Вытерев голову, лицо и руки, я снова взялся за путеводитель.
– А вот сюда, мы непременно должны попасть, – сказал я. – Послушайте: «Благодаря умеренному климату, ясному небу и обилию солнечных дней это место можно считать идеальным для отдыха. Гостеприимство и дружелюбие местных жителей позволяют гостю чувствовать себя как дома, покой и тишина – подлинный бальзам для души всякого, кто ищет уголок, где можно дать отдых издерганным нервам после распространившегося почти повсеместно беспокойного образа жизни. Советуем посетить церковь и колоритную площадь, а также местный базар».
Наконец дождь прекратился, а затем кончились тропические дебри, и мы – такова уж своеобразная природа Мексики! – без всякого перехода очутились в горном сосновом лесу. Пользуясь прояснением, решили сделать привал, чтобы выпить кофе, предусмотрительно припасенный Джеки. Десять минут назад мы изнывали от тропического зноя, здесь же было так прохладно, что пришлось надеть всю теплую одежду, какая нашлась в машине.
Дальше дорога взбесилась, пошла выписывать кривые вверх-вниз по долинам и крутым косогорам. И меня все больше поражала растительность. В долинах – пышные тропики, а через несколько минут извилистого подъема – опаленные жгучим солнцем сухие плоскогорья, на которых вытянулись шеренги деревьев с изумительными, шелковисто-красными стволами и совсем без листьев. К тому же стволы и сучья такие корявые, что кажется, вас километр за километром провожает застывший в причудливых позах кордебалет. Новый поворот – и вдруг красные стволы пропали, стоят такие же кривые, но с серебристо-серой корой, отливающей металлом в солнечных лучах. И тоже без единого листочка.
За следующим поворотом деревья вовсе исчезли, пошли огромные кактусы высотой до шести-семи метров. Странный вид придавали им ветвистые стебли, будто на склоне горы выстроились полчища зеленых канделябров. Черными крестиками в голубом небе медленно кружили какие-то хищники, а дорогу то и дело галопом пересекали погоныши – небольшие птицы с хохолком, длинным хвостом и огромными плоскими лапами. На бегу они чуть не касаются лапами клюва, и вид у них такой целеустремленный, точно они вознамерились побить мировой рекорд на полторы тысячи метров.
Обилие птиц и богатейшая растительность вызывали во мне желание почаще останавливаться, но я знал, что это недопустимо: срок нашего пребывания в Мексике ограничивался суммой, которую нам неохотно разрешил вывезти Английский банк. Мы вели гонки со временем.



Дорога привела нас в городок Туле. К моему удивлению, Дикс затормозил у ограды маленького парка, посреди которого стояла маленькая церковь… Следом за нами остановился и «лендровер».
– Зачем мы остановились? – осведомился я.
– Чтобы посмотреть Дерево, – ответил Дикс с присущей ему мрачностью. – Пегги просила.
– Какое еще Дерево?
– Как, ты не знаешь? – горячо воскликнула Пегги. – В Мексике нет человека, который не приехал бы посмотреть это дерево.
Я поглядел на дорогу. Если не считать играющих в пыли трех большеглазых девчушек в рваных платьицах – ни души.
– Что-то непохоже, чтобы туристы валом сюда валили, – заметил я.
– Но ты непременно должен посмотреть на него, – настаивала Пегги. – Должен, понимаешь! Это одно из самых старых деревьев в мире.
– Ну, в таком случае, конечно, посмотрю. Выйдя из машины, я услышал диковинную музыку – попискивала флейта, бухал барабан. Мы вошли через ворота в парк и увидели нависшее над церквушкой, защищенное надежной оградой Дерево. У меня дух захватило. Мало того, что оно оказалось на редкость высоким (хотя, по чести говоря, я видывал деревья и повыше), еще больше поражал его исполинский объем. Могучий конус шуршащей листвы венчал ствол немыслимой толщины; корни-контрфорсы впивались в землю, будто когти какой-нибудь легендарной хищной птицы – вроде птицы Рух из сказки о Синбаде. Я не знал истории Дерева, не знал, сколько ему лет и, однако, при всем моем невежестве, тотчас понял, что это – всем деревьям дерево. Оно обладало ярко выраженной индивидуальностью. Оно потрясло всех нас – всех, кроме Дикса, который бывал здесь раньше. Но и он смотрел на Дерево с благоговением; Дикс вообще неравнодушен к деревьям.
– Говорят, – сообщила Пегги приглушенным голосом, словно мы лицезрели святыню, – что ему три тысячи лет. Оно славилось своими размерами уже тогда, когда сюда пришел Кортес, недаром местные жители водили Кортеса к нему.
Я поглядел на вздымающуюся к небу зеленую громадину. Выходит, за тысячу лет до нашей эры здесь уже стояло молодое деревце…
Кроме нас под Деревом находились только престарелый слепой индеец в выцветшем тряпье и мятой соломенной шляпе – он извлекал из флейты какую-то леденящую кровь, диковинную мелодию, я сказал бы, восточного типа – да босоногий мальчуган лет шести-семи, который выбивал замысловатую дробь на барабане. Мы для них словно не существовали.
– Интересно, чем это они заняты? – спросила Пегги.
Судя по тому, что музыканты нас не замечали, они играли вовсе не затем, чтобы выжать из чужеземцев несколько песо.
– Бьюсь об заклад, они играют для Дерева, – сказала Джеки.
– Гром и молния! – воскликнул я. – А что, вполне возможно. Ну-ка, Пегги, попробуй узнать.
– По правде говоря, мне не хочется им мешать. – На Пегги в такие минуты всегда находила робость.
Случай помог нам: старик опустил флейту, вытер губы и замер, обратив лицо к Дереву. Мальчуган тоже устроил передышку и переминался с ноги на ногу, потупившись.
– Ну… Ну скорей же, спроси, – поторопил я. Пегги несмело подошла к индейцу и заговорила с ним. Когда она вернулась, лицо ее сияло.
– Он в самом деле играет для Дерева! Для Дерева!
– Вот видишь, – торжествующе произнесла Джеки. – Я так и знала!
– Но почему он играет для Дерева?
– Я не стала об этом спрашивать, – ответила Пегги. – Мне показалось, что это… ну, невежливо.
– Во всяком случае, их стоит записать, – сказал я.
Пегги достала из машины звукозаписывающую аппаратуру и, когда слепец поднес к губам флейту, обратил к Дереву незрячие глаза и снова начал играть, записала мелодию.
Может быть, он надеется, что дерево вернет ему зрение? Или играет просто потому, что это всем деревьям дерево? Ни у кого из нас не поворачивался язык спросить его. Наконец мы вышли из парка, сели в машины и поехали дальше под жалобные звуки флейты и барабанную дробь, которыми слепой индеец и мальчуган приветствовали исполинское Дерево.

Как ни увлекательна была эта поездка, нам не удалось добраться до гватемальской границы и посмотреть рогатого гокко и квезала. Путешествие кончилось в деревне Сан-Кристобаль, дальше путь был закрыт: в Гватемале начались какие-то беспорядки, и границу то и дело пересекали вооруженные отряды. Скрепя сердце развернули мы машину и покатили обратно в Мехико.
Возвратившись в столицу, мы решили, что будет дешевле жить на частной квартире. С помощью одного из наших друзей удалось найти идеальный вариант в центре города, с тремя просторными спальнями, двумя ванными, огромной гостиной и кухней. После переселения каждый занялся своим делом: женскую половину нашего отряда больше всего занимали магазины и экскурсии по городу, а Дикс, Шеп и я отправились за кроликами.
Первую попытку я решил предпринять на самом Попокатепетле, и с утра пораньше, погрузив снаряжение в машину, мы взяли курс на исполинский вулкан. С набором высоты становилось заметно холоднее. Мы оглянулись назад. В обрамленной вулканами огромной чаше, озаренное бледным рассветом, переливалось пестрыми огнями лоскутное одеяло Мехико. В столь ранний час смога еще не было. Во второй половине дня с того же места города вовсе не увидишь.
У подножия Попокатепетля располагается несколько маленьких гостиниц. Мы остановили свой выбор па самой приличной с виду. Хозяином гостиницы был говорливый плутоватый мексиканец. Узнав, что он ярый охотник и держит охотничьих собак, мы спросили, что ему известно о вулканических кроликах. Он ответил, что кролики водятся вплоть до снеговой линии, и обещал связаться с одним из своих друзей, который, наверно, сможет нам помочь.
Друг – другом, а мы пока поехали дальше, в глубь Национального парка Попокатепетль, сколько позволяла дорога. Я решил, что стоит побеседовать с объездчиками, уж они-то нам точно скажут, где искать тепоринго. Дорога взбиралась зигзагами вверх по склону, и вскоре мы очутились в густом сосновом бору. Под соснами, словно большие кудлатые парики, топорщились золотистые кочки травы закатон.
В парке мы вышли из машин; здесь воздух был такой свежий, такой чистый, что с непривычки дух захватывало. Над нами возвышался исполинский снежный купол – вершина вулкана. Не сразу удалось найти лесника, зато, разыскав его, мы получили исчерпывающие сведения о вулканических кроликах. Ну как же, он их хорошо знает, сколько раз видел и в парке, и на других склонах. Недавно сам поймал двух тепоринго, добавил он не без гордости.
– Где они? – воскликнул я.
– Как где? Съел.
Речь шла о животном, которое – во всяком случае, на бумаге – стоит в ряду наиболее строго охраняемых в Мексике. И со мной говорил лесник Национального парка. Не подумайте, что так бывает только в Мексике, то же происходит всюду, где ограничиваются «бумажной» охраной животных.
Так или иначе, мы установили, что, несмотря на старания лесника, еще не все тепоринго истреблены. А вернувшись в гостиницу, узнали, что хозяин разыскал своего друга, и увидели верзилу с огромной головой, лицом страховидного майяского идола и маленькими бегающими глазками. Впрочем, для нас гораздо важнее было то, что он хорошо знал нравы и прихоти тепоринго. Мы услышали, что единственный способ поймать вулканического кролика – выкопать его из земли. Процедура трудоемкая, но вместе – он, Дикс, Шеп и я, да если привлечь еще двух человек – как-нибудь справимся.
Мы условились, что завтра утром снова поднимемся на склон Попокатепетля и приступим к охоте на кроликов.
Я прочел о вулканическом кролике и его образе жизни все, что сумел найти, – не так уж много, поскольку этого зверька, похоже, никто как следует не изучал, – и мы знали, что тепоринго водятся только в зоне травы закатон и по существу только ею и кормятся. Один источник сообщает, будто кролики едят произрастающую в горах дикую мяту, однако мы ни разу не видели там мяты и подавно не видели уписывающих ее кроликов.



Скоро мы убедились, что охотиться в траве закатон – дело не простое. Огромные золотисто-желтые кочки высотой почти в метр растут на мягкой черной вулканической почве, в которой тепоринго роют себе длинные извилистые норы. Под свисающими листьями кролики протаптывают сеть тропок, похожих на туннели; пасутся они, судя по всему, на самих кочках, поедая как молодую, так и жухлую траву. Мы видели много кочек, словно выкошенных посередине, лишь по краям оставался венчик нетронутых длинных стеблей.
Мы поднялись по склону на высоту около трех тысяч метров, ехали не спеша, внимательно глядя по сторонам – не покажется ли где тепоринго. Правда, глядели мы без особой надежды, ведь было очевидно, что гул мотора загонит всех кроликов в норы. Представьте себе, за очередным поворотом я, к величайшему своему удивлению, узрел сидящего на широкой кочке, словно на сторожевой вышке, тепоринго.
Взвизгнули тормоза, а миляга кролик знай себе сидит в траве, не обращая на людей никакого внимания. Нас разделяло от силы десять метров, тем не менее я вооружился биноклем и принялся жадно рассматривать зверька. Он был не больше домашнего кролика, известного под названием голландского карлика, иными словами – величиной с упитанную морскую свинку. Маленькие округлые ушки плотно прилегали к голове, сразу и не заметишь, а хвоста я и вовсе не разглядел. Окраска преимущественно коричневая, глаза обведены тонким белым колечком; на солнце шерсть отливала зеленью.
Как только я убедился, что это в самом деле животное, ради которого мы проделали столь долгое путешествие, а не какой-нибудь другой из мексиканских кроликов, мы вышли из машины. Тепоринго пискнул – словно кто-то потер воздушный шарик влажным пальцем, только еще пронзительнее, – подпрыгнул вверх, приземлился на той же кочке, оттолкнулся от нее как от трамплина и нырнул в гущу травы. Мы без промедления приступили к работе. Обнесли участок сетью, обошли все кочки, закупоривая выходы из норы тепоринго, затем принялись раскапывать ход, куда он, по нашим расчетам, юркнул. Непривычные к высоте, мы с Диксом и Шепом чуть что задыхались. Казалось бы, пустяк – растянуть сеть, а мы сопели, точно дряхлые клячи по пути на бойню. Естественно, мы быстро разуверились в своих способностях копать землю и бросили лопаты, предоставив трем охотникам трудиться одним. А они не возражали, знай себе помахивали лопатами, и высота им была нипочем. Вот уже набросали целую гору рыхлой, словно пудра, вулканической земли. Однако тепоринго не показывался; видимо, мы прозевали все же какой-то выход, и кролик улизнул.
Я страшно огорчился, видя, что поймать тепоринго таким образом будет вовсе не легко. Тем не менее мы продолжили поиски на склоне, доехали до другого участка, где водились кролики, и снова взялись за работу. Выбрали такую нору, перед которой лежал свежий помет: все-таки больше надежд на то, что подземная обитель не пуста. Затем повторился трудоемкий процесс закупорки всех ходов, какие удалось обнаружить поблизости. И опять – за лопаты.
Пять раз проделали мы эту процедуру, и пять раз впустую. Наконец на шестой раз нам посчастливилось. Один из охотников вдруг издал какой-то нечленораздельный звук, упал на колени, выбросил вперед руки и вытащил из черной ямы молодого, ясноглазого, в высшей степени живого вулканического кролика. Зверек попытался вырваться, потом успокоился и замер в руках у охотника. Уж не шок ли это?… Мы быстро определили пол – оказалась самка – и бережно поместили пленницу в одну из припасенных нами клеток.
Кролики и зайцы в неволе легко впадают в панику; вообразив, что перед ними враг, они способны с такой силой броситься на деревянную стенку или решетку, что разбиваются насмерть. И я опасался, как бы наш первый тепоринго не отколол такую штуку. Даже приготовил пальто, чтобы накрыть клетку. Однако пленница, очутившись в клетке, ничуть не волновалась и безмятежно созерцала нас. Немного выждав, я осторожно протянул вперед руку и тихо поскреб пальцем проволочную сетку. Как же я был поражен, когда крольчиха, слегка подпрыгнув, затем подошла к сетке и понюхала мой палец! Она вела себя так спокойно, будто мы поймали домашнее животное, а не дикого зверька.
Вечерело, заходящее солнце окрасило могучую снежную шапку Попокатепетля в нежный розовый свет. Налюбовавшись трофеем, я решил, что лучше отвезти крольчиху в Мехико и посмотреть, как она освоится, прежде чем продолжать отлов. Так мы и поступили.
На обратном пути я поразмыслил над тем, как быть дальше. Если продолжать охоту на такой высоте, от нашей тройки будет мало проку из-за разреженного воздуха. Но ведь тепоринго встречаются и ниже. Пожалуй, самое разумное – прибегнуть к методу, который я успешно применял в других частях света: обратиться к местным жителям. Заедем в несколько деревень у подножия Попокатепетля и предложим приличную цену за каждого здорового кролика. Однако прежде всего надо убедиться, что пойманный нами тепоринго сумеет приспособиться к неволе. Горький опыт научил меня: одно дело – поймать животное, совсем другое – сохранить его.
Возвратившись в городскую квартиру, мы благоговейно поместили клетку с крольчихой на полу посреди гостиной, подстелив большой газетный лист, после чего помчались на рынок и накупили кучу всяких плодов, овощей и зелени. Вернулись с рынка – крольчиха так же спокойна, как в первые минуты после поимки. Мы приготовили ей еду, причем тщательно подсчитывали: столько-то веточек того-то, столько-то листьев того-то, столько-то кусочков яблока и так далее. Строгий учет был нужен, чтобы точно знать, сколько и чего она съест (если съест), чему отдаст предпочтение. Положили корм в клетку, накрыли ее, чтобы зверьку было спокойнее, и вышли.
Отмечая наш первый успех, мы славно пообедали. Вернулись через три часа; я осторожно снял с клетки покрывало и поглядел: съела хоть что-нибудь? Поглядел просто так, ни на что не рассчитывая, – ведь обычно дикому животному после поимки нужно какое-то время, чтобы освоиться, да к тому же корм был совсем необычный для крольчихи. Я не поверил своим глазам, обнаружив, что почти все съедено, кроме одной травы, которая ей, очевидно, не понравилась. Даже яблоко съела, хотя я думал, что она к нему не притронется. Приятно, что и говорить, однако я знал, что нужно выждать еще несколько дней, проверить – не повредит ли новая пища нашему тепоринго, не вызовет ли энтерита или еще какой-нибудь гибельной хвори.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18