь самим истраченные деньги да сбежавшие от надоевших мужей жены. А всей своей собственностью Собчак очень дорожил.
После встречи с Куликом «патрон» байку доктора Юнга стал озвучивать со всех трибун, выдавая ее за свой личный вклад в заботу о здоровье населения. Этим завлекая все доверчивые развесистые уши возможностью уже в самое ближайшее время воспользоваться услугами новейшего, но, правда, еще не построенного центра «передовых медицинских технологий» — гордости своей «потемкинской деревни». Впоследствии, так как за границу его всегда тянуло неудержимо, словно заполярного гуся к осеннему перелету, он под эту сурдинку умудрился пару раз смотаться до Сеула и даже вернуться обратно, оправдывая в глазах общественного мнения свой очередной коммерческий тур необходимостью ускорения окончания строительства того, что строить еще не начинали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Все наперебой предлагали новые формы и образы правления, доселе никому не известные, при этом утверждая, что действуют от имени народа. Однако по легко угадываемым разрушительным последствиям их предложений было похоже, что население об этом не знало, но верило им, а посему допускало углубление общего «котлована» под строительство «светлого здания» будущих обещанных всем преобразований.
Каждый участник этого «слета» на свой лад прославлял задачу преобразования районов в плутократические территории, где под видом «демократического правления» стал бы безнадзорно и бесконтрольно праздновать победу и господствовать освобожденный от гнета законов жулик средней руки. Подобной или близкой к ней точкой зрения был зачат будущий лозунг, развешанный впоследствии пред взором уже ограбленного народа о том, что «нужны не единицы-миллионеры, а миллионы собственников».
Все речи заканчивались среди полного невнимания, но под бурные аплодисменты. Многие публично с трибуны признавались в каких-то денежных поборах, сильно смахивающих по технике исполнения на обычные вульгарные взятки, несмотря на заверение о необходимости получения их исключительно ради нужд района. Какой-то маленький, близорукий, взъерошенный человек в своем выступлении с неожиданным гневным пафосом заявил, что сами по себе небольшие размеры этих поборов лишают их получателей всякого оправдания в дальнейшем, ибо брать нужно зараз как можно больше. После этого он с мужеством, даваемым близорукостью, спокойно перенес презрительные взгляды из партера. Ему почему-то совсем не аплодировали. К этому следовало бы добавить, что эти «слуги народа» районного уровня вовсе не так уж обогащались, как принято считать сейчас. С тех пор, как ликвидировали старый центр по распределению привилегий, каждый новый чиновник стал брать ровно столько, сколько мог, но, будучи ограничен грабительством других себе подобных, естественно, был не в состоянии добиться относительно высокого дохода при таком «взаимном контроле». Этим, вероятно, и объясняется районная строгость нравов по сравнению с городскими аналогами.
К концу этого искреннего «шоу» какой-то пожилой блаженный меланхолического вида, вероятно, заподозрив во мне, скромно сидящем в уголке зала, антидемократического шпиона, стал привязываться с требованием представиться, после чего я, к удивлению опознавших, также вынужден был выступить со скрытыми пожеланиями скорейшего выздоровления всем присутствующим.
На следующий день я уже смело звал Собчака посетить в очередную субботу место, где собирается эта «высокочтимая» публика, привлекающая всех своими призывами к развитию разнообразных пороков в районном масштабе и расшатыванию последних, чудом уцелевших устоев государственности. На мой взгляд, подобные встречи «патрона» нужно было сделать регулярными, дабы удержать районных «реформаторов» в рамках всеобщей адаптации. Собчак со мной согласился и дал задание подготовиться к их очередной сходке, которая была намечена на ближайшую субботу.
Утром в день первой намеченной встречи, о чем я заблаговременно предупредил районных «робеспьеров», в приемной замельтешил Анатолий Моргунов. Мы с ним шапочно были знакомы давно. Этот тележурналист, с лицом бабы-яги бальзаковского возраста мне всегда был чем-то неуловимым определенно симпатичен. Если не ошибаюсь, то именно с его непосредственным участием родилась довольно популярная продолжительное время городская информационная программа «Телекурьер», где он был бессменным ведущим. Эта программа, как и любая другая, имея свой отведенный ей вниманием зрителей срок жизни, постепенно состарилась, но сделала Толю узнаваемым повсюду.
Послонявшись молча вокруг разных посетителей, топтавшихся в приемной в этот субботний нерабочий день, и, видимо, сориентировавшись в обстановке, Моргунов с решимостью литерного поезда попытался проскочить в кабинет «патрона», пристроившись в кильватер к приехавшему не знаю зачем Георгию Хиже. В результате неудавшейся попытки проникновения ему пришлось поведать мне о цели визита. Постоянно хватаясь за свои и так не собиравшиеся падать большие роговые очки, он рассказал, что какой-то предприимчивый человек, совладелец антикварного магазина или даже двух, собирается поделиться собственным коммерческим успехом и подарить Собчаку очень дорогую картину. Что касается самого Моргунова, то он хочет запечатлеть для сведения горожан сам этот «исторический» момент дарения.
Я расспросил Моргунова о дарителе, сильно усомнившись, что глава города захочет принять дорогой подарок, да еще публично, из неизвестно чьих рук. Моргунов на высказанное мною сомнение, имея ввиду «патрона», с подозрительной уверенностью заявил, что я плохо разбираюсь в людях. После чего стал настаивать на быстрейшем докладе об этом Собчаку, так как сам даритель картины с подрамником, оказывается, давно ждет своего часа у спуска к воде на Стрелке Васильевского острова — фоне, который, по мнению тележурналиста, будет очень выгодно оттенять на экране это событие. Таким образом, «невеста», выходит, была уже давно готова, оставалось только срочно и вне графика уговорить «графа Оболенского», как не совсем к месту пошутил Моргунов. Мое пояснение того, что у Собчака должна сейчас состояться очень важная встреча с главами районов, Толя слушать не стал и опять предпринял попытку ворваться в кабинет. Пришлось доложить об этом Собчаку, ничуть не сомневаясь в отказе. «Патрон», узнав про картину, к моему изумлению, сразу безоговорочно согласился принять дар в любом месте от кого угодно и даже вместо намеченной встречи, при этом очень заторопился, чтобы не упустить дарителя. Присутствующий здесь же мой коллега Павлов чуть не потерял дар речи от расторопной готовности Собчака стать публичным объектом для дарения неизвестно чего, от кого и за что.
К спуску мы подъехали на тогда еще неприметной белой «Волге» со специально не запоминающимися государственными номерами. Нева серебристой от ветра грудью, как и в старые времена, напирала на Стрелку острова, стремительно растекаясь на два рукава и наглядно доказывая, что в одну и ту же воду реки дважды вступить нельзя. Внизу у самой кромки диабазовой площадки стояла в подрамнике приличных размеров картина с изображением морской закатной глади на старинном фоне нашего города.
Я слабо разбираюсь в живописи и зачастую ориентируюсь простым визуальным восприятием, а тем более не знаю рыночной стоимости картин, поэтому с интересом выслушал встретившего Собчака дарителя, который Моргуновым был представлен как большой знаток цен всех без исключения произведений искусств. То, что это «спец» по антикварной части, вполне доказывалось его обликом — короткой борцовской стрижкой и роскошным, входящим в деловую моду двубортным костюмом с дорогими валютными туфлями. Сам его вид, как потом оказалось, произвел на «патрона» неприятное впечатление, полагаю, по причине отсутствия в ту пору у него самого подобного костюма и таких же штиблет, но картина привела его в трудно скрываемый восторг. Собчак тихонько, не для микрофона Моргунова, даже поинтересовался у дарителя, сколько она может стоить, если решить ее продать. Антиквар, потупив иглы пламенеющих глаз, объяснил «патрону», что сто тысяч ему не представляются большими деньгами (это была середина 1990 года), а потому дарит он ее «от чистого сердца». Говоря это, «даритель» больше смотрел в телекамеру, чем на Собчака. Сцена на Стрелке, в общем, получилась натянутой, даже с учетом радости немногочисленных зевак, случайно попавших в кулисы кадра. Картину в машину уложил сам «антиквар», но подрамник почему-то оставил себе.
Собчак сделал вид, что потерял интерес к происходящему. Когда мы прощались, счастливое лицо было только у Моргунова. По дороге «патрон» не проронил ни слова, сидел в машине нахохлившись, сбоку разглядывая подарок. Я попытался у него выяснить адрес стены, которую он собирается украсить. Видя его нерешительность высказать сокровенное, я стал мягко уверять в целесообразности — с учетом публичного принятия этого дара — повесить картину где-нибудь в Мариинском дворце. «Хотя бы на первое время», — пришлось уточнить мне, заметив, как он хмурится. Так и не выказав желания, «патрон» приказным тоном буркнул подобрать ей место в кабинете.
Тут уместно вспомнить, что над письменным столом, как уже описывалось, во всю кабинетную ширь, выше задрапированной золотистым штофом потайной двери, дающей возможность исчезнуть в любой момент не только из самого помещения, но и здания, висела огромная картина, изображавшая Ленина, шагавшего по набережной бурной Невы, на фоне Петропавловской крепости, по всей видимости, с точки зрения художника, олицетворявшей оплот царизма. Когда Собчак стал вдруг беспартийным, он велел эту картину немедленно убрать. Я пригласил в кабинет директора Русского музея Гусева, который долго ерошил свою бороду, соображая, чем из запасников вверенного ему музея он сможет ее заменить, чтобы закрыть большое, не выгоревшее пятно на стене. Кроме этого, над камином в приемной также висел в полный рост и, похоже, натуральный, портрет бывшего нашего вождя, который уже несколько раз вызывал раздражение порвавшего с прошлым перелицованного Собчака. Он потребовал заменить и его. Не знаю, по какой причине, но место от этого портрета так и осталось впоследствии пустым. Подаренную картину я решил водрузить над беломраморной плитой кабинетного камина, полагая, что там ее свободно смогут обнаружить все, кто заинтересуется продолжением виденной по телевидению трогательной сцены дарения. Изображенный на картине закат будет прекрасно, как мне казалось, сочетаться с обитой желтой тканью стеной. Кроме того, после привыкания к месту нахождения этой картины всех усомнившихся в порядочности «патрона», у него оставалась зарезервированной возможность, используя потайную дверь, найти подарку другое, более подходящее, на его взгляд, место. Это было сразу оценено Собчаком, когда на следующий день, войдя в кабинет, он скользнул глазами по стенам и, найдя картину для себя не потерянной, удовлетворенно улыбнулся, не заметив моего внимания... Теперь в его новой квартире подобных подлинников, надо полагать, множество.
Главы же районных Советов в тот день Собчака прождали напрасно, немало, наверное, удивившись во время очередного просмотра «Телекурьера» его «выступлению» на Стрелке вместо обещанной встречи с ними.
Глава 4
...И даже один порок у сидящего
на троне всегда гораздо опасней
всех пороков простых людей вместе
взятых...
Собчак, как уже говорилось, сильно разобиделся на депутатов, не захотевших заплатить даже 60 тысяч рублей из городской казны за его безопасность, давших тем самым понять, что жизнь «патрона» они ценят гораздо дешевле. А после того, как однажды, прямо в своем подъезде, Собчак наткнулся на поджидавшего его для «откровенной» беседы с обрезком водопроводной трубы в руке какого-то, вероятно, наиболее дальновидного избирателя, «патрон» решил вооружаться сам.
Мне стоило труда убедить Собчака не носить с собой пистолет, доказывая, что применение оружия, да еще неумелое, все равно исключено по соображениям нежелательности случайного убийства очередного соискателя личной встречи. Однако жена «патрона» продолжала сильно и перманентно драматизировать обстановку, вдруг ни с того ни с сего уверовав, что и на нее все хотят напасть. Поэтому мне пришлось для временного успокоения обоих подарить им по газовому баллончику и предложить иногда использовать как личную охрану специально подобранных офицеров-десантников — мастеров своего дела из военного Института физкультуры. При этом я ломал голову, раздумывая, как же со стороны будет выглядеть в кругу внушительных телохранителей еще пока любимый всеми Собчак. Ибо мне казалось, что защищать его от избирателей еще рановато, хотя встречаться с ними, как я видел, он уже давно не желал.
Давление жены становилось все более истеричным, поэтому в один из вечеров «патрон» сам решил посмотреть на этих «профи» из институтского центра рукопашного боя, а заодно попариться в тамошней бане.
Сообщив руководителю центра время нашего приезда, я порекомендовал ему заодно подготовить небольшую программу, на жаргоне десантников — «показуху».
К слову сказать, Собчак последнее время повадился париться в разных, так сейчас называемых «эксклюзивных» банях, после того как его крепко напугал профессор Кулик, к которому мы с Павловым обратились, чтобы он, специалист в области болезней сердца, осмотрел «патрона».
Чуть отвлекаясь, замечу: этот эскулап сам появился в Мариинском дворце и решительно остановил шагавшего по коридору Собчака — тогда это было еще возможно, ибо все демонстрировали пламенный «демократизм», полагая, что только в подобной доступности он весь и должен заключаться.
Профессор-кардиолог на ходу, бегло представившись, пытался поведать «патрону» о своем знакомом, каком-то южнокорейце, «приятеле президента Ро Дэ У», по имени доктор Юнг, который «дает» 300 миллионов долларов на строительство «центра передовых медицинских технологий» при клинике самого Кулика на Северном проспекте, в районе Поклонной горы, где профессор уже подобрал площадку, понравившуюся его юго-восточному компаньону. Такая новомодная, как правило, не соответствующая основной профессии, но по-кавалерийски лихая бесшабашность громадья частных инициатив уже перестала кого-либо удивлять, поэтому Собчак до двери своего кабинета делал вид, что внимательно слушает настырного лекаря, а затем, нырнув в тамбур, мгновенно забыл об авторе проекта, спихнув его на произвол помощников. К чести изобретательного Кулика, такое «гостеприимство» Собчака его вовсе не обескуражило. Полагаю, это была домашняя заготовка, ибо он мне тут же заявил, что внешний вид «патрона» заставляет желать лучшего, и, по его мнению, как специалиста, требуется срочное, тщательное обследование собчачьего сердца, какое возможно лишь в руководимой им клинике. Сделав такое заявление и понагнав еще какой-то кардиологической жути, доктор, уверенный в продолжении встреч с Собчаком, с достоинством удалился, сунув мне на прощание в руки свою красивую визитную карточку.
В тот же вечер, мысленно аплодируя сообразительности профессора, я с улыбкой доложил о его «открытии» Собчаку. «Патрон» неожиданно переполошился не на шутку и сразу дал указание срочно договориться обследоваться у Кулика в любое удобное для врача время. На другой день, осматривая «патрона», Кулик не только втолковал ему идеи и пожелания доктора Юнга, но и насмерть перепугал высокопоставленного пациента вкрадчивым, а, учитывая сверхмнительность Собчака, потому очень доходчивым разъяснением результатов обследования, предопределившим необходимость их следующих постоянных встреч и даже возможность операции на сердце в дальнейшем. Несмотря на уверения в несложности, этакой «косметичности» хирургического вмешательства, Кулик, видя жажду «патрона» как можно дольше хорошо пожить именно теперь, рекомендовал сделать эту операцию за границей, где она, по его словам, будет стоить пустяки — около 30 тысяч долларов, и более недели в постели Собчака не задержит. Стало заметно: «патрон» растерялся не только от приговора врача, но и от суммы за спасение, которую тогда достать ему еще было трудновато, поэтому откровенные намеки хитрющего эскулапа о способности доктора Юнга все устроить бесплатно принял благосклонно, так как считал, что не возвращаются лишь самим истраченные деньги да сбежавшие от надоевших мужей жены. А всей своей собственностью Собчак очень дорожил.
После встречи с Куликом «патрон» байку доктора Юнга стал озвучивать со всех трибун, выдавая ее за свой личный вклад в заботу о здоровье населения. Этим завлекая все доверчивые развесистые уши возможностью уже в самое ближайшее время воспользоваться услугами новейшего, но, правда, еще не построенного центра «передовых медицинских технологий» — гордости своей «потемкинской деревни». Впоследствии, так как за границу его всегда тянуло неудержимо, словно заполярного гуся к осеннему перелету, он под эту сурдинку умудрился пару раз смотаться до Сеула и даже вернуться обратно, оправдывая в глазах общественного мнения свой очередной коммерческий тур необходимостью ускорения окончания строительства того, что строить еще не начинали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53