Бураев внимал шуткам друзей с легкой улыбкой. Иного он и не ожидал. Рослый, осанистый, он и внешне казался моложе своих товарищей. Темно-русые волосы не серебрил еще ни один клочок седины. Карие глаза, правильной формы нос делали его весьма привлекательным в женских глазах. При этом, в отличие от своих аристократических друзей, и имя, и состояние себе Бураев сделал сам. Отец его служил врачом в уездной больнице под Самарой, мать вообще была из крестьян. Многотысячное свое состояние он нажил торговлей хлебом, но последние три года жил в столице, подвизаясь на подрядах по строительству железных дорог. С Корфом и Николаевым его свело общее увлечение нумизматикой, вспыхнувшее подобно болезни, после того как на глазах Бураева при прокладке дороги срыли небольшой скифский курган и обнаружили глиняный горшок, доверху набитый золотыми и серебряными монетами эпохи Александра Македонского.
А друзья молодого промышленника продолжали шутки шутить:
-- Знаете ли вы, Викентий Николаевич, чем муж отличается от прикованного Прометея? К Прометею орел прилетал клевать печень раз в день, а жена это делает круглосуточно.
Тем временем к крыльцу дома Андриенко подкатила старомодная карета с фамильным гербом на дверце. Расторопный слуга услужливо распахнул дверцу, и из экипажа не торопясь вышел высокий седовласый старец с прямой, выработанной раз и навсегда гвардейской выправкой. На черном старомодном сюртуке нового гостя выделялся лишь белый крест Георгиевского кавалера второй степени.
-- О, сам князь Сухоруков пожаловал, -- тихо сказал барон, почтительно снимая цилиндр и склоняя голову, но при этом как-то поскучнев лицом. Примолкли и все остальные. Во-первых, Сухоруков был старше их лет на тридцать. По сути он оставался осколком своей эпохи, пережитком николаевских времен. Доблестно воюя в Польше, на Кавказе и в Средней Азии, он приобрел славу храбрейшего воителя, но жуткого ретрограда. Отмену крепостного права и все остальные реформы Александра Второго он встретил в штыки. Вряд ли в России имелся другой такой человек, более смело критиковавший все нововведения, чем этот старый служака. И царь прощал ему все, слишком большая часть дворянства говорила голосом этого солдафона. Огромное состояние позволяло жить Сухорукову так, как он хотел, в своем мире, с покорными рабами и прежними порядками.
С явным осуждением осмотрев наряды всех троих нумизматов, князь соизволил с ними поздороваться своим хриплым, навеки сорванным в кавказских горах голосом:
-- Добрый день, господа! Вас также призвал к себе наш почтенный профессор? Надеюсь, повод, по которому он нас созвал, будет стоить потраченного нами времени.
-- Мы на это также надеемся, -- как самый близкий по социальному положению к князю, ответил барон.
Величественно проследовав между расступившимися нумизматами, Сухоруков первым ступил на крыльцо, где рослый детина с вечно заспанным лицом, привратник Пахом, давно держал открытой входную дверь. А навстречу гостям уже спешил своей переваливающейся косолапой походкой Мирон.
-- Доложи-ка, братец, своему хозяину, что прибыл князь Сухоруков, -сказал ему старый вояка, отдавая Пахому цилиндр и трость.
Пока разоблачались остальные гости, Мирон исчез в кабинете профессора. Вернулся он очень быстро, с посеревшим растерянным лицом и трясущимися губами.
-- Ва... вашество... там.... там... хозяин... -- Мирон растерянно показывал назад, куда-то в глубь кабинета.
-- Что ты, болван, вздор несешь? -- повысил голос Сухоруков. -- Доложи четко и ясно, что стряслось?
-- Хозяин... лежит, -- только и сумел выдавить из себя старый слуга.
Решительно отстранив его с дороги, князь быстрым шагом проследовал в кабинет. Вслед за ним, столкнувшись плечами в дверях, проследовали и остальные трое гостей.
Картина, представшая перед их взором, выглядела достаточно неожиданной и ужасной. На цветастом бухарском ковре, как раз на вытоптанной за долгие годы дорожке, покоился лицом вверх профессор Андриенко. Левая рука ученого лежала на груди, а в правой он судорожно сжимал сломанное гусиное перо. Дышал хозяин дома редко и тяжело, а глаза его хоть и были открыты, но видел он скорее всего, не лица вошедших к нему людей, а Господа Бога и его ангелов.
-- Боже мой, профессор! -- почти в один голос воскликнули Корф и Бураев.
-- Надо поднять его с пола, -- сказал князь, свысока, не сгибаясь, пристально разглядывая лицо больного.
Все оглянулись на узенькую, короткую оттоманку напротив стола, но Николаев, единственный из всех имевший какое-то отношение к медицине, сразу отмел эту мысль:
-- Только не сюда. Надо отнести его в спальню.
-- Эй, человек! -- прохрипел князь, -- позови слуг!
Мирон, стоящий на пороге кабинета, по-прежнему пребывал в прострации.
-- Да Господи, что слуг-то ждать, -- махнул рукой Бураев. -- Берите, барон, за ноги, понесли.
Подхватив тяжелое, словно налитое свинцом тело профессора, они втроем поволокли его из кабинета. Сзади все так же прямо шествовал Сухоруков. Мирон настолько растерялся, что показал господам вместо спальни дорогу в столовую. Здесь подуставшего Корфа сменил Пахом, парень хоть и флегматичный, но зато очень сильный. Николаев спереди поддерживал голову Андриенко. В таком порядке они и прошли в спальню.
-- Надо позвать врача, Мирон, быстро! -- скомандовал Николаев. За дворецким, как это ни странно, ушел и князь. Николаев подложил под голову небольшую подушку и сказал Пахому:
-- Принеси воды.
Привратник удалился куда-то в глубь дома, и, глядя ему вслед, Бураев подумал, что воду он видел в кабинете профессора. Незамеченным он вышел из спальни и вернулся в кабинет, благо дверь его осталась открыта. Уже взяв в руки графин, Бураев вдруг заметил на столе в открытой маленькой коробочке необычную монету. Несмотря на всю неординарность и нервозность ситуации, Викентий Николаевич сразу понял, что это такое. Он уже видел такую монету в собрании князя Трубецкого. Переведя взгляд чуть левей, Бураев прочитал в открытой тетради запись профессора Андриенко. Левой рукой он быстро пролистал тетрадь к самому началу и за какие-то секунды понял всю суть и ценность последнего приобретения профессора.
Мозг Бураева словно взорвался. Нумизматикой он увлекся в зрелом возрасте, но и заболел ею гораздо сильнее, чем его друзья. За краткие мгновенья он оценил всю сложность своего положения. Он никогда не сможет приобрести этот рубль! Как раз сейчас весь его немалый капитал до последней копейки был вложен в постройку очередной железной дороги. Еще неделю назад у него были кое-какие деньги, но все их съела подготовка к свадьбе. Любой из троих его собратьев по нумизматике, не колеблясь, отвалит этому Дергунову пять тысяч рублей! Корф может дать еще больше, а про князя и говорить нечего, тот не пожалеет и двадцати тысяч ради своей прихоти.
Но недаром среди купцов и коммерсантов ходили легенды о хватке и решительности Бураева. Легким щелчком закрыв коробочку, он сунул ее в боковой карман, в более обширный внутренний как раз поместилась черная тетрадь. Графин он брать не стал. Через открытую дверь было видно, как в спальню протопал Пахом с кувшином в руке.
Потихоньку вернувшись в спальню, Бураев нашел всех остальных занятыми делом: барон пытался поить профессора водой, Николаев же, разорвав сорочку, растирал грудь Андриенко одеколоном. Все эти меры помогали плохо. Старый ученый по-прежнему хрипел мучительно и надрывно, глаза у него закатились. Никто не заметил долгого отсутствия предпринимателя. Но не было в спальне и Сухорукова. Стоило Бураеву подумать про это, как князь величественной статуей показался на пороге.
-- Раб профессора настолько растерялся, что собрался отправить за врачом в другой конец Петербурга. Я послал своего лакея за лейб-медиком Лямке. Он пользует меня, да и живет здесь недалеко.
Вскоре действительно прибыл врач. Осмотрев больного, пощупав пульс и заглянув в закатившиеся глаза, он отрицательно покачал головой.
-- Увы, сделать ничего нельзя. Обширнейший инфаркт. Пошлите за священником.
Но соборовать профессора не успели. Скончался он буквально через пять минут после приговора доктора. Медик еще пытался что-то сделать: массировал грудь, подносил к губам покойника зеркало, но было видно, что все его усилия тщетны. Все четверо невольных свидетелей смерти перекрестились и вышли из спальни в обширную гостиную.
Корф, Николаев и Бураев выглядели потрясенными. Лишь Сухоруков, насмотревшийся за свою армейскую жизнь самых разнообразных жизненных финалов, держался более сдержанно, только глаза его блестели сильнее обычного.
-- Боже мой, как это ужасно! -- высказал общее мнение Корф.
-- Да, жалко Александра Фомича, так он неожиданно... -- подтвердил Бураев, думая уже совсем о другом.
-- Господа, а по какому поводу он собрал нас? Неужели смерть профессора и есть тот самый его сюрприз? -- заметил Николаев.
-- Да, это странно, -- подтвердил его слова барон. -- Скажите, ваша светлость, Андриенко ничего конкретного не написал в вашем приглашении?
Князь молча полез в карман и извлек на свет Божий небольшой листок бумаги.
-- Извольте, вот послание покойного.
Записку профессора поспешно схватил Бураев.
-- "Ваша светлость, приезжайте ко мне немедленно, я имею желание удивить вас, но... впрочем, это секрет. Приезжайте, не пожалеете. Ваш профессор..." Почти то же самое, что и у нас, -- подвел итог Викентий Николаевич, -- ничего конкретного.
-- Надо осмотреть кабинет покойного, -- решил князь. -- Все здесь люди чести, так что, я думаю, нам позволительно.
И вся компания, вкупе с освободившимся врачом, проследовала в кабинет. Взоры пяти мужчин устремились на стол. Кроме стопки книг, затейливой чернильницы в виде арапчонка, сидящего у диковинного сосуда, подставки с заточенными перьями, декоративного ножа для разрезания книг и тетради с переводами, имелся и еще один листок бумаги. Николаев, зайдя за стол и не прикасаясь к листку, а лишь нагнувшись над ним, прочитал:
-- "Я, Андриенко Александр Фомич, завещаю свою нумизматическую коллекцию в пользу Санкт-Петербургского археолого-нумизматического общества с целью создания музея соответствующего направления. Также ..." Далее, господа, только длинный прочерк.
-- Судя по тому, что в руке Александра Фомича осталось сломанное перо, за написанием этой фразы и настигла его смерть, -- сделал вывод суровый служака князь. Он снова размашисто перекрестился, за ним это сделали и остальные.
Через полчаса, передав печальное дело в руки подъехавших родственников покойного, все четверо нумизматов вышли из дома Андриенко.
-- Благое дело задумал покойный, -- заметил князь, взмахом руки подзывая свою стоящую в отдалении карету.
-- Да, только исполнится ли оно? -- вздохнул Корф. -- Профессор не успел дописать свое распоряжение, да и оформить. Насколько я знаю его наследников, -- он покосился в сторону дома и понизил голос, -- они не упустят своего.
Корф оказался прав. Про последнюю волю покойного никто из наследников даже не вспомнил. Через полгода коллекцию продали по частям. Похороны же профессора были омрачены странным и диким поведением некоего сумасшедшего, дважды до этого выгнанного из дома. Он шел по тротуару параллельно траурной процессии и изводил всех скорбящих абсолютно непонятными криками.
-- Воры, жулики! -- кричал этот молодой человек, хорошо и добротно одетый. -- Отдайте либо монету, либо деньги! Я на вас мировому жалобу подам!
Кричал молодец не долго. С помощью двух дюжих городовых его посадили в пролетку и увезли в участок. Даже в руках полицейских этот сумасшедший продолжал вести себя буйно, все вырывался и кричал про честь, про какие-то деньги, монету. Всем было очень стыдно за подобные действия столь молодого и с виду благородного человека.
Лишь один Бураев, со скорбным видом шествующий в общей толпе, проводил любопытствующим взглядом отъезжающую пролетку с конвоированным наглецом, а затем снова скорбно потупил очи. В то же воскресенье он венчался, присутствовали и Корф, и Николаев. На обоих молодость, свежесть и красота невесты произвели очень сильное впечатление.
Господина Дергунова осудили за невыплату долгов и кредитов. 5. КАРЛСОН С "ПУШКОЙ".
Остаток того дня Силин провел, делая большие круги вокруг дома на ипподроме. Увы, это ему не дало ничего. Глухие шторы и высокий забор наглухо отгородили Нумизмата от повседневной жизни обитателей трехэтажной громады. Подходить ближе Михаил боялся: первое, что он разглядел в бинокль, были телекамеры на крыше дома и по углам забора. Поразмыслив, Силин в конце концов вернулся в тот короткий тупичок, носивший странное название -- Хлебный переулок. Окна на четвертом этаже были залиты светом, и Михаил, перейдя улицу, по пожарной лестнице забрался на крышу дома напротив.
Чердак чуть не задушил Силина запахом пыли и голубиного помета. Осторожно пробираясь в темноте по хрустящему под ногами керамзиту, Михаил добрался до одного из боковых чердачных окон, глянул вниз и понял, что угадал. Лучшей точки для наблюдения он найти бы не смог. За легкой дымкой белоснежного тюля все происходящее в двухкомнатной квартире было видно как на ладони. Хозяйка дома в блестящих обтягивающих лосинах и широкой блузке с короткими рукавами принимала гостей, двух молодых девиц. Все трое попивали кофе вперемешку с ликером и коньячком, заедали шоколадными конфетами, пощипывали громадную гроздь винограда и непрерывно, как три сороки, щебетали. Судя по тому, что порой все трое неожиданно пускались в пляс, Нумизмат понял, что в квартире во всю гремит музыка.
"Кобылы молодые, -- подумал Силин, разглядывая телодвижения девок. -Пахать бы на вас. Плуг и борону прицепить -- и в поле."
Минут через десять девчонки уморились, дружно плюхнулись на диван, долго над чем-то хохотали, допили коньяк и начали прощаться. Повинуясь воле интуиции, Михаил также торопливо спустился вниз, притаился за углом и стал ждать. Вскоре обе гостьи, довольные и пьяные, выплыли на улицу.
-- Ой, как хорошо, прохладно! -- воскликнула одна из них, та, что повыше.
-- Да, надурились, жарко, -- согласилась вторая, с наслаждением вдыхая свежий воздух. Для Силина, болезненно воспринимающего осеннюю стужу, весь этот треп звучал как издевательство.
-- А все-таки классно Нинка пристроилась, -- продолжила высокая. Силин различал их только по росту, одеты они были абсолютно по-инкубаторски: одинаковые кожаные куртки, джинсы, осенние сапоги на высокой, массивной платформе.
-- Да ладно, чего хорошего-то? Все равно что на панель вышла. Я ни в жизнь бы на такое не согласилась, -- довольно резко ответила вторая подруга Нины.
-- Ну, ты сказала тоже -- на панель. Он просто ее любовник, один к тому же.
В тихом ночном переулке голоса хоть и звучали приглушенно, но Нумизмат слышал каждое слово. Осторожно выбравшись из-за угла, он потихоньку сопровождал наслаждающихся прохладой, тишиной и легким кайфом подружек.
-- Тоже мне -- просто любовник, -- возмутилась низенькая гостья. -- Вон какую квартиру ей купил, просто люкс. Шлюха, она и есть шлюха!
В этом месте Силин заслушался и, не углядев в темноте небольшую лужу, с маху ступил в нее. Хруст тонкого льда и хлюпанье грязи заставили обеих девиц оглянуться. Увидев в трех метрах за собой на пустынной улице высокую, угрожающего вида фигуру, девчонки пронзительно взвизгнули и припустились бежать со всех ног. Силина это позабавило. Впервые за много дней он позволил себе улыбнуться. Эта полуулыбка-полуусмешка блуждала на его губах, когда Нумизмат снова штурмовал пожарную лестницу. Оказывается, это даже приятно, когда тебя боятся.
Ночь Силин провел там же, на чердаке, пристроившись около теплых труб отопления. От неудобной позы затекла спина, но если она хоть немного согрелась, то ноги Нумизмата неизбежно зябли. А к утру начал одолевать и голод. Еще до рассвета он спустился вниз. Смутные замыслы в его голове к этому времени окончательно сложились в определенный план. Надо было только хорошенько подготовиться.
В первую очередь он прошел в нужный ему подъезд, осмотрел дверь квартиры номер пятьдесят шесть. Внешне она впечатляла: железная, выкрашенная угрожающе-черной краской. Вот только толщина железа заставила Силина хмыкнуть. Изготавливали ее явные халтурщики, пустили на это дело двухмиллиметровый лист.
"Дерьмо, ковырнешь ломиком, и она рассыплется", -- решил Михаил. К тому же дверной глазок стоял слишком низко, и был не с широкоугольной призмой, а с самой обычной.
Выяснив все с дверью, Нумизмат поднялся выше. В отличие от дома, где он провел прошлую ночь, этот не имел чердака и был покрыт мягкой кровлей. Как раз в том подъезде, где жила пассия Чалого, лестница поднималась выше площадки пятого этажа и выводила на крышу, в специально построенную для этого бетонную коробку размером с добрую комнату.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47