Сразу же подавайте на стол. Это блюдо произведет отменное впечатление на ваших гостей, и вам обеспечена слава лучшего в сезоне устроителя панголиновых вечеринок».
Да, интересно было бы составить кулинарную книгу для звероловов, этакий «Гастрономический Лярусс» с рекомендациями, как лучше всего приготовить личинок, червей и тому подобное.
Мы уже засняли большинство животных из нашей коллекции и накопили гору готовых роликов, а красно-черных и черно-белых колобусов, или гверец, ради которых мы ехали в Сьерра-Леоне, все не было. Охотники несли нам всяких обезьян, только не гверец, и в конце концов я начал отчаиваться.
– Это пустой номер, – сказал я Крису. – Придется организовать облаву на обезьян, может быть, так что-нибудь получится.
– Облаву на обезьян? – удивился Крис.
– Ну да. На плантациях какао устраивают облавы – загоняют всех обезьян на какой-то участок и убивают. Ведь они сущее разорение для плантации. Насколько я помню, власти платят вознаграждение, по шиллингу с головы. Сегодня же попрошу Долговязого Джона съездить в Кенему и выяснить, где нам лучше всего попытать счастья. И будет интереснейший киносюжет.
Итак, Долговязый Джон отправился в Кенему, а вернувшись оттуда, сообщил, что ему назвали три-четыре деревни, где регулярно устраивают облавы на обезьян, но, чтобы уговорить местных жителей выйти на внеочередную облаву, надо заручиться помощью властей. Мы решили завтра же этим заняться.
На другое утро я, как обычно, встал на рассвете и вышел на веранду, ожидая, когда Саду принесет чай. Долговязый Джон с великим трудом отрывался от постели и приходил только к самому чаю.
Я стоял и смотрел на оплетенный туманом лес; вдруг из долинки перед домом ко мне донеслись какие-то звуки. Очень приятные звуки, словно шорох волн на каменистом берегу. Так шуршат листья, когда обезьяны прыгают по деревьям, но я не мог сразу разглядеть, какие это обезьяны. Они направлялись к могучему дереву на склоне, метрах в двухстах от веранды. Красивое дерево: зеленовато-серый ствол, сочная зелень листвы, россыпь ярко-алых стручков длиной около пятнадцати сантиметров.
Опять треск и шорох… На секунду воцарилась тишина, и вдруг все дерево словно расцвело, причем каждый цветок был обезьяной. У меня захватило дух: я узнал красно-черных гверец. Густая каштаново-красная и угольно-черная шерсть переливалась в лучах утреннего солнца, будто лаковая. Упоительное зрелище!
Я насчитал около полутора десятков гверец да еще двух-трех детенышей. Забавно было глядеть, как малыши, перебираясь с места на место, хватаются без разбора то за ветви, то за хвосты родителей. Меня удивило, что гверецы пренебрегают стручками, зато жадно едят молодые листья и побеги. Любуясь этими на редкость красивыми обезьянами, я сказал себе, что непременно надо раздобыть несколько экземпляров для нашей коллекции. Гверецы продолжали мирно завтракать, обмениваясь тихими возгласами; вдруг на веранде появился Саду с гремящим подносом, и, когда я снова поглядел на дерево, обезьяны уже исчезли. Приступая к чаепитию, я вспомнил одну не очень умную женщину, которая на приеме в Фритауне сказала мне: «Не понимаю, мистер Даррелл, и что это вас тянет куда-то в глушь! Там же нет ничего интересного». Вот бы показать ей этих гверец!
Попозже мы отправились на переговоры к местным властям, оставив Долговязого Джона присматривать за животными. Глава районной администрации совещался с деревенскими старостами, и нам пришлось ждать конца совещания, прежде чем он нас принял. Это был очень симпатичный молодой еще человек в простом белом одеянии и пестрой ермолке; большинство старост щеголяли в роскошных красочных мантиях. Через переводчика я объяснил, для чего мы приехали в Сьерра-Леоне, и подчеркнул, что нам особенно важно снять и поймать живьем гверец обоих видов. Слово «живьем» пришлось повторить несколько раз, потому что они привыкли расправляться с обезьянами и никак не Могли взять в толк, что нам нужны живые и невредимые гверецы. В конце концов до них дошел смысл моей просьбы; оставалось только надеяться, что они пошлют в деревни гонцов с четкими инструкциями.
Беседа с этими людьми доставила мне истинное удовольствие. Я любовался их красивыми выразительными лицами. Большие черные глаза смотрели строго и оценивающе, как у какого-нибудь уличного торговца с лондонской Петтикоут-Лейн, но малейшей шутки было достаточно, чтобы в них заплясали веселые чертики, обличая столь редкую у европейцев живость чувств.
По словам районного начальника, если бы речь шла только о съемках, лучше всего подошла бы плантация какао неподалеку от деревни, там всяких обезьян хватает. А вот для облавы место неподходящее, придется ехать в другую деревню, подальше. Что ж, посмотрим на ближнюю плантацию, раз уж мы здесь.
По пути туда я размышлял о том, как в Сьерра-Леоне обходятся с обезьянами. Ежегодно во время облав убивают от двух до трех тысяч. Дело в том, что обезьянам, на их беду, не втолковали, какую важную роль в экономике страны играет какао, поэтому они вторгаются на плантации и причиняют немалый ущерб. Приходится ограничивать их численность, но при этом, к сожалению, не делают различия между видами. В Сьерра-Леоне участникам обезьяньих облав платят вознаграждение с головы, и они убивают всех обезьян без разбора. В том числе и оба интересовавших нас вида гверец, хотя теоретически они охраняются законом. Вот вам типичный пример того, как одного казнят за грехи другого – ведь гверецы не причиняют никакого вреда плантациям какао.
Сколько раз наблюдал я такие картины, и всегда досадно становится: государства готовы выложить миллионы на воздушные замки, а на охрану животных и гроша жалко. И получается, например, что ежегодно убивают три тысячи обезьян, половина которых вовсе и не посягала на урожай какао. Больше того, гверецы могли бы стать неплохим аттракционом для туристов.
Как только мы приехали на плантацию, я понял, почему нужны облавы. Куда ни взглянешь, на молодых деревцах какао кормятся целые отряды обезьян. Но, как я и предполагал, среди них не было ни одной гверецы; преобладали мартышки диана и зеленая. Глядя на правильные шеренги молодых деревьев в питомнике, нетрудно было представить себе, что буйная обезьянья ватага способна за десять минут очистить двух-трехлетнее деревце от листьев.
Крис со своими товарищами установил аппаратуру и принялся снимать мартышек, а я пошел на край плантации и скоро очутился в лесу. Четкого рубежа нет, но когда вам перестают встречаться деревья какао, только лесные породы стоят кругом да могучими окаменевшими фонтанами рвутся ввысь шелестящие прутья бамбука, вы понимаете, что плантация кончилась. Необычно было пробираться сквозь заросли бамбука, где мощные стебли, иные толщиной с бедро человека, певуче поскрипывали от малейшего ветра. Наверное, такую же музыку слышали некогда моряки, идя на всех парусах мимо мыса Горн.
Я искал гверец, но ведь в тропиках на каждом шагу видишь столько интересного, что поневоле отвлекаешься. То совсем незнакомый цветок, то ярко окрашенный гриб или лишайник, то не менее живописная древесная лягушка или кузнечик. Тропики можно сравнить с каким-нибудь роскошным творением Голливуда – сразу чувствуешь, насколько ты, в сущности, мал и ничтожен пред ликом сложного и прекрасного мира, в котором обитаешь.
Я тихо шел через лес, поминутно останавливаясь, чтобы получше рассмотреть какую-нибудь диковинку. И вдруг, на радость мне, явилось то, что я искал! Что-то прошуршало на деревьях впереди меня, я осторожно направился туда и прямо перед собой увидел стаю черно-белых гверец. Стая была небольшая, шесть особей, и одна самка держала на руках двойню – случай довольно редкий. Обезьяны спокойно уписывали листья метрах в пятнадцати над моей головой, не проявляя ни малейшей робости, хотя они, конечно же, заметили меня. Разглядывая их в бинокль, я заключил, что они далеко не такие живописные, как красно-черные гверецы, но в них была своя прелесть. Черная-пречерная шерсть – и белоснежные хвосты; вокруг мордочки словно рамка из белой шерсти; и держатся с таким достоинством, будто члены какого-то неведомого религиозного ордена. Насытившись, гверецы двинулись дальше.
Уж как поразили меня своим проворством красно-черные гверецы, а черно-белые могли дать им сто очков вперед. Не задумываясь, они бросались вниз с макушки пятидесятиметрового дерева и «приземлялись» на ветвях внизу с такой точностью, таким изяществом, что Тарзан лопнул бы от зависти.
А вернувшись на плантацию, я увидел еще одно редкое зрелище – ликующего Криса. Его группе удалось снять отличные кадры кормящихся мартышек. Можно было укладывать свое имущество и возвращаться в селение.
Был базарный день, и, так как я обожаю африканские базары, мы задержались в деревне. Все хлопочут, все возбуждены, огромные глазища горят, зубы сверкают… Яркие краски воскресных нарядов, многоцветные горы плодов и овощей, кипы пестрых тканей – точно идешь сквозь радугу! И чего только нет на прилавках – от нанизанных на бамбуковые лучины высушенных лягушек до сандалий из старых покрышек.
Неожиданно ко мне подошел стройный молодец в видавшем виды тропическом шлеме, белой майке и шортах защитного цвета. Учтиво приподняв шлем, он осведомился:
– Простите, сэр, вы – мистер Даррелл?
У него был такой писклявый голос, что в первую минуту я принял его за женщину.
– Да, я мистер Даррелл.
– Меня прислал начальник, сэр. Мое имя Мохаммед, и начальник сказал мне, что вы хотите поймать живых обезьян. Так вот, сэр, я могу устроить это для вас.
– Большое спасибо, – неуверенно произнес я. Он отнюдь не производил впечатления человека, способного организовать облаву на обезьян. А впрочем, начальнику лучше знать…
– Когда вы хотели бы устроить облаву, мистер Даррелл?
– Как можно скорее. Мне нужны не какие-нибудь обезьяны, а гверецы – черно-белые и красно-черные. Знаете таких?
– Да, сэр, знаю, – ответил он. – У нас их тут много, очень много.
– А как происходят эти облавы? – полюбопытствовал я.
– Сейчас объясню, сэр. Сперва мы отыскиваем обезьян, рано-рано утром, потом гоним их, гоним, кричим и гоним, все время кричим и гоним, пока не загоним в нужное место. Потом срубаем все деревья вокруг. А потом под тем деревом, на котором сидят все обезьяны, складываем груду.
– Груду? Какую груду?
– Мы собираем в кучу весь хворост, который лежит на земле, складываем огромную кучу под деревом, а обезьяны спускаются по дереву и попадают в эту кучу, и мы их ловим.
Объяснение Мохаммеда показалось мне в высшей мере неправдоподобным, но по его лицу было видно, что он говорит вполне серьезно.
– И когда же можно устроить облаву? – спросил я.
– Могу устроить послезавтра.
– Отлично. Нам надо быть там с самого начала, чтобы все снять. Понимаете? Так что без нас не начинайте!
– Нет-нет, сэр.
– Мы приедем часов около девяти.
– О-о-о-о… это слишком поздно, сэр.
– Да, но раньше снимать нельзя, слишком темно, – объяснил я.
– А… а если мы сперва подгоним обезьян поближе к подходящему дереву, можете вы снимать потом? – допытывался он.
– Можем… если будет достаточно светло. Если начнем часов около девяти или половины десятого. В это время будет уже достаточно светло для съемок.
Мохаммед немного поразмыслил.
– Ладно, сэр, – заключил он. – Приезжайте в деревню к девяти часам, и обезьяны будут ждать вас.
– Хорошо. Большое спасибо.
– Не за что, сэр.
Он надел свой тропический шлем и важно зашагал прочь по людной базарной площади.
В назначенный день мы поднялись чуть свет, тщательно проверили всю съемочную и звукозаписывающую аппаратуру и взяли курс на деревню, где была назначена облава на обезьян.
Нас встретили и повели по узкой тропке через банановую плантацию в лес. Вскоре послышался страшный гвалт, с каждым нашим шагом он становился все громче, и вот мы уже там, куда загнали обезьян. Что это было! Дикая суматоха, шум и гам, человек триста ретиво рубили подлесок, а между ними важно расхаживал Мохаммед, выкрикивая тонким голосом команды, которые явно никто не слушал.
Ловцам удалось загнать на огромное дерево две стаи гверец; теперь они торопились отрезать обезьянам пути к отступлению, и те все больше нервничали, видя, как падают деревца кругом. Одна-две гверецы все-таки сумели уйти, прыгнув с пятидесятиметровой высоты на ближайшую пальму. Африканцы проводили их дружным гиканьем и удвоили свои усилия.
Мне всегда больно смотреть, когда рубят деревья, а тут их валили нещадно. Правда, мне сказали, что этот участок предназначен под плантацию какао, рано или поздно его все равно расчистят. Наконец с треском рухнуло последнее высокое дерево, которым гверецы могли воспользоваться для бегства, осталось несколько пальм, а их достаточно было лишить зеленого убора. Ложась на землю, срубленные листья хрустко шелестели… Удивительный это был звук, словно приседали дамы в накрахмаленных кринолинах.
Усилиями моих доблестных охотников была расчищена изрядная площадь вокруг заветного дерева, и я с интересом ждал, что последует дальше. А последовало нечто вроде перерыва на чай в африканском духе. Несколько человек разрубили на куски особую лиану – она внутри полая и содержит много влаги, – и потные, разгоряченные участники облавы утоляли жажду из этого живого родника, возбужденно обсуждая следующий этап операции. Предстояло, как сообщил мне Мохаммед писклявым голосом, «соорудить кучу». Снова заработали пилы и топоры, и под деревом вырос конус из ветвей и пальмовых листьев. Его окружили сетями, затем охотники дружно принялись заготавливать длинные рогатины. Когда обезьяна, соскочив на груду ветвей, попадает в сеть, ее прижимают рогатинами к земле, после чего жертву можно схватить за шиворот и хвост.
Я внимательно наблюдал за макушкой дерева, где собрались обезьяны. Густая листва не позволяла определить, сколько их там, но я рассмотрел оба интересующих меня вида гверец. Наконец Мохаммед доложил, что все готово, и я – не столько потому, что он меня убедил, сколько из отзывчивости – распорядился поднести клетки поближе. Я сильно сомневался, что с такими способами лова что-нибудь получится, но все-таки лучше быть начеку – вдруг каким-то чудом удастся добыть гверецу-другую.
Двое африканцев извлекли откуда-то огромную древнюю пилу, у которой почти не осталось зубьев, перелезли через сети, вскарабкались на конус из ветвей и принялись пилить ствол.
– Что это они затеяли? – спросил я Мохаммеда.
– Если обезьяна подумает, что мы хотим спилить дерево, сэр, она спустится на кучу, и тут мы ее изловим, – объяснил он, вытирая потный лоб.
Я навел на макушку дерева бинокль. Не видно, чтобы пила произвела на обезьян какое-то впечатление… А ствол огромный, таким инструментом и через полгода его не перепилить. Полчаса спустя, убедившись, что парни трудятся впустую, я подозвал Мохаммеда.
Он подбежал ко мне и лихо козырнул:
– Слушаю, сэр!
– Вот что, Мохаммед, так у нас вряд ли что-нибудь получится. Это дерево можно еще сто лет пилить, а обезьянам хоть бы что. Почему бы не испробовать другой способ?
– Слушаюсь, сэр. Какой?
– Если расчистить клочок под самым деревом, чтобы не загорелась вся груда, развести на нем небольшой костер и подбрасывать зеленые листья, много-много зеленых листьев, от них наверх пойдет дым, и тогда, может быть, обезьяны спустятся вниз.
– Хорошо, сэр. Мы попробуем.
Зазвучали команды, отдаваемые пронзительным, как у чайки, голосом, и вот уже клочок земли расчищен, костер разведен. Медленно потянулся вверх дым, обвиваясь вокруг могучего ствола. Я перевел взгляд на обезьян – как они? Почуяв запах дыма, гверецы засуетились, правда без особой тревоги. Но по мере того как на костер ложились новые охапки зеленых листьев и дым становился все гуще, они стали метаться взад-вперед среди ветвей.
Три сотни африканцев, которые только что с диким гомоном сокрушали подлесок, теперь окружили сеть безмолвным кольцом, держа наготове рогатины. Не успел я попросить Мохаммеда, чтобы он передал загонщикам предупреждение: не набрасываться всем сразу на первую же обезьяну (если вообще хоть одна спустится с дерева), а стеречь всю сеть, как прямо с макушки на груду ветвей ловко прыгнула черно-белая гвереца и, к моему изумлению, исчезла среди листьев. Клич, вырвавшийся из груди загонщиков, напоминал восторженный вопль болельщиков после забитого гола. Затем последовала долгая пауза… Вдруг обезьяна появилась снова и бросилась прямо в сеть. Как я и ожидал, большинство загонщиков сорвались с места, выставив рогатины вперед.
– Вели им вернуться в строй… вернуться в строй! – крикнул я Мохаммеду.
Звонкие команды Мохаммеда восстановили порядок. Чтобы управиться с гверецей, достаточно было двух человек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
Да, интересно было бы составить кулинарную книгу для звероловов, этакий «Гастрономический Лярусс» с рекомендациями, как лучше всего приготовить личинок, червей и тому подобное.
Мы уже засняли большинство животных из нашей коллекции и накопили гору готовых роликов, а красно-черных и черно-белых колобусов, или гверец, ради которых мы ехали в Сьерра-Леоне, все не было. Охотники несли нам всяких обезьян, только не гверец, и в конце концов я начал отчаиваться.
– Это пустой номер, – сказал я Крису. – Придется организовать облаву на обезьян, может быть, так что-нибудь получится.
– Облаву на обезьян? – удивился Крис.
– Ну да. На плантациях какао устраивают облавы – загоняют всех обезьян на какой-то участок и убивают. Ведь они сущее разорение для плантации. Насколько я помню, власти платят вознаграждение, по шиллингу с головы. Сегодня же попрошу Долговязого Джона съездить в Кенему и выяснить, где нам лучше всего попытать счастья. И будет интереснейший киносюжет.
Итак, Долговязый Джон отправился в Кенему, а вернувшись оттуда, сообщил, что ему назвали три-четыре деревни, где регулярно устраивают облавы на обезьян, но, чтобы уговорить местных жителей выйти на внеочередную облаву, надо заручиться помощью властей. Мы решили завтра же этим заняться.
На другое утро я, как обычно, встал на рассвете и вышел на веранду, ожидая, когда Саду принесет чай. Долговязый Джон с великим трудом отрывался от постели и приходил только к самому чаю.
Я стоял и смотрел на оплетенный туманом лес; вдруг из долинки перед домом ко мне донеслись какие-то звуки. Очень приятные звуки, словно шорох волн на каменистом берегу. Так шуршат листья, когда обезьяны прыгают по деревьям, но я не мог сразу разглядеть, какие это обезьяны. Они направлялись к могучему дереву на склоне, метрах в двухстах от веранды. Красивое дерево: зеленовато-серый ствол, сочная зелень листвы, россыпь ярко-алых стручков длиной около пятнадцати сантиметров.
Опять треск и шорох… На секунду воцарилась тишина, и вдруг все дерево словно расцвело, причем каждый цветок был обезьяной. У меня захватило дух: я узнал красно-черных гверец. Густая каштаново-красная и угольно-черная шерсть переливалась в лучах утреннего солнца, будто лаковая. Упоительное зрелище!
Я насчитал около полутора десятков гверец да еще двух-трех детенышей. Забавно было глядеть, как малыши, перебираясь с места на место, хватаются без разбора то за ветви, то за хвосты родителей. Меня удивило, что гверецы пренебрегают стручками, зато жадно едят молодые листья и побеги. Любуясь этими на редкость красивыми обезьянами, я сказал себе, что непременно надо раздобыть несколько экземпляров для нашей коллекции. Гверецы продолжали мирно завтракать, обмениваясь тихими возгласами; вдруг на веранде появился Саду с гремящим подносом, и, когда я снова поглядел на дерево, обезьяны уже исчезли. Приступая к чаепитию, я вспомнил одну не очень умную женщину, которая на приеме в Фритауне сказала мне: «Не понимаю, мистер Даррелл, и что это вас тянет куда-то в глушь! Там же нет ничего интересного». Вот бы показать ей этих гверец!
Попозже мы отправились на переговоры к местным властям, оставив Долговязого Джона присматривать за животными. Глава районной администрации совещался с деревенскими старостами, и нам пришлось ждать конца совещания, прежде чем он нас принял. Это был очень симпатичный молодой еще человек в простом белом одеянии и пестрой ермолке; большинство старост щеголяли в роскошных красочных мантиях. Через переводчика я объяснил, для чего мы приехали в Сьерра-Леоне, и подчеркнул, что нам особенно важно снять и поймать живьем гверец обоих видов. Слово «живьем» пришлось повторить несколько раз, потому что они привыкли расправляться с обезьянами и никак не Могли взять в толк, что нам нужны живые и невредимые гверецы. В конце концов до них дошел смысл моей просьбы; оставалось только надеяться, что они пошлют в деревни гонцов с четкими инструкциями.
Беседа с этими людьми доставила мне истинное удовольствие. Я любовался их красивыми выразительными лицами. Большие черные глаза смотрели строго и оценивающе, как у какого-нибудь уличного торговца с лондонской Петтикоут-Лейн, но малейшей шутки было достаточно, чтобы в них заплясали веселые чертики, обличая столь редкую у европейцев живость чувств.
По словам районного начальника, если бы речь шла только о съемках, лучше всего подошла бы плантация какао неподалеку от деревни, там всяких обезьян хватает. А вот для облавы место неподходящее, придется ехать в другую деревню, подальше. Что ж, посмотрим на ближнюю плантацию, раз уж мы здесь.
По пути туда я размышлял о том, как в Сьерра-Леоне обходятся с обезьянами. Ежегодно во время облав убивают от двух до трех тысяч. Дело в том, что обезьянам, на их беду, не втолковали, какую важную роль в экономике страны играет какао, поэтому они вторгаются на плантации и причиняют немалый ущерб. Приходится ограничивать их численность, но при этом, к сожалению, не делают различия между видами. В Сьерра-Леоне участникам обезьяньих облав платят вознаграждение с головы, и они убивают всех обезьян без разбора. В том числе и оба интересовавших нас вида гверец, хотя теоретически они охраняются законом. Вот вам типичный пример того, как одного казнят за грехи другого – ведь гверецы не причиняют никакого вреда плантациям какао.
Сколько раз наблюдал я такие картины, и всегда досадно становится: государства готовы выложить миллионы на воздушные замки, а на охрану животных и гроша жалко. И получается, например, что ежегодно убивают три тысячи обезьян, половина которых вовсе и не посягала на урожай какао. Больше того, гверецы могли бы стать неплохим аттракционом для туристов.
Как только мы приехали на плантацию, я понял, почему нужны облавы. Куда ни взглянешь, на молодых деревцах какао кормятся целые отряды обезьян. Но, как я и предполагал, среди них не было ни одной гверецы; преобладали мартышки диана и зеленая. Глядя на правильные шеренги молодых деревьев в питомнике, нетрудно было представить себе, что буйная обезьянья ватага способна за десять минут очистить двух-трехлетнее деревце от листьев.
Крис со своими товарищами установил аппаратуру и принялся снимать мартышек, а я пошел на край плантации и скоро очутился в лесу. Четкого рубежа нет, но когда вам перестают встречаться деревья какао, только лесные породы стоят кругом да могучими окаменевшими фонтанами рвутся ввысь шелестящие прутья бамбука, вы понимаете, что плантация кончилась. Необычно было пробираться сквозь заросли бамбука, где мощные стебли, иные толщиной с бедро человека, певуче поскрипывали от малейшего ветра. Наверное, такую же музыку слышали некогда моряки, идя на всех парусах мимо мыса Горн.
Я искал гверец, но ведь в тропиках на каждом шагу видишь столько интересного, что поневоле отвлекаешься. То совсем незнакомый цветок, то ярко окрашенный гриб или лишайник, то не менее живописная древесная лягушка или кузнечик. Тропики можно сравнить с каким-нибудь роскошным творением Голливуда – сразу чувствуешь, насколько ты, в сущности, мал и ничтожен пред ликом сложного и прекрасного мира, в котором обитаешь.
Я тихо шел через лес, поминутно останавливаясь, чтобы получше рассмотреть какую-нибудь диковинку. И вдруг, на радость мне, явилось то, что я искал! Что-то прошуршало на деревьях впереди меня, я осторожно направился туда и прямо перед собой увидел стаю черно-белых гверец. Стая была небольшая, шесть особей, и одна самка держала на руках двойню – случай довольно редкий. Обезьяны спокойно уписывали листья метрах в пятнадцати над моей головой, не проявляя ни малейшей робости, хотя они, конечно же, заметили меня. Разглядывая их в бинокль, я заключил, что они далеко не такие живописные, как красно-черные гверецы, но в них была своя прелесть. Черная-пречерная шерсть – и белоснежные хвосты; вокруг мордочки словно рамка из белой шерсти; и держатся с таким достоинством, будто члены какого-то неведомого религиозного ордена. Насытившись, гверецы двинулись дальше.
Уж как поразили меня своим проворством красно-черные гверецы, а черно-белые могли дать им сто очков вперед. Не задумываясь, они бросались вниз с макушки пятидесятиметрового дерева и «приземлялись» на ветвях внизу с такой точностью, таким изяществом, что Тарзан лопнул бы от зависти.
А вернувшись на плантацию, я увидел еще одно редкое зрелище – ликующего Криса. Его группе удалось снять отличные кадры кормящихся мартышек. Можно было укладывать свое имущество и возвращаться в селение.
Был базарный день, и, так как я обожаю африканские базары, мы задержались в деревне. Все хлопочут, все возбуждены, огромные глазища горят, зубы сверкают… Яркие краски воскресных нарядов, многоцветные горы плодов и овощей, кипы пестрых тканей – точно идешь сквозь радугу! И чего только нет на прилавках – от нанизанных на бамбуковые лучины высушенных лягушек до сандалий из старых покрышек.
Неожиданно ко мне подошел стройный молодец в видавшем виды тропическом шлеме, белой майке и шортах защитного цвета. Учтиво приподняв шлем, он осведомился:
– Простите, сэр, вы – мистер Даррелл?
У него был такой писклявый голос, что в первую минуту я принял его за женщину.
– Да, я мистер Даррелл.
– Меня прислал начальник, сэр. Мое имя Мохаммед, и начальник сказал мне, что вы хотите поймать живых обезьян. Так вот, сэр, я могу устроить это для вас.
– Большое спасибо, – неуверенно произнес я. Он отнюдь не производил впечатления человека, способного организовать облаву на обезьян. А впрочем, начальнику лучше знать…
– Когда вы хотели бы устроить облаву, мистер Даррелл?
– Как можно скорее. Мне нужны не какие-нибудь обезьяны, а гверецы – черно-белые и красно-черные. Знаете таких?
– Да, сэр, знаю, – ответил он. – У нас их тут много, очень много.
– А как происходят эти облавы? – полюбопытствовал я.
– Сейчас объясню, сэр. Сперва мы отыскиваем обезьян, рано-рано утром, потом гоним их, гоним, кричим и гоним, все время кричим и гоним, пока не загоним в нужное место. Потом срубаем все деревья вокруг. А потом под тем деревом, на котором сидят все обезьяны, складываем груду.
– Груду? Какую груду?
– Мы собираем в кучу весь хворост, который лежит на земле, складываем огромную кучу под деревом, а обезьяны спускаются по дереву и попадают в эту кучу, и мы их ловим.
Объяснение Мохаммеда показалось мне в высшей мере неправдоподобным, но по его лицу было видно, что он говорит вполне серьезно.
– И когда же можно устроить облаву? – спросил я.
– Могу устроить послезавтра.
– Отлично. Нам надо быть там с самого начала, чтобы все снять. Понимаете? Так что без нас не начинайте!
– Нет-нет, сэр.
– Мы приедем часов около девяти.
– О-о-о-о… это слишком поздно, сэр.
– Да, но раньше снимать нельзя, слишком темно, – объяснил я.
– А… а если мы сперва подгоним обезьян поближе к подходящему дереву, можете вы снимать потом? – допытывался он.
– Можем… если будет достаточно светло. Если начнем часов около девяти или половины десятого. В это время будет уже достаточно светло для съемок.
Мохаммед немного поразмыслил.
– Ладно, сэр, – заключил он. – Приезжайте в деревню к девяти часам, и обезьяны будут ждать вас.
– Хорошо. Большое спасибо.
– Не за что, сэр.
Он надел свой тропический шлем и важно зашагал прочь по людной базарной площади.
В назначенный день мы поднялись чуть свет, тщательно проверили всю съемочную и звукозаписывающую аппаратуру и взяли курс на деревню, где была назначена облава на обезьян.
Нас встретили и повели по узкой тропке через банановую плантацию в лес. Вскоре послышался страшный гвалт, с каждым нашим шагом он становился все громче, и вот мы уже там, куда загнали обезьян. Что это было! Дикая суматоха, шум и гам, человек триста ретиво рубили подлесок, а между ними важно расхаживал Мохаммед, выкрикивая тонким голосом команды, которые явно никто не слушал.
Ловцам удалось загнать на огромное дерево две стаи гверец; теперь они торопились отрезать обезьянам пути к отступлению, и те все больше нервничали, видя, как падают деревца кругом. Одна-две гверецы все-таки сумели уйти, прыгнув с пятидесятиметровой высоты на ближайшую пальму. Африканцы проводили их дружным гиканьем и удвоили свои усилия.
Мне всегда больно смотреть, когда рубят деревья, а тут их валили нещадно. Правда, мне сказали, что этот участок предназначен под плантацию какао, рано или поздно его все равно расчистят. Наконец с треском рухнуло последнее высокое дерево, которым гверецы могли воспользоваться для бегства, осталось несколько пальм, а их достаточно было лишить зеленого убора. Ложась на землю, срубленные листья хрустко шелестели… Удивительный это был звук, словно приседали дамы в накрахмаленных кринолинах.
Усилиями моих доблестных охотников была расчищена изрядная площадь вокруг заветного дерева, и я с интересом ждал, что последует дальше. А последовало нечто вроде перерыва на чай в африканском духе. Несколько человек разрубили на куски особую лиану – она внутри полая и содержит много влаги, – и потные, разгоряченные участники облавы утоляли жажду из этого живого родника, возбужденно обсуждая следующий этап операции. Предстояло, как сообщил мне Мохаммед писклявым голосом, «соорудить кучу». Снова заработали пилы и топоры, и под деревом вырос конус из ветвей и пальмовых листьев. Его окружили сетями, затем охотники дружно принялись заготавливать длинные рогатины. Когда обезьяна, соскочив на груду ветвей, попадает в сеть, ее прижимают рогатинами к земле, после чего жертву можно схватить за шиворот и хвост.
Я внимательно наблюдал за макушкой дерева, где собрались обезьяны. Густая листва не позволяла определить, сколько их там, но я рассмотрел оба интересующих меня вида гверец. Наконец Мохаммед доложил, что все готово, и я – не столько потому, что он меня убедил, сколько из отзывчивости – распорядился поднести клетки поближе. Я сильно сомневался, что с такими способами лова что-нибудь получится, но все-таки лучше быть начеку – вдруг каким-то чудом удастся добыть гверецу-другую.
Двое африканцев извлекли откуда-то огромную древнюю пилу, у которой почти не осталось зубьев, перелезли через сети, вскарабкались на конус из ветвей и принялись пилить ствол.
– Что это они затеяли? – спросил я Мохаммеда.
– Если обезьяна подумает, что мы хотим спилить дерево, сэр, она спустится на кучу, и тут мы ее изловим, – объяснил он, вытирая потный лоб.
Я навел на макушку дерева бинокль. Не видно, чтобы пила произвела на обезьян какое-то впечатление… А ствол огромный, таким инструментом и через полгода его не перепилить. Полчаса спустя, убедившись, что парни трудятся впустую, я подозвал Мохаммеда.
Он подбежал ко мне и лихо козырнул:
– Слушаю, сэр!
– Вот что, Мохаммед, так у нас вряд ли что-нибудь получится. Это дерево можно еще сто лет пилить, а обезьянам хоть бы что. Почему бы не испробовать другой способ?
– Слушаюсь, сэр. Какой?
– Если расчистить клочок под самым деревом, чтобы не загорелась вся груда, развести на нем небольшой костер и подбрасывать зеленые листья, много-много зеленых листьев, от них наверх пойдет дым, и тогда, может быть, обезьяны спустятся вниз.
– Хорошо, сэр. Мы попробуем.
Зазвучали команды, отдаваемые пронзительным, как у чайки, голосом, и вот уже клочок земли расчищен, костер разведен. Медленно потянулся вверх дым, обвиваясь вокруг могучего ствола. Я перевел взгляд на обезьян – как они? Почуяв запах дыма, гверецы засуетились, правда без особой тревоги. Но по мере того как на костер ложились новые охапки зеленых листьев и дым становился все гуще, они стали метаться взад-вперед среди ветвей.
Три сотни африканцев, которые только что с диким гомоном сокрушали подлесок, теперь окружили сеть безмолвным кольцом, держа наготове рогатины. Не успел я попросить Мохаммеда, чтобы он передал загонщикам предупреждение: не набрасываться всем сразу на первую же обезьяну (если вообще хоть одна спустится с дерева), а стеречь всю сеть, как прямо с макушки на груду ветвей ловко прыгнула черно-белая гвереца и, к моему изумлению, исчезла среди листьев. Клич, вырвавшийся из груди загонщиков, напоминал восторженный вопль болельщиков после забитого гола. Затем последовала долгая пауза… Вдруг обезьяна появилась снова и бросилась прямо в сеть. Как я и ожидал, большинство загонщиков сорвались с места, выставив рогатины вперед.
– Вели им вернуться в строй… вернуться в строй! – крикнул я Мохаммеду.
Звонкие команды Мохаммеда восстановили порядок. Чтобы управиться с гверецей, достаточно было двух человек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18