— Все было просто замечательно, и мы надеемся, что скоро снова к вам придем.Результат этой грубой лести поразил Брунетти. Впервые за вечер на лице Антонии расцвела лучезарная улыбка, так что сделались видны две глубокие ямочки на щеках и превосходные, ослепительные зубы. Комиссар поймал себя на том, что завидует этому искусству Падовани, бесценному при допросе подозреваемых. Глава 21 Междугородный поезд медленно полз по эстакаде, соединяющей Венецию с материком, и слева уже приближался индустриальный кошмар Маргеры. И, как человек не в силах удержаться, чтобы не бередить больной зуб, Брунетти не мог отвести взгляда от этого леса кранов и труб и от ядовитых смрадных облаков, плывущих над водами лагуны в сторону города, из которого он только что выехал. Вскоре после Местре зачумленный промышленный пейзаж сменился пустынными зимними полями. После опустошительной летней засухи хлеб остался на полях— и поливать слишком дорого, и жать иссохшие колосья не имело смысла.Поезд опоздал всего на десять минут, так что Брунетти спокойно успевал на встречу с доктором, чей офис помещался в одном из современных зданий недалеко от университета. Как истый венецианец, он пренебрег лифтом и поднялся на четвертый этаж по лестнице. И, открыв дверь приемной, обнаружил, что там никого нет, кроме сидящей за конторкой женщины в белом халате.— Доктор ждет вас, — сообщила она, даже не дав себе труда поинтересоваться, кто он такой. Неужели и так видно? Все-таки удивительно!Доктор Трепонти оказался невысоким опрятным мужчиной с небольшой черной бородкой и с карими глазами, казавшимися больше из-за толстых стекол очков. У него были круглые, как у бурундука, щечки и объемистый животик, как у кенгуру. Он не улыбнулся Брунетти, зато протянул ему руку. Указав на кресло возле стола, он дождался, пока тот сядет, и только потом позволил себе сесть и спросить:— Что именно вы хотели бы узнать?Достав из внутреннего кармана пиджака фотокарточку дирижера, Брунетти протянул ее доктору:— Скажите, не этот мужчина к вам приходил? Тот австриец, о котором вы говорили?Доктор взял снимок, взглянул на него и протянул обратно.— Да, это он.— А зачем он приходил к вам, доктор?— Уж не собираетесь ли вы сообщить мне, кто он на самом деле? Неужели тут замешана полиция и он вовсе не Хильмар Дойер?Брунетти поразился про себя, как можно ухитриться жить в Италии и до сих пор ничего не знать о смерти маэстро, но вслух сказал лишь:— Я отвечу вам на ваш вопрос после того, как вы, доктор, расскажете мне все, что вам о нем известно. — И, прежде чем собеседник успел возразить, добавил: — Просто не хотелось бы, чтобы моя информация как-то повлияла на то, что вы могли бы мне сообщить.— Неужели тут замешана политика? — спросил доктор с тем глубочайшим недоверием, на какое способен только итальянец.— Нет, политика тут совершенно ни при чем. Честное слово.При явной, на взгляд доктора, сомнительности такого ручательства он все-таки уступил.— Ну и хорошо, — он открыл бежевый конверт, лежащий на столе. — Попозже я попрошу сестру сделать для вас копию вот этого.— Буду признателен, доктор.— Как я уже говорил, он назвался Хильмаром Дойером и заявил, что он австриец и живет в Венеции. Поскольку он не подпадает под национальную программу здравоохранения, то я принял его частным образом. И я не видел причин ему не верить. — Доктор разглядывал какие-то записи на лежащем перед ним линованном листке медицинской карты. Даже вверх ногами они произвели на Брунетти впечатление очень четких и аккуратных. — Он сказал, что в последние несколько месяцев у него немного снизился слух, и попросил меня его обследовать. Было это, — доктор заглянул в начало истории болезни, — третьего ноября. Я провел обычные анализы и нашел, что имеет место— как он и говорил— значительное снижение остроты слуха. — И, предвосхищая вопрос Брунетти, уточнил: — По моим оценкам, слух у него сохранился процентов на шестьдесят-семьдесят. Что меня насторожило — так это его заявление, будто прежде у него никаких проблем со слухом не было, — они появились внезапно, в течение последнего месяца или около того.— Скажите, а это можно назвать обычным явлением — в его годы?— Он сказал, что ему шестьдесят два. Что ли, это тоже неправда? Если бы вы мне назвали его точный возраст, мне было бы легче ответить на ваш вопрос.— Ему было семьдесят четыре.Услышав это, доктор Трепонти закрыл карту и что-то исправил на ее титульном листе.— Не думаю, что это сильно меняет дело, — заметил он. — Во всяком случае, суть от этого не меняется. Это серьезное поражение— внезапное, острое и, поскольку затронута ткань слухового нерва, — необратимое.— Вы уверены, доктор?Тот даже не потрудился ответить.— Уяснив себе природу заболевания, я попросил его зайти недели через две. И, проведя повторные тесты и анализы, нашел, что слух упал еще больше, а состояние нервной ткани ухудшилось, причем тоже необратимо.— Насколько упал слух?— Я полагаю, — доктор снова глянул на какие-то цифры в истории болезни, — еще процентов на десять. Может быть, чуть больше.— Вы могли ему как-то помочь?— Я предложил ему один из новейших слуховых аппаратов. Я надеялся— хотя и не особенно в это верил — что это сможет ему помочь.— И помогло?— Не знаю.— Простите?— Больше он у меня не появлялся. Брунетти прикинул: повторный визит пришелся уже на начало репетиций оперы.— Вы не расскажете поподробнее об этом слуховом аппарате?— Он очень миниатюрный, вмонтирован в оправу обычных с виду очков с диоптриями или без. Работает по принципу…— Он осекся. — Не пойму, почему это столь существенно.Вместо объяснений Брунетти спросил:— А такой аппарат и правда мог ему помочь?— Трудно сказать. Ведь большую часть того, что мы слышим, мы слышим не ушами. — Заметив недоумение Брунетти, доктор объяснил: — Мы читаем по губам, а слова, которые не разобрали, восстанавливаем по общему контексту. Нося подобный аппарат, человек в конце концов свыкается с мыслью, что со слухом у него неважно. И все другие чувства начинают работать на полную катушку, восполняя недостающие сигналы и восстанавливая информацию, а поскольку единственное, что у человека появилось нового — это слуховой аппарат, ему начинает казаться, что это аппарат ему помогает, хотя реально все дело в том, что все другие чувства работают с полной нагрузкой, чтобы заменить уши, которые слышат все хуже и хуже.— И здесь тот же случай?— Повторяю— я не уверен. Когда я на втором приеме подогнал ему аппарат, он заверил меня, что слышит гораздо лучше. Он и правда чище выполнял команды— но так бывает со всеми пациентами, независимо от их физического состояния. Ведь я стою лицом к больному и задаю вопросы так, что я вижу его, а он— меня. А во время тестов, когда команда подается в наушники и не сопровождается зрительным сигналом, улучшений, как правило, не наблюдается—по крайней мере, в подобных случаях.Обдумав услышанное, Брунетти спросил:— Вы сказали, доктор, что во время повторного обследования отметили дальнейшее ухудшение слуха. Нет ли у вас предположений, с чем связано такое внезапное и быстро прогрессирующее поражение?Доктор улыбнулся— было ясно, что он ждал этого вопроса. Он сложил руки перед собой на столе, как врачи в телесериалах.— Возможно, с его возрастом— хотя это не объясняет внезапности и стремительности развития заболевания. Возможна какая-то ушная инфекция, но в этом случае она сопровождалась бы болями, а он на них не жаловался, либо нарушением равновесия, чего он тоже не испытывал. Это могло явиться последствием длительного приема мочегонных препаратов, но он сказал, что ничего подобного не принимал.— Скажите, доктор, вы с ним это обсуждали?— Ну конечно. Он был обеспокоен этим куда больше, чем другие мои пациенты, и как пациент имел право знать о своем заболевании.— Разумеется.Успокоенный этим, доктор продолжал:— Я назвал ему еще одну возможную причину— антибиотики. Мне показалось, его это заинтересовало, и пришлось объяснить ему, что доза в таком случае должна быть очень значительной.— Антибиотики? — переспросил Брунетти.— Да. Это один из побочных эффектов— повреждение слухового нерва. Но, как я уже говорил, доза тут нужна серьезная. Я спросил, не принимал ли он ничего такого, но он сказал, что нет. В таком случае, если мы исключим все другое причины, останется одно разумное объяснение— его солидный возраст. Как врача, оно меня не устраивало и не устраивает до сих пор. — Он заглянул в настольный календарь. — Если бы я мог посмотреть его сейчас, спустя некоторое время, я смог бы по крайней мере оценить, насколько ухудшилось его состояние. Если поражение прогрессирует теми же темпами, то на сегодня он, вероятно, почти полностью оглох. Разумеется, в том случае, если я не ошибся и это не инфекция, которую я упустил или она не выявилась при осмотре и в анализах. — Он закрыл историю болезни и спросил: — Скажите, есть надежда, что этот человек снова явится на обследование?— Этого человека нет в живых, — сообщил Брунетти без обиняков.Ничего не отразилось в глазах доктора.— Могу ли я узнать причину смерти? — спросил он и поспешил объяснить: — Хотелось бы знать, не связана ли она с инфекцией, которую я мог проглядеть?— Он был отравлен.— Отравлен, — повторил доктор, — так, так. — Он задумался, а потом спросил с неожиданной робостью в голосе, вероятно, оттого, что понял— преимущество теперь на стороне Брунетти: — А могу я спросить, каким ядом?— Цианистым калием.— А-а, — протянул он как-то разочарованно.— А что, это важно, доктор?— Подобную симптоматику в принципе может дать мышьяк. Если принимать его в течение продолжительного времени. Но цианид… Нет, не думаю, — он снова призадумался, потом раскрыл историю болезни, что-то написал и подвел под написанным жирную черту. — А вскрытие проводилось? Полагаю, в подобных случаях оно обязательно.—Да.— И как-то зафиксировано состояние его слухового нерва?— Боюсь, таких специальных исследований не проводилось.— Это жаль, — сказал доктор и тут же поправился: — Но они вряд ли что-то показали бы. — Он прикрыл глаза, и Брунетти так и видел, как он мысленно листает одну монографию за другой, время от времени останавливаясь, чтобы с особым вниманием прочесть тот или иной абзац. Наконец Трепонти открыл глаза и посмотрел на Брунетти. — Нет, по внешнему виду это установить невозможно.Брунетти встал.— Если вы попросите сестру сделать для меня копию этой истории болезни, то не смею больше отнимать ваше время.— Да, конечно. — Доктор поднялся и проводил посетителя к двери. Снаружи, в приемной, он протянул карту сестре и попросил ее сделать копию для комиссара, а затем обратился к пациентке, успевшей подойти за то время, пока они беседовали с Брунетти: — Синьора Моска, прошу вас, заходите, — и, кивнув Брунетти, пропустил женщину в свой кабинет и, шагнув следом, прикрыл за собой дверь.Сестра вернулась, неся еще теплую ксерокопию. Брунетти поблагодарил и вышел. В лифте, о котором он теперь вспомнил, он открыл последний лист истории болезни и прочел самую нижнюю запись: «Больной скончался вследствие отравления цианистым калием. Результаты предложенного лечения неизвестны». Глава 22 Домой он вернулся, когда еще не было восьми, и обнаружил, что Паола с детьми отправилась в кино. Она оставила записку, что ему после обеда дважды звонила какая-то женщина, но не назвалась. Он порылся в холодильнике, где нашел только салями, сыр и пластиковый пакетик с маслинами. Вытащил все это, выложил на стол, потом взял с разделочного столика бутылку красного вина и стакан. Сунул в рот маслину, налил вина в стакан, сплюнул косточку в ладонь. Ища глазами, куда бы ее выкинуть, забросил в рот следующую маслину. Потом еще одну. Наконец сообразил выкинуть косточки в мусорный мешок под мойкой.Он отрезал два ломтя хлеба, положил между ними салями и снова наполнил стакан вином. Рядом лежал последний номер еженедельника «Эпока», видимо, Паола его читала за столом. Брунетти сел, полистал журнал и откусил кусок своего сэндвича. Тут зазвонил телефон.Жуя, он медленно побрел в гостиную, горячо надеясь, что телефон перестанет звонить прежде, чем он туда доберется. На седьмом звонке он снял трубку.— Брунетти слушает.— Привет. Это Бретт, — протараторила трубка. — Извини, что звоню домой, но мне нужно с тобой поговорить. Если можно.— Что-нибудь важное? — спросил он, будто не зная, что только важное и могло заставить ее позвонить сюда, и тем не менее надеясь на отрицательный ответ.— Да. Насчет Флавии. — Он знал и это. — Она получила письмо от его адвоката. — Объяснять, от чьего адвоката, не было нужды. — И мы говорили о той ее ссоре с ним. — «С ним» — то есть с Веллауэром. Брунетти понимал, что надо предложить ей встретиться, но духу не хватало.— Гвидо, ты меня слышишь? — Он чувствовал волнение в ее голосе и даже то усилие, с которым она пытается скрыть это волнение.— Да. Ты где?— Дома. Но здесь нам встретиться нельзя… — Ее голос пресекся, и он вдруг понял, что очень хочет с ней поговорить.— Послушай, Бретт. Ты знаешь бар «Джиро», возле Санта-Марины?— Да.— Я буду там через пятнадцать минут.— Спасибо, Гвидо.— Через пятнадцать минут, — повторил он и положил трубку. Потом черкнул записку Паоле — что ему пришлось снова уйти — и, уже спускаясь по лестнице, доел свой сэндвич.«Джиро» было прокуренное и неприятное заведение, один из немногих в городе баров, не закрывающихся на ночь. Несколько месяцев назад оно сменило владельцев, и новые хозяева старались как могли сделать из него конфетку — с помощью белых занавесочек и слащавой музыки. Но классного паба у них так и не получилось, при том что улетучился дух обыкновенного городского бара, куда приятели могут зайти выпить чашку кофе или чего-нибудь покрепче. Ни шика, ни обаяния, а только вино втридорога и табачный дым коромыслом.Бретт он заметил, как только вошел — за столиком в глубине, пристально глядящую на дверь. На нее саму, в свою очередь, откровенно пялились несколько молодых людей: они попивали у стойки красное вино и обменивались нарочно громкими репликами— чтобы те долетели до нее и возымели действие. Их взгляды он ощутил на собственной спине, когда направился к столику Бретт. Она так тепло улыбнулась, что он обрадовался, что пришел.— Спасибо, — просто сказала она.— Расскажи про это письмо.Она посмотрела на стол, на котором лежали ее руки ладонями вниз — все время, пока она говорила.— Письмо от адвоката из Милана, того самого, который устраивал развод. Он говорит, что получил информацию, что Флавия ведет «аморальную и противоестественную жизнь» — так прямо и сказано. Она показывала мне письмо. «Аморальную и противоестественную». — Подняв на него глаза, она попыталась улыбнуться. — Это обо мне, а? — Она выбросила руку вперед, обнимая пустоту. — Даже не верится. — Она покачала головой, — Якобы они намерены возбудить против нее дело и попросить… потребовать, чтобы детей вернули под попечительство отца. Это официальное уведомление об их намерениях, — Она замолчала, прикрыв глаза ладонью. — Они нас официально уведомляют. — Онаприжала ладонь к губам, словно пытаясь удержать слова во рту. — Нет, не нас, только Флавию. Только ее— о том, что они начали процедуру пересмотра родительских прав.Почувствовав приближение официанта, Брунетти сердито отмахнулся. Когда тот удалился из зоны слышимости, он спросил:— Что-нибудь еще?Она старалась— да, он видел, как она старается вытолкнуть из себя слова, но не может. Вот она подняла на него несчастные глаза, как обычно Кьяра, когда набедокурит и приходит об этом сообщить. И что-то пролепетала, понурив голову.— Что, Бретт? Я не расслышал. Она глядела на столешницу.— Надо кому-то сказать. Больше некому. Больше некому? Ей, прожившей столько лет в этом городе, некому довериться, кроме полицейского, чья работа, в частности, — выяснить, не убийца ли ее любовница!— Больше некому?— Я никому не заикалась про Флавию, — произнесла она, на этот раз не избегая его взгляда. — Она говорит, что не хочет сплетен, что они могут повредить ее карьере, И я ни с кем не делилась.Он вдруг вспомнил, как Падовани рассказывал во всех подробностях о первых признаках любви Паолы к нему, о том, как она себя вела, как говорила всем друзьям только о нем и больше ни о чем. Свет простил ей не только счастье— но и публичность этого счастья. А ведь эта женщина тоже, несомненно, любит, — уже три года, — и ей некому об этом обмолвиться. Кроме него — комиссара полиции.— А твое имя в этом письме упоминалось? Она мотнула головой.— А что Флавия? Что она говорит?Кусая губы, она подняла руку и указала на свое сердце.— Винит во всем тебя?Она кивнула и, в точности как Кьяра, провела пальцем под носом. Палец заблестел. Он достал платок и протянул ей. Она взяла его, словно не понимая, что с ним делать, и держала его в руке, — из носа у нее по-прежнему текло, а по щекам катились слезы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27