Точь-в-точь похожий на снеговиков, которых он сам когда-то лепил на тротуарах Мариенштрассе, но гораздо, гораздо больше: не видно даже, где он начинается и где заканчивается. Кавалер Железного креста сержант Штрассер не дрогнул. Теперь он знает, кто сбил с дороги его патруль. Как настоящий немец, он принимает вызов. Сжав кулаки, бросается в атаку, крича по германскому обычаю. Но великан испаряется. Он знает, каково драться с добрым немецким унтер-офицером, прошедшим долгую захватническую войну. Он испаряется. Воспользовавшись своим цветом и материалом, мгновенно прячется и спокойно ждет более благоприятного момента, чтобы напасть снова. Плотно сжатые кулаки сержанта Штрассера натыкаются на снег. Сержант наносит ему сильные, беспорядочные удары, катается по нему, охмелев от отчаяния, и осыпает его невыразимыми проклятиями.
«Так нельзя… я растрачиваю силы… Он только этого и ждет… В этом вся его тактика. Его проклятая русская тактика!»
В неподвижном воздухе весело кружатся бесформенные, неосязаемые снежинки. Воет волк.
«Этого ребенка нельзя там оставить…» – думает рядовой второго класса Шатц.
Он встает и начинает идти. Это дается ему с трудом. Он еще никогда не прилагал столько усилий для того, чтобы переставлять ноги.
«Это труднее, чем взбежать на колокольню Кёльнского собора, – с изумлением думает он. – Красная Шапочка… Я спасу ее».
Сержант Штрассер поднимает голову и видит во мгле рядового второго класса Шатца, ковыляющего к лесу в десяти метрах от него.
– Стоять! – кричит он.
Он хочет подняться. Рядовой Шатц, конечно, дебил, однако он из его отряда, и сержант Штрассер несет ответственность за его жизнь перед всей Германией. Он хочет подняться, но в ту же секунду кто-то прыгает на него сверху, садится ему на спину и пытается повалить его на землю. Сержант Штрассер поворачивается на сто восемьдесят градусов и сразу же узнает белую массу, готовую погрести его под собой… «Снеговик!» Он бросается в атаку. Но подлый агрессор тотчас исчезает, маскируясь своей врожденной белизной…
Студент Карминкель делает новую, мучительную попытку вспомнить.
«Итак, это все, что вы знаете о России?» – повторяет господин профессор Куртлер, и его рот искривляется в саркастической улыбке.
«Украина – житница России, – мямлит студент. – Русский уголь и железную руду добывают на Урале, а нефть – на Кавказе. Самые большие заводы в мире находятся в Днепропетровске… В Крыму вечная весна… Россия необычайно богата полезными ископаемыми!»
Господин профессор Куртлер расплывается в улыбке.
«Вы закончили, кандидат Карминкель?»
«Волга впадает в Каспийское море», – бестолково бормочет студент.
«Ну что ж, вынужден сказать вам, что вы забыли о самом главном, кандидат Карминкель».
Студент поднимает на профессора испуганный, умоляющий взгляд.
«Вы совершенно забыли сказать о СНЕГЕ, кандидат Карминкель».
Рядовой второго класса Шатц добрался до соснового бора. Он очень рад этому, поскольку уже не в состоянии сделать ни шага. Его ноги отвечают на все его усилия не подобающей воину дряблостью, граничащей с неповиновением.
– Шагом марш! – строго командует им рядовой Шатц.
Но несмотря на двадцать пять лет доброй и верной службы, его ноги упорно сохраняют досадную неподвижность.
– Под трибунал! – решительно вопит рядовой Шатц.
Тогда его правая нога, как более дисциплинированная или просто напуганная угрозой, медленно поднимается и шагает на семьдесят пять сантиметров вперед – предписанную уставом длину походного шага.
– Отлично, правая нога! – подбадривает ее солдат Шатц. – Продолжайте. Я представлю вас к награде.
Его мысли совершенно запутываются. Он остается стоять, беззащитный, как черное пугало на снегу. Чувствует, как его дыхание слабеет, сердце останавливается, а жизнь выходит из него, вопреки всем воинским уставам. Жизнь покидает его, убегая из его крови и застывших легких…
– Оставить свой боевой пост перед лицом врага! – пытается пожурить ее добрый солдат Шатц. – Это очень тяжкий проступок, жизнь…
Но жизнь беспощадно продолжает дезертировать. Он пытается вспомнить, зачем пришел в лес. «Красная Шапочка…» Из последних сил он оглядывается и видит два зеленых глаза, горящих в темноте свирепым нетерпением. «Добрый… немецкий солдат… защищает… маленьких детей… чтобы снискать… уважение и любовь… завоеванных народов…» Зеленые глаза опасливо приближаются, но жизнь, его немецкая жизнь, забыв о форме, которую носила, и двадцати пяти годах верной и славной воинской службы, уже дезертировала: она вероломно оставила свой пост и бросила замерзшее и уже бесчувственное тело рядового второго класса Шатца на съедение голодному врагу.
«Да, – говорит господин профессор Куртлер, – вы совсем забыли о СНЕГЕ, кандидат Карминкель. Именно СНЕГ является главным сокровищем России и придает этой стране ее национальный характер. Именно СНЕГ укрывает и оберегает все остальные ее богатства, которые вы, кстати сказать, так дурно перечислили, кандидат Карминкель. Именно СНЕГ охраняет ее нефть и железную руду, ее золото и уголь, и ее самые плодородные в мире черноземы. Именно СНЕГ на протяжении многих веков давал отпор завоевателям, отправлявшимся на штурм ее сокровищ, и безжалостно смыкал свои белые руки над их трупами. Вы совсем забыли о СНЕГЕ, кандидат Карминкель».
«У меня было слишком мало времени для подготовки к экзамену, господин профессор!» – взмолился студент.
Господин профессор Куртлер что-то черкнул в своей записной книжке.
«Я вынужден вам сообщить, что вы не сдали экзамен, кандидат Карминкель.
Но мы дадим вам первоклассный шанс изучить русский снег исчерпывающим образом. Наилучшее обучение – это обучение практическое. Мы отправим вас на завоевание России, кандидат Карминкель!»
«Я отказываюсь! – вопит студент. – Я отказываюсь, господин профессор».
Но уже поздно, слишком поздно для студента Карминкеля. Ему велели явиться к другому экзаменатору, более важному, но зато и более склонному к состраданию, нежели господин профессор Куртлер. Снег укрывает его безжизненное тело. Над ним весело кружатся тысячи снежинок, ложась на его остекленевшие глаза и посиневшие губы. Не хватает только приятной музыки и, возможно, цыганского хора, чтобы придать еще больше веселья этому славному празднику русских снежинок… Рядовой Грюневальд вытягивает руку, пытаясь поймать их. «Добрый снег. Легкие, кружащиеся снежинки… Прелестное конфетти великого праздника зимы… Россия – прекрасная страна, сударь… Водка… Кремль…
С горок спускаются дети на санках… Икра… Серебристый перезвон колокольчиков…»
Сорок градусов ниже нуля. Рядовой Йодль наконец-то одержал сладострастную победу. Настиг свою русскую девочку – великолепное, бесстыжее, светловолосое создание; извечную искусительницу миллионов завоевателей. Он лежит на животе, абсолютно голый и крепко зажатый в ее ледяных объятиях. Она прижимает к себе своего нового завоевателя и запечатлевает на его отвердевших гyбax победный поцелуй. Сидящий поблизости рядовой Венигер больше ни о чем себя не спрашивает, а зубы рядового Вольтке больше не стучат. Капралу Либлингу больше не холодно… Вот тогда-то сержант Штрассер и решает призвать своих солдат к порядку.
– Встать! – кричит он, но с его губ не слетает ни звука.
Он поднимает оторопевший взгляд и видит перед собой снеговика, возвышающегося над ним во весь свой исполинский рост. Но на сей раз сержант Штрассер не бросается в атаку. Как настоящий немецкий воин, он умеет отступать и признавать свое поражение. Он просто снимает с себя Железный крест, прикрепляет его к груди великана – кладет его на снег – и говорит:
– Ты заслужил его больше, чем я.
И в то же мгновение безжалостный снеговик наваливается на него, а душа сержанта Штрассера щелкает каблуками, вытягивается по стойке «смирно» и строевым шагом проходит сквозь вековечные пространства, вытянутой рукой приветствуя фюрера немецких душ, терпеливо поджидающего его у врат Валгаллы тевтонских воинов… На губах доброго немецкого солдата Грюневальда блуждает счастливая улыбка. В эту минуту ему оказывают роскошный прием. Он медленно плывет на легком челне по волнам тихого Дона. Русский народ – весь русский народ: калмыки и киргизы, грузины с Кавказа, запорожские козаки, суровые узбекские горцы, украинцы, татары, сибирские крестьяне, евреи, курды – все двадцать семь национальностей устраивают ему бурную овацию. Миллионы людей полными пригоршнями бросают в него конфетти, знаменитое русское конфетти – белое, ледяное, кружащееся… И съедают целые тонны икры, и выпивают целые бочки водки за здоровье своего нового завоевателя, и хором поют в его честь «Очи черные». И цари, все русские цари – и самозванец Борис Годунов, и Иван Грозный со своими боярами, и Петр Великий, и все остальные толпой выходят из Кремля, чтобы приветствовать его, и смеются, проходя мимо – там даже Ленин, сбежавший из своего мавзолея, и весь великий русский народ, все сто семьдесят миллионов жителей показывают пальцем на доброго немецкого солдата Грюневальда – Грюневальда-Завоевателя, Грюневальда-Великолепного – и громко, беспрестанно хохочут, держась за бока и ударяя себя в живот, смеются до упаду от безграничной радости и швыряют ему в глаза, в рот и в глотку свое красивое русское конфетти – белое, ледяное и кружащееся, которое мало-помалу засыпает его и перекрывает ему дыхание. И безжалостно гремит гомерический смех… И медленно течет тихий Дон… И так же медленно падает снег. Медленно, посреди бескрайнего и почти мистического безмолвия, он выполняет свою историческую задачу. Старательно, равнодушно и спокойно погребает завоевателей. Хладнокровно и без лишней спешки… Большие, легкие, беспощадные снежинки. Снег. Добрый снег.
30
Аббата Бурака схватили, когда он молился в небольшой часовенке Святого Франциска в Верках, и на месте расстреляли. Отряд Пуцяты потерял пять человек во время стычки с бронемашинами на подбродзевской дороге, а сам Пуцята был тяжело ранен и отлеживался на одном из хуторов. Кублай был убит в ожесточенном бою, совершая диверсию на молодеченской железной дороге. Два радиста, выданные женой одного хуторянина, были окружены на гумне, и все подпольные лесные радиостанции получили их последнее сообщение: «Прощайте, желаем удачи, еще двух нет».
Но Партизан Надежда оставался все так же неуловим. Поговаривали, что его штаб-квартира теперь – в самой Варшаве; что он готовит восстание в еврейском гетто столицы; предатели и шпионы докладывали, что видели его в нескольких местах одновременно; каждое утро люди встречали карательные отряды вызывающими улыбками – их словно бы воодушевляла тайная уверенность в том, что с ними не может случиться ничего плохого. В деревнях ходили самые фантастические и невероятные слухи:
– Он встречался с Рузвельтом и Черчиллем и предложил им свои условия. Сталин наконец-то нашел человека, с которым можно вести переговоры.
– У него есть потрясающее тайное оружие – луч смерти. Радиус действия: десять километров.
– Вчера он приходил в сухарковскую школу поговорить с детьми; у ребятишек до сих пор глаза горят.
Такой холодной зимы люди не помнили давно. В некоторых местах толщина снега достигала четырех метров, и «зеленым» пришлось покинуть свои берлоги. Отряды Крыленко, Добранского и Громады укрывались в охотничьем домике, затаившемся в глубине замерзших вилейковских болот на крошечном островке, затерянном среди окаменевших камышей. Как-то раз, 3 февраля 1943 года, в их убежище вбежал такой возбужденный Пех, что они схватились за оружие, решив, что настал последний момент. Но он просто хотел поговорить с Крыленко о его сыне. Ходили слухи, что сын Крыленко – генерал Красной Армии, но упоминать его имя в присутствии старого украинца не разрешалось. Если же кто-нибудь случайно или назло затрагивал эту щекотливую тему, Крыленко становился угрюмым и цедил сквозь зубы по-русски: «Сволочь!»
– Ну, что вы, Савелий Львович! – удивлялся его собеседник. – Раз уж народ счел вашего сына достойным столь высокого звания, значит, он человек стоящий.
– Сволочь! – твердил старик, слегка повышая голос в виде последнего предупреждения, и пристально смотрел на собеседника, словно бы приглашая его разделить честь этого оскорбления.
– Но почему, Савелий Львович?
– А какого еще имени заслуживает человек, предавший своего отца врагу?
– Но он же никогда не предавал вас врагу, Савелий Львович!
– Предавал. Я сказал: «Сволочь!»
– Не сердитесь так, Савелий Львович!
– Я не сержусь, холера ему в бок!
– Ну хорошо, Савелий Львович, раз уж вы так настаиваете…
– Какого еще имени заслуживает человек, отдавший врагу деревню своего отца?
– Может, он просто не мог поступить иначе?
После этого старик выходил из себя, подносил волосатый кулак к носу собеседника и спрашивал его, медленно и грозно шевеля торчащими усами:
– Что это, по-твоему?
– Кулак, Савелий Львович!
– Ты бы отдал врагу деревню своего отца, если бы остался в живых?
– Н-н-нет, Савелий Львович, нет… Только…
– Только что?
– Н-н-ничего, Савелий Львович!
– Ты бы не сделал этого, а?
– Н-н-нет.
– Точно?
– Точно.
– Ты поклянешься в этом на могиле своего отца?
– Мой отец, Савелий Львович, находится в добром здравии, благодарю вас.
– Все равно поклянись.
– Клянусь!
– Хорошо. Вспомни об этом, если вдруг станешь генералом.
– Обязательно вспомню, Савелий Львович… Разрешите идти?
– В наше время никогда не знаешь, какой еще мудак станет генералом. Это ж надо – произвести Митьку в генералы!
– М-м-митьку?
– Сына моего, холера ему в бок! – орал Крыленко, и его усы тотчас вставали торчком. – Я же тебе двадцать раз повторял. В следующий раз, если забудешь…
Но после такого разговора «следующего раза» обычно не бывало. Первое время партизаны относились к истории Крыленко весьма недоверчиво. За его спиной ее называли просто budja – budja na resorach . Но как-то раз старик с чрезвычайно брезгливым видом вытащил из кармана скомканную фотографию, вырезанную из «Правды». Знавшие русский язык ветераны двух войн прочитали подзаголовок: «Самый молодой генерал Красной Армии Дмитрий Крыленко». Украинец был сапожником из крохотной деревушки Рябинниково. В двенадцать лет сын сбежал из дому после бурной сцены, дав понять отцу, что хочет «учиться и кем-нибудь стать». Семнадцать лет старик ничего о нем не слышал, но в самом начале фашистского нашествия жители Рябинникова сообщили ему, что Митька получил звание генерала Красной Армии и его фото напечатали на первой странице «Правды». Старик отнесся к этому крайне скептично. «Учиться и кем-нибудь стать, – проворчал он. – Ге-не-рал!» И с отвращением влепил своему другу козаку Богородице, имевшему несчастие улыбнуться, пару затрещин, мигом согнавших улыбку с лица бедняги. Не удовлетворившись этим, старик вспомнил, что во время революции дослужился до капрала, и решил пойти добровольцем на фронт. В деревню Рябинниково пришло несколько писем, в которых говорилось, что «он чувствует себя хорошо», и одновременно известие о награждении генерала Крыленко орденом Ленина за защиту Смоленска. Первая встреча отца и сына после семнадцати лет разлуки была на редкость драматичной. В тот день сын сапожника сидел за сосновой доской, служившей ему рабочим столом, и изучал карту. «Так… двадцатая дивизия. Рябинниково!» До этого момента Рябинниково было для него всего лишь одним из населенных пунктов русской земли, ничем не отличавшимся от прочих, которые он обязан был защищать. Но сейчас… «Старик!» Он пожал плечами. «Рябинниково, равнинная местность. На юге – сосновый бор… танки пройдут легко. У двадцатой дивизии мало противотанковых установок. Это означает: оставить Рябинниково и отступить на восток». Он взял карандаш и старательно нарисовал три стрелки, обращенные к реке, и полукруг в двадцати километрах к востоку от Рябинникова.
Он взял лист бумаги, составил приказ об отступлении и внезапно с подлинным ужасом подумал: «Старик будет рвать и метать!» Он вздохнул, зашел в кабинет своего заместителя и друга капитана Лукина, передал ему приказ об отступлении и снова уселся за сосновой доской. В комнату вошел дневальный, щелкнул каблуками и отдал честь. Не успел он открыть рот, как послышался чей-то громкий голос, целый град ругательств, и в комнату, пятясь, ввалился старик Крыленко, за которым с выставленным штыком гнался раздраженный часовой.
– Отец! – воскликнул генерал.
Но старик не обращал внимания на сына и полностью сосредоточился на часовом.
– Ты что, не видишь нашивок, а? – горланил он. Он поднес свой рукав под нос часовому. – Чем пахнет, а? У тебя таких никогда не будет!
Он высморкался в кулак и повернулся к сыну.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19