Я изучал множество моментальных снимков всяких празднеств, сперва развлекая себя попытками найти черты Вивьен или ее отца у ее брата или маленьких племяшек, однако ничего похожего не углядел. Должно быть, и в том, и в другом случае возобладали материнские гены. Что ж, почему бы и нет?
Под конец мистер Коупс сказал, что с самого раннего утра ему предстоит встреча с архиепископом, и потому, если это позволительно, он желал бы нас выставить. Что, разумеется, было его правом; так как я отказался от обратной поездки в автобусе в пользу такси, мистер Коупс, успешно дозвонившись, вызвал его для меня. Мы расстались сердечно. Подъехавшее такси оказалось без поперечной перегородки и с шофером, абсолютно не обладавшим ни познаниями в географии, ни каплей сообразительности, так что по этим обеим причинам нам с Вивьен не удалось обменяться и парой фраз вплоть до самого приезда ко мне домой. Была уже половина двенадцатого. Вивьен сказала, что приготовит чай. Я пошел вслед за ней на кухню.
– Ты сердишься?
– Немножко. Вернее, сердилась. Теперь прошло.
– За что?
– По-моему, ты вовсе не высокого мнения о моем отце, так ведь?
– Что ты говоришь, Вив! Это верно, пару раз он меня поставил в тупик, так ведь такая у него манера! Мне показалось, он замечательный старикан! Очень любопытный тип.
– «Старикан», «любопытный тип»! – Вивьен накрыла электрический чайник крышкой и вставила штепсель в розетку. – Ну, вот оно самое и есть!
– Я решительно не понимаю, о чем ты!
– Тут ты весь! Это все, что ты способен о нем сказать! Тебе было неинтересно с ним общаться.
– Это не совсем так. О чем только мы с ним ни переговорили, и во всем, что ему хотелось, я принимал участие. За исключением, может быть, разговора о твоих братьях, но кто я такой, чтобы принимать участие в обсуждении их дел?
– Да ты вовсе не разговаривал с ним, ты его подстрекал, чтоб он все говорил и говорил и чтобы ты мог потом сказать, какой он замечательный старикан, и какой он немыслимый старый чудак, и невообразимый старый хрыч, и просто потрясающий дед! Ты так же и ко мне относишься, я это чувствую!
– Что ты говоришь! Неужели я когда-нибудь назвал тебя старой хрычовкой?…
– Ну не хрычовкой, но я тебе смешна. Недотепа, чокнутая, с приветом, рехнутая. Это не нарочно, просто потому что я такая и есть, такая родилась на свет. Чудачка, охрюда, кулема! Ты как в телеэкран на меня пялишься. Будто я клоун!
Я снял крышку с чайника:
– Это верно, бывает, ты мне кажешься смешной, даже когда ты об этом вовсе не подозреваешь. Но я никогда не считал тебя ни глупой, ни нелепой, ни жалкой. А это значит, что ты мне вовсе не безразлична; ты ведь и сама это понимаешь. Всякий, кто бывает смешон не просто так, а нарочито, превращается в посмешище, причем в омерзительное посмешище, если это к тому же и женщина. По крайней мере, я так считаю. Что же касается мужчин – тут тебе судить. Ты ведь не станешь говорить, что я не бываю смешон просто так?
– Не стану!
Выяснилось, что я воспринял ее ответ с менее легким сердцем, чем ожидал, но, по крайней мере, мне удалось сдержаться и не спросить, при каких обстоятельствах и до какой степени я бываю смешон просто так.
– Ну вот видишь!
– Но я же не веду себя, будто только это в тебе главное!
– Господи, да не считаю я, будто в тебе только это главное! Ты ведь сама знаешь, что я в тебе считаю главным. И не единственным, а главным!
– Что же? – спросила она, явно смягчившись.
Я уже было хотел рассказать ей, что именно, как вдруг закипел чайник. Вивьен выключила его рассеянным жестом и сказала мирным тоном:
– Знаешь, Дуг, иногда после такого позднего чая я не могу заснуть. А ты?
– Да, иногда и со мной такое бывает!
Не глядя на меня, Вивьен потянулась к выходу из кухни:
– В конечном счете чай ведь должен бодрить, а вовсе не успокаивать!
– Вот именно! – согласился я, заинтригованный этим новым поворотом ее привычного ритуального чаепития по ночам. – Оказывается, в нем кофеин.
– Правда?
– Ну да! Говорят, в чашке чая больше кофеина, чем в чашке кофе. Правда, любопытно?
– О, милый…
После я пошел и заварил чай, но мы оба заснули до того, как кофеин успел оказать на нас свое действие.
Глава 8
«Свиньи на улице»
Настал вечер, когда должны были исполняться «Элевации № 9». Я договорился встретиться с Роем пропустить стаканчик у «Крэгга» в половине девятого, чтобы затем проводить его в концертный зал, а вернее, в приспособленное под него трамвайное депо к югу от реки, последние пару лет служившее площадкой для множества ярчайших новаторских действ, манифестаций против господствующей системы, а также скандальных происшествий. Обычно строго соблюдаемый ритуал Роя перед каждым выступлением включал легкий ранний ужин в обществе Китти, двух или трех его оркестрантов с женами или мужьями и т. п., а также одного-двух близких друзей. Сегодня вечером соблюдение подобной традиции было исключено по целому ряду причин. Потому, как я смог убедиться воочию, придя и присоединившись к Рою, сидевшему в своем уголке, отсутствовали и другие привычные приметы: вместо строго предписанного по традиции, причем не в виде соло, а в дуэте с закуской, бокала вина рядом с локтем Роя стоял бокал с жидкостью цвета жженого сахара, по-видимому виски. Я с облегчением заметил (едва лишь успел осмотреться) в непосредственной близи от Роя его скрипичный футляр. Хотя бы в этом он остался верен традиции: никому, ни гардеробщику, ни официанту, ни какого бы то ни было ранга администратору, Рой ни на миг не доверял свою скрипку.
– Привет, Даггерс! Предлагаю выпить шампанского! Вам то есть. Вы ведь его любите, не так ли? Это единственное из чтимого вами, что, собственно, можно назвать питьем. Чем, вы говорите, обычно закусываете? Бутербродом, а еще?
– Нет, спасибо, я дома плотно поужинал и пил чай.
– Ах ты, боже ты мой, плотно поужинал, чай! Ветчина, русский салат, сладкие пикули, консервированные персики, пирог со сливами и чай, чай, чай! Я же говорю, каждому по потребностям!
Мне показалось, что Рой уже изрядно пьян. Пока он общался с официантом, я развлекал себя мыслью накачать его виски до такого состояния, чтобы он не смог выйти из клуба или хотя бы взойти на сцену, однако в корне пресек эту идею. Отправляться предстояло меньше чем через полчаса, и, даже если времени осталось бы раз в десять больше, я вряд ли смог бы упоить его так, чтобы затолкать под один из соседних столиков.
– Как жизнь? – спросил я, едва отошел официант.
– Давненько не слыхал я, черт побери, такого идиотского вопроса! Жизнь идет. Что ей сделается?
– Как Сильвия?
– Ну это еще куда ни шло! Куда ни шло. Насколько я знаю, отлично, а практически не знаю ни насколько. Не видал и не слыхал ее уже почти… Только нечего радоваться раньше времени, старичок! Вынужденная перегруппировка сил. Пока мы, вернее, пока я не выработаю какого-нибудь противоядия против мелких пакостей вашего приятеля Гарольда Мирза.
– И как, есть прогресс?
– Не-а! Ни малейшего. По сути говоря, почти нет. Предваряя ваш вопрос, замечу, все прочие участники остались на прежних позициях. Ах да, я пытался воздействовать на юного Кристофера! Предлагал все, что тот пожелает, в обмен на отказ опубликовать интервью. Кстати, а вы бы смогли? Смогли бы убедить юнца отказаться публиковать материал, который вы же ему и подсунули? Будь я проклят, если знаю, как это сделать! Словом, к согласию мы не пришли. По правде говоря, в последнее время у нас с ним не слишком ладятся отношения. С остальными – нормально. Ну… не считая Гилберта. Как всегда, неприступен, как скала. Теперь часами гуляет где-то, бродит по лесам, далеко за выгоном. А что там можно увидеть, кроме деревьев и сексуальных маньяков? Знаете, временами я спрашиваю себя, смогу ли я стать таким, как все, когда и девушка двадцати лет, и это «вниз», и тому подобное как бы уже перестанут существовать? Вполне возможно, что окажешься, краснея, в полной растерянности со своим хозяйством перед девчонкой восьми лет. Или, предположим, на том этапе появится мальчишка восьми лет. Уверяю вас, пока нет никаких таких признаков, но кто знает! Надеюсь, если привыкнуть, будущая жизнь покажется вполне приятной: дыши свежим воздухом, гуляй, любуйся природой-матерью на каждом шагу и немножко шпионь за влюбленными парочками, встреча с которыми вновь воспламенит память минувших лет. Как романтично! Хотя январь, уверяю вас, пора невеселая.
Вот так он разглагольствовал до тех пор, вернее, уже и после того, как нам принесли шампанское, тарелку бутербродов с копченой семгой и еще один виски брюнетной масти. Я усердно сдерживался от усердного сдерживания какой бы то ни было реакции, когда Рой принялся лить принесенное виски в остатки старого, однако я, должно быть, переусердствовал, потому что он, ледяным взглядом уставившись на меня, сказал:
– Освободимся от произвола заданного ритма! Если изрядно не поддам к выходу на эту публику, ничего хорошего у меня не получится!
– Справедливо! В конце концов это же не выдающееся музыкальное событие!
– Боже, любой шум выдаем за искусство! – почти выкрикнул Рой, кстати, в очередной раз подтверждая, что гораздо более враждебен к нынешним новаторствам в музыке, если, как сейчас, возбужден и утратил бдительность, хотя, когда трезв, читает всем мораль о необходимости шагать в ногу с новыми веяниями. – Хорошо б и вам там попробовать… Ведь там совсем другая публика! Никаких этих жалких… У них ухо не приспособлено для восприятия нюансов в исполнении, которые привыкли улавливать вы. Или я. В иных условиях. Как вы думаете, что этому кретину надо?
Кретином оказался глазевший на нас швейцар, который явился сообщить Рою, что с ним по телефону желает побеседовать мистер Гарольд Мирз. Рой попросил меня посторожить его скрипку, я пообещал, и он поспешил вниз. Когда минут через пять Рой вернулся, я уже был несколько больше, чем до посещения клуба, осведомлен, кто кем был лет сорок тому назад. Вид у Роя был озадаченный, при том что хмельной.
– Что ему нужно?
– Я с ним так и не говорил. Какой-то тип, с трудом продираясь через собственный жуткий кашель, все выяснял, действительно ли я сэр Рой Вандервейн, а вдруг я его бабушка, после чего весьма долго объяснял, что звонит из дома мистера Мирза. Буквально вдалбливал. Ну а потом этот непонятно кто сказал, что мистера Мирза куда-то позвали, но он будет через минуту. – Все еще стоя Рой принялся с молниеносной скоростью поглощать бутерброды, одновременно прихлебывая виски, чтобы легче заглотнуть, затем продолжал: – Я получил подробнейший отчет о том, как им удалось меня разыскать. Что надо мистеру Мирзу? Неизвестно, но мистер Мирз скоро подойдет и сам лично все сообщит. Я подождал немного, потом мне надоело, и я повесил трубку. Полагаю, это его способ подбодрить меня перед выступлением. И все же не понимаю, почему мерзавец не соизволил лично со мною говорить! Очень странно.
– Позвоните ему сами через пару минут. У меня где-то при себе его домашний телефон.
– Да ну его к шутам! Мне нужно сделать одно дельце, которое никто за меня сделать не может, после чего надо двигаться. Надеюсь, с Сильвией все в порядке.
– Если бы с ней случилось что-то серьезное, они бы не устроили этот цирк. Просто ему захотелось вас подразнить. Не берите в голову.
– Стараюсь.
Я бы сказал, трамвайное депо распростилось с последним трамваем явно не вчера, поскольку рельсы уже были выворочены, а обе смотровые ямы заполнены (судя по всему) жестянками и битыми бутылками, при этом ничья рука даже символически не посягнула на плотный слой копоти, покрывавший сплошь каждый квадратный дюйм крыши, хитросплетение балок и голые кирпичные стены. Последние были отчасти скрыты под широкими полосами дерюги и мешковины, как бы окружавшими занавесом все строение с четырех сторон, – с целью ли смягчить влияние ветров, или из соображений лучшей акустики, или являясь частью декорации, определить было трудно, а спрашивать я не стал. Сцена, представлявшая собой невысокое деревянное возвышение, незавершенное и рискующее рухнуть, была заполнена дергающимися человекообразными существами, сжимавшими в руках музыкальные инструменты или микрофоны в окружении проступавшего из глубин электронного оборудования, по мощи достаточного, чтобы произвести термоядерный удар ограниченного действия. Тот, кто еще не утратил слуха, как мне кажется, не станет в здравом уме стремиться навстречу оглушительному реву, хотя именно нечто подобное неслось мне прямо в уши из динамиков, и с каждым новым после паузы взрывом оттуда меня снова и снова охватывал кошмар, пока наконец рев не грянул неизбывным потоком. То, чем я пытался дышать, казалось каким-то жидким, текучим газом, я бы даже сказал, некой желеобразной массой, колышущейся туда-сюда, словно под ударами огромной невидимой пинг-понговой ракетки. Пахло теннисными тапочками, волосами, плавленой изоляцией, и было невыносимо душно.
При том что помещение имело вид в высшей степени несовместимый с присутствием людей, все же те, кто здесь оказался, – пятьсот, тысяча зрителей? – видно, торчали тут уже не одну неделю. Не то чтобы все сплошь только и валялись тут и там, стояли, бродили, общались друг с другом, потихоньку занимались любовью, принимались танцевать, что-то покупали, что-то продавали, варили пищу и одновременно не то чтобы все сидели рядами на разложенных складных стульях, внимая действу, за которое хотя бы некоторые заплатили деньги. Повсюду валялись пластиковые сумки, радиоприемники, частично или полностью скинутая одежда, разноцветные газеты непривычного формата, куски материи, служившие одеялами, или палантинами, или и тем и другим одновременно, а также уже основательно скопившиеся горы всякого мусора. Кое-где можно было встретить и нормальное человеческое лицо: журналиста, родителя кого-то из выступавших или случайно завернувшего сюда пьяницу.
Подошел дегенерат-потомок Карла II и увел куда-то Роя. Девушка, предусмотрительно выбранная мной в качестве гида, подвела меня к концу ряда или некоторому ответвлению от него, и тут я заметил Терри Болсовера, чья физиономия среди толпы волосатой братии явилась радостным отдохновением для глаз. Рядом с ним я углядел свободный стул.
Моя сопровождающая произнесла довольно четко и даже, кажется, не переходя на крик:
– Можете пересесть поближе, если хотите!
– Нет, спасибо! – проорал я. – По-моему, все, что мне надо, я и отсюда услышу!
– Что вы сказали?
– Все в порядке!
Сидевшие, пристроившиеся на корточках, лежавшие между проходом и Болсовером не сделали ни малейшей попытки пошевельнуться, чтобы уступить мне дорогу, хотя воспринимали без раздражения, когда я толкал, наступал на кого-то, спотыкался о чей-то сапог или набитую сумку. Болсовер обернулся, увидел меня и довольно выразительно сдержал хохот, которого все равно бы никто не услышал. Я придвинул стул поближе и принялся протирать запотевшие очки.
– Вы здесь по заданию газеты или просто в качестве моральной поддержки приятелю? – спросил он, растягивая рот так же энергично, как только что моя сопровождающая: вне сомнения, навык профессиональный, наверное, сродни имеющемуся у рабочих-литейщиков и докеров на военной судоверфи. Отвечая, я попытался воспроизвести ту же манеру:
– Пожалуй, ради моральной поддержки! Насчет газеты пока неясно.
– Угу! Вы уж потерпите, это скоро кончится, потом будет потише.
Я вопросительно поднял брови.
– Да этот уж вроде собрался закругляться, как вдруг потянуло на повтор. Для такого три раза – максимум. Ну вот, сейчас конец!
Я взглянул на сцену. Молодой человек, по всей вероятности производивший своим ором наибольший шум и одновременно выделывавший телом движения, имитирующие совокупление, вдруг принялся сотрясаться, как видно от страданий под воздействием яда, возможно впрыснутого ему с помощью паяльной лампы; зрелище по-своему было впечатляющее.
– Ну, вот и все, – сказал Болсовер.
Он оказался прав. Но то, как выступление было встречено, слегка меня изумило: я не услышал ни единого вопля, ни единого посвиста – ничего, кроме некоторой доли привычных завываний, никакого грохота, то и дело взрывавшегося в ушах, просто относительно умеренный гвалт, не более чем на званом коктейле, когда пьют по второму заходу, вполне естественный здесь и во время гудежа, доносившегося со сцены. Я рассудил, что незачем приходить в особый восторг, если просто слышишь привычное уху: стоит ли буйно радоваться капанью воды из подтекающего крана или устраивать стоячую овацию гремящему бидонами молочнику! Рискнув, я обнаружил, что можно разговаривать с Болсовером почти не напрягаясь – словно в купе скоростного поезда:
– А много еще номеров перед Роем?
– Номеров? А, понял… Нет, эта группа еще одну композицию отыграет, и пойдут «Свиньи на улице» со своей… ну, этой их, Дуг, той что заняла последнее место в хит-параде!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Под конец мистер Коупс сказал, что с самого раннего утра ему предстоит встреча с архиепископом, и потому, если это позволительно, он желал бы нас выставить. Что, разумеется, было его правом; так как я отказался от обратной поездки в автобусе в пользу такси, мистер Коупс, успешно дозвонившись, вызвал его для меня. Мы расстались сердечно. Подъехавшее такси оказалось без поперечной перегородки и с шофером, абсолютно не обладавшим ни познаниями в географии, ни каплей сообразительности, так что по этим обеим причинам нам с Вивьен не удалось обменяться и парой фраз вплоть до самого приезда ко мне домой. Была уже половина двенадцатого. Вивьен сказала, что приготовит чай. Я пошел вслед за ней на кухню.
– Ты сердишься?
– Немножко. Вернее, сердилась. Теперь прошло.
– За что?
– По-моему, ты вовсе не высокого мнения о моем отце, так ведь?
– Что ты говоришь, Вив! Это верно, пару раз он меня поставил в тупик, так ведь такая у него манера! Мне показалось, он замечательный старикан! Очень любопытный тип.
– «Старикан», «любопытный тип»! – Вивьен накрыла электрический чайник крышкой и вставила штепсель в розетку. – Ну, вот оно самое и есть!
– Я решительно не понимаю, о чем ты!
– Тут ты весь! Это все, что ты способен о нем сказать! Тебе было неинтересно с ним общаться.
– Это не совсем так. О чем только мы с ним ни переговорили, и во всем, что ему хотелось, я принимал участие. За исключением, может быть, разговора о твоих братьях, но кто я такой, чтобы принимать участие в обсуждении их дел?
– Да ты вовсе не разговаривал с ним, ты его подстрекал, чтоб он все говорил и говорил и чтобы ты мог потом сказать, какой он замечательный старикан, и какой он немыслимый старый чудак, и невообразимый старый хрыч, и просто потрясающий дед! Ты так же и ко мне относишься, я это чувствую!
– Что ты говоришь! Неужели я когда-нибудь назвал тебя старой хрычовкой?…
– Ну не хрычовкой, но я тебе смешна. Недотепа, чокнутая, с приветом, рехнутая. Это не нарочно, просто потому что я такая и есть, такая родилась на свет. Чудачка, охрюда, кулема! Ты как в телеэкран на меня пялишься. Будто я клоун!
Я снял крышку с чайника:
– Это верно, бывает, ты мне кажешься смешной, даже когда ты об этом вовсе не подозреваешь. Но я никогда не считал тебя ни глупой, ни нелепой, ни жалкой. А это значит, что ты мне вовсе не безразлична; ты ведь и сама это понимаешь. Всякий, кто бывает смешон не просто так, а нарочито, превращается в посмешище, причем в омерзительное посмешище, если это к тому же и женщина. По крайней мере, я так считаю. Что же касается мужчин – тут тебе судить. Ты ведь не станешь говорить, что я не бываю смешон просто так?
– Не стану!
Выяснилось, что я воспринял ее ответ с менее легким сердцем, чем ожидал, но, по крайней мере, мне удалось сдержаться и не спросить, при каких обстоятельствах и до какой степени я бываю смешон просто так.
– Ну вот видишь!
– Но я же не веду себя, будто только это в тебе главное!
– Господи, да не считаю я, будто в тебе только это главное! Ты ведь сама знаешь, что я в тебе считаю главным. И не единственным, а главным!
– Что же? – спросила она, явно смягчившись.
Я уже было хотел рассказать ей, что именно, как вдруг закипел чайник. Вивьен выключила его рассеянным жестом и сказала мирным тоном:
– Знаешь, Дуг, иногда после такого позднего чая я не могу заснуть. А ты?
– Да, иногда и со мной такое бывает!
Не глядя на меня, Вивьен потянулась к выходу из кухни:
– В конечном счете чай ведь должен бодрить, а вовсе не успокаивать!
– Вот именно! – согласился я, заинтригованный этим новым поворотом ее привычного ритуального чаепития по ночам. – Оказывается, в нем кофеин.
– Правда?
– Ну да! Говорят, в чашке чая больше кофеина, чем в чашке кофе. Правда, любопытно?
– О, милый…
После я пошел и заварил чай, но мы оба заснули до того, как кофеин успел оказать на нас свое действие.
Глава 8
«Свиньи на улице»
Настал вечер, когда должны были исполняться «Элевации № 9». Я договорился встретиться с Роем пропустить стаканчик у «Крэгга» в половине девятого, чтобы затем проводить его в концертный зал, а вернее, в приспособленное под него трамвайное депо к югу от реки, последние пару лет служившее площадкой для множества ярчайших новаторских действ, манифестаций против господствующей системы, а также скандальных происшествий. Обычно строго соблюдаемый ритуал Роя перед каждым выступлением включал легкий ранний ужин в обществе Китти, двух или трех его оркестрантов с женами или мужьями и т. п., а также одного-двух близких друзей. Сегодня вечером соблюдение подобной традиции было исключено по целому ряду причин. Потому, как я смог убедиться воочию, придя и присоединившись к Рою, сидевшему в своем уголке, отсутствовали и другие привычные приметы: вместо строго предписанного по традиции, причем не в виде соло, а в дуэте с закуской, бокала вина рядом с локтем Роя стоял бокал с жидкостью цвета жженого сахара, по-видимому виски. Я с облегчением заметил (едва лишь успел осмотреться) в непосредственной близи от Роя его скрипичный футляр. Хотя бы в этом он остался верен традиции: никому, ни гардеробщику, ни официанту, ни какого бы то ни было ранга администратору, Рой ни на миг не доверял свою скрипку.
– Привет, Даггерс! Предлагаю выпить шампанского! Вам то есть. Вы ведь его любите, не так ли? Это единственное из чтимого вами, что, собственно, можно назвать питьем. Чем, вы говорите, обычно закусываете? Бутербродом, а еще?
– Нет, спасибо, я дома плотно поужинал и пил чай.
– Ах ты, боже ты мой, плотно поужинал, чай! Ветчина, русский салат, сладкие пикули, консервированные персики, пирог со сливами и чай, чай, чай! Я же говорю, каждому по потребностям!
Мне показалось, что Рой уже изрядно пьян. Пока он общался с официантом, я развлекал себя мыслью накачать его виски до такого состояния, чтобы он не смог выйти из клуба или хотя бы взойти на сцену, однако в корне пресек эту идею. Отправляться предстояло меньше чем через полчаса, и, даже если времени осталось бы раз в десять больше, я вряд ли смог бы упоить его так, чтобы затолкать под один из соседних столиков.
– Как жизнь? – спросил я, едва отошел официант.
– Давненько не слыхал я, черт побери, такого идиотского вопроса! Жизнь идет. Что ей сделается?
– Как Сильвия?
– Ну это еще куда ни шло! Куда ни шло. Насколько я знаю, отлично, а практически не знаю ни насколько. Не видал и не слыхал ее уже почти… Только нечего радоваться раньше времени, старичок! Вынужденная перегруппировка сил. Пока мы, вернее, пока я не выработаю какого-нибудь противоядия против мелких пакостей вашего приятеля Гарольда Мирза.
– И как, есть прогресс?
– Не-а! Ни малейшего. По сути говоря, почти нет. Предваряя ваш вопрос, замечу, все прочие участники остались на прежних позициях. Ах да, я пытался воздействовать на юного Кристофера! Предлагал все, что тот пожелает, в обмен на отказ опубликовать интервью. Кстати, а вы бы смогли? Смогли бы убедить юнца отказаться публиковать материал, который вы же ему и подсунули? Будь я проклят, если знаю, как это сделать! Словом, к согласию мы не пришли. По правде говоря, в последнее время у нас с ним не слишком ладятся отношения. С остальными – нормально. Ну… не считая Гилберта. Как всегда, неприступен, как скала. Теперь часами гуляет где-то, бродит по лесам, далеко за выгоном. А что там можно увидеть, кроме деревьев и сексуальных маньяков? Знаете, временами я спрашиваю себя, смогу ли я стать таким, как все, когда и девушка двадцати лет, и это «вниз», и тому подобное как бы уже перестанут существовать? Вполне возможно, что окажешься, краснея, в полной растерянности со своим хозяйством перед девчонкой восьми лет. Или, предположим, на том этапе появится мальчишка восьми лет. Уверяю вас, пока нет никаких таких признаков, но кто знает! Надеюсь, если привыкнуть, будущая жизнь покажется вполне приятной: дыши свежим воздухом, гуляй, любуйся природой-матерью на каждом шагу и немножко шпионь за влюбленными парочками, встреча с которыми вновь воспламенит память минувших лет. Как романтично! Хотя январь, уверяю вас, пора невеселая.
Вот так он разглагольствовал до тех пор, вернее, уже и после того, как нам принесли шампанское, тарелку бутербродов с копченой семгой и еще один виски брюнетной масти. Я усердно сдерживался от усердного сдерживания какой бы то ни было реакции, когда Рой принялся лить принесенное виски в остатки старого, однако я, должно быть, переусердствовал, потому что он, ледяным взглядом уставившись на меня, сказал:
– Освободимся от произвола заданного ритма! Если изрядно не поддам к выходу на эту публику, ничего хорошего у меня не получится!
– Справедливо! В конце концов это же не выдающееся музыкальное событие!
– Боже, любой шум выдаем за искусство! – почти выкрикнул Рой, кстати, в очередной раз подтверждая, что гораздо более враждебен к нынешним новаторствам в музыке, если, как сейчас, возбужден и утратил бдительность, хотя, когда трезв, читает всем мораль о необходимости шагать в ногу с новыми веяниями. – Хорошо б и вам там попробовать… Ведь там совсем другая публика! Никаких этих жалких… У них ухо не приспособлено для восприятия нюансов в исполнении, которые привыкли улавливать вы. Или я. В иных условиях. Как вы думаете, что этому кретину надо?
Кретином оказался глазевший на нас швейцар, который явился сообщить Рою, что с ним по телефону желает побеседовать мистер Гарольд Мирз. Рой попросил меня посторожить его скрипку, я пообещал, и он поспешил вниз. Когда минут через пять Рой вернулся, я уже был несколько больше, чем до посещения клуба, осведомлен, кто кем был лет сорок тому назад. Вид у Роя был озадаченный, при том что хмельной.
– Что ему нужно?
– Я с ним так и не говорил. Какой-то тип, с трудом продираясь через собственный жуткий кашель, все выяснял, действительно ли я сэр Рой Вандервейн, а вдруг я его бабушка, после чего весьма долго объяснял, что звонит из дома мистера Мирза. Буквально вдалбливал. Ну а потом этот непонятно кто сказал, что мистера Мирза куда-то позвали, но он будет через минуту. – Все еще стоя Рой принялся с молниеносной скоростью поглощать бутерброды, одновременно прихлебывая виски, чтобы легче заглотнуть, затем продолжал: – Я получил подробнейший отчет о том, как им удалось меня разыскать. Что надо мистеру Мирзу? Неизвестно, но мистер Мирз скоро подойдет и сам лично все сообщит. Я подождал немного, потом мне надоело, и я повесил трубку. Полагаю, это его способ подбодрить меня перед выступлением. И все же не понимаю, почему мерзавец не соизволил лично со мною говорить! Очень странно.
– Позвоните ему сами через пару минут. У меня где-то при себе его домашний телефон.
– Да ну его к шутам! Мне нужно сделать одно дельце, которое никто за меня сделать не может, после чего надо двигаться. Надеюсь, с Сильвией все в порядке.
– Если бы с ней случилось что-то серьезное, они бы не устроили этот цирк. Просто ему захотелось вас подразнить. Не берите в голову.
– Стараюсь.
Я бы сказал, трамвайное депо распростилось с последним трамваем явно не вчера, поскольку рельсы уже были выворочены, а обе смотровые ямы заполнены (судя по всему) жестянками и битыми бутылками, при этом ничья рука даже символически не посягнула на плотный слой копоти, покрывавший сплошь каждый квадратный дюйм крыши, хитросплетение балок и голые кирпичные стены. Последние были отчасти скрыты под широкими полосами дерюги и мешковины, как бы окружавшими занавесом все строение с четырех сторон, – с целью ли смягчить влияние ветров, или из соображений лучшей акустики, или являясь частью декорации, определить было трудно, а спрашивать я не стал. Сцена, представлявшая собой невысокое деревянное возвышение, незавершенное и рискующее рухнуть, была заполнена дергающимися человекообразными существами, сжимавшими в руках музыкальные инструменты или микрофоны в окружении проступавшего из глубин электронного оборудования, по мощи достаточного, чтобы произвести термоядерный удар ограниченного действия. Тот, кто еще не утратил слуха, как мне кажется, не станет в здравом уме стремиться навстречу оглушительному реву, хотя именно нечто подобное неслось мне прямо в уши из динамиков, и с каждым новым после паузы взрывом оттуда меня снова и снова охватывал кошмар, пока наконец рев не грянул неизбывным потоком. То, чем я пытался дышать, казалось каким-то жидким, текучим газом, я бы даже сказал, некой желеобразной массой, колышущейся туда-сюда, словно под ударами огромной невидимой пинг-понговой ракетки. Пахло теннисными тапочками, волосами, плавленой изоляцией, и было невыносимо душно.
При том что помещение имело вид в высшей степени несовместимый с присутствием людей, все же те, кто здесь оказался, – пятьсот, тысяча зрителей? – видно, торчали тут уже не одну неделю. Не то чтобы все сплошь только и валялись тут и там, стояли, бродили, общались друг с другом, потихоньку занимались любовью, принимались танцевать, что-то покупали, что-то продавали, варили пищу и одновременно не то чтобы все сидели рядами на разложенных складных стульях, внимая действу, за которое хотя бы некоторые заплатили деньги. Повсюду валялись пластиковые сумки, радиоприемники, частично или полностью скинутая одежда, разноцветные газеты непривычного формата, куски материи, служившие одеялами, или палантинами, или и тем и другим одновременно, а также уже основательно скопившиеся горы всякого мусора. Кое-где можно было встретить и нормальное человеческое лицо: журналиста, родителя кого-то из выступавших или случайно завернувшего сюда пьяницу.
Подошел дегенерат-потомок Карла II и увел куда-то Роя. Девушка, предусмотрительно выбранная мной в качестве гида, подвела меня к концу ряда или некоторому ответвлению от него, и тут я заметил Терри Болсовера, чья физиономия среди толпы волосатой братии явилась радостным отдохновением для глаз. Рядом с ним я углядел свободный стул.
Моя сопровождающая произнесла довольно четко и даже, кажется, не переходя на крик:
– Можете пересесть поближе, если хотите!
– Нет, спасибо! – проорал я. – По-моему, все, что мне надо, я и отсюда услышу!
– Что вы сказали?
– Все в порядке!
Сидевшие, пристроившиеся на корточках, лежавшие между проходом и Болсовером не сделали ни малейшей попытки пошевельнуться, чтобы уступить мне дорогу, хотя воспринимали без раздражения, когда я толкал, наступал на кого-то, спотыкался о чей-то сапог или набитую сумку. Болсовер обернулся, увидел меня и довольно выразительно сдержал хохот, которого все равно бы никто не услышал. Я придвинул стул поближе и принялся протирать запотевшие очки.
– Вы здесь по заданию газеты или просто в качестве моральной поддержки приятелю? – спросил он, растягивая рот так же энергично, как только что моя сопровождающая: вне сомнения, навык профессиональный, наверное, сродни имеющемуся у рабочих-литейщиков и докеров на военной судоверфи. Отвечая, я попытался воспроизвести ту же манеру:
– Пожалуй, ради моральной поддержки! Насчет газеты пока неясно.
– Угу! Вы уж потерпите, это скоро кончится, потом будет потише.
Я вопросительно поднял брови.
– Да этот уж вроде собрался закругляться, как вдруг потянуло на повтор. Для такого три раза – максимум. Ну вот, сейчас конец!
Я взглянул на сцену. Молодой человек, по всей вероятности производивший своим ором наибольший шум и одновременно выделывавший телом движения, имитирующие совокупление, вдруг принялся сотрясаться, как видно от страданий под воздействием яда, возможно впрыснутого ему с помощью паяльной лампы; зрелище по-своему было впечатляющее.
– Ну, вот и все, – сказал Болсовер.
Он оказался прав. Но то, как выступление было встречено, слегка меня изумило: я не услышал ни единого вопля, ни единого посвиста – ничего, кроме некоторой доли привычных завываний, никакого грохота, то и дело взрывавшегося в ушах, просто относительно умеренный гвалт, не более чем на званом коктейле, когда пьют по второму заходу, вполне естественный здесь и во время гудежа, доносившегося со сцены. Я рассудил, что незачем приходить в особый восторг, если просто слышишь привычное уху: стоит ли буйно радоваться капанью воды из подтекающего крана или устраивать стоячую овацию гремящему бидонами молочнику! Рискнув, я обнаружил, что можно разговаривать с Болсовером почти не напрягаясь – словно в купе скоростного поезда:
– А много еще номеров перед Роем?
– Номеров? А, понял… Нет, эта группа еще одну композицию отыграет, и пойдут «Свиньи на улице» со своей… ну, этой их, Дуг, той что заняла последнее место в хит-параде!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28