– Но я знаю, что он здесь, среди нас, в этом я уверен.
Янек обнимал Зосю. Они сидели у костра, накрывшись овчиной, доставшейся им от Тадека Хмуры. Он посмотрел на студента с некоторой иронией: Янек уже начинал понимать, кто их легендарный командир. И теперь он знал, где тот прячется.
– Я сам видел его, – спокойно заявил он.
Громада застыл с разинутым ртом.
– Что? Где? Где ты его видел?
– Здесь. Я видел его здесь. Мало того, вижу его сейчас. Он сидит рядом с тобой.
Громада нахмурил густые брови.
– Слишком ты молод еще, чтобы подтрунивать над стариками, – пробурчал он.
Но Добранский был поражен. Он посмотрел на Янека долгим взглядом, затем наклонился, обнял его за плечи и молча, с любовью потрепал по спине.
Пережить зиму маленькому партизанскому отряду помогли чудом захваченные сто килограммов картошки. В тот вечер братья Зборовские спустились в землянку, как обычно, с пустыми руками.
– В Пясках убили пана Ромуальда, – сообщили они. – Сегодня утром в деревню прибыл карательный отряд.
– И это лишь цветочки! – проворчал Крыленко.
– Похоже, кого-то выдал Сопля. Немцы обещали сто килограммов картошки в виде вознаграждения…
Утром в округе бушевала метель, и вечером на улицах Пясок снег доходил до колен: немецкие гусеничные транспортеры были похожи на огромных, беспомощных, упавших на спину шмелей, а танк гауптмана Штольца, командира отряда, увяз посреди площади перед мэрией и не мог сдвинуться с места. Штольц вылез из танка – монокль у него в глазу напоминал льдинку, – выругался и дошел до дома пешком. Затем провел несколько бесед с наиболее известными жителями деревни. Но, несмотря на угрозы и брань, которыми эти беседы сопровождались, лица селян оставались такими же пустыми и ничего не выражающими, как заснеженная по man's land , где герр гауптман Штольц только что оставил свой танк. И только краткая беседа со столяром Соплей оказалась по-настоящему полезной. Сопля сразу же произвел на Штольца благоприятное впечатление: в отличие от лиц его предшественников, его лицо вовсе не было лишенным выражения: оно было усталым, покорным и бледным.
– Мерзкая погода, – для начала грозно сказал Штольц.
Сопля тотчас же рассыпался в извинениях. С дрожащим подбородком заверил он герра гауптмана, что, хоть метель и совпала с прибытием немецкой колонны, в этом не было никакого злого умысла и что, во всяком случае, он, Сопля, тут ни при чем. Он, Сопля, слишком уж обеспокоен судьбой своих детей и жены, которые вот уже двое суток ничего не ели, и ему недосуг чинить препятствия на пути герра гауптмана. Штольц счел такое начало многообещающим, разразился гневом, сказал о дерзости, диверсии и провокации, и, в конце концов, сам не зная, почему, несчастный Сопля пообещал заставить солнце светить, запретить снегу падать и, в порыве рвения, даже предложил лично остановить ветер и выдать его герру гауптману связанным по рукам и ногам. Будучи классным стратегом, Штольц быстро воспользовался этим первоначальным успехом, и полчаса спустя два немецких солдата отнесли в дом Сопли мешок со ста килограммами картошки. В восемь часов, когда на улице затвердел снег, из темноты вышел немецкий патруль. Солдаты шагали в ногу. Снег скрипел у них под сапогами, и Сопля, бежавший впереди, прижимаясь к стенам домов, и не успевший даже попробовать картошки, которую сейчас отрабатывал, с удивлением обнаружил, что точно такой же звук издают жующие челюсти. Он думал только об одном: поскорее закончить работу, вернуться домой и съесть целую тарелку дымящейся картошки. «Кубус на меня не обидится, – рассуждал он с абсолютной уверенностью, порожденной голодом. – Он верный и умный друг. Он меня поймет». Патруль возглавлял капрал Клепке из Ганновера. «В такую погоду и носа на улицу не высунешь, не говоря уже о том, чтобы дезертировать», – думал этот вояка с невыразимой досадой, отчасти вызванной тем фактом, что он воевал уже целый год и ни разу не был в увольнении.
– Здесь, – сообщил Сопля сдавленным голосом.
Клепке поднял фонарик; вверху над витриной висела дощечка с надписью: «И. Петрушкевич, Paczki, ciastka, woda-sodowa» .
– Ну? – спросил Клепке. – Чего же ты ждешь?
Почерневшее, осунувшееся от голода и тревоги лицо Сопли сморщилось, как картошка:
– Будить его вот так… Из-за пустяков…
– Не из-за пустяков, – рассудительно заметил капрал, – а для того, чтобы пустить ему пулю в лоб.
Он подошел к двери и постучал. Они подождали немного, затем сонный голос спросил:
– Кто там?
– Свои! – жалобно ответил Сопля. – Открой, Кубус!
Дверь широко отворилась. Солдаты вошли внутрь, Сопля просеменил за ними. Петрушкевич был в ночной рубашке, надетой поверх брюк с волочащимися по полу подтяжками. У него было пухлое, грустное лицо.
– Апчхи! – чихнул он.
Сопля поспешно закрыл дверь и объяснил капралу:
– У него слабые легкие. В детстве он постоянно болел. Его бедная матушка еле его выходила. Ему бы в горах жить.
– Горы иногда помогают, – согласился Клепке.
Сопля подошел к другу.
– Ты не обижаешься на меня, Кубус?
– Нет. Сто килограмм картошки – это достойное оправдание…
– Откуда ты знаешь?
– Об этом вся деревня знает.
Сопля рухнул на табурет и расплакался.
– Ну-ну, не падай духом! – поддержал его кондитер.
– Я не знал настоящих виновников! – рыдал Сопля. – Я не мог указать на кого попало: они бы отомстили мне и моей семье… И тогда я стал искать того, на кого бы я смог положиться, верного, испытанного друга…
– Я благодарен тебе, – сказал Петрушкевич. – Можешь сделать кое-что для меня взамен?
– Все, что угодно, – сказал Сопля от простоты душевной.
– Эта картошка… Не мог бы ты прислать пару кило моей жене?
– Я принесу ее сам завтра же утром! – пообещал Сопля.
Капрал Клепке отдал приказания. Оба друга обнялись.
– Спасибо за картошку! – сказал Петрушкевич.
Сопля открыл рот, но не смог ничего сказать в ответ.
– Ну же, – ободрил его кондитер. – Будь мужчиной, Сопля.
Он взял из комода бутылку и пару рюмок.
– Выпей.
Сопля выпил.
– Выпейте и вы тоже, – предложил Петрушкевич солдатам.
– Вы так учтивы, – заметил Клепке. Он поднял свою рюмку. – Ваше здоровье!
– Взаимно.
Они чокнулись.
– Что ж, – сказал Клепке, – теперь, если позволите…
– Ну конечно, – поклонился Петрушкевич. – По крайней мере я не буду больше голодать!
Подавленный и шатающийся Сопля отвернулся и заткнул уши. Петрушкевич получил пулю прямо в грудь. Он крутнулся на месте, упал и застыл. Солдаты быстро вышли; капрал, уходивший последним, прихватил бутылку с собой. Сопля последовал за ними. Он понимал, что должен был остаться и утешить вдову друга, но решил сделать это завтра, когда принесет картошку. «Бедняжка будет так счастлива!» – подумал он. Они вновь очутились на улице, Сопля шагал быстро, спеша поскорее с этим покончить и мечтая о большой тарелке, ждавшей его дома: о нежной, белой, ароматной мякоти… Опьяненный этой картиной, он, не задумываясь, решительно постучал в дверь, когда фонарик капрала осветил вывеску: «Портной З. Магдалинский. Первоклассный покрой. Сиюминутная утюжка. Умеренные цены». Никто не открыл. Он постучал еще раз. Капрал Клепке с задумчивым видом смотрел на вывеску, так, словно бы спрашивал себя, не прогладить ли ему брюки по умеренной цене: увы, он не знал польского. Вне себя от холода, солдаты принялись колотить в дверь прикладами. За дверью тотчас раздался женский голос – видимо, женщина стояла там уже давно:
– Ну кто там?
– Мое почтение, пани Марта, – сказал Сопля. – Мы пришли к вашему мужу.
– Его нет дома.
– Хватит болтать! – закричал Клепке по-немецки. – Открывайте дверь!
Дверь отворилась. Наступила мертвая тишина: солдаты широко раскрывали глаза и поднимались на цыпочки, чтобы лучше видеть. Под хлопчатобумажным пеньюаром женщина была совершенно голой.
Казалось, ей совсем не холодно: напротив, замерзшие лица мужчин почувствовали исходившее от нее тепло. Те части ее тела, которых не было видно, нетрудно было себе представить, а те, которые были видны, не вызывали желания закрыть глаза. Пани Марта была высокой брюнеткой с большими, бесстыжими кошачьими глазами зеленого цвета и влажным ртом, словно бы распухшим от поцелуев.
– Mein Gott! – тихо, но отчетливо произнес самый молодой немецкий солдат.
– Отвернись! – строго приказал самый старший, знавший его родителей и обещавший им присматривать за мальцом.
– Молчать! – неожиданно приказал капрал сорвавшимся на фальцет голосом. Он кашлянул. – Молчать! – повторил он. – Где ваш муж?
– Его нет дома.
Женщина повернулась к Сопле.
– Иуда! – прошептала она.
Сопля хотел было возразить, но в ту же секунду услышал в глубине какой-то треск.
– Что это? – спросил Клепке.
– Откуда мне знать? – сказала женщина. – Кошка, наверное.
Она встала в дверном проеме. Клепке оттолкнул ее. Она упиралась, и у нее оголилась одна грудь с розовым торчащим соском, которую она даже не попыталась прикрыть. Самый молодой солдат и сосок посмотрели друг на друга: солдат опустил глаза первым.
– Асh! – глухо вздохнул он.
– Отвернись, несчастный! – велел старший. – Прикройся, ведьма!
– Я не такая, как твоя жена, – прошипела пани Марта, – и не стыжусь показывать того, что у меня есть!
– Вперед! – приказал Клепке.
Они оттолкнули ее и ворвались в дом. Комнату почти целиком занимала широкая кровать со съехавшими к подушкам простынями, сбившимися в кучу одеялами и свалившимися на пол перинами. В доме никого не было.
– Я же говорила вам, что это кошка! – закричала пани Марта.
В самом деле, послышалось очень тихое мяуканье.
– Кс-кс-кс! – позвал самый молодой солдат, любивший животных. – Под кроватью, наверно…
Он наклонился и засунул руку под кровать. Внезапно его взяла оторопь.
– Ach! – слабо вздохнул он.
Капрал Клепке быстро заглянул под кровать.
– Вылезай!
Оттуда медленно и нехотя вылез человек. Пожилой и тучный. Красивым его назвать было трудно. Он весь покрылся гусиной кожей.
– Котенок, да? – прохрипел Клепке.
– Но я умею мяукать! – обиженно сказал человек.
Клепке отдал приказ. Солдаты схватились за винтовки.
– Стойте! – вдруг закричал Сопля. – Это не портной Магдалинский!
– Mein Gott! – воскликнул самый молодой солдат, с уважением глядя на незнакомца.
Наступила пауза.
– Но тогда кто же это? – спросил Клепке.
– Не знаю. Он даже не из нашей деревни. Я никогда его раньше не видел.
Человек обмотался одеялом и обратился к капралу. Он говорил на чистейшем немецком языке.
– Моя фамилия – Шмидт. По происхождению – немец. Я работаю здесь на военные власти…
– Здесь? – в ужасе вскрикнул самый молодой солдат.
– Не слушай! – приказал старик. – Заткни уши!
– Я хотел сказать: в Вильно. У меня с армией контракт на перевозки. Я на очень хорошем счету у вашего начальства, капрал, и если хотите совет, уходите отсюда. Человека, которого вы ищете, здесь нет.
– Где же он?
Шмидт пожал плечами.
– Почем мне знать? Меня интересует не он, а его жена. Наверно, живет в лесу, с партизанами. Он разбойник.
Вновь наступила пауза. Потом Сопля завыл. Он уже давно трясся от злости. Ему было больно за своего друга Магдалинского. Значит, портной ушел к партизанам и служил своей стране. А тем временем его жена бесстыдно изменяла ему с вражеским шпионом. Соплю потрясли низость и подлость подобного поведения.
– Сука ненасытная! – завопил он. – Бесстыжая…
Но пани Марта не дала ему договорить.
– Мне не стыдно! – прошипела она. – Он приносит мне еду! Мой муж даже на это не способен! Ты тоже на это не способен, Сопля. Если бы твоя жена была лет на двадцать моложе, она занималась бы тем же, что и я!
Сопля боязливо попятился. А немцы во главе с капралом Клепке сначала улыбнулись, а потом захохотали. Пани Марта какое-то время смотрела на них с презрением. Потом ее охватил гнев.
– Над кем смеетесь? – закричала она. – Над собой? Вы же все как один женаты! Вы оставили своих жен и невест в Германии! И они, ваши жены, занимаются тем же, что и я! Да-да, мои голубчики! Одни – от скуки; другие – потому что им это нравится; а третьи – для того чтобы поправить свои дела!
Первым перестал смеяться капрал Клепке. В Ганновере у него осталась молоденькая жена. В начале разлуки он еще получал от нее письма. Но теперь они приходили все реже. И самое главное – изменился их тон. Она больше не просила своего Susser вернуться, как это было вначале, и перестала жаловаться на одиночество. Это поражало капрала Клепке, и в его душу закрадывались подозрения. Обычно он старался не думать об этом, но сейчас эта женщина… Остальные женатые солдаты предавались аналогичным раздумьям. Они враждебно смотрели на Шмидта и по-своему сочувствовали портному Магдалинскому. Он был, конечно же, партизаном и врагом, но они чувствовали свое родство с ним: родство мужчин, обманываемых своими женами, пока они сражаются на фронте.
– Ну, что? – спросила пани Марта. – Почему же вы не смеетесь?
Мужчины переглянулись. Ничего не сказали, не задали ни единого вопроса, но все одновре-менно поняли, что они сейчас сделают. Их соглашение было молчаливым и мгновенным. Даже победитель Клепке и жалкий побежденный Сопля переглянулись и поняли друг друга без слов.
– Ты уверен, что это не портной Магдалинский?
– Я не могу сказать точно, – ответил Сопля. – Я давно его не видел. Может, это он. А может, и не он. Не могу вам сказать.
– Рассмотри его получше.
– Вот я и смотрю, – сказал Сопля, искоса посматривая на него.
Шмидт забеспокоился.
– Что это за комедия? Документы у меня в порядке. Они в куртке. Я могу вам их показать.
– Ни с места! – приказал Клепке.
Он думал о жене. Год тому назад, когда они расстались, она плакала. Они недавно поженились. Прожили всего две недели вместе. Он вспоминал ее горячее тело, жгучие ласки. Мысль, которую ему долгое время удавалось от себя отгонять, потрясла его теперь своей очевидностью: его жена не могла больше года прожить одна. Она завела себе любовника. У нее любовник, ласкающий ее каждый вечер, пока он, Клепке, растрачивает жизнь и силы в этих проклятых снегах… У нее мужчина – наверняка, уклонившийся от службы, один из тех, кто наживался на войне. Кому от нее польза, от этой войны? Вовсе не тем, кто уходит на фронт: они погибают, а если даже возвращаются, то находят домашний очаг разрушенным. Нет, она приносит пользу тем, кто остается. Таким, как Шмидт, который отнимает у тебя жену, пока ты далеко… Он приказал:
– Приготовиться!
Шмидт побледнел как смерть.
– Мои документы в порядке. Разрешите показать вам свои документы, капрал. Это избавит вас от затруднений. У меня высокопоставленные друзья. Я – член партии. Вы говорите с немецким подданным, капрал. Не забывайте об этом…
«Почему бы не избавить мир хоть от одного немецкого подданного?» – подумал вдруг Сопля.
Он шагнул вперед и заявил:
– Это Магдалинский! Теперь-то я его узнал!
На улице Клепке дружески потрепал Соплю по спине и пожелал ему доброй ночи. Он был в отличном настроении.
– Член партии, – проворчал он. – Член партии, как вам это нравится?… Gute Nacht, Herr Sopla!
Он увел за собой патруль. Сопля вернулся домой. Сказал жене:
– Быстрее. Умираю от голода.
– Все готово.
В ту же секунду в дверь постучали.
– А я-то думал, все кончилось, – сказал Сопля.
Он отворил дверь. В дом быстро вошли трое братьев Зборовских, а за ними – Янек.
– Добрый вечер.
Губы Сопли зашевелились, но с них не слетело ни звука.
– Вечер добрый, – сказала его жена. Ее руки нервно сжимали край фартука. Янек смотрел на них. Руки были усталыми, красными и потрескались от стирки. Они казались даже более старыми и морщинистыми, чем лицо. Словно существовали отдельно, и искривленные пальцы их выражали еще больше немой боли, чем лицо и глаза.
– Я не боюсь, – сказал Сопля. – Хватит с меня…
Его жена подошла к шкафу. Открыла его и начала вынимать праздничную одежду мужа.
– Только сперва я хочу поесть.
– Где мешок? – спросил старший Зборовский.
Янек посмотрел на ее руки. Он увидел, как их пальцы сжались, сцепились в извечном, старом, как само горе, жесте.
– Вы не посмеете, – сказала женщина. – У меня дети. Вы не посмеете убить отца и забрать мешок.
– Мы не собираемся его убивать. Нам нужен только мешок.
– Лучше убейте его!
– Стефа, – взмолился Сопля, – Стефа…
– Убейте его, – вопила она, – убейте его!..
Они уже вышли на улицу и брели по снегу, сгибаясь под своей драгоценной ношей, но все еще слышали ее крик:
– Убейте его!
И умоляющий голос Сопли:
– Стефа, Стефа…
И весь мир представился вдруг Янеку одним громадным мешком, в котором перекатывалась бесформенная груда слепых, мечтательных картофелин – человечество.
33
В лес, погребенный под ледяным покровом, в котором пихты утопали порой по самые верхушки и где царила такая глубокая тишина, словно перед концом света, продолжали поступать известия со всех подпольных фронтов, где велась неослабевающая борьба;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Янек обнимал Зосю. Они сидели у костра, накрывшись овчиной, доставшейся им от Тадека Хмуры. Он посмотрел на студента с некоторой иронией: Янек уже начинал понимать, кто их легендарный командир. И теперь он знал, где тот прячется.
– Я сам видел его, – спокойно заявил он.
Громада застыл с разинутым ртом.
– Что? Где? Где ты его видел?
– Здесь. Я видел его здесь. Мало того, вижу его сейчас. Он сидит рядом с тобой.
Громада нахмурил густые брови.
– Слишком ты молод еще, чтобы подтрунивать над стариками, – пробурчал он.
Но Добранский был поражен. Он посмотрел на Янека долгим взглядом, затем наклонился, обнял его за плечи и молча, с любовью потрепал по спине.
Пережить зиму маленькому партизанскому отряду помогли чудом захваченные сто килограммов картошки. В тот вечер братья Зборовские спустились в землянку, как обычно, с пустыми руками.
– В Пясках убили пана Ромуальда, – сообщили они. – Сегодня утром в деревню прибыл карательный отряд.
– И это лишь цветочки! – проворчал Крыленко.
– Похоже, кого-то выдал Сопля. Немцы обещали сто килограммов картошки в виде вознаграждения…
Утром в округе бушевала метель, и вечером на улицах Пясок снег доходил до колен: немецкие гусеничные транспортеры были похожи на огромных, беспомощных, упавших на спину шмелей, а танк гауптмана Штольца, командира отряда, увяз посреди площади перед мэрией и не мог сдвинуться с места. Штольц вылез из танка – монокль у него в глазу напоминал льдинку, – выругался и дошел до дома пешком. Затем провел несколько бесед с наиболее известными жителями деревни. Но, несмотря на угрозы и брань, которыми эти беседы сопровождались, лица селян оставались такими же пустыми и ничего не выражающими, как заснеженная по man's land , где герр гауптман Штольц только что оставил свой танк. И только краткая беседа со столяром Соплей оказалась по-настоящему полезной. Сопля сразу же произвел на Штольца благоприятное впечатление: в отличие от лиц его предшественников, его лицо вовсе не было лишенным выражения: оно было усталым, покорным и бледным.
– Мерзкая погода, – для начала грозно сказал Штольц.
Сопля тотчас же рассыпался в извинениях. С дрожащим подбородком заверил он герра гауптмана, что, хоть метель и совпала с прибытием немецкой колонны, в этом не было никакого злого умысла и что, во всяком случае, он, Сопля, тут ни при чем. Он, Сопля, слишком уж обеспокоен судьбой своих детей и жены, которые вот уже двое суток ничего не ели, и ему недосуг чинить препятствия на пути герра гауптмана. Штольц счел такое начало многообещающим, разразился гневом, сказал о дерзости, диверсии и провокации, и, в конце концов, сам не зная, почему, несчастный Сопля пообещал заставить солнце светить, запретить снегу падать и, в порыве рвения, даже предложил лично остановить ветер и выдать его герру гауптману связанным по рукам и ногам. Будучи классным стратегом, Штольц быстро воспользовался этим первоначальным успехом, и полчаса спустя два немецких солдата отнесли в дом Сопли мешок со ста килограммами картошки. В восемь часов, когда на улице затвердел снег, из темноты вышел немецкий патруль. Солдаты шагали в ногу. Снег скрипел у них под сапогами, и Сопля, бежавший впереди, прижимаясь к стенам домов, и не успевший даже попробовать картошки, которую сейчас отрабатывал, с удивлением обнаружил, что точно такой же звук издают жующие челюсти. Он думал только об одном: поскорее закончить работу, вернуться домой и съесть целую тарелку дымящейся картошки. «Кубус на меня не обидится, – рассуждал он с абсолютной уверенностью, порожденной голодом. – Он верный и умный друг. Он меня поймет». Патруль возглавлял капрал Клепке из Ганновера. «В такую погоду и носа на улицу не высунешь, не говоря уже о том, чтобы дезертировать», – думал этот вояка с невыразимой досадой, отчасти вызванной тем фактом, что он воевал уже целый год и ни разу не был в увольнении.
– Здесь, – сообщил Сопля сдавленным голосом.
Клепке поднял фонарик; вверху над витриной висела дощечка с надписью: «И. Петрушкевич, Paczki, ciastka, woda-sodowa» .
– Ну? – спросил Клепке. – Чего же ты ждешь?
Почерневшее, осунувшееся от голода и тревоги лицо Сопли сморщилось, как картошка:
– Будить его вот так… Из-за пустяков…
– Не из-за пустяков, – рассудительно заметил капрал, – а для того, чтобы пустить ему пулю в лоб.
Он подошел к двери и постучал. Они подождали немного, затем сонный голос спросил:
– Кто там?
– Свои! – жалобно ответил Сопля. – Открой, Кубус!
Дверь широко отворилась. Солдаты вошли внутрь, Сопля просеменил за ними. Петрушкевич был в ночной рубашке, надетой поверх брюк с волочащимися по полу подтяжками. У него было пухлое, грустное лицо.
– Апчхи! – чихнул он.
Сопля поспешно закрыл дверь и объяснил капралу:
– У него слабые легкие. В детстве он постоянно болел. Его бедная матушка еле его выходила. Ему бы в горах жить.
– Горы иногда помогают, – согласился Клепке.
Сопля подошел к другу.
– Ты не обижаешься на меня, Кубус?
– Нет. Сто килограмм картошки – это достойное оправдание…
– Откуда ты знаешь?
– Об этом вся деревня знает.
Сопля рухнул на табурет и расплакался.
– Ну-ну, не падай духом! – поддержал его кондитер.
– Я не знал настоящих виновников! – рыдал Сопля. – Я не мог указать на кого попало: они бы отомстили мне и моей семье… И тогда я стал искать того, на кого бы я смог положиться, верного, испытанного друга…
– Я благодарен тебе, – сказал Петрушкевич. – Можешь сделать кое-что для меня взамен?
– Все, что угодно, – сказал Сопля от простоты душевной.
– Эта картошка… Не мог бы ты прислать пару кило моей жене?
– Я принесу ее сам завтра же утром! – пообещал Сопля.
Капрал Клепке отдал приказания. Оба друга обнялись.
– Спасибо за картошку! – сказал Петрушкевич.
Сопля открыл рот, но не смог ничего сказать в ответ.
– Ну же, – ободрил его кондитер. – Будь мужчиной, Сопля.
Он взял из комода бутылку и пару рюмок.
– Выпей.
Сопля выпил.
– Выпейте и вы тоже, – предложил Петрушкевич солдатам.
– Вы так учтивы, – заметил Клепке. Он поднял свою рюмку. – Ваше здоровье!
– Взаимно.
Они чокнулись.
– Что ж, – сказал Клепке, – теперь, если позволите…
– Ну конечно, – поклонился Петрушкевич. – По крайней мере я не буду больше голодать!
Подавленный и шатающийся Сопля отвернулся и заткнул уши. Петрушкевич получил пулю прямо в грудь. Он крутнулся на месте, упал и застыл. Солдаты быстро вышли; капрал, уходивший последним, прихватил бутылку с собой. Сопля последовал за ними. Он понимал, что должен был остаться и утешить вдову друга, но решил сделать это завтра, когда принесет картошку. «Бедняжка будет так счастлива!» – подумал он. Они вновь очутились на улице, Сопля шагал быстро, спеша поскорее с этим покончить и мечтая о большой тарелке, ждавшей его дома: о нежной, белой, ароматной мякоти… Опьяненный этой картиной, он, не задумываясь, решительно постучал в дверь, когда фонарик капрала осветил вывеску: «Портной З. Магдалинский. Первоклассный покрой. Сиюминутная утюжка. Умеренные цены». Никто не открыл. Он постучал еще раз. Капрал Клепке с задумчивым видом смотрел на вывеску, так, словно бы спрашивал себя, не прогладить ли ему брюки по умеренной цене: увы, он не знал польского. Вне себя от холода, солдаты принялись колотить в дверь прикладами. За дверью тотчас раздался женский голос – видимо, женщина стояла там уже давно:
– Ну кто там?
– Мое почтение, пани Марта, – сказал Сопля. – Мы пришли к вашему мужу.
– Его нет дома.
– Хватит болтать! – закричал Клепке по-немецки. – Открывайте дверь!
Дверь отворилась. Наступила мертвая тишина: солдаты широко раскрывали глаза и поднимались на цыпочки, чтобы лучше видеть. Под хлопчатобумажным пеньюаром женщина была совершенно голой.
Казалось, ей совсем не холодно: напротив, замерзшие лица мужчин почувствовали исходившее от нее тепло. Те части ее тела, которых не было видно, нетрудно было себе представить, а те, которые были видны, не вызывали желания закрыть глаза. Пани Марта была высокой брюнеткой с большими, бесстыжими кошачьими глазами зеленого цвета и влажным ртом, словно бы распухшим от поцелуев.
– Mein Gott! – тихо, но отчетливо произнес самый молодой немецкий солдат.
– Отвернись! – строго приказал самый старший, знавший его родителей и обещавший им присматривать за мальцом.
– Молчать! – неожиданно приказал капрал сорвавшимся на фальцет голосом. Он кашлянул. – Молчать! – повторил он. – Где ваш муж?
– Его нет дома.
Женщина повернулась к Сопле.
– Иуда! – прошептала она.
Сопля хотел было возразить, но в ту же секунду услышал в глубине какой-то треск.
– Что это? – спросил Клепке.
– Откуда мне знать? – сказала женщина. – Кошка, наверное.
Она встала в дверном проеме. Клепке оттолкнул ее. Она упиралась, и у нее оголилась одна грудь с розовым торчащим соском, которую она даже не попыталась прикрыть. Самый молодой солдат и сосок посмотрели друг на друга: солдат опустил глаза первым.
– Асh! – глухо вздохнул он.
– Отвернись, несчастный! – велел старший. – Прикройся, ведьма!
– Я не такая, как твоя жена, – прошипела пани Марта, – и не стыжусь показывать того, что у меня есть!
– Вперед! – приказал Клепке.
Они оттолкнули ее и ворвались в дом. Комнату почти целиком занимала широкая кровать со съехавшими к подушкам простынями, сбившимися в кучу одеялами и свалившимися на пол перинами. В доме никого не было.
– Я же говорила вам, что это кошка! – закричала пани Марта.
В самом деле, послышалось очень тихое мяуканье.
– Кс-кс-кс! – позвал самый молодой солдат, любивший животных. – Под кроватью, наверно…
Он наклонился и засунул руку под кровать. Внезапно его взяла оторопь.
– Ach! – слабо вздохнул он.
Капрал Клепке быстро заглянул под кровать.
– Вылезай!
Оттуда медленно и нехотя вылез человек. Пожилой и тучный. Красивым его назвать было трудно. Он весь покрылся гусиной кожей.
– Котенок, да? – прохрипел Клепке.
– Но я умею мяукать! – обиженно сказал человек.
Клепке отдал приказ. Солдаты схватились за винтовки.
– Стойте! – вдруг закричал Сопля. – Это не портной Магдалинский!
– Mein Gott! – воскликнул самый молодой солдат, с уважением глядя на незнакомца.
Наступила пауза.
– Но тогда кто же это? – спросил Клепке.
– Не знаю. Он даже не из нашей деревни. Я никогда его раньше не видел.
Человек обмотался одеялом и обратился к капралу. Он говорил на чистейшем немецком языке.
– Моя фамилия – Шмидт. По происхождению – немец. Я работаю здесь на военные власти…
– Здесь? – в ужасе вскрикнул самый молодой солдат.
– Не слушай! – приказал старик. – Заткни уши!
– Я хотел сказать: в Вильно. У меня с армией контракт на перевозки. Я на очень хорошем счету у вашего начальства, капрал, и если хотите совет, уходите отсюда. Человека, которого вы ищете, здесь нет.
– Где же он?
Шмидт пожал плечами.
– Почем мне знать? Меня интересует не он, а его жена. Наверно, живет в лесу, с партизанами. Он разбойник.
Вновь наступила пауза. Потом Сопля завыл. Он уже давно трясся от злости. Ему было больно за своего друга Магдалинского. Значит, портной ушел к партизанам и служил своей стране. А тем временем его жена бесстыдно изменяла ему с вражеским шпионом. Соплю потрясли низость и подлость подобного поведения.
– Сука ненасытная! – завопил он. – Бесстыжая…
Но пани Марта не дала ему договорить.
– Мне не стыдно! – прошипела она. – Он приносит мне еду! Мой муж даже на это не способен! Ты тоже на это не способен, Сопля. Если бы твоя жена была лет на двадцать моложе, она занималась бы тем же, что и я!
Сопля боязливо попятился. А немцы во главе с капралом Клепке сначала улыбнулись, а потом захохотали. Пани Марта какое-то время смотрела на них с презрением. Потом ее охватил гнев.
– Над кем смеетесь? – закричала она. – Над собой? Вы же все как один женаты! Вы оставили своих жен и невест в Германии! И они, ваши жены, занимаются тем же, что и я! Да-да, мои голубчики! Одни – от скуки; другие – потому что им это нравится; а третьи – для того чтобы поправить свои дела!
Первым перестал смеяться капрал Клепке. В Ганновере у него осталась молоденькая жена. В начале разлуки он еще получал от нее письма. Но теперь они приходили все реже. И самое главное – изменился их тон. Она больше не просила своего Susser вернуться, как это было вначале, и перестала жаловаться на одиночество. Это поражало капрала Клепке, и в его душу закрадывались подозрения. Обычно он старался не думать об этом, но сейчас эта женщина… Остальные женатые солдаты предавались аналогичным раздумьям. Они враждебно смотрели на Шмидта и по-своему сочувствовали портному Магдалинскому. Он был, конечно же, партизаном и врагом, но они чувствовали свое родство с ним: родство мужчин, обманываемых своими женами, пока они сражаются на фронте.
– Ну, что? – спросила пани Марта. – Почему же вы не смеетесь?
Мужчины переглянулись. Ничего не сказали, не задали ни единого вопроса, но все одновре-менно поняли, что они сейчас сделают. Их соглашение было молчаливым и мгновенным. Даже победитель Клепке и жалкий побежденный Сопля переглянулись и поняли друг друга без слов.
– Ты уверен, что это не портной Магдалинский?
– Я не могу сказать точно, – ответил Сопля. – Я давно его не видел. Может, это он. А может, и не он. Не могу вам сказать.
– Рассмотри его получше.
– Вот я и смотрю, – сказал Сопля, искоса посматривая на него.
Шмидт забеспокоился.
– Что это за комедия? Документы у меня в порядке. Они в куртке. Я могу вам их показать.
– Ни с места! – приказал Клепке.
Он думал о жене. Год тому назад, когда они расстались, она плакала. Они недавно поженились. Прожили всего две недели вместе. Он вспоминал ее горячее тело, жгучие ласки. Мысль, которую ему долгое время удавалось от себя отгонять, потрясла его теперь своей очевидностью: его жена не могла больше года прожить одна. Она завела себе любовника. У нее любовник, ласкающий ее каждый вечер, пока он, Клепке, растрачивает жизнь и силы в этих проклятых снегах… У нее мужчина – наверняка, уклонившийся от службы, один из тех, кто наживался на войне. Кому от нее польза, от этой войны? Вовсе не тем, кто уходит на фронт: они погибают, а если даже возвращаются, то находят домашний очаг разрушенным. Нет, она приносит пользу тем, кто остается. Таким, как Шмидт, который отнимает у тебя жену, пока ты далеко… Он приказал:
– Приготовиться!
Шмидт побледнел как смерть.
– Мои документы в порядке. Разрешите показать вам свои документы, капрал. Это избавит вас от затруднений. У меня высокопоставленные друзья. Я – член партии. Вы говорите с немецким подданным, капрал. Не забывайте об этом…
«Почему бы не избавить мир хоть от одного немецкого подданного?» – подумал вдруг Сопля.
Он шагнул вперед и заявил:
– Это Магдалинский! Теперь-то я его узнал!
На улице Клепке дружески потрепал Соплю по спине и пожелал ему доброй ночи. Он был в отличном настроении.
– Член партии, – проворчал он. – Член партии, как вам это нравится?… Gute Nacht, Herr Sopla!
Он увел за собой патруль. Сопля вернулся домой. Сказал жене:
– Быстрее. Умираю от голода.
– Все готово.
В ту же секунду в дверь постучали.
– А я-то думал, все кончилось, – сказал Сопля.
Он отворил дверь. В дом быстро вошли трое братьев Зборовских, а за ними – Янек.
– Добрый вечер.
Губы Сопли зашевелились, но с них не слетело ни звука.
– Вечер добрый, – сказала его жена. Ее руки нервно сжимали край фартука. Янек смотрел на них. Руки были усталыми, красными и потрескались от стирки. Они казались даже более старыми и морщинистыми, чем лицо. Словно существовали отдельно, и искривленные пальцы их выражали еще больше немой боли, чем лицо и глаза.
– Я не боюсь, – сказал Сопля. – Хватит с меня…
Его жена подошла к шкафу. Открыла его и начала вынимать праздничную одежду мужа.
– Только сперва я хочу поесть.
– Где мешок? – спросил старший Зборовский.
Янек посмотрел на ее руки. Он увидел, как их пальцы сжались, сцепились в извечном, старом, как само горе, жесте.
– Вы не посмеете, – сказала женщина. – У меня дети. Вы не посмеете убить отца и забрать мешок.
– Мы не собираемся его убивать. Нам нужен только мешок.
– Лучше убейте его!
– Стефа, – взмолился Сопля, – Стефа…
– Убейте его, – вопила она, – убейте его!..
Они уже вышли на улицу и брели по снегу, сгибаясь под своей драгоценной ношей, но все еще слышали ее крик:
– Убейте его!
И умоляющий голос Сопли:
– Стефа, Стефа…
И весь мир представился вдруг Янеку одним громадным мешком, в котором перекатывалась бесформенная груда слепых, мечтательных картофелин – человечество.
33
В лес, погребенный под ледяным покровом, в котором пихты утопали порой по самые верхушки и где царила такая глубокая тишина, словно перед концом света, продолжали поступать известия со всех подпольных фронтов, где велась неослабевающая борьба;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19