Он должен быть посвящен сбережению бензина и масла. Наш разговор прерывает рев моторов. Из-за леса на бреющем появляются три «харрикейна». Они тут же заходят на посадку. Женя беспокойно поглядывает то на них, то на меня:
— А где остальные?..
Ефимов, выскочив из машины, бежит к моему самолету. Между тем воздух прорезает ракета. Это сигнал вылета. Мы запускаем двигатели.
— Что, Андреич? — встревоженно спрашиваю я комиссара, поднимающегося на крыло моего «харрикейна».
— Игорек, видимо, будет тяжело. Имей голову на плечах...
Он хочет сказать еще что-то, но я уже даю газ. Мне надо поспеть за Львовым. Ефимов спрыгивает с крыла и машет мне рукой.
Группа поднялась в воздух. Набирая высоту, я припоминаю по номерам, кто вернулся с Ефимовым. Вернулись Сухов и Киреев. Не вернулись пятеро. Среди них Хаметов и Седов. Кто же еще?..
Львов ведет нас над захваченной фашистами территорией к Красному Бору. Я внимательно наблюдаю за воздухом, а в голове сидит вопрос: «Кто же еще?» Какой-то заскок в памяти. Да, кажется, с Ефимовым ходил Буряк. А еще кто?
Неприятное, щемящее чувство угнетает меня. Неужели мне страшно? Нет-нет, это надо отбросить. Рядом ведет истребитель молодой летчик Черненко. Ему особенно тяжело. Но он не подает виду. Я вижу, как Василий Иванович (мы уже успели полюбить этого веселого, бесстрашного в бою паренька и почему-то называем его иногда по имени-отчеству) вертит головой, внимательно смотрит по сторонам. Мне становится неудобно перед ним. «А ну-ка, капитан Каберов, — командую я себе. — Гашетки к бою! Так ли бывало, и то носа не вешал. А ну, запевай!» И я во все горло ору, пытаясь перекричать гул мотора:
Капитан, капитан, улыбнитесь!
Ведь улыбка — это флаг корабля,
Капитан, капитан, подтянитесь,
Только смелым...
— Приготовиться к бою! — прерывает этот неуместный концерт властная команда Львова, — Справа «юнкерсы»!
— «Мессершмитты» сзади! — вторит ему кто-то.
Я насчитываю пятнадцать Ю-87 и десять Ме-109. К «юнкерсам» не подойти, «Мессершмитты» атакуют и атакуют. Усыченко и Теплов (он все еще летает на истребителе с укороченными лопастями винта) вынуждены выйти из боя: их машины повреждены. Мы остаемся вшестером. Руденко сумел все же прорваться к «юнкерсам» и уничтожить один из них. Бомбардировщики уходят, и мы деремся с «мессершмиттами». Львов, Черненко и я сбиваем по одному истребителю противника каждый. Бой идет уже пятьдесят минут. Число «мессеров» не уменьшается, а увеличивается. Но в конце концов и к нам на помощь приходит группа армейских истребителей. У нас заканчивается горючее. Поглядывая на бензиномеры, мы берем курс на свой аэродром. Здесь выясняется, что у Львова и Черненко самолеты повреждены. На машинах Руденко, Ткачева, Косорукова, на моем «харрикейке» пробоин нет. Усыченко и Теплов приземлились на других наших аэродромах.
Мы нанесли врагу урон и никого из своей группы не потеряли. Это хорошо, конечно. На душе становится легче. Но в ней все еще остался некий осадок от пережитой в начале полета минутной слабости. Наверное, уж так устроен человек, что ему иногда бывает страшно. Важно найти в себе силы подавить это чувство.
Только возвратясь после боя домой, мы узнали, что летчики группы Ефимова на восьми машинах целый час дрались с двадцатью шестью Ме-109. Буряк, Седов и Хаметов посадили свои поврежденные истребители на одной из площадок под Ленинградом. Вражеский снаряд разорвался в кабине Хаметова, и он только чудом остался жив. Старший лейтенант Казин выпрыгнул из горящего самолета на парашюте. Мужественно дрался с фашистами старший лейтенант Алексей Евграфов. Он погиб в этом бою.
Группа Ефимова сбила четыре Ме-109. А всего за два вылета мы уничтожили восемь вражеских машин.
На другой день погода резко ухудшилась. Техники чинили самолеты, а мы под руководством подполковника Никитина обсуждали, кто как действовал в бою, анализировали свои ошибки и удачи, боевые качества «харрикейна». В конце концов все сошлись на том, что машина эта далеко не ураган, хотя она так и названа, но что драться на ней с Ме-109 можно. А против «юнкерсов» — тем более. Много значат пушки! Когда я в поединке с «мессершмиттом» ударил из них, это сразу решило исход боя. От разбитого крыла вражеского самолета отлетел элерон. Машина вошла в штопор и так летела до самой земли. Пилот не смог воспользоваться парашютом.
После обеда мы узнали, что в полк приехал инструктор политотдела политрук М. Р. Голод. Беседуя с нами, он говорил в основном о Ленинграде. О том, что жители города стойко переносят трудности блокады. О том, что каждый из них героически трудится на своем посту. Идет соревнование за выпуск продукции для фронта. Театры готовят новые пьесы. Композитор Шостакович посвятил свою седьмую симфонию обороне Невской твердыни. Наши флотские литераторы Вишневский, Азаров и Крон пишут пьесу «Раскинулось мора широко». Она будет ставиться в театре музыкальной комедии.
Крона я не знаю. А с Вишневским и Азаровым мне доводилось встречаться. Помнится, и тот, и другой, познакомившись с моими поэтическими опытами, советовали мне больше работать над словом. Теперь, через тридцать лет, я впервые прочел военные дневники Вишневского и с волнением встретил в них свое имя. Вот запись, сделанная 17 октября 1941 года: «Беседа с летчиком Каберовым». Вот пометка, оставленная в дневнике 31 марта 1942 года: «Прочел стихи И. Каберова (летчика-истребителя), с темпераментом написаны!» Всеволод Азаров много раз бывал в нашей части, писал о нас стихи, очерки. Это си уже после войны, в 1963 году, заставил меня взяться за перо, сказав, как когда-то говорил Вишневский: «Увидишь, получится...»
Но я, кажется, снова отвлекся. Возвращаюсь к нашим фронтовым будням, к беседе с инструктором политотдела Михаилом Романовичем Голодом. Помню, после его упоминания о пьесе Вишневского, Азарова и Крона Егор Костылев, большой любитель пошутить, сказал: — Что же нам-то делать? Симфонию мы написать не сможем, пьесу тоже. Вот на борту самолета черкануть что-нибудь такое, чтобы у фашиста мурашки по коже побежали, — это да!..
На левом борту своего самолета Костылев в тот же день начертал: «За Русь!» По предложению техника Тараканова мы на нашем «харрикейне» написали: «За Ленинград!» В это время к нам подошел Сергей Сухов.
— Хорошо, но не очень, — сказал он, — Слишком обычно и невыразительно. Мурашки от этих слов у фашиста по хребту не побегут. Надо проще и выразительней.
Утром, когда Сергей возвратился из полета, я услышал на стоянке хохот техников:
— Во дает Сухов!
— Ну и ну!..
Только тут все мы увидели на фюзеляже машины Сергея крупную надпись: «По разэтакой буржуазии огонь!!!» Разумеется, я привожу ее, эту надпись, не дословно. Сергей отпустил по адресу буржуазии такое словцо, крепче которого вряд ли кто смог бы найти. Смех долго еще не умолкал на стоянке. Между тем Сухов вышел из кабины навстречу приближающемуся к нему Ефимову.
— Что это они, комиссар? Нашли над чем смеяться! А вот фашист отреагировал на эту надпись иначе. Как увидел — сразу в штопор. Правда, пушки тоже помогли... Ефимов, сам нахохотавшись до слез, вытер платком глаза и велел технику Кудрявцеву закрасить крепкое словцо на фюзеляже Суховского «харрикейна».
Вскоре мы узнали, что начали наступление войска Волховского фронта. Воздушные бои переместились в район Шлиссельбурга, и нам снова пришлось перебазироваться на Карельский перешеек.
Это были тяжелейшие бои. Никогда не забуду первый вылет.
Едва наша шестерка подошла к линии фронта, как на нее напали шестнадцать истребителей Ме-109, Между тем над позициями наших наземных войск появились «юнкерсы». Мы с Мясниковым прорвались к ним, и я первой же очередью уничтожил Ю-88. Не будь поблизости командира, это могло бы стоить мне жизни. Мясников успел развернуться и сбить пикировавший на меня вражеский истребитель. Фашисты рассвирепели. Им удалось разделиться на две группы и поджечь машину Евгения Теплова. Объятый пламенем «харрикейн» стал падать.
— Женька, прыгай! — кричал кто-то по радио. Но Женя, по-видимому, был не в силах воспользоваться парашютом.
В конце концов нам удалось соединиться в одну группу. И все же мы и тут не обошлись без потерь. Вскоре фашистские стервятники подбили самолет комиссара первой эскадрильи политрука Косорукова. Командир приказал мне прикрывать его вплоть до посадки. Удачно вырвавшись из боя, я догнал Косорукова. Он шел в сторону Новой Ладоги, должно быть надеясь приземлиться на одной из площадок на берегу озера. Вражеский снаряд разбил правую плоскость истребителя. Капот с мотора был сорван. За самолетом тянулся слабый дымок.
— Вы слышите меня? — позвал я Николая Михайловича по радио.
Ответа не последовало.
— Развернитесь влево! — дал я команду. Косоруков развернул самолет.
— Теперь снижайтесь. — Машина пошла на снижение.
— Выпускайте шасси!.. Шасси, шасси выпускайте!..
На эту команду Николай Михайлович не отреагировал. Тогда я потребовал, чтобы он убрал газ и планировал, так как площадка была уже рядом. Но машина Косорукова вдруг вздыбилась, перевернулась через крыло и, войдя в штопор, ударилась о землю.
Не стало замечательного летчика, комиссара, душевного человека Николая Михайловича Косорукова.
На свой аэродром мы возвратились подавленные гибелью друзей и усталые донельзя. Помнится, я едва выбрался из кабины. Болела каждая клетка тела. Шею, казалось, невозможно было повернуть. Но отдохнуть не пришлось. Мотористы заправили самолеты, и снова взлетела ракета, и снова мы поднялись в задымленное небо, где нас ждал не менее тяжкий бой.
Фашистское командование бросало против наших войск в районе Синявина все новые полки и дивизии, снимая их с других участков фронта, чтобы любой ценой удержать под Ленинградом свои позиции. И все новые авиационные подразделения противника появлялись в раскаленном небе над Невой. С тех пор как наш полк принял «харрикейны», мы уничтожили в воздушных боях двадцать девять фашистских самолетов, потеряв при этом пять своих.
Воздушное сражение нередко длится около часа, «Харрикейны» неудобны для вертикального маневра, и мы часто вынуждены в схватках со сворой «мессершмиттов» обороняться. Мы обороняемся, но используем каждый подходящий случай, чтобы меткой очередью сразить вражеский самолет.
Фашистский истребитель Ме-109 «Ф» превосходит «харрикейн» в скорости почти на сто километров. А у кого скорость, тот владеет и высотой. Высота обеспечивает все: и свободу выбора цели, и маскировку солнцем, и внезапность нападения, и скоротечность атаки. Но ни эти преимущества, ни численное превосходство не спасают авиаторов противника от потерь. Гитлеровцы, кажется, разобрались наконец, что воюют не над Ла-Маншем. Это там они похвалялись в 1940 году, что встречи с «харрикейнами» напоминают охоту на куропаток. А здесь на «харрикейнах» советские летчики и советские пушки, разящие наверняка.
СЛОВО О КОМАНДИРЕ
1936 году группа советских авиаторов прибыла в Испанию, чтобы защищать молодую республику. Среди них были два тогда еще совсем молодых летчика — Никитин и Багров. Как-то в обеденное время над аэродромом, где стояли их самолеты, появились фашистские истребители «мессершмитт» и «фиат». В считанные минуты Никитин и Багров поднялись в воздух. Бой был непродолжительным. От меткой очереди Никитина загорелся «мессер». Багров сбил «фиат».
Испанские летчики-республиканцы с ликованием встретили эту победу. Николай Никитин (или Николас, как они его звали) сразу, что называется, вырос в их глазах. Как и его товарищ, он был отличным пилотом и отважным воином. Республиканские летчики многое переняли у него. За героизм и мужество, проявленные в боях той поры, Николай Михайлович Никитин был награжден орденом Красного Знамени. Еще один такой орден получил он после советско-финляндского военного конфликте. Великую Отечественную войну Никитин встретил закаленным в воздушных схватках летчиком. Он командовал эскадрильей и, сражаясь в небе Ленинграда, сбросил на землю не одного фашистского аса. Орденом Ленина, третьим орденом Красного Знамени, орденом Красной Звезды увенчала страна его подвиги в эти годы.
В самый разгар напряженных боев на южном берегу Невы подполковник Никитин вдруг приказал собрать всех наших летчиков на совещание. Мы недоумевали: какое может быть совещание, если вылет следует за вылетом, если техники едва успевают заправлять самолеты горючим и пополнять боезапас? Но командир знал, что делал. Он устроил строгий и поучительный разбор ошибок, допускаемых нами в бою. Он не признавал никаких ссылок на малочисленность наших боевых групп, на недостаточную маневренность «харрикейнов».
— Да, нас немного, елки-палки, но мы воюем не числом, — говорил Николай Михайлович. — Маневренность у нашей машины слабая, зато пушки сильные! А ошибок допускать не имеем права. Летчики, как и минеры, ошибаются только раз.
Закончив разбор, Никитин посмотрел на часы:
— Думаю, что двадцать минут, которые нам удалось выкроить для этого разговора, оставят след. А сейчас вылет. Группу поведу я. Моим ведомым, — командир обернулся ко мне, — пойдет капитан Каберов.
Наша восьмерка столкнулась в том бою с двадцатью истребителями противника. Они держались в воздухе двумя ярусами: «мессершмитты» снизу, «фокке-вульфы» над ними. И те, и другие сразу же обрушились на нас, едва мы оказались в зоне их досягаемости. Атаки вражеских самолетов следовали одна за другой. Враг использовал свое преимущество в высоте и численности. Но Никитин умело руководил боем, и вскоре вспыхнул первый подбитый нами «мессершмитт». За ним пошел к земле второй. Однако фашистским истребителям все же удалось оттеснить нашу ведущую пару от остальных шести самолетов. Мы с командиром попали в трудное положение. Он передал управление шестеркой «харрикейнов» капитану Ефимову, а мне сказал по радио:
— Держись крепче, елки-палки, не пропадем!
И мы держались. «Мессершмитты» ничего не могли с нами сделать, пока четверка «фокке-вульфов» не пошла на нас в лобовую атаку. Прикрывая «харрикейн» Никитина от атак сзади, я не в силах был помешать «фокке-вульфам». Поврежденный мотор командирского самолета задымил, и Николаю Михайловичу волей-неволей пришлось выйти из боя. Я отбил несколько новых наскоков «мессершмиттов» и вывел командира из опасной зоны. С трудом дотянув до границы аэродрома, он благополучно приземлился.
Вскоре возвратилась на аэродром вся наша группа. Итог боя радовал: не потеряв ни одного своего самолета, мы сбили три вражеских истребителя.
Позже я не раз еще летал в паре с Николаем Михайловичем Никитиным.
— Сейчас мы им, елки-палки! — воинственно настраивался он, готовясь к новому бою против вражеских истребителей.
В веселую минуту ребята так и называли его, бывало, — «Елки-палки». И командир не обижался. В деле он был строгим, а на отдыхе — удивительно душевным человеком.
И еще хотелось бы упомянуть здесь об одной свойственной Никитину черте — о его удивительной находчивости, боевой сметке. Приведу такой пример.
Николай Михайлович ведет шестерку «харрикейнов» к Колпину. Мы прикрываем свои наземные войска на линии фронта. Когда до окончания срока прикрытия остается каких-то десять минут, по радио поступает сообщение: «Со стороны Гатчины курсом на Колпино — самолеты противника!» Едва мы развертываемся против них, как следует команда: «Задержать самолеты противника, не допустить к Колпину!» Легко сказать — задержать около сорока бомбардировщиков Ю-87 в сопровождении истребителей! Но мы вслед за Никитиным на полной скорости врезаемся в группу фашистских самолетов. Опасаясь столкновения с нами, они шарахаются в стороны. И все же два «юнкерса» сталкиваются и, объятые пламенем, падают на землю. Вражеские истребители теряют нас в строю бомбардировщиков.
Ю-87 и «харрикейн» — одномоторные самолеты. «Горбатый» истребитель английского производства по форме и размерам слегка напоминает «юнкерс». Но у того постоянно выпущено шасси. И Никитин идет на хитрость, Он приказывает нам всем выпустить шасси. «Как это выпустить шасси? — думаю я. — В бою нужны скорость, маневр, а тут...» Но приказ есть приказ...
Мы проходим сквозь строй «юнкерсов» и развертываемся, следуя за ними. На какие-то секунды фашисты принимают «харрикейны» с торчащими снизу колесами за свои самолеты. Этого достаточно, чтобы каждый из нас выбрал себе цель. Сбито сразу четыре бомбардировщика, два повреждены. Противник бросает бомбы, не дойдя до цели. Разворачиваясь в разные стороны, Ю-87 уходят на свой аэродром.
Уходим и мы. Но фашистские истребители бросаются в погоню за нами. Выручает нас группа капитана Ефимова, вышедшая нам навстречу.
Воздушный массированный удар по Колпину был сорван. Сорван благодаря мужеству и находчивости нашего командира.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36