Наша страна впервые провозгласила, что высшей ценностью для нее является жизнь ее граждан. Она впервые признала, что закон выше воли отдельных людей. Для России это стало допуском в клуб цивилизованных держав. Прошло время, и народы третьего мира увидели в ней ту силу, которая поможет им избавиться от колониального гнета. Тогда мы тоже пользовались поддержкой мирового сообщества и на уровне властей, и среди обывателей. Наконец, настал период холодной войны с США, и законность наравне с соблюдением прав личности стала нашим идеологическим оружием. Мы верили в свои идеалы – и победили. Но наша святая приверженность своим принципам была видна не только нам. Это видели и другие народы, и именно поэтому даже после кризисов в Нигерии и Пакистане действия российской армии не были осуждены на мировом уровне, хотя формально являлись нарушением суверенитета независимых государств.
– И что же изменилось сейчас? – нетерпеливо спросил император. – Сейчас мы действуем исходя из тех же принципов, только возможностей у нас прибавилось. В политике двойных стандартов нас обвинить по-прежнему нельзя. Что не так?
– Тогда мы были одной из ведущих мировых держав, теперь мы единственная мировая держава, – ответил я.
– И что с того? – фыркнул Вольский. – Если остальные сошли с дистанции, мы, естественно, стали единственными лидерами. Вы же не будете отрицать, князь, что мировое доминирование России принесло планете стабильность и прогресс.
– Не буду. Но, надеюсь, и вы не будете отрицать, что надсмотрщик, как бы он ни стремился к идеалу, раздражает любого нормального человека. Я уж не говорю про целые нации.
– Но наш порядок справедлив, – возразил Нессельроде.
– С нашей точки зрения. А вот французы жалуются, что наша киноиндустрия губит их кинематограф. В парижских кинотеатрах идут сплошь русские фильмы, французских днем с огнем не найти. Когда же французское правительство вознамерилось ввести квоты на показ и субсидировать своих кинематографистов, Евразийский союз пригрозил санкциями за недобросовестную конкуренцию.
– Но ведь это справедливо, – пожал плечами Вольский.
– Представьте, что у вас нет возможности смотреть отечественные фильмы, – ответил я.
– Законы рынка есть законы рынка, – не унимался Вольский.
– А национальное самосознание есть национальное самосознание. Пусть французы проиграли экономическую войну, но им обидно, что гибнет их собственная культура. Японцев унижает мысль о том, что основу их экономики составляют русские сборочные предприятия. А каково голландцам, у которых шестьдесят процентов продаваемого в стране сыра импортируется из России? Они просто не хотят с этим мириться. Доминирование России может быть сколько угодно экономически обосновано и исторически обусловлено, но проигравшим от этого не легче. Их сердца протестуют. Это естественная психология любого бедняка, который видит богача-соседа. Бедняк не желает видеть объективную реальность, его воображение всегда рисует иную картину мира, а в конфликте разума и воображения обычно побеждает воображение. Посмотрите, как популярна на Западе, и особенно в Америке, альтернативная история и альтернативная фантастика. Побежденные стремятся победить хотя бы в мечтах, но лишь единицы признают, что причиной их поражения являются их собственные ошибки. Большинство склонны искать козла отпущения, а кто может лучше подойти на эту роль, как не успешный сосед? И если раньше в операциях наших вооруженных сил они видели восстановление справедливости, то теперь увидят агрессию империализма.
В кабинете воцарилась тишина.
– Вы хотите сказать, князь, что если мы начнем сейчас преследование Гоюна теми средствами, которыми действовали до сих пор, то вызовем остро негативную реакцию во всем мире? – спросил государь после непродолжительной паузы.
– Да пусть хоть все разом завопят, – криво усмехнулся Нессельроде. – Нам-то что? Мы сильнее их всех вместе взятых, не так ли, Аркадий Иванович?
– Так-то оно так, – недовольно хмыкнул Вольский. – Но вот только торговой войны нам сейчас не хватало. Вы забыли, что у нас зерновой кризис и проблемы с перевозкой экспортируемых товаров по морю?
– Минутку, господа, – государь поднял вверх руку. – Прежде чем перейти ко второму вопросу, давайте покончим с первым. Вы считаете, князь, что нам не следует искать Гоюна?
– Нет, искать его можно и нужно, – ответил я. – Но только полицейскими мерами и на основе сотрудничества с властями независимых стран. Я считаю, что возможность военных операций против «Небесного предела» может оказаться очередной ловушкой Гоюна.
– А смысл? – прозвучал голос императора.
– Ослабить Россию и сколотить антирусскую коалицию на международной арене. Это позволит ему занять почетное место среди наших врагов.
– То есть вы полагаете, что история с вашим похищением придумана лишь для того, чтобы спровоцировать нас на военные операции? – спросил Шебаршин.
– Нет, конечно, – ответил я. – Просто вилка – это один из его любимых приемов в шахматах. Он всегда ставит противника в условия, когда при любом развитии событий тот несет потери. Если бы Россия не отреагировала, он бы спокойно сколачивал антирусскую коалицию. Среагировала. Получите международный кризис.
– Положим, – поморщился Шебаршин. – Но мне то тогда не понятен смысл вашего похищения. Простите, князь, но при всем уважении к вам лично...
– Оставим это, – сказал император. – Давайте лучше обсудим последствия возможного международного кризиса с учетом намечающегося кризиса в экономике.
– А будет этот международный кризис? – выпятил губу Нессельроде. – Кто позволит себе бросить вызов Российской империи?
Двери кабинета распахнулись, и в него ворвался князь Васильчиков.
– Здравия желаю, ваше величество, – выпалил он. – Приношу свои извинения, господа, но у меня экстренное известие. Поднебесная отзывает своего посла. Мне вручили совершенно невозможную, я бы сказал хамскую ноту протеста, по поводу нашей операции в южном Китае. От нас требуют извинений и невиданной компенсации в десять миллиардов рублей. В противном случае Поднебесная грозит блокадой Порт-Артура.
– Что?! – вскричал Нессельроде. – Да мы через две недели весь Пекин танками перепашем!
– Куда они свой текстиль денут, если мы границы Евразийского союза закроем? – фыркнул Вольский.
– Да уж, много им в этом конфликте не светит, – процедил Шебаршин.
Государь посмотрел на меня, и я еле заметно покачал головой.
– Спокойствие, господа, – прогудел император. – Давайте спокойно обсудим ситуацию. Объявляю перерыв на час. Князь Васильчиков, останьтесь. Вас, господа, прошу обождать.
Мы встали и поклонились.
– Пойдемте, Аркадий Иванович, посмотрим биржевые котировки за последние месяцы, – подошел я к Вольскому, как только мы оказались за дверью. – Был бы признателен вам, если бы вы согласились прокомментировать их.
– В такой момент интересоваться котировками? – изумленно воззрился на меня промышленник.
– Именно в такой момент, – ответил я.

Часть 3
Схватка
Глава 21
ГАТЧИНСКИЙ ПАРК
Гатчинский парк всегда казался мне самым закрытым из всех дворцовых парков Петербургской округи. Дело было даже не в том, что вход сюда был закрыт для большинства подданных империи. Сам ландшафт создавал ощущение закрытости. Парк располагался таким образом, что фактически вся его территория была спрятана от посторонних глаз. Павловск, Нижний парк Петергофа или Верхний парк Ораниенбаума тоже не позволяли посторонним наблюдателям видеть гуляющих по парку, но только Гатчинский парк создавал такое ощущение уединенности и – благодаря похожему на тевтонский замок дворцу, который возвышался над прудом, – защищенности. Наверное, именно поэтому почти все свое правление Александр Третий, над которым всегда висел дамоклов меч террора, прожил именно здесь. И наверное, именно поэтому государь Дмитрий Павлович, помазанный в тысяча девятьсот тридцать втором году, сделал Царское Село местом официальных приемов, Павловск резиденцией для семьи, но наиболее важные и секретные совещания проводил в Гатчине. Роскошный Петергоф с его Самсоном, романтичный Ораниенбаум и строгая Стрельна стали общедоступными музеями, но три оставшихся в распоряжении царской семьи поместья словно символизировали собой три части жизни монарха: Павловск – царствующая фамилия, Царское Село – церемониал и публичная политика и Гатчина – политика тайная. В разное время мне удалось побывать во всех трех резиденциях, но вот оставаться так долго в Гатчине еще не доводилось.
Свежий снег хрустел у меня под ногами. Я неспешно шагал по дорожке вдоль покрытого тонким льдом пруда. Можно было подумать, что я один среди всего этого белого безмолвия, хотя я точно знал, что каждый квадратный метр парка просвечивается и контролируется дворцовой стражей. Еще во времена Александра Третьего здесь была очень хитрая система охраны. В парке было установлено два-три поста, в самых видных местах. Стоявшие там гвардейцы должны были как демонстрировать всем гостям императорской резиденции свою немногочисленность (читай: русскому царю бояться некого), так и символизировать мощь русской армии своей выправкой и статью. Но за кустами, в укромных местах парка таилось немалое количество охраны, готовой по первому же зову явиться на защиту государя. Да и внешняя охрана, расставленная вокруг парка, не дремала. За все время царствования Александра здесь, в Гатчине, не было осуществлено ни одной попытки покушения на государя, хотя множество революционеров охотилось за ним денно и нощно. Нынче времена были другие. Политический терроризм канул в лету с реставрацией монархии. Сложно сказать, что произошло тогда. Ведь на Корнилова было совершено более двадцати покушений за время его диктаторства. И это только те случаи, когда террористам удавалось произвести выстрел или заложить адскую машину. Сколько попыток было пресечено службой охраны с помощью агентурной работы, один Бог ведает да начальник архива ИКГБ. Диктатор жил, словно обложенный зверь, в московском Кремле и на дальней даче в Завидово, выезжал только в сопровождении двух броневиков и полусотни казаков, готовых разорвать любого, кто покусится на жизнь и здоровье «спасителя отечества». А желающих покуситься было немало. Большевики, эсеры ненавидели его за свержение советской власти и установление контрреволюционного режима. Студенты, увлеченные идеями конституции, – за недемократичные методы правления. Черносотенцы – за либерализм в политике с инородцами. Инородцы – за отказ от права наций на самоопределение. Монархисты – за отказ немедленно вернуть престол династии Романовых. Охранка работала не покладая рук, но всевозможные боевые экстремистские организации множились как грибы после дождя. «Боевая группа левых эсеров за социализм». Террористическая организация анархистов «Террор и воля». «Армия возмездия» молодых большевиков. «Боевое крыло молодых кадетов». «Ополчение русских патриотов за спасение отечества». «Латышские стрелки». «Грузинские мстители». Украинская «Державна воля». Даже «Офицерский императорский союз». Все они стремились уничтожить диктатора. В ответ на репрессии следовали новые теракты. Кровь министров и чиновников новой администрации текла рекой, несмотря на то, что все новые и новые заговорщики отправлялись в концлагеря, становились к стенке и поднимались на виселицу.
Как при этом выжила главная мишень террористов – диктатор России Лавр Георгиевич Корнилов, остается загадкой по сей день. Говорят, у него была великолепная охрана, укомплектованная наиболее преданными офицерами, казаками и калмыками. Говорят, он был очень популярен в войсках. Большинство кадровых офицеров боготворили своего полководца за сохранение престижа русской армии и победу над коммунистами. Говорят, он создал одну из лучших по тому времени служб безопасности – ИКГБ, укомплектовав ее лучшими офицерами из царской полиции и военной разведки и контрразведки. Все это так. Но, наверное, было нечто особенное в том, что Лавр Георгиевич выжил в том кровавом кошмаре, который начался в России в тысяча девятьсот семнадцатом году и так и не закончился со вступлением белых армий в Москву и Петербург. Словно некая потусторонняя сила решила сжалиться над Россией и послала ей пусть жесткого, пусть временами жестокого диктатора, но человека, который смог железной рукой прекратить смуту. Да, он выиграл Гражданскую войну, он установил в стране военный порядок, он создал условия для возрождения экономики. Возможно, для этого судьба и сберегла его. Но прекратить саму смуту он был не в силах. Как и за триста лет до этого, подлинный демон русской смуты таился не в дворцах правителей, не на явках заговорщиков, не на площадях, где бунтовал народ, а в умах людей. За полтора десятилетия кровопролития население бывшей империи озлобилось, привыкло делить всех на своих и чужих, воспринимать любое действие властей как попытку возвышения и обогащения одной политической группировки над другой. Порвалась связь, державшая народ как единое целое. Люди стали чураться друг друга, видеть врага в каждом встречном. В этой ситуации такой человек, как Корнилов, вполне мог удержать власть, но никогда не сплотил бы нацию, потому что для людей он был один из... Один из «белых генералов, задушивших русскую революцию». Один из «военных, узурпировавших власть». Даже один из «наших», с помощью кого «мы пришли к власти и обставили тех и тех».
И тогда Лавр Георгиевич сделал совершенно неожиданный шаг. Незадолго до смерти и, видимо, предчувствуя ее, он восстановил монархию и ввел конституцию, дававшую императору очень ограниченные возможности в управлении государством, а сам ушел на покой. При том сделал это стремительно и неожиданно. Так же внезапно, как атаковал красные части в Гражданскую. На престол взошел бывший великий князь Дмитрий Павлович, а с этого момента Император Всероссийский Дмитрий Второй. Так открылась новая страница в истории моего отечества.
Я вспомнил, как сегодня утром, спускаясь в парк, я остановился перед парадным портретом императора Дмитрия Павловича. Его напряженный, чуть нервный облик, в котором еще угадывалось волнение (первые эскизы к портрету были сделаны почти сразу после коронации), отчего-то навел меня на мысли о превратностях истории. Возможно, к этим раздумьям подтолкнули каблуки туфель его величества. Я вспомнил рассказы старших о том, что именно Дмитрий Павлович ввел в моду такие длинные каблуки, почти полностью сливающиеся с подошвой. Кто знает, какую обувь довелось бы носить нам нынче, если бы в октябре тысяча девятьсот тридцать второго года тысячеликая толпа не засвидетельствовала помазание нового императора. Уже подходя к пруду, я подумал, что у истории отменное чувство юмора, ведь многие и в то время, и после оспаривали право Дмитрия Павловича на российский престол. Придворные историографы быстро обосновали законность притязаний Дмитрия Павловича, но мне всегда казалось, что выбор на него пал совсем не по династическим соображениям. Этого была всего лишь компромиссная фигура, единственный член правящего дома, непричастный к семейным склокам, не запятнанный связью с революционерами, но и не призывавший к репрессиям против сторонников советской власти. Все знали, что он был в составе заговорщиков, убивших Распутина, но тогда это убийство расценивалось как попытка спасти страну от надвигавшейся катастрофы. Поговаривали о его гомосексуальных наклонностях, но по сравнению с грехами остальных великих князей и княжон этот грех казался совсем не страшным.
В конечном счете, все баталии вокруг личности нового монарха свелись к спору о том, должен ли государь именоваться Дмитрием Третьим и следует ли, таким образом, признать законность прав Лжедмитрия, который в смутное время венчался на царство под именем Дмитрия Второго. Полемика была закрыта заключением Императорской геральдической комиссии о том, что коронацию Григория Отрепьева следует считать недействительной, и после этого обсуждение заглохло.
Словно в насмешку над новым помазанником, именно к моменту реставрации сама монархическая идея потеряла свою популярность. Интеллигенция спорила о демократии и диктатуре, конституционном правлении или полномочиях правителя; финансисты ломали копья, доказывая друг другу, может или не может государство вмешиваться в экономику, и если да, то где границы его возможностей; рабочие мечтали о восьмичасовом рабочем дне и четырехнедельном отпуске; жителей национальных окраин интересовали вопросы автономии, – все при этом страшно устали от бесконечной неразберихи, неустроенности и войны каждого с каждым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34