Основным источником богатства были ранние огурцы, которые выращивались на «ничейных» пойменных землях, где мы строили «петровскую Москву». Инициатор похода против американцев, некий отставной полковник и патриот, тоже остался без огурцов. Первый секретарь обкома (фамилию не помню) принял меня величественно и сурово, категорически потребовав прекратить «эту безответственную затею». Но он, оказывается, не знал моих козырей. Я спорить не стал:— Значит, вы настаиваете, чтобы я доложил ЦК, что мы по вашему настоянию отказываемся выполнить постановление секретариата?— Какое постановление? — не понял он.— Мы ведем работу по оказанию услуг американцам в соответствии с постановлением секретариата ЦК.— Не знаю такого постановления.— Значит, ваш аппарат работает плохо.Он тут же вызвал заведующего особым сектором, и в течение двух минут нужная бумага легла на стол. Прочитав ее, он так глянул на пожилого канцеляриста, что у меня по спине мурашки побежали: уволит без пенсии, а то и без партбилета.— И еще прошу, — продолжал я развивать успех, — поручите своим чекистам урезать язык сексоту. В бумаге, которая ушла в Москву, что ни строчка, то брехня. Американскую переводчицу обвинили в сожительстве с нашим художником, а она на девятом месяце беременности... До женщины дошло, и американская сторона требует официальных извинений от советской стороны и возмещения морального ущерба. У художника в семье неприятности... И чекисты свое получат за то, что влезли на территорию Цвигуна, ему доложено.Уехал я, чувствуя себя победителем. Но рано торжествовал — исчезли две огромные фуры, которые везли из Казахстана парики и костюмы. «Огуречные» миллионеры, видимо, не унимались. Пришлось прибегнуть к помощи МВД. Обе машины появились на съемочной площадке через две недели в сопровождении машин с мигалками, нашли их в районе Владимира. Американцы точно знают, что время — деньги, и потому заново пошили костюмы и парики в Италии. Что было причиной задержки рейса, так и не дознались, водители молчали, как партизаны на допросе. Кто-то очень страшный замкнул им уста. Полагаю, суздальские «огуречники» — мол, возьмем этих московских зазнаек не мытьем, так катаньем. Однако весь материал был отснят, и мы расстались с американскими телевизионщиками по-доброму.
Я встречался с промашками всесильного МГБ еще в Минске. В соответствии с планом культурного обмена между Японией и СССР, один раз в год проводились показы японских фильмов у нас и наших в Японии. Устраивали это в разных городах. Приспела очередь Минска. Меня предупредили, что посол Торо Накагава хочет сам посетить столицу Белоруссии. Я, естественно, поставил в известность ЦК КПБ и согласовал дату. За три дня до намеченного срока в мой офис явились двое представителей японского посольства для разработки плана этого «чрезвычайно важного мероприятия». Один из прибывших отрекомендовался резидентом японской разведки в СССР. Он, вероятно, хотел освободить нас от лишней докуки. Надо же такому случиться, что заместитель управляющего конторой кинопроката жил долгие годы в Приморье и хорошо знал японский язык. Из переброски репликами между гостями он уловил, что ребята не прочь, как теперь говорят, оттянуться по полной. Уверен, что это была сознательная утечка информации — не может быть, что среди русских переговорщиков нет контрразведчика. Увы, такового не было, власти весь ответ возложили на меня. Оттянуться, так оттянуться. Чтобы не давать лишней работы «органам», я наказал моим хлопцам:— Ни одной трезвой минуты гостям не давать. Чтобы вместо «доброго утра» и «доброй ночи» звучало одно: «будем здоровы».Такой план вполне устраивал обе стороны, тем более что главный бухгалтер моего комитета Иван Шибистый обеспечивал финансирование. Спецслужбы до поры до времени не беспокоили меня. Наконец, в канун «мероприятия» позвонил главный хранитель безопасности республики генерал Петров и спросил:— Слушай, где посол?— В гостинице.— Как в гостинице? Мои хлопцы встречали и на вокзале и в аэропорту, он не прибыл. Не могли же они просмотреть!— А он прикатил из Москвы на своем «мерседесе».Всегда вежливый и обходительный генерал покрыл своих московских коллег такими высокими словами — я их не слышал со времен десантной атаки. Но накладки продолжались. После показа фильма посол устроил прием, пригласив на него триста человек, и запросил списки приглашенных. Настала моя очередь консультироваться в компетентных органах.— Никаких фамилий, кроме оглашаемых в открытой прессе, — заявили мне мидовцы.— Но триста человек! Мне что, ворошить подшивки за пятьдесят лет?— А ты дай тридцать-сорок фамилий и припиши: «С ним десять, пять, двенадцать человек». Так, как они делают у себя в Токио. Не забудь квоту для людей Петрова.Мы с послом быстро прониклись взаимной симпатией, обменялись веселыми речами-тостами, и прием пошел на взлет. Люди Петрова обнаружили себя сразу: все поднимали бокалы и рюмки, а они стояли по стойке «смирно» по углам столов. Я подозвал начальника охраны и сказал:— Дай команду своим расслабиться, а то слишком светятся.Забегая вперед, отмечу: команда «расслабиться» была выполнена с усердием, и после приема бдящих выводили под ручки. Итак, прием шумел, а мои хлопцы перекинули из ресторана в кинокомитет часть даров японского МИДа, благо моя резиденция находилась за забором ресторана. Улучив момент, я увлек посла с супругой в кинозал, и мы провели время в семейном кругу с удовольствием и пользой. Просмотр видовых фильмов о Белоруссии перемежался тостами. Наконец, моя супруга шепнула:— Смотри, у господина посла шея стала малиновой.Может, довольно? А то кондрашка хватит, беды не оберешься...Мы расстались, условившись дружить семьями. Назавтра заверещал у меня правительственный телефон. Генерал Петров панически вопрошал:— Куда девался посол?— Вероятно, отсыпается. Мы после приема часа два смотрели фильмы у меня в комитете.Генерал буркнул нечто невразумительно-грозное и отключился. Должен сказать, что, работая в Москве, я исправно получал от Торо Накагавы приглашения на все приемы и гостинцы к Новому году. Он звал меня в гости на его родину, но я предпочел обходиться отечественными друзьями. В 1970 году, когда мне пришлось побывать в Японии, у трапа самолета взмахом руки меня приветствовал один из старых знакомых, мой минский гость «Володя-сан» — сын главы дружественной нам фирмы «Японское море», японского разведчика в России с 1918 года господина Нагучи.
22 с лишним года, точнее — 8100 дней под высоким напряжением, без малого 2000 картин, а сценариев, наверное, в полтора раза более. Каждый день не похож на предыдущий. Каждый день новые люди, новые события, обсуждение новых проблем. Порой мне казалось, что я слышу скрип собственных мозгов. Закончен просмотр одного, а то и двух фильмов. Проведено обсуждение фильма, следом идет работа в задел — обсуждение сценария. И все это с участием авторов, а значит, с затратой нервной материи. Чаще всего разговор мирный, в стремлении понять друг друга, но чтобы он стал таковым, строишь его, подобно проводнику-горцу, ведущему группу над смертельным обрывом. Неосторожное слово, и порвана нить доверия, вспыхивает перестрелка взглядами, звучат напряженные, готовые сорваться в крик, голоса. Я никогда не обижался на авторов, воспринимающих любое замечание, как удар пули. Художник может состояться лишь тогда, когда он убежден, что написанное или снятое им есть истина в последней инстанции. Взрывы возникали нечасто, далеко не все творцы были «айсбергами», таившими свои намерения в темных глубинах сознания. Чаще полемику удавалось перевести в русло беседы, где стороны одинаково пытаются вылущить зерно истины. Но порой возникало желание снять взрывом внутренний натяг нервов, а нельзя. Лучше отделаться шуткой или оставить вопрос дозреть — со временем рассосется.Конфликты вспыхивали по пустякам. Однажды на прием попросился замечательный комедиограф, режиссер Эльдар Рязанов. Я назначил время. И вдруг за час до встречи у меня заболела голова, да так, что света божьего не видно. Я — на машину и в поликлинику. Секретарю Раисе Кирилловне Позняковой сказал:— Придет Рязанов, извинитесь, объясните причину. Может быть, на полчаса опоздаю.Боже мой, какой он крик поднял, какими словами поносил меня, бегая по коридору. Уехал, не дождавшись.
Вспоминаю добрым словом встречи со Львом Кулиджановым. Выдержанный, деликатный человек с тихим голосом, мягкий и участливый. До сих пор не могу понять, как он мог столько лет руководить Союзом кинематографистов, управлялся без окриков и нервного надрыва на съемочной площадке. Вероятно, весь обычно суетливый и порывистый состав «помогалыциков» покоряли мудрость и терпеливость Льва Александровича.Частым гостем бывал у меня Сергей Апполинариевич Герасимов. Я глубоко уважал его прежде всего за «Тихий Дон». В этой выдающейся картине впервые была сказана правда о Гражданской войне. В отличие от многих режиссеров, рисующих ее двумя красками — белой («красные») и черной (враги), — он, на основе великой книги Шолохова, представил трагическую историю народу, в которой и у красных и у белых была своя правда, своя убежденность. В кровавой драме народа не было правых и виноватых. К этой позиции наше общество пришло лишь через много лет. Заходил ко мне Апполинариевич чаще всего не по своим делам, а с заботами о подопечных. А имя им было — легион. Будучи руководителем мастерской во ВГИКе, он воспитал не одно поколение советских режиссеров. Занятый по горло постановкой собственных картин, он находил время заботиться о своих воспитанниках, порой уже именитых. А сколько актерских талантов открыл в своих работах! Взять хотя бы «Молодую гвардию». Нонна Мордюкова, Инна Макарова, Владимир Ивашов, Сергей Гурзо, Василий Лановой и ряд других учеников Герасимова и его супруги артистки Тамары Макаровой шагнули в большое искусство с этого порога. Его личные постановки были, что называется, «верняковые» — при философской глубине и вовсе не примитивные по форме, они собирали по 30—40 миллионов зрителей. Греша многословием диалогов, он, тем не менее, умел сделать экранное зрелище интересным. Как всякого увлекающегося человека, его порой заносило. Немало мучительных раздумий вызвало предложение снять фантастическую картину «Мост». Его влекла идея о сближении русского и американского народов, и сценарий рассказывал о строительстве моста через Берингов пролив. Ясно, что это должна быть совместная работа с кинематографистами США, требующая не миллионных, а миллиардных затрат. Но дело даже не в экономике. Госдепартамент США, старательно бдящий за производством фильмов, не допустит даже переговоров по самой идее фильма, имеющей целью сближение с «империей зла», хотя это определение еще не прозвучало, но дело не в словах, а в сути отношения к СССР. Как охладить пыл неугомонного Апполинариевича? И мы устроили обсуждение. Боже, какое количество интеллектуальных слов наговорил автор — а он был большой мастер заумных речений. Но ему нашелся достойный оппонент — редактор Игорь Раздорский, с которым мы предварительно обговорили тактику обороны. Битва титанов интеллекта продолжалась более часа, а все обсуждение — почти втрое дольше. Мы сидели, с трудом вникая в суть диалога. Но, в конце концов, Герасимов любимым жестом погладил то место, где когда-то была шевелюра, и сказал:— Да, стало быть, над сценарием придется еще поработать. — Оставшись наедине со мною, спросил: — У вас все такие компетентные редакторы?Я не сказал, что на скамейке запасных томились еще готовые к бою Евгений Котов, Игорь Садчиков, Валерий Щербина, Тамара Юренева, Марина Марчукова, Абдуррахман Мамилов и другие редакторы, профессионалы высшей пробы.— Вгиковцы... — неопределенно ответил я.— Завидую. Ну, я пошел. — Герасимов подал мне руку и отправился писать сценарий об уходе Толстого.Больше мост на Чукотке мы не строили.К сожалению, имя этого выдающегося деятеля ныне предано забвению историками кино, хотя он внес неоценимый вклад в великий советский кинематограф.Доверительные, я бы сказал — товарищеские, отношения сложились у нас со Станиславом Иосифовичем Ростоцким. И дело не только в том, что мы были почти ровесники, одинаково свято относившиеся к фронтовому прошлому и во многом сходные во взглядах. Бывает ведь и так, что люди проникаются человеческой симпатией друг к другу. Он и называл меня необычно: «дядя Боря», вроде бы стесняясь величать по имени-отчеству, но и не допуская панибратства. А мне скорее всего импонировало его стремление понять позицию собеседника и, если это не противоречило принципам, найти компромисс. Но порой Станислав бывал непримирим. Так, скажем, он попортил мне немало крови из-за попыток помочь встать на ноги режиссеру Володе Бычкову. Москвич, получивший путевку в жизнь на «Беларусьфильме», вернулся в родные пенаты на студию имени Горького и, оказавшись не у дел, начал запивать. Творческий путь его был непростым. Дипломную картину «Внимание! В городе волшебник» мы еле-еле вытянули — режиссер не мог справиться с условным решением замысла, годным скорее для сцены. Необыкновенный выдумщик и фантазер, тяготеющий к живописному изображению, тонкий стилист, он взял свое сполна во второй работе — фильме-сказке «Город Мастеров». Здесь все было к месту — и живопись, и очаровательная музыка, и ритмы, и маски. На следующей работе, которую он начал в сопостановке с художественным руководителем С. К. Скворцовым — «Христос приземлился в Гродно», — опять сорвался, закружился в фантазиях. Пригласив на картину художника Большого театра Боима, попытался решить пластический ряд в манере костельной живописи XII—XIII веков. На полотне это, возможно, и возымело бы свой эффект, а на киноэкране гигантские фигуры, шагающие через карликовые дома и церкви, вызывали недоумение. Пришлось все возвращать в реалистический ряд, хотя Скворцова упрямый Бычок с картины выжил. Ленту кое-как смонтировали и сдали. Переехав в Москву, я помог ему получить постановку фильма «Достояние республики» — было недопустимо терять художника необычного дарования. Но Володя уже сошел с рельсов. Не утратив творческого потенциала, он потерял контроль над собой и являлся на съемочную площадку или в монтажную комнату вовсе в непотребном виде. Станислав Ростоцкий не раз корил меня прилюдно, даже на заседаниях коллегии «за поддержку пьяницы». Картину довели до ума, но Бычков так и выпал из творческой обоймы, о чем я искренне сожалею, погиб большой талант. Одного ли его водка сгубила? Рабочие разногласия не рассорили нас, хотя и я Стасу, как его звали друзья, спуску не давал. В умной и цельной картине «Белый Бим, Черное ухо» он допустил досадный сбой: дойдя до образа «плохого дядьки», свалился на шарж, вовсе выпадавший из стиля картины. Впрочем, такая ошибка была свойственна многим режиссерам. «Отрицательные» персонажи представлялись чаще всего тупицами и дураками. Но какой конфликт может произойти между дураком и умным? Кто победит, изначально ясно, а зло оказывается легко преодолимым. Если бы так было в жизни... С Ростоцким и его семьей мы были все годы в близких отношениях, хотя не ходили друг к другу пить чай. Безвременную кончину его сына Андрея я пережил как гибель родного человека. До сих пор восхищаюсь мужеством Нины, потерявшей за короткое время мужа и сына.
Я мог бы сказать немало добрых слов о творческом общении с Евгением Матвеевым, Георгием Данелия, Витасом Желакявичусом, Леонидом Гайдаем, Татьяной Лиозновой, Владимиром Басовым, Константином Воиновым, Юлием Райзманом, Александром Аловым и Владимиром Наумовым (хотя Владимир Наумович предпочитал контакты на втором этаже, с Ермашом), с Александром Миттой, гениальным мультипликатором Федором Хитруком и многими другими. Однако рассказывать о бесконфликтных отношениях так же трудно, как лепить образ «положительного» героя.
С накоплением опыта у меня начало возникать опасное равнодушие. Прочитав сценарий, я уже знал, какая доводка потребуется, на что автор согласится сразу, против чего будет стоять насмерть, а чему предстоит дозреть. Знал, на что согласится режиссер, а в каком месте, как говорят, упрется рогом, и к чему вернется, когда фильм уже будет готов и, значит, потребуются досъемки, то есть деньги, время, корректировка плана и масса других забот. Знал и места, за которые обязательно зацепятся неофициальные цензоры. Об этом я честно предупреждал и авторов, и студии. Узнав, что «Беларусьфильм» совместно с «Мосфильмом» собираются ставить большую картину о партизанах по сценарию Алеся Адамовича, а режиссером приглашен Элем Климов, я тогда же сказал студийцам и Ермашу, что нас ждет немало сюрпризов. Алеся Адамовича я хорошо знал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Я встречался с промашками всесильного МГБ еще в Минске. В соответствии с планом культурного обмена между Японией и СССР, один раз в год проводились показы японских фильмов у нас и наших в Японии. Устраивали это в разных городах. Приспела очередь Минска. Меня предупредили, что посол Торо Накагава хочет сам посетить столицу Белоруссии. Я, естественно, поставил в известность ЦК КПБ и согласовал дату. За три дня до намеченного срока в мой офис явились двое представителей японского посольства для разработки плана этого «чрезвычайно важного мероприятия». Один из прибывших отрекомендовался резидентом японской разведки в СССР. Он, вероятно, хотел освободить нас от лишней докуки. Надо же такому случиться, что заместитель управляющего конторой кинопроката жил долгие годы в Приморье и хорошо знал японский язык. Из переброски репликами между гостями он уловил, что ребята не прочь, как теперь говорят, оттянуться по полной. Уверен, что это была сознательная утечка информации — не может быть, что среди русских переговорщиков нет контрразведчика. Увы, такового не было, власти весь ответ возложили на меня. Оттянуться, так оттянуться. Чтобы не давать лишней работы «органам», я наказал моим хлопцам:— Ни одной трезвой минуты гостям не давать. Чтобы вместо «доброго утра» и «доброй ночи» звучало одно: «будем здоровы».Такой план вполне устраивал обе стороны, тем более что главный бухгалтер моего комитета Иван Шибистый обеспечивал финансирование. Спецслужбы до поры до времени не беспокоили меня. Наконец, в канун «мероприятия» позвонил главный хранитель безопасности республики генерал Петров и спросил:— Слушай, где посол?— В гостинице.— Как в гостинице? Мои хлопцы встречали и на вокзале и в аэропорту, он не прибыл. Не могли же они просмотреть!— А он прикатил из Москвы на своем «мерседесе».Всегда вежливый и обходительный генерал покрыл своих московских коллег такими высокими словами — я их не слышал со времен десантной атаки. Но накладки продолжались. После показа фильма посол устроил прием, пригласив на него триста человек, и запросил списки приглашенных. Настала моя очередь консультироваться в компетентных органах.— Никаких фамилий, кроме оглашаемых в открытой прессе, — заявили мне мидовцы.— Но триста человек! Мне что, ворошить подшивки за пятьдесят лет?— А ты дай тридцать-сорок фамилий и припиши: «С ним десять, пять, двенадцать человек». Так, как они делают у себя в Токио. Не забудь квоту для людей Петрова.Мы с послом быстро прониклись взаимной симпатией, обменялись веселыми речами-тостами, и прием пошел на взлет. Люди Петрова обнаружили себя сразу: все поднимали бокалы и рюмки, а они стояли по стойке «смирно» по углам столов. Я подозвал начальника охраны и сказал:— Дай команду своим расслабиться, а то слишком светятся.Забегая вперед, отмечу: команда «расслабиться» была выполнена с усердием, и после приема бдящих выводили под ручки. Итак, прием шумел, а мои хлопцы перекинули из ресторана в кинокомитет часть даров японского МИДа, благо моя резиденция находилась за забором ресторана. Улучив момент, я увлек посла с супругой в кинозал, и мы провели время в семейном кругу с удовольствием и пользой. Просмотр видовых фильмов о Белоруссии перемежался тостами. Наконец, моя супруга шепнула:— Смотри, у господина посла шея стала малиновой.Может, довольно? А то кондрашка хватит, беды не оберешься...Мы расстались, условившись дружить семьями. Назавтра заверещал у меня правительственный телефон. Генерал Петров панически вопрошал:— Куда девался посол?— Вероятно, отсыпается. Мы после приема часа два смотрели фильмы у меня в комитете.Генерал буркнул нечто невразумительно-грозное и отключился. Должен сказать, что, работая в Москве, я исправно получал от Торо Накагавы приглашения на все приемы и гостинцы к Новому году. Он звал меня в гости на его родину, но я предпочел обходиться отечественными друзьями. В 1970 году, когда мне пришлось побывать в Японии, у трапа самолета взмахом руки меня приветствовал один из старых знакомых, мой минский гость «Володя-сан» — сын главы дружественной нам фирмы «Японское море», японского разведчика в России с 1918 года господина Нагучи.
22 с лишним года, точнее — 8100 дней под высоким напряжением, без малого 2000 картин, а сценариев, наверное, в полтора раза более. Каждый день не похож на предыдущий. Каждый день новые люди, новые события, обсуждение новых проблем. Порой мне казалось, что я слышу скрип собственных мозгов. Закончен просмотр одного, а то и двух фильмов. Проведено обсуждение фильма, следом идет работа в задел — обсуждение сценария. И все это с участием авторов, а значит, с затратой нервной материи. Чаще всего разговор мирный, в стремлении понять друг друга, но чтобы он стал таковым, строишь его, подобно проводнику-горцу, ведущему группу над смертельным обрывом. Неосторожное слово, и порвана нить доверия, вспыхивает перестрелка взглядами, звучат напряженные, готовые сорваться в крик, голоса. Я никогда не обижался на авторов, воспринимающих любое замечание, как удар пули. Художник может состояться лишь тогда, когда он убежден, что написанное или снятое им есть истина в последней инстанции. Взрывы возникали нечасто, далеко не все творцы были «айсбергами», таившими свои намерения в темных глубинах сознания. Чаще полемику удавалось перевести в русло беседы, где стороны одинаково пытаются вылущить зерно истины. Но порой возникало желание снять взрывом внутренний натяг нервов, а нельзя. Лучше отделаться шуткой или оставить вопрос дозреть — со временем рассосется.Конфликты вспыхивали по пустякам. Однажды на прием попросился замечательный комедиограф, режиссер Эльдар Рязанов. Я назначил время. И вдруг за час до встречи у меня заболела голова, да так, что света божьего не видно. Я — на машину и в поликлинику. Секретарю Раисе Кирилловне Позняковой сказал:— Придет Рязанов, извинитесь, объясните причину. Может быть, на полчаса опоздаю.Боже мой, какой он крик поднял, какими словами поносил меня, бегая по коридору. Уехал, не дождавшись.
Вспоминаю добрым словом встречи со Львом Кулиджановым. Выдержанный, деликатный человек с тихим голосом, мягкий и участливый. До сих пор не могу понять, как он мог столько лет руководить Союзом кинематографистов, управлялся без окриков и нервного надрыва на съемочной площадке. Вероятно, весь обычно суетливый и порывистый состав «помогалыциков» покоряли мудрость и терпеливость Льва Александровича.Частым гостем бывал у меня Сергей Апполинариевич Герасимов. Я глубоко уважал его прежде всего за «Тихий Дон». В этой выдающейся картине впервые была сказана правда о Гражданской войне. В отличие от многих режиссеров, рисующих ее двумя красками — белой («красные») и черной (враги), — он, на основе великой книги Шолохова, представил трагическую историю народу, в которой и у красных и у белых была своя правда, своя убежденность. В кровавой драме народа не было правых и виноватых. К этой позиции наше общество пришло лишь через много лет. Заходил ко мне Апполинариевич чаще всего не по своим делам, а с заботами о подопечных. А имя им было — легион. Будучи руководителем мастерской во ВГИКе, он воспитал не одно поколение советских режиссеров. Занятый по горло постановкой собственных картин, он находил время заботиться о своих воспитанниках, порой уже именитых. А сколько актерских талантов открыл в своих работах! Взять хотя бы «Молодую гвардию». Нонна Мордюкова, Инна Макарова, Владимир Ивашов, Сергей Гурзо, Василий Лановой и ряд других учеников Герасимова и его супруги артистки Тамары Макаровой шагнули в большое искусство с этого порога. Его личные постановки были, что называется, «верняковые» — при философской глубине и вовсе не примитивные по форме, они собирали по 30—40 миллионов зрителей. Греша многословием диалогов, он, тем не менее, умел сделать экранное зрелище интересным. Как всякого увлекающегося человека, его порой заносило. Немало мучительных раздумий вызвало предложение снять фантастическую картину «Мост». Его влекла идея о сближении русского и американского народов, и сценарий рассказывал о строительстве моста через Берингов пролив. Ясно, что это должна быть совместная работа с кинематографистами США, требующая не миллионных, а миллиардных затрат. Но дело даже не в экономике. Госдепартамент США, старательно бдящий за производством фильмов, не допустит даже переговоров по самой идее фильма, имеющей целью сближение с «империей зла», хотя это определение еще не прозвучало, но дело не в словах, а в сути отношения к СССР. Как охладить пыл неугомонного Апполинариевича? И мы устроили обсуждение. Боже, какое количество интеллектуальных слов наговорил автор — а он был большой мастер заумных речений. Но ему нашелся достойный оппонент — редактор Игорь Раздорский, с которым мы предварительно обговорили тактику обороны. Битва титанов интеллекта продолжалась более часа, а все обсуждение — почти втрое дольше. Мы сидели, с трудом вникая в суть диалога. Но, в конце концов, Герасимов любимым жестом погладил то место, где когда-то была шевелюра, и сказал:— Да, стало быть, над сценарием придется еще поработать. — Оставшись наедине со мною, спросил: — У вас все такие компетентные редакторы?Я не сказал, что на скамейке запасных томились еще готовые к бою Евгений Котов, Игорь Садчиков, Валерий Щербина, Тамара Юренева, Марина Марчукова, Абдуррахман Мамилов и другие редакторы, профессионалы высшей пробы.— Вгиковцы... — неопределенно ответил я.— Завидую. Ну, я пошел. — Герасимов подал мне руку и отправился писать сценарий об уходе Толстого.Больше мост на Чукотке мы не строили.К сожалению, имя этого выдающегося деятеля ныне предано забвению историками кино, хотя он внес неоценимый вклад в великий советский кинематограф.Доверительные, я бы сказал — товарищеские, отношения сложились у нас со Станиславом Иосифовичем Ростоцким. И дело не только в том, что мы были почти ровесники, одинаково свято относившиеся к фронтовому прошлому и во многом сходные во взглядах. Бывает ведь и так, что люди проникаются человеческой симпатией друг к другу. Он и называл меня необычно: «дядя Боря», вроде бы стесняясь величать по имени-отчеству, но и не допуская панибратства. А мне скорее всего импонировало его стремление понять позицию собеседника и, если это не противоречило принципам, найти компромисс. Но порой Станислав бывал непримирим. Так, скажем, он попортил мне немало крови из-за попыток помочь встать на ноги режиссеру Володе Бычкову. Москвич, получивший путевку в жизнь на «Беларусьфильме», вернулся в родные пенаты на студию имени Горького и, оказавшись не у дел, начал запивать. Творческий путь его был непростым. Дипломную картину «Внимание! В городе волшебник» мы еле-еле вытянули — режиссер не мог справиться с условным решением замысла, годным скорее для сцены. Необыкновенный выдумщик и фантазер, тяготеющий к живописному изображению, тонкий стилист, он взял свое сполна во второй работе — фильме-сказке «Город Мастеров». Здесь все было к месту — и живопись, и очаровательная музыка, и ритмы, и маски. На следующей работе, которую он начал в сопостановке с художественным руководителем С. К. Скворцовым — «Христос приземлился в Гродно», — опять сорвался, закружился в фантазиях. Пригласив на картину художника Большого театра Боима, попытался решить пластический ряд в манере костельной живописи XII—XIII веков. На полотне это, возможно, и возымело бы свой эффект, а на киноэкране гигантские фигуры, шагающие через карликовые дома и церкви, вызывали недоумение. Пришлось все возвращать в реалистический ряд, хотя Скворцова упрямый Бычок с картины выжил. Ленту кое-как смонтировали и сдали. Переехав в Москву, я помог ему получить постановку фильма «Достояние республики» — было недопустимо терять художника необычного дарования. Но Володя уже сошел с рельсов. Не утратив творческого потенциала, он потерял контроль над собой и являлся на съемочную площадку или в монтажную комнату вовсе в непотребном виде. Станислав Ростоцкий не раз корил меня прилюдно, даже на заседаниях коллегии «за поддержку пьяницы». Картину довели до ума, но Бычков так и выпал из творческой обоймы, о чем я искренне сожалею, погиб большой талант. Одного ли его водка сгубила? Рабочие разногласия не рассорили нас, хотя и я Стасу, как его звали друзья, спуску не давал. В умной и цельной картине «Белый Бим, Черное ухо» он допустил досадный сбой: дойдя до образа «плохого дядьки», свалился на шарж, вовсе выпадавший из стиля картины. Впрочем, такая ошибка была свойственна многим режиссерам. «Отрицательные» персонажи представлялись чаще всего тупицами и дураками. Но какой конфликт может произойти между дураком и умным? Кто победит, изначально ясно, а зло оказывается легко преодолимым. Если бы так было в жизни... С Ростоцким и его семьей мы были все годы в близких отношениях, хотя не ходили друг к другу пить чай. Безвременную кончину его сына Андрея я пережил как гибель родного человека. До сих пор восхищаюсь мужеством Нины, потерявшей за короткое время мужа и сына.
Я мог бы сказать немало добрых слов о творческом общении с Евгением Матвеевым, Георгием Данелия, Витасом Желакявичусом, Леонидом Гайдаем, Татьяной Лиозновой, Владимиром Басовым, Константином Воиновым, Юлием Райзманом, Александром Аловым и Владимиром Наумовым (хотя Владимир Наумович предпочитал контакты на втором этаже, с Ермашом), с Александром Миттой, гениальным мультипликатором Федором Хитруком и многими другими. Однако рассказывать о бесконфликтных отношениях так же трудно, как лепить образ «положительного» героя.
С накоплением опыта у меня начало возникать опасное равнодушие. Прочитав сценарий, я уже знал, какая доводка потребуется, на что автор согласится сразу, против чего будет стоять насмерть, а чему предстоит дозреть. Знал, на что согласится режиссер, а в каком месте, как говорят, упрется рогом, и к чему вернется, когда фильм уже будет готов и, значит, потребуются досъемки, то есть деньги, время, корректировка плана и масса других забот. Знал и места, за которые обязательно зацепятся неофициальные цензоры. Об этом я честно предупреждал и авторов, и студии. Узнав, что «Беларусьфильм» совместно с «Мосфильмом» собираются ставить большую картину о партизанах по сценарию Алеся Адамовича, а режиссером приглашен Элем Климов, я тогда же сказал студийцам и Ермашу, что нас ждет немало сюрпризов. Алеся Адамовича я хорошо знал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21