Я попыталась ей все объяснить.
– Когда ты начала брать уроки?
Мне хотелось дать понять девочке, что я нахожусь здесь дольше, чем она, значит, она должна уважительно ко мне относиться.
Но незнакомка не поняла.
– Не помню. Вроде не слишком давно.
Я пыталась придумать слова, чтобы довести до сознания девочки ее неправоту, но в это время ее позвали на урок.
Это была настоящая проблема. Мне надо было поговорить об этом с тетушкой Оима.
Я ушла из школы сразу же, как только закончился урок, и сделала свой круг – собака-цветы-дайшимаки – так быстро, как только могла. Всю оставшуюся дорогу домой я бежала.
Я отдала дайшимаки тетушке Оима. Она уже была готова запеть, но я остановила ее.
– Не пой сегодня. У меня проблема, и я хотела бы ее обсудить.
Затем я подробно рассказала, в чем дело.
– Минеко, – ответила тетушка Оима, – Тошими будет дебютировать раньше тебя. Так что однажды она станет одной из твоих «старших сестер». Значит, это ты должна уважать ее. И вести себя с ней хорошо. У тебя нет ни одной причины, чтобы указывать ей, что делать. Я уверена, что старшая учительница научит Тошими всему, что ей нужно знать. И нечего тебе туда лезть.
Я забыла об этом инциденте на долгие годы. Но однажды, вскоре после моего дебюта в качестве майко, меня позвали на банкет. Юрико (Меку-тян) и Тошими, которые обе стали первоклассными гейко, там тоже присутствовали. Они мило подшучивали над тем, какой важной я была в детстве. Я покраснела от стыда. Однако они не держали на меня зла. Обе они стали отличными наставницами для меня в последующие годы, Юрико также и моей единственной подругой.
Отношения в Г ион Кобу продолжались длительное время, и гармония ценилась там превыше всего остального. Несмотря ни на что, в карюкаи очень мирное сосуществование, и я уверена, что для этого есть две причины. Во-первых, наши жизни настолько переплетены, что у нас нет другого выбора, кроме как мириться друг с другом.
Вторая причина лежит в природе развлечений. Майко и гейко развлекают влиятельных людей со всех концов мира. Мы фактически дипломаты, которые должны уметь находить общий язык со всеми. Хотя это не значит, что мы вялые или апатичные. Мы должны быть остроумными и яркими. Со временем я научилась выражать свои мысли так, чтобы ненароком не оскорбить окружающих.
13
В ноябре 1959 года мне исполнилось десять, и снова пришлось идти в суд. Со мной пошла Старая Меани. Когда я приехала, мои родители уже были там. Мой адвокат, мистер Киккава, имел сальные волосы, но он был лучшим юристом в Киото.
Я должна была сообщить судье, где я все-таки предпочитаю остаться.
Меня очень беспокоило то, что я обязана сделать выбор. Я думала о родителях и ощущала боль в сердце.
Ко мне подошел отец.
– Ты не обязана делать это, Масако, – сказал он, – ты не обязана оставаться с ними, если не хочешь.
Я вздохнула.
А потом все случилось вновь. Я снова стояла прямо посередине зала суда.
В этот раз судья не остановил процесс. Вместо этого он посмотрел мне в глаза и, не мигая, спросил:
– Какой семье ты хочешь принадлежать – Танака или Ивасаки?
Я на мгновение застыла, потом набрала воздуха и сказала чистым и звонким голосом:
– Я хочу принадлежать семье Ивасаки.
– Ты уверена, что хочешь именно этого? -Да.
Я знала, что именно собиралась сказать, но чувствовала себя ужасно, когда эти слова вылетели из моего рта. Я содрогнулась от того, что причинила боль своим родителям. Но я сказала то, что сказала, потому что любила танцевать. Этот факт был решающим в моем выборе. Танцы стали моей жизнью, и я не могла представить, что можно отказаться от них ради чего-то или кого-то. Причина, побудившая меня остаться у семьи Ивасаки, заключалась в том, что там я могла продолжать учиться танцам.
Выходя из зала суда, я шла между родителями и крепко держала их обоих за руки. Я чувствовала себя виноватой в том, что предала их, и не могла даже смотреть им в глаза. Я плакала и краем глаза видела, как по их щекам тоже катятся слезы.
Старая Меани взяла экипаж, и все вчетвером мы поехали обратно в окия.
Отец пытался успокоить меня.
– Возможно, так будет лучше, Ма-тян, – говорил он, – я уверен, что тебе лучше живется в Ивасаки окия, чем было дома. Вокруг тебя так много интересного. Ты можешь заниматься всевозможными интересными вещами. Я обещаю, если ты когда-нибудь захочешь вернуться домой, дай мне знать, и я приеду за тобой. В любое время. Днем или ночью. Только позови.
– Я умерла, – посмотрев на него, ответила я.
Родители уходили. Они просто повернулись и пошли домой. Оба они были одеты в кимоно. Увидев, как их оби скрываются от меня, я закричала: «Мама! Папа!» Но это кричало сердце. Слова так и не сорвались с моих губ.
Отец обернулся и посмотрел на меня. Я поборола желание побежать за ним и, улыбнувшись сквозь слезы, грустно помахала рукой.
Я сделала свой выбор.
Этим вечером тетушка Оима пребывала в приподнятом настроении. Теперь все было официально, я стала наследницей Ивасаки. Когда бумажная волокита закончится, я стану ее законной наследницей. У нас был шикарный ужин, включая праздничные блюда: морской лещ, дорогие стейки и рис с красной фасолью. Многие люди приходили, чтобы поздравить нас, и приносили подарки.
Вечеринка продолжалась несколько часов. Мне было сложно это вынести, и я спряталась в шкафу. Тетушка Оима не могла остановиться и все время пела: «Су-ису-исударараттасурасура-сурасуйсуйсуй». Даже Старая Меани громко смеялась. Все были явно вне себя от радости: Аба, мама Сакагучи, окасан других окия. Даже Кунико.
А я только что распрощалась с отцом и матерью. Навсегда. Я не могла поверить, что кто-то мог увидеть в этом повод для радости. Я была полностью опустошена, в голове– небыло никаких мыслей. Не раздумывая, я вытащила из волос одну из черных вельветовых лент, обмотала ее вокруг шеи и затянула изо всех сил, пытаясь покончить с собой. У меня не получилось. В конце концов, совершенно разбитая, я сдалась и разразилась потоком слез.
На следующее утро я скрыла синяки на шее и заставила себя пойти в школу. Однако чувствовала полное опустошение. Каким-то образом я пережила это утро и заставила себя пойти в танцевальную студию.
Когда я пришла, старшая учительница спросила меня, над каким танцем я сейчас работаю.
– Ёзакура (вишневый цвет в ночи), – ответила я.
– Хорошо. Покажи мне то, что ты помнишь. Я начала танцевать.
– Нет, Минеко это неправильно, – вдруг всерьез рассердилась учительница, – и это. И это! Остановись, Минеко, что с тобой случилось сегодня? Остановись! Ты слышишь меня? Немедленно прекрати, слышишь? И не смей плакать! Терпеть не могу, когда маленькие девочки плачут! Ты провалилась.
Я не могла поверить в это и не понимала, что неправильно сделала. Не плакала, но была смущена. Я продолжала извиняться, но она мне не отвечала так что в конце концов я ушла.
Я только что получила свое первое страшное ОТОМЭ и совершенно не понимала почему.
Отомэ, что обозначает «стоп» – это уникальное наказание в школе Иноуэ. Когда учитель дает тебе отомэ, ты обязан сразу же прекратить танец и покинуть студию. Он не говорит тебе, когда будет позволено вернуться и будет ли это позволено вообще. Мысль о том, что, возможно, я больше никогда не смогу заниматься танцами, была просто невыносима.
Не дожидаясь Кунико, я пошла домой сама и сразу же залезла в шкаф, никому не говоря ни слова. Я была несчастна. Сначала суд, потом – это. Почему старшая учительница так рассердилась?
Тетушка Оима подошла к дверцам шкафа.
– Что случилось, Мине-тян? Почему ты пришла домой одна? – поинтересовалась она.
– Мине-тян, ты будешь ужинать?
– Мине-тян, ты не хочешь принять ванну? Я отказывалась отвечать.
Я слышала, как в комнату вошла одна из служанок Сакагучи. Она сказала, что мама Сакагучи хочет видеть тетушку Оима прямо сейчас. И та поторопилась к ней.
Мама Сакагучи сразу же перешла к делу.
– У нас небольшая проблема, – сказала она, – только что звонила госпожа Айко. Ее ассистентка случайно перепутала названия двух фрагментов. Один – тот, который Минеко только что выучила, и второй, который она сейчас разучивает. Мисс Кавабата сказала Минеко, что Сакурамиё-тотэ (наблюдение за цветом сакуры) называется Езакура (вишневый цвет в ночи). Так что Минеко танцевала сегодня неправильный танец, и Айко дала ей отомэ. С Минеко все в порядке?
– Вот что случилось, – протянула тетушка Оима, – нет, с ней не все в порядке. Она сидит в шкафу и отказывается разговаривать со мной. Думаю, она серьезно расстроена.
– Что будем делать, если девочка откажется выходить?
– Мы должны убедить ее так не делать.
– Иди домой и сделай все, что в твоих силах, чтобы вытащить ее из шкафа.
Я пришла к выводу, что получила отомэ за то, что плохо старалась, и что нужно лучше танцевать. Так что прямо там, в шкафу, я стала снова репетировать танец, который учила, и тот, который уже выучила. Я тренировалась часами. И продолжала говорить себе, что надо сконцентрироваться. «Если я хорошо станцую завтра, старшая учительница будет так поражена, что, может быть, забудет об отомэ», – думала я.
Но, как во многих других ситуациях в Гион Кобу, не все было так просто. Невозможно было вернуться в класс, будто ничего не случилось. Не имело значения, кто совершил ошибку. Я получила отомэ, и теперь нужно было подать прошение о восстановлении меня в качестве студентки. Мы всей толпой двинулись в Шимонзен. Мама Сакагучи, тетушка Оима, учительница Казама, Старая Меани, Яэко, Кунико и я.
Мама Сакагучи поклонилась и обратилась к старшей учительнице:
– Я очень сожалею о той неприятности, которая произошла вчера. Мы очень просим позволить Минеко продолжать занятия в вашей уважаемой школе.
Никто не произнес ни слова о том, что случилось в действительности. Причина была неважна. Важным было, чтобы каждый сохранил лицо, а мне разрешили продолжить занятия.
– Хорошо, мама Сакагучи, – ответила старшая учительница, – я сделаю так, как вы просите. Минеко, – обратилась она ко мне, – покажи нам, пожалуйста, то, над чем ты сейчас работаешь.
Я станцевала «Наблюдение за цветением сакуры», а потом, без спросу, я исполнила «Вишневый цвет в ночи». Я сделала это хорошо, и, когда закончила, в комнате наступила тишина. Посмотрев вокруг, я увидела разнообразие эмоций, отобразившихся на лицах присутствующих.
Меня удивило, что мир взрослых чувств столь сложен.
Теперь я понимаю, почему старшая учительница использовала отомэ в качестве жесткого инструмента своей власти. Она давала мне отомэ, когда хотела подтолкнуть к следующему уровню совершенства. Она сознательно использовала террор отомэ, чтобы закалить мой дух. Это было испытание. Вернусь ли я, став сильнее? Или сдамся и уйду? Я не считаю, что это правильная позиция, но в моем случае такие методы всегда имели действие.
Старшая учительница никогда не давала отомэ посредственным ученицам, а только тем, кого она готовила для ведущих ролей. Единственным человеком, кто действительно пострадал от моего первого отомэ, была та учительница, которая неправильно научила меня. Ей так никогда больше и не разрешили быть моей наставницей.
Официально мое удочерение было утверждено 15 апреля 1960 года. К тому времени я уже жила в Ивасаки окия пять лет, и смена статуса не особо повлияла на мою повседневную жизнь. Кроме того факта, что теперь я спала на втором этаже в комнате Старой Меани.
Я прошла весь путь через мостик. Дом моего детства остался позади. Впереди лежал мир танца.
14
Единственным приятным событием, связанным с пребыванием в Ивасаки окия Яэко, были визиты ее младшего сына Масаюки. Как-то Старая Меани спросила Масаюки, какой подарок он хотел бы получить на свое тринадцатилетние. Он был очень прилежным учеником и признался, что больше всего хотел получить в подарок «Всемирную энциклопедию».
Девятого января, в свой день рождения, он пришел в Ивасаки окия, и Старая Меани торжественно вручила ему свой подарок – долгожданную энциклопедию. Масаюки был на седьмом небе от счастья. Мы могли часами сидеть в домике для гостей, листая заполненные описаниями всяческих интересных вещей страницы книги.
Обыкновенно японская приемная включает в себя альков, называемый токонома и всегда красиво украшенный. Как правило, украшение состоит из свитка с изображением сезонных мотивов и живописно составленной икебаны в подходящей вазе. Я до сих пор помню свиток, висевший в токонома в тот день. На нем была новогодняя картинка – первые лучи восходящего из-за гор утреннего солнца. Подушки, на которых мы сидели, были обтянуты мягким коричневым полотном. Летом же их всегда обтягивали прохладным голубым шелком.
Шесть дней спустя, приблизительно в одиннадцать утра, зазвонил телефон. Как только я услышала звонок, у меня появилось нехорошее предчувствие. Откуда-то я знала, что случилось что-то очень плохое. Позвонил мой отец и сообщил, что Масаюки пропал. Этим утром он ушел в магазин, чтобы купить тофу на завтрак, и до сих пор не вернулся. Поиски продолжались уже несколько часов, но результата все еще не было.
В это время Яэко присутствовала на ленче, организованном для нескольких иностранных консулов в «Нётэй» – изысканном ресторане, имеющем четырехсотлетнюю историю, около Нана-зендзи. Я сообщила отцу, где она, и мы вместе с Томико и Кунико помчались домой.
Когда мы прибыли на место, вся округа была заполнена большим количеством полицейских и пожарных, обыскивающих канал. Полицейские уже обнаружили следы ногтей на его крутом берегу. Галька вокруг этого места была раскидана. Из всего этого власти заключили, что Масаюки упал в канал. Несмотря на то что тело так и не было найдено, они пришли к выводу, что Масаюки утонул: вода была настолько холодной, что никто не выдержал бы в ней и нескольких минут.
Мое сердце остановилось. Я не могла поверить в происходящее. Тот самый канал, который давал нам моллюсков для мисо-супа, тот самый канал, на берегах которого пышно цвела сакура, тот самый канал, который защищал наш дом от остального мира. Он поглотил моего друга. Больше чем друга. Моего племянника. Я оцепенела от ужаса.
Родители пребывали в шоковом состоянии. Отец очень любил внука, и я не могла смотреть в его полное боли лицо. Мне очень хотелось его утешить, но я больше не была его дочерью. Я видела своих родителей впервые за два года, впервые после того дня, как в зале суда я провозгласила, что хочу быть Ивасаки, а не Танака. Меня охватило странное чувство. Я совсем растерялась и не знала, что должна делать. На мгновение мне захотелось умереть вместо Масаюки.
Яэко вернулась домой только после того, как закончился ленч. До сих пор я не могу понять, как она могла продолжать сидеть в ресторане, есть блюда и вести умные разговоры, уже зная, что ее сын пропал. Я хорошо знакома с тем залом, в котором она была. Его окна выходят в сад. В саду есть небольшое озеро, в него впадают несколько ручьев. Эти ручьи текут из канала, отнявшего жизнь у ее сына.
Яэко явилась приблизительно в три часа. Она ткнула в меня пальцем и завопила, как ненормальная:
– Это ты должна была умереть! Это должна была быть ты, ты – мерзкое ничтожество! А не мой Масаюки!
В тот момент я была полностью с ней согласна. Как же мне хотелось поменять свою жизнь на жизнь Масаюки. Сестра обвиняла во всем моих родителей. Да они и сами винили во всем себя. Это было ужасно.
Я старалась быть сильной. Мне казалось, что именно этого ждет от меня мой отец. Он бы не хотел, чтобы я позорно плакала. И тетушка Оима тоже. Они оба предпочли бы, чтобы я полностью владела собой. Так что я решила сдерживать свои эмоции, чтобы не уронить честь обеих семей одновременно.
Мне было необходимо быть сильной.
Вернувшись в окия, я не позволила себе спрятаться под защиту шкафа.
Тело Масаюки нашли неделю спустя. Течением его вынесло в реку бассейна Киото и понесло на юг к Фушими. Мы, как принято, выстояли бессменную вахту у его тела и похоронили.
Городские власти поставили зеленый забор по всей длине набережной канала.
Это было мое первое столкновение со смертью.
И один из последних визитов в дом моих родителей. Ненависть Яэко ко мне усиливалась. Теперь, каждый раз сталкиваясь со мной, она шипела: «Это ты должна была умереть». Я сохранила энциклопедию. Каждая ее страница словно хранила следы пальцев Масаюки. Внезапно меня заинтересовала смерть. «Что случается, когда умираешь? Где теперь Масаюки? Существует ли путь, по которому и я могу туда попасть?», – думала я все время. Я была так занята этими мыслями, что забросила уроки. В конце концов я начала расспрашивать об этом всех пожилых соседей. Они были ближе к смерти, чем молодые. Может, кто-нибудь из них мог мне ответить на мои вопросы.
Я спросила и у продавца овощей, и у дядюшки Хори, учителя каллиграфии, и у мистера Номуры, садовника, и у оператора котельной, и у мистера Суганэ, работника прачечной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28